 Новая книга стихотворений оренбургской поэтессы, члена Союза писателей России Влады Абаимовой «После второго травня» поражает читателей не только жёсткой принципиальностью, гражданственностью, яркостью образов, но и глубоким осмыслением происходящего на некогда братской Украине.
Предисловие к книге написал поэт, военкор Юрий Юрченко. Он отмечает: «Мне уже приходилось писать о том, что авторы лучших стихов о войне на Украине – женщины. Так вышло. И строфы Влады Абаимовой об этой трагедии уже вписаны в будущие хрестоматии (уж во всяком случае – в школах и университетах Донбасса)».
Абаимова Влада Александровна родилась в 1991 году в городе Оренбурге. Член Союза писателей России, член литературного объединения имени В.И. Даля.
Лауреат литературных премий «Капитанская дочка», «Чаша бытия», «Золотой Дельвиг». Автор книг стихов «Выжженная полоса», «Шаг воина», «После второго травня».
НА ГРАНИ
Недавно на моей странице в Фейсбуке я поместил запавшее когда-то мне в сердце и с той поры запомнившееся стихотворение малознакомого мне автора. Один из комментариев на эту мою публикацию был таким: «На грани, но – стихи!» То есть, пусть слегка и снисходительно, «с натяжкой», но комментатор (известная замечательная столичная поэтесса) признал в авторе стихотворения п о э т а.
Имя этого поэта – Влада Абаимова. Конечно же, какие-то её стихи можно принимать, какие-то – нет, можно с чем-то в них не соглашаться, можно не понимать какие-то её, не поддающиеся дешифровке, очень личные ассоциации и мотивировки, можно (вполне справедливо) упрекать её в – часто – незатейливой рифме, в неточных, иногда, случайных образах, можно находить в ее строках и интонациях параллели с другими – известными – стихами… да много, наверное, еще чего можно найти в этих стихах такого, что можно было бы подвести под это определение: «на грани». Чем я, собственно, засучив рукава, и занялся, а именно – приступил к чтению рукописи книги стихов Влады Абаимовой. И всё, вроде, шло поначалу нормально: я, как обычно в подобных случаях, начал вылавливать из текста все, бросающиеся в глаза «неправильности», – тут была и сомнительная рифма «миксом – твиксом», и более оригинальная, но очень уж вызывающая (неуместную здесь) ассоциацию с известным фильмом Тарантино рифма «Билла – убила», и прочие, как мне показалось, «невнятности» и «непонятности»…
Но очень скоро я перестал отмечать «сомнительные» рифмы и прочую «кривопись». Не потому, что они исчезли, а потому, что у меня просто пропало желание это делать. Неожиданно мощные, точные строчки и строфы повели меня за собой и как-то очень быстро перевесили весь мой «критический сачок» с отловленными в него «огрехами». Мало того, все эти мои «замечания» показались мне нелепыми, ненужными. Я увидел вдруг сложившегося, сильного поэта, со своим миром, со своим языком, со своим, очень непростым характером. А настоящий поэт сам всё о себе знает. И о своих «недостатках» знает лучше любого критика. И сам с ними справляется (иногда – оборачивая их, свои «недостатки», в достоинства). Это как с озёрами: маленьким и средним озеркам и озерцам для решения их проблем нужны целые институты, занимающиеся вопросами очистки водоемов, специалисты, техника (всякие баржи, «грязечерпалки» и т.д.), а вот, например, большому озеру Байкал с самой прозрачной и самой чистой в мире водой все эти «чистильщики» не нужны. Не потому, что в него не попадает всякая грязь, а потому что оно, озеро, само с этой проблемой справляется – само себя очищает.
Человек, умеющий писать так легко (о том, что «в груди ребром торчит»), таким ясным и афористически точным языком –
«Не умели родители вирши писать,
Только бренное тело умели спасать.
Не владели они эсперанто,
Не доценты, не аспиранты…» –
сам всё у себя найдет, и сам со всем справится.
Да, есть какой-то шифр в цикле стихов, обращенных автором к своему отцу, какая-то для меня, читателя, непроясненность. Но вместо обычного в таких случаях читательского раздражения, я вдруг поймал себя на том, что мне и не хочется эти «темные места» расшифровывать, прояснять. Мне достаточно того, что эта т а й н а там, в стихах, есть, и что я ее почувствовал, ощутил, до чего-то догадался, а что-то – и не надо разгадывать… Дальше уже – отношения отца и дочери, дальше – это ч у ж о е, интимное, трепетное. И хорошо, что н е д о с к а з а н о, что – без высветления всех углов, без истерик.
Вопросы, которые задает себе автор, показывают планку, которую он себе ставит. О какой – «банальной», «глагольной» и т.д. – рифме я могу говорить человеку, разговаривающему с собой т а к?–
«А если Родина попросит,
И ты не сможешь отказать,
То как ей правду на допросе
И говорить, и не сказать?..»
«…Если нечего Богу отдать,
Окромя бессмертной души,
На плече у Него рыдать
Остается в ночной тиши.
……
Если нечем Богу воздать,
Как списать безнадежный долг?
Голодать, холодать или ждать
Уходящий на запад полк?..»
Можно было бы сказать, что у этой поэзии – неженское лицо, но это было бы верным лишь отчасти.
«Народилось много мальчиков
Между Первой и Второй.
Море жёлтых одуванчиков
Проросло в земле сырой…»
Нормальное женское, материнское, народное слышится в этом речитативе-полуплаче…
Мне уже приходилось писать о том, что авторы лучших стихов о войне на Украине – женщины. Так вышло. И строфы Влады Абаимовой об этой трагедии уже вписаны в будущие хрестоматии (уж во всяком случае – в школах и университетах Донбасса.)
«…Не помнящие зла – святые,
Не помнящий добра – подлец.
Гниют покосы золотые
И стынет Сиверский Донец.
...
…Встаёт Егор на подвиг ратный,
Услышав с неба трубный глас.
…Где нет войны,
Где младший брат мой
Не вступит в батальон «Донбасс».
______________
«Роза красная на камуфляже
Расцветает, как на земле…
….
…Ей бы чистой росою питаться,
Как былинке в саду Творца.
Ей бы в почву родную впитаться,
А она прорастает в бойца».
_______________
«…Когда на костях не мешает плясать
Иным родовая травма.
Боже, мне стыдно стихи писать
После второго травня».
Влада Абаимова не боится простоты, безыскусности. У неё напрочь отсутствует лит. кокетство – «оглядка» на форму, беспокойство по поводу красоты стиха. И это явный признак мастерства, владения ремеслом.
А красота – она есть уже в самóй её органике существования в стихе.
Она может спокойно себе позволить восемь строк, «скрепленных» лишь одной (кроме сплошной тавтологической) незамысловатой рифмой «коне – войне» («Ехал красный комиссар…»), а то и того пуще – вообще не озадачиваться рифмой:
«…Широко глаза раскрыл
Убиенный брат,
И глаза ему закрыл
Милосердный брат».
А в результате – прекрасное эпическое стихотворение, мини-баллада. Как это происходит? – необъяснимо. Загадка (как и вся истинная Поэзия).
Я согласен с автором комментария, с которого и началось это короткое эссе: да, эти стихи «на грани». Но – с поправкой: на грани между небом и землей (как в просьбе к своему отцу о прощении:
«…Не ради красного словца,
А потому, что день воскресный,
Прости за то, что мне отца
Родного заменил небесный».
или как в этом призыве к «ангелам святым»:
«На землю посмотрите
Из белых облаков,
В Россию заберите
Детей и стариков!..» )
…На грани между Жизнью и Смертью. На той грани, о которой сказал Пастернак:
«И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба...»
P.S.
Уже написав этот текст, я нашел в сети страницу со стихами Влады Абаимовой. С другими стихами. Написанными на два-три года раньше тех, что вошли в прочитанную мной рукопись книги. И там были прекрасные, сильные строчки и хорошие стихи, – в них уже чувствовался мощный характер – и человеческий, и поэтический, и всё же… Я увидел подтверждение своим догадкам о невероятной способности автора этой рукописи к самосовершенствованию.
Поэт Влада Абаимова идет к своим вершинам гигантскими шагами.
Юрий ЮРЧЕНКО
поэт, военкор |
| |
* * *
А если Родина попросит,
И ты не сможешь отказать,
То как ей правду на допросе
И говорить, и не сказать?
Как не поддаться, уклониться,
Когда тот – добрый, этот – злой,
А твой автограф со страницы
Не выпилить бензопилой?
Как бормотать, потупив очи?
Прекрасен мир, и жизнь – борьба,
И ты – главбух, и дело к ночи,
И дело не висяк – труба.
А если Родина прикажет,
То кто откажет ей в любви,
Кто на алтарь к ней не возляжет,
И кто душою покривит?
Всё на уме у шебутного
Мальчишки угол и горох.
Молчанье – золото, а слово…
Когда-то Слово было Бог.
ОДУВАНЧИКИ
Народилось много мальчиков
Между Первой и Второй.
Море жёлтых одуванчиков
Проросло в земле сырой.
Благородной белой лилии
Ни единого куста,
Ни портрета, ни фамилии,
Ни железного креста.
Лишь мохнатых одуванчиков
Золотой шмелиный рой.
Второпях зарыли мальчиков
Под высоткой, под горой.
Скудными степными росами
Кровь с лица не оттереть.
Среди них желтоволосыми
Были четверть или треть.
* * *
Я думаю всё про Марину –
Ты в Киеве, я в Оренбурге.
Щи да кашу отринув,
Ты покупаешь бургер,
Предпочитаешь колу.
Скоро Максим окончит
Черкасскую среднюю школу
И воевать захочет
Со мной, полукровкой-сестренкой,
С Надеждой, московской бабкой.
Мы боль запиваем водкой,
Нам водка мерещится сладкой,
Ведь слёзы – гораздо горше.
В них – Порошенко на «порше»
И прадед, погибший под Оршей.
Услышав про новую бойню,
Забыть я пытаюсь, но помню
Пуховую нашу перину,
Бедовую нашу Марину,
Чернявую дочку Господню…
* * *
А как ты, Марина, просилась в Москву!
Там «сникерсы» были и «марсы».
Я все фотокарточки наши порву.
Черна ты на них, темновласа...
Марина, я видеть тебя не хочу
На улицах русской столицы.
Кому же я слёзные письма строчу,
Марая соплями страницы?
Не ждёт тебя Кремль, прекрасный как сон,
Не ждут поднебесные ели.
Марина, не спеть нам с тобой в унисон
Ту песню, что бабушки пели.
В той песне герой не сдавался врагу
Без помощи дядюшки Билла.
Марина, прости, я простить не могу,
Как будто моя это кровь на снегу,
Как будто меня ты убила…
* * *
«Когда вы прилетите нас бомбить?»
Когда дерзнём живую душу погубить,
Когда забудем станцию, где выйти
Из электрички, на автобус пересесть.
В пещерах каменных алмазов там не счесть,
Не совершить колумбовых открытий.
Когда на кладбище, плутая меж крестами,
Прабабкину могилу не найдём.
Когда устанем и работать перестанем,
Двух слов не свяжем, не переведём.
Но и тогда, на зимней ли квартире,
В прямом эфире или в третьем мире
Собьём прицелы, чтоб глаза в глаза…
Вы нам не цель. Вы – луковое горе.
Вы – белый пепел, смытый Чёрным морем,
Солёным, будто детская слеза…
|
* * *
Хоть я была чужа дитина,
В голодный девяностый год
Меня кормила Украина,
Не разбирая квот и льгот.
Не помнящие зла – святые,
Не помнящий добра – подлец.
Гниют покосы золотые
И стынет Сиверский Донец.
Ты где, подружка озорная?
Где «на лугу пасется ко…»,
Где синеглазка разварная,
Кровянка, хлеб и молоко.
Встаёт Егор на подвиг ратный,
Услышав с неба трубный глас.
…Где нет войны,
Где младший брат мой
Не вступит в батальон «Донбасс».
* * *
Боже, я всё отдала бы: талант,
Дачу, гараж, остальную халву,
Если б доверил Ты мне автомат...
Боже, я втуне на свете живу
Но не замай на окошке свечу!
Плачет свеча, словно ангел в раю.
Боже, я всё не о том говорю,
Боже, я жить на земле не хочу,
Когда на костях не мешает плясать
Иным родовая травма.
Боже, мне стыдно стихи писать
После второго травня.
* * *
Со станции Шевченко
Отходят поезда,
Со станции Шевченко –
Неведомо куда.
Быть может, в стольный Киев,
Где есть бистро, метро,
Где слезы, очи выев,
Вливаются в Днипро.
А может быть, в Одессу,
Где на стволах смола,
Где не читают прессу
Сгоревшие дотла.
А может быть, в Черкассы,
А может быть, в Херсон.
Стоит народ у кассы
И длится страшный сон.
Следят глаза пустые
За стрелкой на часах.
Но ангелы святые
Живут на небесах.
На землю посмотрите
Из белых облаков,
В Россию заберите
Детей и стариков!
Им нечего поставить
В отсек для багажа,
Их некому избавить
От злого грабежа.
Пускай они на полки
Улягутся свои
И спят до самой Волги…
А в Курске – соловьи…
* * *
«Отец работал…»
(Калинов мост)
Отец работал. Он твердил
Про бизнес, про ремонт в квартире.
Он места мне не находил
Ни в том, ни в дивном новом мире.
Отец был доктор, офицер,
Отец был папа мой когда-то.
Любовь и боль в его лице
Читаются, когда поддатый.
Тогда он говорит: Гирьял!
Утопла в ковыле станица
Яицкая, где дом стоял...
Ему домой не возвратиться.
Спасибо за иммунитет,
Тобою, папа, укрепленный.
За белый свет, за десять лет,
За слезы, кровь и пот соленый.
Не ради красного словца,
А потому, что день воскресный,
Прости за то, что мне отца
Родного заменил небесный.
* * *
Не умели родители вирши писать,
Только бренное тело умели спасать.
Не владели они эсперанто,
Не доценты, не аспиранты.
Белый свет – он милее всего по ночам,
Белый свет, заменяющий солнце врачам.
Не стояли они перед рампой,
А клевали носами под лампой.
Для приёма гостей не готов интерьер,
Лишь бинтами да ватой забит шифоньер.
Мне сережка без пары досталась,
Вот и всё, что от мамы осталось.
Да ещё легкий крест: Божьих тварей жалеть,
За команду любимую сердцем болеть,
Над вечерним сериалом смеяться
И постыдной кончины бояться.
Но коль некого стало с дежурств ожидать,
Значит, надо их клятву за них соблюдать.
Не забыть бы про непорочность,
Когда жизнь проверяет на прочность.
Чтобы Дева Мария простёрла покров
Надо всеми, кто вместо святых даров
Принимал шоколадки в подарок.
Белый свет, ночью темной меня озари,
Помоги тетиву дотянуть до зари,
Дай закончить строфу без помарок… |
