Колян

Ночью Коля плохо спал. Где-то вдалеке грохотало, и этот звук, сдавивший воздух, приближался. Яркие всполохи молнии на короткое время освещали комнату, и причудливые тени растягивались по домотканным дорожкам на полу. Внезапно дождь крупными каплями застучал по металлической крыше.

Война приходила к нему во сне только летом, вместе с грозой и рвущим воздух на части громом. У Коляна открывались глаза и мозг посылал импульс воспоминания опять на войну. Безбрежна пустыня возле ирано-афганской границы, хотя понятие государственной границы там достаточно относительное. Племена кочуют вместе со стадами и своим скарбом туда-сюда. На это не требовалось виз и штампов. Таковы местные традиции и многовековой уклад жизни.

…В сторону кишлака Чашманрам пылили три броне­транспортера с солдатами на броне. Боевая задача была до простоты ясна – отсечь душманов, чтобы не ушли в горы. Для этого требовалось совсем немного – повоевать. Колян сидел на броне, подложив себе под зад армейский бушлат, ехать по пересеченной местности было крайне неудобно, но шанс остаться живым после подрыва на фугасе был ве­лик. Пыль от впереди идущих транспортеров, настоянная на зное, забивала рот и нос, лежала тонким слоем на лице. Все сидели, крепко держась за скобы на броне, похожие друг на друга от серой пыли как братья-близнецы.

Бронетранспортеры ехали след в след (далеко не лишняя предосторожность от мин), осторожно переехали грязный арык и, ломая виноградник, остановились. В горах были видны разрывы артиллерийских снарядов. Сначала в воздух поднимался клуб пыли, только потом доносился звук.

Старшина роты, татарин Галянов, с раскосыми глазами, с внутренней хитринкой по поводу и без него приговаривал: «Суровая проза войны: пока пушки стреляют, музы молчат. Песни будем петь дома».

Солдаты соскочили с брони на землю, стали отряхивать друг друга от пыли. Колян выпил из фляжки воды, на зубах скрипнуло, пополоскав рот, выплюнул воду на землю, кото­рая тут же жадно впитала влагу.

Взводный Рыжков, невысокого роста, с черными усами на широком лице, на войну приехал сразу после военно­го училища. Рукой подозвал радиста, взяв микрофон, стал повторять: «Акация, я Восток, как слышите, прием». Что-то случилось со связью, он прижимал к голове наушник: «Акация, я Восток, как слышите, прием». Видно было по его лицу, что он раздражался отсутствием связи. Услышав ответ, он стал докладывать: «Восток, Восток, выдвигаемся на рубеж. Огонь не ослаб? Нет? Вас понял, идем». Уже потом, когда разговор закончился, сказал: «Вот сволочи, их загнали в капкан, а они отстреливаются из гранатометов, часть банды ушла подземными переходами, среди наших есть потери. Надо поторапливаться». Он раздвинул зелёную изгородь из виноградника и шагнул первым.

Солдаты пошли цепью. Колян шел крайним, пристально разглядывая зелёнку. Сбоку он увидел, как из-под земли появилась сначала белая чалма, потом лицо плоское, как у монгола, с жидкой бородкой. Со спины по ним дружно ударили из автоматов. Первым упал взводный, его убили очередью, которая прошила его насквозь вдоль тела.

Колян нажал на спусковой крючок и держал прыгающий в руках автомат до тех пор, пока не почувствовал нестерпимую боль в правом боку. Гимнастерка сразу пропиталась бурой кровью, он приложил руку к тому месту, оно было липким, внутренний насос пульсирующе выталкивал кровь из тела. Колян поднял глаза к небу, оно стало наваливаться на него, растворяя в себе. Горы, стоящие вдалеке, вдруг ста­ли совсем близко и огромной серой массой давили на него. Блеклое, выжженное солнце вспыхнуло ярко-ярко, и Колян потерял сознание. Потом по ним стреляли из гранатометов. Мозг зафиксировал этот звук, разрывающий воздух.

Он не помнил, как его волокли по сухой земле, оставляя красный след, старшина Галямов и ефрейтор Зайцев – конопатый алтайский парень. Они трое уходили под прикрытием пулеметного огня. У бронетранспортера стреляные гильзы падали на зелёную броню с цокающим звуком.

…Казалось, что дождь оседлал всё вокруг плотной во­дяной завесой. Внезапно створка окна так сильно хлопнула, что даже стекло задребезжало и холодный воздух, разогнав занавески, стал стелиться по деревянному полу, подкрады­ваясь к кровати, где они спали вместе с женой. Та безмятежно спала, уголки полных губ слегка были приподняты, и казалось, что она улыбается ему. На лицо при рождении ангел-хранитель рассыпал горсть мелких веснушек. От неё пахло молоком, здоровым молодым женским телом и ещё чем-то, пробуждая в нём желание. Она повернулась к нему и уткнулась носом в шею, жарко дыша.

-  Коля, что тебе не спится?

Ему показалось, что она спросила его не просыпаясь. Коля откинул простыню и быстро подошел к окну, чтобы закрыть его на шпингалет. На него из тёмной ночи пахнуло свежестью. Вдалеке у горизонта пробивалась робкая полоска нового дня. Он снова прилёг, осторожно, тихо, не разбудив жену. Сухое жилистое тело гудело, не отдохнув как следует после тяжёлой физической работы. Два выходных они с сыновьями ставили новую конюшню. Старая сгнила в углах и стала заваливаться на бок. Чтобы не стыдиться соседей, прикупил на дешёвом пиловочнике леса-кругляка. Промахал топором всё это время. Старший сын, видя, как отец берется за комель, предложил:

-  Батя, давай помогу. Тяжело ведь.

-  Ладно, ладно, сынок, ещё наработаешься. Какие твои годы. Ещё пуп успеешь надорвать.

Сын сконфуженно отошел.

На некоторое время Коля провалился в приятную темную бездну. Сквозь пелену короткого забытья услышал буд­то вдалеке голос жены:

-  Вставай, засоня, а то на вахту опоздаешь.

Тягучий сон не хотел отпускать. Коля повернулся на другой бок и накрылся одеялом с головой.

-  Ну ты что, как маленький. С работы уволят, давай, вставай. Петухи у соседей голос уже надорвали. Не поднимешься, вылью ведро воды, так и знай. – Жена отошла от него и стала греметь посудой, собирая на стол. На нём, как на скатерке-самобранке, появилась домашняя снедь: творог, обильно политый густой сметаной, дымился белый парок над вчерашним борщом. Куски ноздреватого домашней вы­печки хлеба своим запахом притягивали к столу.

Коля приоткрыл один глаз и посмотрел на часы, стоявшие на телевизоре, было около семи утра. «Пора, пора», – произнес он и встал на пол. Крепко потянулся, вставая на цыпочки, тело от напряжения заскрипело так, что в суставах щелкнуло. В длинных семейных трусах он подошел к зеркалу, немного потускневшему от времени и влаги, и увидел себя: на него смотрел невысокого роста, худощавый мужчина лет сорока. На скуластом лице сидели два темных чайного цвета глаза. На узком подбородке и щеках пробилась щетин­ка, он провел рукой по щеке. «Побреюсь завтра», – решил он и плеснул несколько раз холодной колодезной водой на лицо, потер сырой рукой загорелую до коричневого цвета шею. Дремота исчезла, и он оказался в реальности нового дня, не зная, что он принесет.

Тем временем жена надела резиновые галоши. Пошла кормить скотину, бурча себе под нос: «Солнце уже давно встало, а живность ещё не кормлена».

Плотно позавтракав чем Бог и жена послали, он вышел из дома и присел на лавку около летней веранды. Небо, умытое ночным дождем, казалось бездонным. Ни одного облака, денек обещал быть жарким. Трава, прибитая к земле дождевыми каплями, выглядела зелёным ковром, раскинулась перед домом. Коля достал из кармана мятую пачку «Примы», закурил, пуская дым в прозрачный воздух. Он не выветривался, а висел плотным слоем. Жена появилась в дверном проеме с ведром в руке:

- Ты всё ещё здесь? Лентяй, ничего не скажешь. Иди скорей, небось, мужики на автостанции заждались. – Она махнула ему на прощанье рукой.

Коля шел по скользкой узкой дорожке, наблюдая, как природа просыпается. Солнце выкатило свой красный диск из-за верхушек деревьев, солнечные блики отражались в небольших лужицах. Терпкий запах разнотравья, казалось, окутывал его и разливался по окрестности. Так, думая о круговороте в природе, он дошел до неформальной автостанции. Его уже поджидали друзья по работе из НГДУ Они стояли полукругом, курили, плевали на асфальт и о чём-то смеялись. Рыжеватый полный мужик с лицом дружелюб­ного алкоголика размахивал руками и рассказывал анекдот, который он не забывал из месяца в месяц: Встречаются двое:

-  Слушай, Васек, как мне избавиться от пагубной при­вычки ночью в трусах руки держать?

Его собеседник:

-   А ты обратись в милицию.

-   Зачем?

-   А там всё быстро: наручники на руки и за спину.

Хотя анекдот был с бородой, все разом засмеялись, разо­гнав привокзальных голубей, те взлетели, поднимая кверху серую пыль и шелуху от семечек.

Ехать было недалеко, в Куеду, на нефтяной промысел. Уже в гараже он подошел к своему «Уралу», видавшему не­проходимые дороги, разбитые небесными хлябями. Зелёная кабина с облупившейся краской иногда была местом убежи­ща, где можно было вздремнуть на дежурстве. Коля обошел вокруг машины, пнул для порядка по колесу: «Пора тебе, старушка, на покой, отработала свое, помесила грязь на про­селках». Ему казалось, что с машиной он разговаривает как с одушевленным существом. Он залез на высокий бампер: «Так, что у тебя с маслом?» – достал щуп, вытер замасленной тряпкой: «Всё в порядке». Завел машину с пол-оборота. Та выхлопнула в воздух клуб удушающего дыма. Подъехав к трехэтажному блочному зданию административного персонала, он достал из бардачка путевку и пошел отметиться в диспетчерскую. В коридорах слышался гомон людей, он висел где-то у потолка, смена только начиналась. Коля толкнул дверь рукой и шагнул в небольшое помещение.

-  Здрасьте, красавицы. Как отдохнули? – всё это он про­изнес на выдохе.

Одна из диспетчерш, полноватая молодая женщина с ярко подведенными глазами, ответила:

-  Да какой такой отдых, прополка измучила. Одна трава на грядках прет. На коленях простояла. Вот наказание!

Коля присел на краешек колченогого стула, пытаясь дер­жать равновесие, мельком, боковым зрением посмотрел на настенные часы, большая стрелка дернулась, показывая без четверти восемь. В это время затрещал телефон у диспетче­ра по транспорту Ольги, она сняла трубку: «Алло, слушаю. Да, да, хорошо, сейчас приду». Она будто вопросительно посмотрела на Колю: «Подождешь немного, я скоро буду», и торопливо вышла на улицу, закрыв за собой дверь.

Откуда-то снизу раздался грохот, воздух вокруг стал зыбкий, шумело до боли в ушах, казалось, он заполонил всё пространство, проникая внутрь тела. На него полетел компьютер. Пол вздыбился, стены зашатались, и сверху падал потолок, пытаясь его раздавить. Коля потерял со­знание. Очнулся от того, что яркий лучик солнца, пробиваясь через железобетонный завал, слепил глаза. Тихо кругом, он слышал только биение сердца, которое, как птица, пыталось освободиться. Шевельнул одной рукой, другой – ничего не получилось. Изнутри стал подкрадываться необузданный страх, он заставлял уйти из этого места. Пробовал крикнуть, но только с губ слетел хрип. Кругом серая удушливая микроскопическая пыль. Она забивала глаза, нос, скрипела на зубах. Посыпала его, будто пудрой. Ему показалось, что прошла целая вечность и, если бы не спасительный лучик…

Сквозь тишину, ломавшую сознание, услышал мужские голоса: «Колян, ты здесь?». Диафрагмой вытолкнул воздух из легких, получилось наподобие жалкого мычания. Тот же голос снизу: «Значит, жив. Давай ножовку, арматуру пилить будем». Раздался ширкающий звук, что-то треснуло. «Чёрт, опять полотно сломалось. Арматура закаленная что ли, второе полотно лопнуло. Ты, Колян, потерпи немного, технику из Чернушки вызвали. Освободим тебя». Время показалось Коле вечностью.

Позже, когда его вынесли на носилках и понесли к са­нитарной машине, он посмотрел на то, что осталось от зда­ния: часть его была разрушена, уцелевшая смотрела на него разбитыми проемами. Боли не чувствовал, плитой сломало позвоночник.

Желтый вертолет санавиации, взметнув клубы аэро­дромной пыли, завис на короткое время над землей, стал на­бирать высоту в небесном колодце, взяв курс на Пермь.

В приемном покое его перенесли на деревянную кушетку. Сначала верхнюю часть, а следом неподвижные ноги. Подошли две юркие санитарочки:

- Вставай, пойдем на рентген. – Одна посмотрела на него: – Да, грязноват ты, братец, на каком вокзале тебя подо­брали? Пойдешь или будешь прикидываться? А то нам некогда. Врач сказал, что тебя надо помыть и наголо побрить, у тебя вся башка в грязи.

Коля отвернул голову в сторону, от обиды и беспомощности из глаз потекли слёзы, оставляя на щеках грязные ручьи.

В приёмник быстрым шагом вошел дежурный врач, мягковатая, будто шелковая, бородка обрамляла его лицо. Он внимательно посмотрел на Колю, потом перевел взгляд на санитарок, удивленно спросил:

-  Почему он всё ещё здесь? Быстро на рентген, помыть в ванной. Ему требуется срочная операция. Что-то стали девочки расслабляться.

Операция длилась около пяти часов, повреждённый позвоночник скрепили титановыми скобками.

Долгими ночами, когда летние яркие звезды заглядывали в окно палаты, Коля, заложив руки за голову, думал. Мысли, как черви, выгрызали всю душу: «Кому я такой нужен, инвалид, ходить не могу?». Становилось противно. Так, глубоко вздыхая, он коротал длинные ночи.

Спустя месяц, в среду, после профессорского обхода лечащий врач, держа в руках областную газету «Звезда», попросил разрешения присесть на кровать. Вопросительно посмотрел на больного, спросил:

-  Это правда, что в Куеде был взрыв в административном корпусе?

Коля отвел глаза в сторону и с каким-то внутренним напряжением ответил:

-  Не знаю, нам ничего не говорили. Может быть, там баллоны были с пропаном, но взрыв был очень сильным, всё здание, как карточный домик, разобрало. Извините, не хо­чется вспоминать.

Врач положил руку ему на грудь:

-  Вот что я тебе скажу, как мужик мужику. Ты сам в­лен решать, как жить. Но раньше смерти нельзя умирать. У тебя была сложнейшая операция, ноги восстановятся, только надо работать над собой, сейчас многое зависит от тебя. В первую очередь, не паникуй. Всё восстановится. Ты ещё молодой, могло быть ещё хуже. Не впадай в крайности, водку для самоуспокоения не употребляй, это временное убежище. – И уже в дверях: – Твоей жене я всё рассказал.

…В родном доме Колян начинал заново жить. Держась за угол белёной печки, сделал первый шаг. Боль прострелила вдоль позвоночника. Ноги сами сложились, и он, не успев вытянуть вперед руки, упал на пол, ударившись лбом так, что искры полетели из глаз. Полежал немного и пополз вперёд к кровати с высокими металлическими дужками, цепляясь за домотканные половики.

Через три года Колян шел к своему дому с резными наличниками, опираясь на деревянную тросточку, которую сам вырезал из ветки вереска.

Ночью прошел дождь, принося с собой тепло с юга. Он смыл пыль с кустов сирени в палисаднике. Листья о чём-то перешептывались с ветерком, налетевшим с поляны. Немного поиграв с кустами, он полетел дальше. Жизнь продолжалась.

С боями на «Шилке»

Лузин Вадим Викторович,
механик-водитель ЗСУ-23-4 «Шилка»

После окончания педучилища меня сразу призвали на службу. Вскоре прошёл курс подготовки на «Шилку», это зенитная установка калибра 23 мм . Предназначена для стрельбы по низколетящим целям, и в условиях горного Афганистана она была незаменима. Вооружение состоит из четырёхствольной зенитной пушки с жидкостным охлаждением. Дизель двести шестьдесят лошадиных сил. Дальность обнаружения РЛС до 20 километров . Экипаж четыре человека. Обычно по штату на четыре «Шилки» придаётся взвод четырех «Стрел-10», они прикрывают «мёртвые» зоны.

Буквально за месяц до окончания «учебки» приглашают на беседу в секретный отдел и, уже ничего не скрывая, сообщают, что направляюсь в Афганистан, где будет проходить моя дальнейшая служба в ограниченном контингенте. Возражений от меня не поступило. Этот разговор произошёл в апреле 1982 года, и тогда для меня начался новый отсчёт времени. Вскоре оказался в городе Черчик, там находилась база формирования, долго там не задержались, и через три дня полетели в чреве самолёта под напряжённый гул турбин в Кабул. После приземления стоим на бетонке, растерянно посматриваем по сторонам, солнце ярко слепит глаза. Видим «дембелей», улетающих в Союз, они начинали посадку на транспортный Ил-76. Солдаты радостные, на груди у многих на солнце поблёскивают медали. Увидев нас, они засвистели, и кто-то издалека крикнул: «Духи, вешайтесь, куда попали». Вот такая тёплая встреча произошла, и, как потом выяснилось, это была уже неписанная традиция встреч и проводов на войне.

Баграм. Прикрываем аэропорт от всяческих неприятностей, хотя у душманов не было собственной авиации, но старослужащие говорили, что изредка появляются самолёты без опознавательных знаков. Неуставных отношений, имеется в виду дедовщины, не было, для всех было ясно, что напрягать других себе дороже будет. Вместе ходим на боевые и участвуем в засадах.

Афганская ночь, небо соткано из звёзд, тишина, но на войне она всегда обманчива. Тогда, когда попал под первый миномётный обстрел, снов не было, спал крепко, положив автомат рядом. Сквозь сон отдалённо слышится вой и взрыв мины, открываю глаза и вижу, что свет начинает мигать и вскоре совсем погас. Быстро вскакиваю, что-то на себя надеваю, хватаю автомат и мчусь к спасительному выходу, где уже толчея из солдат, кто-то в темноте ткнул под рёбра стволом автомата. Боль резанула, прижимаю руку и дальше продолжаю свой путь, пытаясь как можно скорее покинуть палатку, духи, похоже, хотят её накрыть миномётным огнём. На выходе столкнулся с командиром роты, он стоит в трусах и пистолетом в руках. Торопит солдат, чтобы скорее покинули палатку. Время течёт медленно, и всё происходит перед глазами, словно смотрю чёрно-белый фильм. Не ждём, чтобы духи пристрелялись. Бегу, задыхаюсь, что есть силы до своей родной «Шилки», в этот момент она моя спасительница. Быстро ныряю в люк головой, хотя по регламенту сначала туда должны попасть мои ноги. Повсюду взрывы, в воздухе витает запах селитры. Совсем рядом заработал пулёмет ДШК, он зло огрызается длинными очередями в сторону гор, их не видно, но они чёрной массой давят на нас, и оттуда идёт опасность. Завожу дизель, он начинает работать, и я успокаиваюсь, держу руки на рычагах в ожидании команды. Вижу, как недалеко стоящий теннисный стол от взрыва мины превращается в кучу мелких обломков. Почему-то всё вижу в замедленном режиме. Наконец мы все в сборе и быстро отъезжаем от аэродрома и заняли исходную позицию на точке. Ориентируясь в горах на разрыв снаряда, это стреляет танк, дали из стволов в сторону гор. Перестрелка велась в темноте около часа. Стрельба прекратилась, и стало тихо, видимо, духи успокоились и оставили нас на некоторое время. Обстрел аэродрома закончился, но мы простояли всю ночь в ожидании повторных обстрелов, как говорится, «бережённого и Бог бережёт».

Утром возвращаемся обратно и видим, что перед воротами парка торчит оперение не разорвавшейся мины. Комбат Кочегур, невысокий, коренастый и при этом всегда был спокоен, как удав, приказал, чтобы солдаты заняли место в окопе. Покружил возле мины. 

– Вызывать минёров не будем, незачем, – предложил он и, взяв гранату, бросил её в сторону мины. Резкий взрыв, и жёсткие куски земли поднялись в воздух и посыпались солдатам на головы.

Наша РЛС засекла в воздушном пространстве неопознанную летящую цель. ПВО запросило его код: свой – чужой. Никакой реакции, самолёт летит со стороны Пакистана прямо в нашу сторону. Командование волнуется, если летит американский самолёт-шпион, надо его сбивать, если заблудший в воздухе другой самолёт, пропускать дальше. Но, как говорится, на войне как на войне. Подумали и решили: дальше не пускать, тем более совсем недавно на аэродром перегнали совершенно новые самолёты СУ-16. Заняли привычно свои места в «Шилке» и ждем, когда он появится в нашем секторе обстрела. Летит низко над самыми верхушками гор, и, как только он появился в нашей зоне досягаемости, начинаем вести огонь. Самолёт загорается в воздухе и распадается на две части, они горят и летят к земле. Лётчика на парашюте не видно, наверное, погиб в своей кабине. Один большой обломок вместе с кабиной падает на взлётно-посадочную полосу, другая падает в стороне от аэродрома. Вскоре в самолёте начали взрываться боеприпасы. В воздухе фейерверк. За сбитый самолёт весь наш экипаж наградили медалью «За боевые заслуги», а командира взвода – орденом Красной Звезды. Служим Советскому Союзу.

Недалеко от Саланга в горах рубиновые копи, там духи пополняли свои запасы драгоценными камнями. Проводилась большая армейская операция по их захвату. Поехали две установки для сопровождения штаба армии. Наступила ночь, стоим, ждём рассвета. Слышу, передают по рации команду сверху: «Вы там установки разведите. Что они у вас рядом совсем стоят?». Наш взводный Санька пошёл перегонять «Шилку», которая дежурила. Темень, хоть глаз выколи, фары включили и стали маневрировать, слышу сквозь дремоту взрыв мины. Оказывается, «Шилка» наехала одной гусеницей на противотанковую мину. От взрыва сразу отлетела башня, далеко в сторону вместе с командиром. Машина сама горит, мы, прихватив свои огнетушители, бежим тушить. В днище образовалась огромная дыра, как от фугаса. Начали откручивать люки, но не тут-то было, от взрыва запаяло их насмерть, и смерть тоже была в машине. С большим трудом зубилом срубили болты на нижнем люке. Надо вытаскивать механика-водителя. Кто будет делать работу за санитара? Я поймал взгляды товарищей. Они немо смотрели на меня, самого молодого, подсказывая, что мне делать. Залез через люк, подсвечивая себе фонарём, и чуть не потерял сознание. По машине были раскиданы куски человечьей плоти, то, что осталось от моего сослуживца. В люк просунули солдатский вещмешок, и я собрал останки бойца, с кем только вчера пил чай в палатке. Я вылез из машины и, отойдя немного в сторону, стал блевать, из глаз текли слёзы. Постоял так, согнувшись, пока не пришёл в себя. Тогда у меня появилась в волосах проседь. Командира «Шилки» выбросило взрывной волной, позже он пришел, волоча ногу. Ему что-то говорят, видимо, объясняют происшедшее, а он смотрит на свою машину широко открытыми глазами и не может ничего произнести, только губы трясутся.

Прослужил больше года, погнали установку на ремонт, а случилось вот что. Боевая тревога, стали выезжать на точку, и необходимо переехать бурную речку, с гор пришла большая вода. Речка до этого не показывала своего норова, а сейчас будто сошла с ума. Несёт свои быстрые грязные воды, и водитель, молодой ещё, неопытный, заехал в неё и стал переключаться, ну установка возьми и заглохни. Она же буквально напичкана электроникой, замкнуло цепи, и не заводится. Пришлось подгонять танковый тягач и выдергивать её из бурлящего потока. Поехали сопровождать до ремонтного батальона на ЗИЛ-131, пристроились в колонну и по серпантину покатили в сторону перевала Саланг. О Саланге складывали целые легенды, и он был достоин их. Саланг – самый высокогорный перевал мира, около четырех тысяч метров над уровнем моря. К нему надо ещё добраться по стокилометровой трассе, петляющей по горным склонам. Дорога сжимается горами и покрывается плотным туманом. Туннель, пробитый ещё нашими специалистами в шестидесятых годах прошлого столетия, соединяет северные провинции Афганистана с Кабулом. Это была дорога жизни и смерти, кому как повезет, а солдатское счастье изменчиво, как туман под полуденным солнцем Гиндукуша. Салангу многое прощали, через него текла река с продовольствием, горючкой, ехали домой «дембеля». Только горы взирали на войну молчаливо и с осуждением. Они не любили, чтобы их тревожили.

Нам нужно проехать туннель, пробитый в горе длиной около трёх километров. Охрана тормознула, и мы рассматриваем длинную очередь. Собралось много транспорта. Обычно движение шло в двух направлениях, в тот злополучный день духи разбросали дымовые шашки где-то в середине туннеля, и они задымили до такой степени, что не видно было ничего. Образовалась огромная пробка, солдаты, выскакивая из машин, бежали на выход. Слышалась стрельба. Тогда задохнулось очень много солдат, которые отвоевали своё и ехали домой. Парни погибли не в бою и приняли смерть мученическую, метаясь по задымлённому насквозь туннелю. На следующий день мы грузили их труппы в свою машину, зрелище не для слабонервных. Только через сутки двинулись через туннель, движение сделали одностороннее. При въезде выдают кислородный противогаз, потом, когда проедешь длинный туннель, сдаёшь его. Вот такая история случилась с нами.

Осень. С гор тянется простуженный ветер. Напоминание нам, что скоро зима принесёт на своих крыльях колючий снег. Едем заготавливать дрова. Впереди еду на своей «Шилке», за мной тарахтит грузовая машина. Едем медленно так, чтобы солдаты могли закидывать сухие ветки, спиленный сухостой на машину. Воткнул первую передачу, ноги поставил на нижнюю часть люка и смотрю, как солдат идёт с охапкой дров. Его вдруг подкидывает вверх, дрова разлетаются в стороны, и затем только слышу звук разорвавшейся мины. Парня рвануло на противопехотке и кинуло на мою установку. Люк с шумом захлопнулся, но установка двигается с тихой скоростью вперёд. Пытаюсь встать на ноги, чтобы откинуть люк, но не могу, вместо ног вата. Боли пока нет, но по ногам течет что-то липкое. Рукой провёл по ним, вроде бы целы. И это хорошо. Когда меня вытащили из установки, оказалось, что ноги повреждены осколками. Солдату повезло меньше, чем мне. Нас на руках донесли до машины и повезли вперед в сторону дивизии. Предварительно обкололи промедолом, и мы лежим смирные. Эта «зелёнка» была спокойна, частенько хаживали туда за дровами. Может, этим и привлекли душманов. В соседней части солдат-первогодок отошёл немного в сторону сходить по малой нужде и наступил на противопехотку, потом собирали его по частям. Так что нам ещё повезло, могло быть и хуже. Привезли в госпиталь, положили на каталки и покатили в операционную. Я остался на долечивание в нём, а его самолётом в Союз, тяжёлый был, всё тело искромсано осколками. Итальянская мина. Такие сюрпризы могут долго лежать в земле в пластиковом корпусе, миноискатель к ним равнодушен. Солдат тогда чудом выжил, видимо, в рубашке родился.

«Дембель» встретил в госпитале, ребята по такому случаю привезли огромную тарелку с виноградом. Посидели, поговорили, немного помечтали о гражданке. Сосед по палате взял в руки гитару и с задумчивым видом перебирал струны расстроенной гитары. В дверь заглянула медсестра – моя землячка с Караганды, угостили её виноградом. Виноград лежит на тарелке янтарный, крупный, казалось, что в нём остался частица солнца. 

– Спасибо, ребята, за угощение, побегу, работы много, – и идёт в сторону двери.

Мы проводили её глазами. Она легко шла в туфлях на низком каблуке и уже в дверях оглянулась и махнула рукой, прощаясь.

Выходим подышать воздухом. Рядом морг, он видим, и по­ка мы затягивались сигаретами, в воздухе появилась «вертушка». Она повисела немного над бетонной площадкойи мягко коснулась её. Лопасти ещё крутятся, как со стороны морга подъезжает машина, и четверо солдат грузят цинки. Охрана нам знакома, мы подходим к ним и интересуемся, нет ли потерь с нашего полка. Есть, отвечают и называют фамилии. В душе сразу стало не до праздника, муторно, не смотрим в глаза друг другу, уходим молча, опустив головы. Кто летит на вертушке – с нами одного призыва.

Приказ о демобилизации ждали в войсках, вот он пришёл и озвучен нашим командиром. Стоим, ждём взводного. Приходит и спрашивает нас: 

– Товарищи солдаты, есть две новости, одна хорошая, другая не очень, с какой начинать?

Мы хором отвечаем:

– Начинайте с хорошей, плохая может и не показаться такой.

– Плохая, приехал новый командир дивизии и завтра едет знакомиться с личным составом. Приказал, что в его сопровождении должна быть обязательно «Шилка» и чтобы все были обстрелянные «дембеля». Так что, «дембеля», шаг вперёд.

Я тоже выхожу из строя. Взводный критически оглядел меня и говорит: 

– Встать в строй! Ходишь, ветром тебя качает. Так и до ус­тановки, наверное, не сможешь дойти. Другой поедет. Есть хорошая новость, пришло новое пополнение, так что пять «дембелей» могут готовиться к отправке домой.

Утром все выходят провожать, в том числе и комбат. По армейской традиции нас несколько раз подкинули в воздух. Уже в Ташкенте, выходим из самолета, небо над нами синее-синее, спускаюсь по трапу, ноги дрожат, в голове мысли чехардой скачут, дома, наконец-то дома. Многие «дембеля», которые летели в самолёте, вступив на закатанное в асфальт аэродромное поле, упали на колени и стали целовать его. Родная земля отдавала запахами соляры и автомобильной резиной. Так закончилась моя война, как мне тогда обманчиво показалось. Война вызывает у человека такие чувства, о которых он и не подозревал. Ночью вдруг обоняние обостряется до такой степени, что можешь уловить такие тонкие запахи, что в другой ситуации не обратил бы внимание. А интуиция порой спасала жизнь многим солдатам. На войне очень быстро взрослеешь и начинаешь понимать, что такое человеческая жизнь и какая у неё цена.

Линда

В селе Зимовище жили в основном одни старики, молодежь работала на Чернобыльской атомной электростанции, получив новые квартиры в Припяти. Дед Василий Лещенко жил со своей старой и больной супругой Аверьяновной. Хозяйство небольшое: коза, десять черных куриц да красавец петух, гордо шагавший со своим пернатым гаремом по сельской улице.

Жила в деревянной будке, сколоченной из досок, сучка Линда, беспородная, её умные черные глаза, как глянцевые пуговки, блестели на абсолютно белой шерсти.

Всё необходимое выращивали на собственном огородике. Вечером дед Василий сходил к соседям и позвонил сыну в Припять, чтобы тот помог посадить картофель. Огород уже был вспахан. Деду было за семьдесят и с каждым годом все труднее давалось управляться с небольшим хозяйством. Старуха все время лежала на кровати за печкой. Он не раз намекал сыну о том, чтобы тот забрал её к себе. Как ему показалось, невестка была против. Поговорив по телефону, он вышел на улицу, где его поджидала Линда. От собачей радости она виляла хвостом, скулила, лизала старику руки.

– Ладно, ладно, не крути хвостом, отвалится.

Он погладил её по морде, и они пошли по улице, покрытой асфальтом, который нагрелся за день, и от него шёл удушающий битумный запах. За дорогой местные власти следили, она вела на Чернобыльскую атомную станцию.

Открыв калитку, сразу прошел в курятник, собрал в фуражку ещё тёплые яйца. «Пожарю яичницу с салом», – подумал старик. Тихо, чтобы не разбудить старуху, на кухне поставил электроплиту с чугунной сковородой, ловко разбил яйца о толстый край, тонко нарезал розовое сало, через минуту по комнате поплыл ароматный запах, так что в желудке засосало. Из стола достал бутылку самогонки, припасённую заранее. Думал после посадки картошки с сыном выпить… Налил полстакана, посмотрел на свет эту мутную жидкость и, не дыша, выпил, крякнул, зацепил вилкой кусок яичницы, закусил, посидел немного, чувствуя, как тепло волной проходит по всему телу.

Положил на тарелку с отбитым краем немного еды и начал кормить свою старуху.

Походив по двору, Линда заглянула в щель калитки и, ус­лышав, что кто-то прошёл мимо, залаяла незлобно, только давая о себе знать. Пролезла в конуру, где заботливый старик постелил разное тряпье. Свернувшись клубком, уснула. Снилось ей щенячье время в один из весенних деньков. Вдруг резко подул порывистый ветер, стало темно, небо осветилось грозовыми разрядами, и молния ударила в тополь. Верхушка с треском упала на шиферную крышу дома, проломив её в нескольких местах.

Линда была так напугана, что от страха забилась под крыльцо и не вылезала оттуда два дня. Этот животный страх остался, и, когда гремел гром, она пряталась в угол будки и тряслась всем телом. Под самое утро она услышала хлопок, выглянула из конуры, потянулась, выставив передние лапы, глубоко зевнула, посмотрела на пустую алюминиевую миску и пошла обратно к своей конуре. Через некоторое время запахло дымком. Линда подошла к двери хаты и стала поскуливать. Клубы чёрного смоляного дыма поднимались там, вдалеке за лесом. Она продолжала скулить, пока хозяин не вышел на крыльцо в белых подштанниках.

– Ну, что скулишь? Есть, наверное, хочется, сейчас каши сварю.

Дед ещё не отошёл от сна, его покачивало, в волосах запуталось небольшое пёрышко из подушки. Глаза их встретились, и старику показалось, что собака чем-то встревожена. За околицей послышалась сирена, звук приближался, и старик увидел, что шесть мощных пожарных машин с черниговскими номерами, не снижая скорости, промчались по улице ещё сонного села. Старик подумал: «Будь оно неладно, опять что-то произошло на станции». Два года назад при строительстве насосной загорелся битум, он горел, поднимая высоко в небо клубы удушливого дыма.

Старик зашел обратно в хату, заглянул за ситцевую занавеску. Жена спала на боку, натянув на голову пестрое одеяло. Ему было жаль её так, что сердце прихватывало. Старик видел, как болезнь выедала её изнутри. По скрипучим половицам старик прошел к кушетке и прилег. Дом, в котором они жили, был старым и дряхлым, как его хозяева, казалось, что он, как дерево, пустил свои корневища. Кровля прохудилась, починить уже не было сил. Старик попытался уснуть, но Линда во дворе более настойчиво лаяла. Он, кряхтя, поднялся со своего пестрого ложа, стал одеваться. На стене висели часы-ходики: у кота глаза забавно бегали туда-сюда. Сорвал листок календаря, была суббота 26 апреля 1986 года. В углу хаты висела старая икона Божьей матери и медная лампада. Все это досталось от покойных родителей.

Ему показалось, что с иконы на него смотрят пристальные глаза. За окном он увидел, что в сторону станции проезжает длинная автоколонна с солдатами.

– Тут что-то неладно, пойду звонить сыну, – решил он и стал быстро переходить улицу.

– Эй, сосед, спишь? Извиняй, что так рано. Срочно надо позвонить.

Он стал пальцем накручивать чёрный диск телефона, от волнения палец срывался, и в трубке слышался длинный гудок. Сосед взял трубку.

– Ты, сосед, часом не с похмелья? Руки дрожат, дай я сам наберу. Слышишь, никто не отвечает, может, он на работе, видел солдат, наверное, учения идут по гражданской обороне. Как твоя старуха?

Старик ничего не ответил, повернулся и, ссутулившись, пошел обратно.

Линда, высунув длинную морду в щель под калиткой, поскуливала.

– Ну что тебе? – Он положил руку на морду, та от прилива нежности присела на задние лапы и, прижав уши, поглядывала в глаза своему хозяину, пытаясь угадать его настроение.

– Ладно, ладно, пока не до тебя. Пойду старуху покормлю, проснулась, небось.

Он увидел, как у крайнего дома остановилась небольшая бронированная машина, из неё вышли два человека в костюмах химзащиты. На солнце блеснули стекла противогазов. В руках люди держали какие-то приборы и подносили их к земле, кустам, росшим вдоль дороги. Один из них вернулся к машине и воткнул в землю жёлтый знак на длинном металлическом стержне.

Сварив кашу на козьем молоке, добавив туда кусочек ры­жеватого масла, старик пошёл кормить свою жену. Снял с вешалки чистое полотенце с расшитыми на концах красными петухами, смочил его в прохладной колодезной воде, вытер её лицо.

– Сейчас будем завтракать.

Старуха посмотрела в угол хаты, где висела икона, с трудом перекрестилась, молча стала молиться про себя, только потрескавшиеся губы иногда подрагивали. В годы оккупации немцы расстреляли её родителей, подозревая в связи с партизанами Ковпака. После того поверила она в Бога, ходила в церковь по выходным, стесняясь своего мужа – члена партии с 1943 года.

Ближе к обеду, когда воздух прогрелся теплым весенним солнцем, к дому подъехал председатель сельсовета. Он крикнул в открытое окно:

– Выйди, Василий, погутарить надо. Дали команду свер­ху, будем село эвакуировать. Забрать с собой необходимые продукты на несколько дней, а также документы. Потом обратно. На атомной станции авария, устранят, и обратно привезём. Рекомендуют пить для профилактики йодные таблетки или стакан крепкой горилки.

Было похоже, что он уже внял совету по поводу горячительных напитков.

Председатель пошёл к соседнему дому, в руках держал красную дерматиновую папку, одет в строгий костюм, несмотря на то, что день обещал быть жарким. Ему хотелось всем видом показать свою власть.

Ближе к вечеру приехал сын. Он быстро вошел в хату.

– Здравствуй, батя. У вас всё спокойно? Когда начнётся эвакуация, не знаешь?

Старик отложил в сторону газету.

– А чёрт его знает, скотину уже увезли. Куда я дену козу, кур?

– Ладно, давайте будем собираться. Жителей Припяти уже вывезли – радиационный фон высокий.

У старика глаза стали колючими.

– Ну и куда мы поедем, сынок? Кому мы, старые, нужны?

Сын подошёл к отцу, обнял его за плечи,

– Поедем, никуда я вас не брошу, ты знаешь, как я люблю вас с мамой.

Голос у него дрогнул, он отвернулся к окну, чтобы отец не видел навернувшиеся на глаза слезы.

Старик открыл верхний ящик комода, достал из резной деревянной шкатулки боевые ордена, паспорта. Завернул аккуратно в платочек и положил во внутренний карман пиджака.

– Так-то надёжнее будет. Пойдём, мать надо поднять, сама не сможет.

Они вдвоем, поддерживая старуху под руки, пошли к новеньким «жигулям», стоявшим около калитки. Убедившись, что она удобно расположилась на заднем сиденье, старик прошёл с тяжёлым сердцем на двор, открыл дверь сарая, выпустив кур, подпёр её кирпичом. Свистнул собаку, когда Линда подошла, он привязал её к крыльцу грубой веревкой.

– Сторожи, скоро приедем.

Он поднялся по ступенькам в дом, достал из холодильника эмалированную кастрюлю со вчерашним борщом. Вынес во двор и до верха наполнил миску собаки. Он с тоской оглядел свой дом, даже с правой стороны груди защемило и, не оглядываясь, вышел со двора.

К утру следующего дня всё село опустело. Дома, брошенные своими хозяевами, смотрели на дорогу пустыми глазницами окон. Недалеко шумел сосновый лес, казалось, вот-вот раздадутся человеческие голоса и жизнь снова вернется в эти полесские места. Сквозняк трепал в одном окне пеструю занавеску.

Так прошла неделя. Линда с надеждой посматривала на калитку, надеясь, что хозяин должен скоро вернуться. Собаку одолевала жажда, она высунула язык, с которого капала слюна. Пустая миска валялась неподалёку. Голод не давал покоя, пробуждая инстинкт охотника.

Она стала грызть острыми резцами зубов толстую веревку, через некоторое время, освободившись, пролезла сквозь дыру в заборе и прошла в соседний курятник. Придавив лапой молодого петушка, она сжала челюсти на небольшом тельце, запах крови пьянил её. Выбежав на улицу, собака втянула носом воздух: пахло асфальтом, выхлопными газами и ещё чем-то непонятным. Прошло несколько дней, собака далеко от дома не отходила, боялась, что может вернуться хозяин, питалась соседскими курами.

В районе ликвидации сформировали отряды уничтожения брошенной живности, чтобы та не переносила радиацию. Приехав в село, милиционеры разошлись по дворам, кое-где были слышны выстрелы. Линда поднялась с земли, повернулась в сторону дороги. Вдалеке она услышала знакомые шаги. Лая от радости, пулей выскочила со двора. Побежала навстречу старику. Линда высоко подпрыгнула, лизнула старика прямо в губы, ей казалось, что они больше никогда не расстанутся.

Старик опустился на колено, обнял собаку за шею и крепко прижал её, не чувствуя резкого собачьего запаха, и поцеловал её в морду.