|
07 апреля 2017 года ПОРАЗЪЕХАВШИЕСЯ 
…С каникул, которые я провёл на родине, привёз вырезку из районной газеты, посвящённую имаму Шамилю, актору Кавказской войны. Князь Барятинский доставил с Кавказа пленённого имама в своё имение Марьино, а по дороге Шамиль молился в специально построенной к его приезду башне в городке Льгове Курской губернии. Она стала местной достопримечательностью и сохранилась до наших дней. Вырезку показал Зелимхану, думая, что она его заинтересует, как историческое свидетельство. Тот пробежал её глазами и вернул с холодной усмешкой: «Шамиль - не чеченец». Шамиль, действительно, был аварцем, но пытался объединить все многочисленные, как песок морской, кавказские племена в одно государство на религиозном основании - и уже за одну эту попытку мог вызывать интерес историка народов Кавказа. Однако Яндарбиев оказался своеобразным историком… В Малом зале Центрального дома литераторов Зелимхан проводил встречу интеллигенции Москвы и складывающейся в те годы в Москве чечено-ингушской диаспорой. Большелобый, с короткой рыжеватой бородой, сухопарый, чуть выше среднего роста, с подчёркнуто правильной русской речью, он что-то говорил в микрофон с той степенью убедительности, которая его слушателям казалась неоспоримой. И только мы, сиволапые, опять-таки ничего не понимали. У русских за годы советской власти был вытравлен имперский инстинкт и стёрт орган, который позволял правильно оценивать не слова, а истинные побудительные причины поведения национальных интеллигентов, стоявших в начале развала Советского Союза. Этого инстинкта не оказалось и у тех, кто находился в то время у кормила большой власти. Ведь можно было понять, что многие национальные образования лишь искали больших льгот от имперско-советского сюзерена, большей независимости от партийного и советского чиновничества - и о войне тогда не помышляли. Лишь спустя два-три года люди, подобные Яндарбиеву, стали работать в направлении "создания независимого демократического государства", пришли к организации Конгресса чеченского народа, а потом, в свою очередь – и к политическому отколу. О чём Зелимхан писал в своих заметках незадолго до конца жизни: «Чувствовалось, что должны произойти неординарные события, могущие сыграть существенную роль в судьбе каждого народа империи. И народ, у которого в нужный момент не окажется крепкого, политического авангарда, к началу переломных процессов мог растеряться, не зная, куда повернуть, а в итоге оказаться у разбитого корыта. А это была бы новая катастрофа для нашего народа». Как видно из отрывка, интеллигент Яндарбиев стоял у истоков политического оформления разрыва с имперской советской властью, общей с русскими историей и в начале новых страданий обоих народов – и чеченцев и русских. В этом их интерес смыкался с чаяниями новорусской хищной буржуазии: после развала Союза охлократический режим – власть случайных людей – вздумал «немножко пострелять», стал разжигать тлеющие на окраинах искры – и началась новая Кавказская война. Но так мне видится теперь, из глубины трёх десятков лет… …Вспоминается, как наши ездили на деревенскую свадьбу. Шовкошитный пригласил на свою окраину чеченца Яндарбиева, грузина Намичейшвили, немца Шмидта, поляка Ежи Фофору. Конечно, пригласил по признаку – абы не москаль. В поезде все говорили по-русски. Там же Зелимхан выяснил подробности имперского двуличия: в конституции Грузии грузинский язык определялся как государственный наряду с русским, в конституции Чечено-Ингушской автономной республики – нет. Из этого он сделал выводы... Свадьба всем понравилась, о ней много рассказывали. Володя Шовкошитный работал инженером на Чернобыльской атомной станции, когда там произошла катастрофа. Вместе со своим товарищем они сняли фильм о ликвидации последствий взрыва и пригласили всех слушателей ВЛК в демонстрационный зал Центрального дома литераторов. Фильм был страшно перетянут и не достигал цели показать чернобыльскую катастрофу как всемирное бедствие. На обсуждении ленты я высказал замечания о недостатках съёмки и необходимости перемонтажа, поскольку в своё время ходил в кинолюбительский кружок и освоил простейшие операторские навыки: «Смена кадра каждые три-четыре секунды, панорама – восемь секунд. Иначе зритель уснёт. Но ты же не этого хочешь!». Володя меня выслушал и вежливо улыбнулся. Он показывал фильм и после, не сократив ни на секунду. Тогда повылезали и другие ужасы: эпическое песнопение под гитару в авторском исполнении в качестве звукового ряда. Его завывание и теперь можно послушать по сети. Это к тому рассказано, чтобы обратить внимание на необучаемых людей. Графоман – необучаем, каждый бездарный человек лишён способности самосовершенствования. А если он ещё полезет и в политику… Нарыл интернетовских лохмотьев... Владимир Шовкошитный был депутатом первого созыва Верховной Рады Украины, а 16 июля 1990 года, в его день рождения, была принята Декларация независимости Украины. В этом документе есть строки, написанные им самим. Однажды в русинском углу, в Ужгороде, на встрече с читателями он учил их быть настоящими украинцами, представляя роман-дилогию «Кров-свята», основанный на архивных документах, рассказах о Голодоморе, украинско-польских конфликтах и героической деятельности Украинской повстанческой армии. Как председатель правления Киевской городской организации Украинской народной партии организует пикеты и демонстрации протеста против двурушнических действий России, против захватнически-враждебной политики Московского патриархата. Выступает перед погромщиками документальной фотовыставки «Волынская резня - польские и еврейские жертвы ОУН-УПА», направленной якобы на “разжигание межнациональной и религиозной вражды и унижения национальной чести и достоинства украинцев”. В качестве заместителя председателя Союза писателей Украины Владимир Шовкошитный ничем не отметился. Но зато сам председатель Виктор Баранов в интервью газете «ZN. ua» от 25 ноября 2011 года отметился таковой напыщенной речью: «Меня поражает масштаб безразличия широчайших человеческих масс к собственной судьбе, той гуманитарной сфере, в которой они находятся, к условиям жизни. Люди привыкают к беспрерывному унижению, не пытаются хоть как-то ему сопротивляться. Не пойму, почему не поднимается действенная конструктивная волна ненависти к такому продолжительному унижению?» «Вы думаете, ненависть может создать что-то плодотворное?», — спрашивает его корреспондент. — «Тезис о красоте, которая спасёт мир, не сработал. …Намного более действенным, более динамичным материалом (в смысле духовной энергии) я считаю именно ненависть»... Кавычки закрываются… …«Да не буду Я тем, Кто делит» - это из апокрифов. В сети обнаружился и материал с перечнем лихоимных интеллигентов. «…Любят цитировать Стругацких: «Там, где торжествует серость, к власти обязательно приходят чёрные». История дала возможность проверить эту фразу. Яркая творческая интеллигенция восторжествовала над совковой серостью и прорвалась к высшей власти. Народам запомнятся попытка кинорежиссёра Худоназарова в Таджикистане: результат — этнические чистки, гражданская война и деградация страны; попытка поэта Звиада Гамсахурдиа в Грузии: результат — этнические чистки, гражданская война и распад страны; попытка музыкально-литературного клуба (позже известного как Народный Фронт), Александра Матеевича в Молдавии: результат — гражданская война и распад страны; попытка переводчика и диссидента Абульфаза Алиева (Эльчибея) в Азербайджане: результат — этнические чистки, война с Арменией, распад страны». Добавлю сюда киргизского президента, при котором началась смута и война в стране, гуманитария Аскара Акаева; литовского музыковеда Ландсбергиса, при котором произошёл относительно бескровный откол Литвы от Советского Союза; сбежавшего от разожжённой им же смуты поэта Яндарбиева, «президента Республики Ичкерия»; драматурга Вацлава Гавела, при власти которого произошёл распад Чехословакии. Этот писатель, драматург, диссидент, правозащитник, затем и президент Чехии, в статье французской Le Monde от 29 апреля 1999 года по поводу бомбёжек Югославии высказался так: "Я думаю, что во вторжении НАТО в Косово имеется элемент, в котором никто не может сомневаться: воздушные атаки, бомбы, не вызваны материальной заинтересованностью. Их характер — исключительно гуманитарный: главную роль играют принципы, права человека, которые имеют приоритет даже над государственным суверенитетом. Это делает вторжение в Федерацию Югославия законным даже без мандата ООН". Иногда думаешь, что у таких людей, гуманитариев, представителей интеллигентского сословия, полностью отсутствует нравственная сердцевина, духовный стержень, как основа личности. Публицист А.М. Камчатнов называл интеллигенцию «одержимой духом отрицания», «асоциальной, псевдорелигиозной, космополитической сектой отщепенцев, самозванно провозгласивших себя носителем самосознания народа, взявших на себя ответственность за судьбу России и её народов". Вспомним и запальчивые слова В. В. Розанова: "Пока не передавят интеллигенцию - России нельзя жить. Её надо просто передавить. Убить". Розанов понимал, что традиционная историческая Россия и Россия интеллигентская несовместимы, и предвидел, как торжество интеллигенции приведёт к гибели России. События февраля, а потом октября 1917 года подтверждают эти выводы. «Интеллигентные» февралисты с опорой на предавшую царя военную косточку политически развалили Российскую империю, развинтили управленческий аппарат и заложили начала кровопролитной гражданской войны. А «самое интеллигентское» правительство большевиков, разбавленное бандитами и местечковыми авантюристами, закономерно разожгло гражданскую войну, узаконило террор и осуществило безжалостную вырубку целых сословий: самой же интеллигенции, управленцев, казаков, священников… Они все стали теми, кто делит. …Вчера на всю страну известный актёр заявил о своём неприятии власти. Дескать, это свойство интеллигенции – не любить власть, использующую насилие, состоять к ней в постоянной оппозиции, поскольку власть – алчное безликое чудовище, безжалостная машина, перемалывающая и правых и виноватых, а обязанность интеллигента, мол, защитить слабых, труждающихся и обремененных… В чём лишь часть правды. В признании актёра видится неприятие власти вообще. Власть, какой бы, на современный взгляд, худой ни была, хуже безвластия. Власть ограничивает зло большее, чем её собственное насилие, в чём состоит и её справедливость. Высшая власть никогда не должна принадлежать народу, как это очевидно из древнегреческой истории: в короткое время правления черни народ развращался и переставал следить не только за нравственностью, но и за справедливостью. Даже тирания предпочтительнее, поскольку обозначает твёрдые «полюса»: либо справедливость, либо нравственность. У народа должна оставаться лишь самая «безопасная» часть власти – обеспеченное всеми ресурсами государства местное самоуправление. А его-то у нас и нет. И уж нельзя доверять высшую власть интеллигенции. Интеллигент по Гумилёву – человек без профессии. Ни аристотелевские философы, ни поэты с горящими глазами не должны править, ибо станут теми, кто делит. Интеллигент во власти, существо нравственно субтильное, как кролик в стае хищников – худшее, что можно придумать. Интеллигент, этот духовный слепец, нравственный сквалыга, обуреваемый духом отрицания власти, неизбежно поведёт к пропасти… P. S. Из последних новостей. Интеллигенция окраинской диаспоры переворотом взяла власть в Канаде и приступила к её бандеризации. Окраинское наречие введено вместо английского языка, франкоязычная провинция Квебек подверглась блокаде, ей перекрыты газ и электричество, ограничено железнодорожное сообщение. Вместо государственного гимна играется траурный марш… МЕСТА СИЛЫ 
 …С мелюзгой старшеклассникам возиться было некогда. Они уходили вперёд – рослые, мужиковатые, как сомы – и пробивали по целине первую струистую стёжку. За ними шли девчата-старшеклассницы, а уж потом катилась невообразимая мелкая рыбёшка… Весенней распутицей школьный народец двигался по подсохшим травяным рвам, а уж когда трава набирала рост – шагал наезженной машинами колеёй. А травы на прогоне вырастали преизрядные. Попадался кое-где репейник или татарская колючка, - но только потому, что везде пролезут. Местами пробивались клеверные куртинки, занимал своё место подорожник, но основной тяж прогона зарастал скромницей овсяницей, неукротимым пыреем и травой-муравой: её ещё называют топтун-трава, или, по-научному, горец птичий - чем сильнее её топчут и щиплют, тем гуще в ответ она отрастает. Заводился самосевкой и кустарник. То всплывёт из трав купина жёлтой акации, то высунется хамовитая бузина или стебель американского клёна. Или неприступно утвердится куст шиповника. Но чаще всего оно безжалостно высекалось, дабы не дать хода облесению травяного угодья. И теперь, когда коров на деревнях не осталось, прогон продолжал подкашивать наш сосед Мулюй, когда ещё был в силе, или Цыган – на прогоне почти чисто. По ости пробивалась муравленная отава, свежая трава. Кое-где остался шиповник, немного акации, матереет с годами ствол дикой яблони… Да вот недавно при отводе трубы от газовой магистрали канаву пустили прямо по прогону. Плохо закопанный ров режет взор, вопиёт о беспорядке. …У всех были дети, а в некоторых семьях и пятеро-шестеро. Они питались и коровьим молоком. Коров нужно пасти летом, зимой кормить сеном. Сено добывали на лугах, в лизертах, на склонах логов, на опушке лесов, на прогоне. Помнятся эти ровные зелёные покрывала склонов, с параллелями натоптанных коровьих стёжек, ныне зарастающие дурниной, изрытые оспинами ям - перед революцией местная помещица княгиня Толстая собиралась усыпать склоны логов саженцами антоновки (товар ходовой, курская антоновка поставлялась даже к императорскому столу) - и на каждом склоне видятся воображаемые пунктирные границы участков, которые обкашивались на сено. Участки, кажется, не делили. Кто первый явился с косой – того и сено. Деревенскому мужику в страдную летнюю пору нужно было урвать от колхозных дел вороватый часок, чтобы на бегу, спрыгнув с подножки машины или с гусеничного трака, выхватить из-за кабины косу, чиркнуть по полотну монтачкой и вкоситься в травяную делянку. Пишу «вороватый» потому, что по прихоти нашего земляка, недорезанного троцкиста Никиты Хрущёва, ставшим на ту пору главой государства, начали бороться с инстинктами деревенских жителей в судорогах последнего обобществления народного богатства. Урезались подворья, в садах вырубались кустарники и фруктовые деревья, ограничивались покосы сена. Сановное безумство тогда не было принято обсуждать, а деревенское начальство сквозь пальцы смотрело на самоуправство мужиков. Да и самим было невдомёк об этом, как его считали, «индивидуализме», – детей не рожать, что ли? Косили и по ночам, при свете луны. Случались схватки за кустами и чёрный мордобой – если не удавалось поделить участок миром. Но не было слышно, чтобы кого-нибудь подняли на вилы… А вот пасти коров на угодьях не возбранялось. С пастухами-книгочеями… …И пока читал, между четвёртой и седьмой главой книги по прогону прошелестела ватажка школьников, возвращавшихся со второй смены, да и симулянты из восьмого «Б» молчаливо прошмыгнули. Им нельзя показать, что прогуляли уроки, что в старых окопах в парковых зарослях селекционной станции резались в карты или мастерили поджигные. Потом прошагали в деревню старшеклассники с деловыми разговорами о предстоящих экзаменах. Прошла молодая пара, видно, с остановки автобуса. Хлопотливо поспешил после двенадцатой главы глиницкий селянин, за руку волоча упирающегося ребёнка – ездили в райбольницу во Льгов. А на закате солнца проволочилась с клюкой бабка Кучумиха – ходила на селекционную почту звонить внучке в Москву… …В человеке есть начала, которые закладывают самостояние его личности, открывают ключи жизни. Одно из начал моей жизни – прогон. На нём созидалась та личность, часть которой неизменна до последних дней. То ли чудится теперь, то ли так и было… Как в кротком лиловом коровьем глазу отражалась фигура вопросительно замершего среди прогонных трав подростка. С книгой в одной руке и приподнятым прутиком - в другой… Ему более полувека. Куплен был в те годы, когда наша мебельная промышленность встала на ноги и начала массово производить горки, или «серванты» по-деревенски, что означало посудный шкаф с двумя раздвижными стёклами; тако же платяные шкафы, которые у нас окрестили почему-то гардеробами, кресла, похожие на венские, стулья с прутяным витьём вместо спинок, диваны. Большей частью мебель строилась из клеёной рейки, фанерованной натуральным шпоном. Стягивалась по внутренним углам болтами и литыми стальными накладками. Мебель тяжёлая, надёжная – трактором не переедешь. Диван стоял в «зале». Он недолго приноравливался к семье, скоро освоился, осуществил тихое внедрение в деревенский быт и обстановку, стал частью жизни. Раньше его сиденье было пружинным. За сорок лет пружины-таки полопались и вылущились. Отец выдрал их останки, застелил сиденье ватным одеялом и оббил чёрным родным дерматином. Диван нельзя было причислить к деревенской меблировке. Всем своим чёрным, со светлой оторочкой прямой спинки, видом он внушал уважение, как крепкая личность со скромным, но непререкаемым достоинством, а осанкой вызывал полное доверие. Диван обладал открытым нравом, приманивал округлостями, приглашал прилечь ребёнка, а откидывающиеся по бокам диванного сиденья валики примиряли со своей длиной и долговязого взрослого. Сиденье, как нижняя челюсть, выдвигалось на некоторое расстояние из диванного черепа, пустота закладывалась дощатой вставкой и, таким образом, на порасширившемся диване можно было разместиться и вдвоём. Вот мы со старшим братом Юрой на нём «валетиком» и спали. …Однажды перед сном брат рассказал страшную историю про чертей, которые водились в конопле. Да я и сам видел копытные следы, замявшие коноплиные стебли в землю на косом колхозном участке за глиницкими огородами. «Ночью придут, утащат!» - стращал меня Юрка и выставлял над головой два пальца, изображая рожки. В тот раз я спал с краю. Ночью меня что-то сильно толкнуло и сбросило с дивана. На полу я проснулся и в ужасе замер. Вот они, черти! – промелькнуло у меня. Бабушка Лукерья называла их анчутками. Они, наконец, занялись мной, и что от них ждать дальше – неизвестно. Существа эти коварны и непредсказуемы. Может быть, они попытаются распилить меня колхозной циркуляционной пилой на ровные чурбачки, а то отнесут от дивана и притопят в большой луже на дороге у хаты Посметьевых. Лучше всего прикинуться невежей и ввести анчуток в заблуждение полной неподвижностью... И долго я замерзал на полу, покуда опять не заснул… Утром мать побудила нас в школу и предусмотрительно ругнула Юрку за порывистость. Он спал неспокойно и даже лягался во сне… …С дивана лёжа смотрел новый телевизор, когда в хате было тихо и пустынно, а мне нужно было в школу во вторую смену. На диване я зачитывался новой книгой. Каких только мечтаний не постигало на его ложе, каких бредней на нём ни примерещилось! Куда-то звало с дивана, манило добраться до неведомых, несправедливо устроенных земель - и всё там исправить. Последний раз посидел на нём перед уходом в армию. И потом возвращался из камчатских отпусков больше не в родительский дом, а на этот поскрипывающий, постаревший, но сохранивший советскую прочность диван. Потом на нём сидели мои дочери, теперь прилегают на него внуки. Он обжит четвёртым поколением людей – немногий предмет деревенской обстановки может этим похвастать. Он теперь стоит в малой, «школьной» комнатке, напротив окна. Отработал много лишнего. Был верен все годы. Теперь чаще отдыхает, - зимой и подавно смёрзся в выстывшей хате, морщится да ёжится… Если бы существовали деревянные награды за верность, на светлую спинку этого дивана можно было бы приколотить несколько медалей – по одной за каждое десятилетие беспорочной службы. Но настоящей наградой ему стало бы человеческое тепло. Тепло передаётся малоподвижным диванным частям, бодрит их молекулярный состав. Придаёт новый смысл всей устаревшей конструкции. Вносит жизнь. И думается мне, что Диван не служил, не работал, как «предмет» деревенской обстановки, а соучаствовал в жизни большой семьи, как личность, как её равноправный член. И хотелось бы услышать его рассказ… На фото:
| |
| |
|