Эдуард АЛЕКСЕЕВ
ПАСЕКА

Рассказ

После деда осталась пасека. Семь ульев с пчелами. А улья мне ни к чему: к меду я равнодушен. Когда его много – не хочется. Мёд – это же не суп, его же не будешь хлебать ложкой… Ну, к чаю, конечно, да, можно поставить. Но сколько его можно съесть с чаем? Да нисколько, ежели на столе сахар стоит. С молоком тоже годится – но только с деревенским, а не с городским, которое только по цвету похоже. С молоком да со свежим хлебом, который еще не засох, – это да, можно и стакан мёду съесть... Ну, хороший квас можно сделать, ежели вместе с клюквой, чтобы не так сладко: намять клюквы стакан, да стакан мёду – такой квас очень хорош, например, к бане, это так. Ну, конечно, с кофе очень неплохо – тоже понятно. Ложку мёда на чашку кофе – это мне нравится. Тем более, что кофе я пью чашек по десять в день – так хоть какой–то прок от этого кофе.

А дедовы улья стоят под хорошими яблонями, и по осени не просто там яблок нарвать. Хотя яблоки на тех яблонях – самые, пожалуй, вкусные со всего сада. И не нарвать. Обидно! И по саду летом не погулять – того и гляди, какая-нибудь пчела ужалит. А жалят они так, что ходишь потом с фингалом под глазом – и на люди не выйти. Пчела-то, когда кусает, – сразу волдырь!

Ну что делать с этой пасекой, если она мне не нужна? И бабке не нужна, она мед пользует редко, только когда простынет. А за пчелами ведь нужно ухаживать! По весне рои снимать, летом рамки менять–подставлять, чтобы им там места было достаточно… Вроде бы и дел-то немного, но… В общем, думал-думал я, что с ульями делать – и ничего придумать не мог: их же не разоришь, пчел не выгонишь, пчелы-то живые! К тому же, трудяги. Разве рука у кого поднимется пчел уничтожать?... А сами они никуда не улетают. Если даже за ними никак не ухаживать, ничего там ни делать, как делал дед, – все равно пчелы будут нектар с цветов в улья таскать, в мёд перерабатывать и сторожить его от незваных гостей. А незваные у них все – никого близко не подпускают, даже дед накомарник на себя надевал, чтобы к ним подойти, «поухаживать».

Но это ж не так просто – ухаживать за пчелами. Они же, бывает, и кусают! Особенно, если в одежде прорехи. А прореху – хотя бы маленькую дырку! – они быстро находят! Или когда без одежды – просто так смотришь, наблюдаешь, не началось ли роение... Ведь приходится не просто смотреть – а вкалывать, когда надо! Наденешь поплотнее штаны и что-нибудь сверху, чтоб не прокусили, – и весь в поту. Кругом жара – а ты весь мокрый, да еще и суетишься, чтобы не успел прогореть дымарь. А какая-нибудь пчела прореху в одежде нашла – за ней все остальные. Подруги. Тогда беги куда-нибудь под баню – и дай Бог тебе ноги. Бежишь, как лошадь. Топот стоит такой, будто стадо бежит. А всего-то пять-шесть пчел, увязавшихся следом. Пять-шесть – а после них фингалы на лице, будто тебя отдубасили жердью.

В общем, первые два года, когда я приезжал на лето к бабке, к ульям я особо не подходил, пчел не трогал, не ухаживал за ними, как полагается, – но мед по осени все же понемногу откачивал: дед в свое время учил меня помогать ему, и я мало-мало знал, как к ульям с дымарем подходить, рамки внутри раздвигать и вытаскивать, тащить их потом в хату, закладывать в медогонку и крутить ручку, откачивать свежий мёд… В общем, как с ними управляться – я знал.

Но если рамки летом не приводить в порядок, то к осени там – внутри ульев! – там все рамки между собой так склеиваются, что осенью только топором их можно расцепить, чтоб вытащить. И половина ломается, падает вниз, мёд стекает, и всё там внизу в грязи и липкости… Обидно! Обидно, что можно было раньше, в середине лета всё это в чистом виде взять и сейчас не пачкаться.

И нужно еще всю первую половину лета рои собирать, когда пчелиные семьи увеличиваются и молодые пчелы вылетают, чтобы поискать лучшего места под солнцем. Оно, конечно, и пусть бы летели, но… Они же забирают много мёда с собой! А вроде бы жалко. Столько дармового меда – и… Потом они в чей-то чужой улей залетят – и там весь этот мед… Да что говорить – обидно. Да просто несправедливо! Это ж такая несправедливость – вроде бы своё, а… А главное, ладно бы улетали сразу – а то вначале собираются все рядом с ульем, на какой-нибудь ветке! И дразнят, висят клубком, пока не соберутся все до единой с духом. Чтобы в одном направлении лететь, а не в разные стороны. А куча такая, что невозможно смотреть – их же там тысячи! Тысячи, не сотни. И все – свои, из твоего улья. Жалко, если не стряхнуть их в корзину и не высыпать вечером опять в улей – в новый, как делал дед; или хотя бы в старый: зарешетить на ночь летки, чтобы там, внутри, пчелы разобрались меж собой, кто из них главный, а кто второстепенный…

Так что на третий год, как я ни хотел, пришлось немного поухаживать. Весной собрал несколько пчелиных отводков, в июле откачал пару ведер, в августе еще три… А куда его деть? Куда деть пять ведер меда, если мне для кофе и полведра на зиму хватает!

Раздарил всем по банке – себе ведро оставил.

Так и пошло – понемногу, но приходилось мне возиться, ухаживать за пчелиными семьями, чтобы кофе с мёдом пить Но так не хотелось с ними возиться! Каждый раз, когда надо было идти к ульям, я шел туда, как на казнь. Как на каторгу. Ведь каждый раз надо одеваться, нахлобучивать на себя накомарник – а на улице жара, не продохнуть! И непременно хоть две-три пчелы – но укусят, найдут нужную дурку в одежде.

Но однажды…

В общем, есть у меня приятель. Самовлюбленный эгоист до мозга костей, сам говорит – никого не слушает; всем советы дает, хотя его никто не спрашивает, на всех смотрит свысока, как учитель в школе для недоразвитых. И везде командует, лезет со своей инициативой, со своим носом вперед. Подходит, а впереди – его нос. Посмотришь со стороны – вначале нос, потом рот до ушей, уши, а посередине – наглые, как у нашей деревенской кошки, которой всегда всё мало, – глаза. Противный парень. Но – друг детства, никуда не деться. И вот, принес я ему как-то банку меда. «Вот тебе мед, – говорю, – у меня его много. Не знаю, куда деть. Бери, это подарок, денег не надо».

Приятеля моего зовут Мишкой. Фамилия – Кныш. Фамилия такая же противная, как и ее хозяин. Кныш! Будто вместо этого Кныша – фига перед твоим носом.

Поведал я своему другу детства о своей беде, рассказал об ульях и о том, как противно открывать на ульях крышки, когда надо залезть внутрь, чтобы мед забрать.

Мишка задумался. Обычно Мишка не думает – сразу совет дает. А тут – задумался.

– А мёду там, у тебе в деревне, коко? – спросил он, когда подумал. Вместо «сколько» Кныш всегда говорит «коко».

– Семь ульев, – сказал я. – Но к весне обычно остается два-три с живыми пчелами, остальные не выживают. А весной роятся – и если новые рои собирать, то к лету опять все ульи с пчелами.

– А коко мёду в каждом?

– Примерно по ведру, если за пчелами следить и немножко ухаживать.

– Не понял. Чего за кого ухаживать? Вместо них самому по полям летать, что ли?

Я тоже стал думать. Не дурак Кныш, иногда дельные слова говорит. Действительно, вместо пчел по полям летать не нужно. Перерабатывать нектар в мёд – тоже сами всё делают. Выходит, что только поднимать крышки с ульев да вытаскивать рамки с мёдом – чтобы откачивать. Ну, конечно, промеж делом, весной, в начале лета, можно немножко поухаживать, поснимать рои, которые на ветках сидят, позаталкивать их назад, в улья…

– Миша, летать вместо них по полям, естественно, не нужно. Но так просто тебе не объяснить то, о чем ты спрашиваешь.

– Конкретно: косить траву, как русские крестьяне косят для своих коров, – надо?

– Нет. Косить тоже не надо, – сказал я. – Это ж пчелы, а не коровы.

– А утром выгонять в поле?

– Да нет, сами летят.

– Значит, выгонять в поле не надо, косить тоже. – Мишка чуть приподнял голову вверх и оттуда посмотрел на меня – как на крестьянина, который летом может не выгонять своих коров в поле и не косить им траву на зиму, а просто лежать на печке, ничего не делая. – Так, откладываем в уме: косить не надо, – сказал Мишка и опять задумался. – А кормить каждый день, как все деревенские, с бывшей Украины, кормят своих поросят, чтобы добыть к осени сало, – это нужно? Кормить твоих пчел хряпой требуется по пчелиной программе?

– Не знаю, что такое по твоему мнению хряпа, но скажу тебе: нет, хряпой кормить не надо, – сказал я, начиная не понимать, что же мне, в самом деле, не нравилось летом у деда, когда надо было немножко помочь ему поухаживать за его пчелами.

– И ты говоришь, у тебя беда? – Мишка опустил голову долу и посмотрел на меня, как школьный завуч в школе для ненормальных смотрит на одного из своих недоразвитых учеников. – Не знаешь, куда деть мёд?

– Да, я не знаю, что делать с этими пчелами, которых не надо ни кормить, ни поить и вообще.

– Дурак.

Слово «дурак» – второе любимое Мишкино слово после «коко». Когда он чего-то не понимает или просто не знает, как ответить, он хлестко и тяжело – будто прихлопывает сургучную печать к конверту – говорит: «Дурак».

– Кто дурак? – на всякий случай уточнил я.

Мишка не ответил. Дал мне время, чтобы я сам сообразил. Потом задал еще один конкретный вопрос, от которого уже точно некуда деться:

– Когда в следующий раз уезжаешь в свою деревню на лето?

– На лето я в свою деревню в следующий раз уезжаю следующей весной, – честно, без обиняков сказал я.

– Поеду с тобой. – Мишка произнес это так, будто подарил мне хороший подарок. – Мне в этом году некуда деть время. На море надоело, на курорты тоже, так что поеду в деревню, посмотрю, как говорится, на русскую природу. Поеду к тебе и посмотрю всё там сам. Научу, как качать мед из ульев.

– Ты разве умеешь работать с пчелами? – искренне удивился я. – Никогда не знал, что ты такой…

– Дурак. – Мишка выпятил нижнюю кубу вперед и поглядел мне под ноги. – Пчелы – единственная домашняя живность, на которую не нужно работать. Ты меня понял?

– А как же ты будешь…

– Надо купить пособие, – уверенно, как обычно, сказал Мишка. Мишка Кныш. – Пособие по откачке меда из ульев. Понял? Экзамены в школе сдавал? Знаешь, что всё, чего нужно, уже кем-то для кого-то написано? Остается только купить книжку или пособие – и прочитать. А там всё уже есть – читай, если не дурак, и реализовывай! На этом построен весь мировой бизнес, вот так. Ты понял? По-русски читать не разучился? – Мишка шлепнул нижней губой о верхнюю, выкатил глаза и стал похож на птицу марабу – такая большая, важная птица, которая водится в южных странах и гуляет, глядя выпученными глазами на окружающий мир. – Коко дашь мёду, если я сам всё откачаю? Мёд мне, конечно, не нужен, я могу его и купить. Но сейчас такое время… В общем, везде только бизнес, хороших товаров нет, кругом подделка. И мёд, и кофе, и сигареты, и всякие там лекарства… В общем, везде подделка – а у тебя хороший мед. Настоящий. Ты же не насыпаешь в него сахару?

– Да ну. Зачем?

– И я тоже думаю: зачем тебе подсыпать в мёд сахару, если ты и так не знаешь, куда его деть. Правильно? А твоя деревня – в глухомани, там всё чисто, даже людей нет.

– Да, людей в наших деревнях уже не осталось. Только в городах, где бизнес.

– Значит, мёд настоящий, без подделки. А настоящий мёд – это лучшее лекарство для организма, я об этом читал. Понял? Особенно в наше время, когда все лекарства делают у Брынцалова на даче. Чужое лекарство купить можно, а своё личное здоровье – нет.

– Думаешь?

– Уговор такой: ты можешь лежать в деревне на печке, как все вы там… А всё, что нужно, я буду делать сам. Договорились?

Деваться мне было действительно некуда. В том смысле, что вряд ли этим летом будет для меня хороший отдых. Вместо отдыха придется Мишке помогать: мёд откачивать. А ведь там, у деда, – там и два озера, полные рыбой, и лес с ягодой… А в конце июня, когда колосится рожь, – в конце июня всегда появляются грибы. Грибы! Потом их собираешь, отвариваешь, засаливаешь – и ставишь на стол. Для закуски. Но… Но Мишка, гад, проходимец, хоть в чем-то – но прав: читать-то по-русски он еще не разучился, умеет. И всё, что нужно про пчел, всё прочтёт и потом приедет ко мне и всё там сделает так, как ему надо. А мне даже на кофе ничего не останется.

– Когда выезжать? – спросил Мишка. – Я лично готов в июне. У меня в июне записан отпуск по графику – я уже вписал моему шефу в его расписание, пока все остальные думают, ничего не делают. Пойду в отпуск в июне. Поеду в деревню.

– Миша, слушай, ты, может, не знаешь: пчелы-то иногда – кусают! – на всякий случай сказал я. – Читал про это или еще нет?

– Глупый ты. – Мишка нагнул голову, чтобы плюнуть на пол, подчеркнуть свое отношение к моей глупости. Но мы были не в моем доме, а в его. И потому Мишка не стал плевать. – Пчелиный яд – это же высшее целебное лекарство! – сказал он, восторженно поднимая руки. – Причем, естественное. Люди в специальные лаборатории бегают, им там нужные люди специально пчелиные укусы организовывают! Берут пчелу пинцетом – и к больному органу приставляют. И клиенты, знаешь, хорошо платят за это. Понял? Это я так, к слову. Чтоб ты понял, о чем речь. Потому что вы уже настолько все обленились там, у себя в деревне, что просто противно.

– Ладно, – сказал я. – Если всё там будешь делать сам… И дымарь разжигать, и крышки с ульев снимать, и рои – если еще будут в июне – обирать и сажать в улья…

– А мёд, вообще-то, долго хранится?

– А ты про египетских фараонов книжки читал? Знаешь, что мумии мёдом обмазывали? И до сих пор тот мед не загнил.

– Так, с фараонами мне понятно. Значит, всё буду делать сам. И рои собирать: нужно, чтобы все улья работали! Все семь. Понял? Все! А помощи от тебя мне не нужно. Договорились?

– Договорились.

– А мёду мне коко дашь, если только я буду там всё за тебя делать? – Мишка выпятил нижнюю губу. – Ведь тебе мёд, говоришь, не нужен?

– Да бери, сколько тебе… – начал я, но вовремя спохватился. Мишка же всё возьмет, мне ничего не оставит! А хотя бы полведерка мне надо. На кофе. – Половину того, чего наберешь – твоё! – неуверенно сказал я. – Половину всего тебе, половину всего – мне.

Мишка начал думать.

– В общем, бери, сколько утащишь, – уточнил я. – Сколько утащишь за раз – всё твое. Но уговор: я тебе помогать не буду, понесешь сам. Дороги у меня там нет, деревня глухая, ближайший автобус, чтобы добраться до поезда – километр. Если ехать на машине, то оставить ее там где-нибудь поблизости негде – упрут или раскурочат.. Сейчас такое время. Рыночная экономика. Так что придется тебе на поезде ехать.

– Договорились. – Мишка Кныш раздвинул рот к ушам и протянул мне руку. – Значит, говоришь, можно ведро собрать с каждого улья? Коко их у тебя? Коко всего ульев?

– Я же сказал: семь.

– Значит, ежели семь ведер, то, по минимуму... – В мозгах у Мишки захрустело. – Значит, ежели по минимуму… По минимуму получается, что моих три. И еще одно – мне в подарок. С подарком будет четыре. Это же бизнес: мне полагается процент за потерю моего времени. Коко кило мёду на базаре стоит?

– Не знаю. Есть и по сто пятьдесят за кило, а есть и по триста пятьдесят, – сказал я. – На московской распродаже.

– Понятно.

– Миш, а как ты за раз четыре ведра утащишь?

– Это моё дело. У тебя эмалированные есть? Которые по двенадцать литров.

– Есть. Но заниматься пчелами будешь только ты, – твердо сказал я. – Мне лень. И к автобусу тебе вёдра не поволоку. Понесешь сам, они тяжелые. Сколько унесешь – все твои.

– Ну, уж до автобуса-то я… – Мишка ухмыльнулся. – Коко там, у тебя, по расстоянию? Коко топать до остановки?

– С километр, – сказал я. – И такси там не ходит.

– Отволоку. Как говорят в народе, своя ноша не тянет.

Что ж. Наступила весна, я уехал в деревню. Но погода что-то не заладилась: деревья распустились только в мае, а дожди пошли еще с апреля – и не заканчивались. А солнца нет – и тепла нет. Так что роиться дедовы пчелы начали лишь к июню, когда закончилась непогода. К июню, когда приехал Мишка. Кныш Мишка приехал – и сразу дожди закончились, солнце светит, с утра небо чистое, как на море, куда мы ездили с Кнышем лет несколько назад, когда учились в институте.

– Про погоду специально наврал, чтобы я не приехал? – посмотрев на небо, спросил Мишка, когда мы проснулись на первое утро после его приезда. – Погодка, смотрю, тут отличная. Не хуже, чем у Черного моря. Пожалуй, тут отдыхать удобнее, чем на курорте. Не надо в столовую ходить, деньги им там, дуракам... За ничто платить… А какая красота вокруг – посмотри! – Мишка глотнул полной грудью – как кружку пива с подноса! – свежего деревенского воздуха. – Слушай, какая же здесь благодать! Не хуже, чем на Канарах!

– Естественно, – сказал я. – Если нет дождей. И когда комаров мало.

– Не о комарах речь. Коко, говоришь, выжило у тебя пчел после зимы?

– Три улья, – сказал я. – Остальные погибли.

– Значит, надо ловить новые рои, чтобы было семь ульев в работе.

На небе не было ни облачка. И тепло. Градусов под двадцать пять. А в такие дни – если до того шли дожди – пчелы тотчас начинают роиться.

И верно: сразу после одиннадцати в дедовом саду зашумело. Я посмотрел через окно: над крайним ульем быстро и резво метались взад-вперед пчелы – верный признак того, что сейчас все поднимутся вверх и будут искать себе место, куда сесть. Потом посидят на ветке – и улетят. И поминай, как звали.

– Пойдем на улицу, – сказал я Мишке. – Надо посмотреть, куда они сядут. А то потом не найдешь. Тебе надо надеть дедовы холщевые штаны – чтобы не прокусили пчелы. А сверху – телогрейку. Варежки тоже есть.

Старая бабка топила печку: надо ж в обед покормить гостей!

– Говоришь, телогрейку? – Мишка выволок из-под кровати свой чемодан и вытащил из него белый, хлопчатый костюм. С капюшоном. Специальный костюм для работы с пчелами: колпак-капюшон с широким ободком, впереди – удобная сеточка для глаз. Чтобы смотреть.

– Понял? – не глядя на меня, спросил Кныш. – Я же всё прочитал, чего надо. – Он опять сунул руку в свой чемодан и выволок оттуда маленькую книженцию. – Видишь? – Он потряс перед моим носом книжкой. – Это называется пособием по уходу за пчелами. Тираж – два миллиона. Бестселлер. За два миллиона можно много денег хапануть! Во, как умные люди делают бизнес: списал с учебников – написал нужно людям пособие! А вы тут на печках валяетесь. И в этом пособии всё написано! Про то, что надо и чего не надо. Первое дело – нужный костюм. Понял? – Мишка стал напяливать поверх своих тренировочных штанцов нужный костюм.

Я переодеваться не стал: не мне же работать.

– Корзина для роёв, надеюсь, у тебя есть? – спросил Мишка, засовывая брошюрку в передний карман и шаркая по хате, как водолаз по палубе.

– Естественно, – сказал я. – Дедова роевня всегда под рукой. Даже две.

– А где дымарь? Не мешайся мне тут под ногами, тащи дымарь, хоть какой-то прок будет с тебя.

– Дымарь сегодня не обязательно, – сказал я. – Собрать рой можно и без него.

– Ты пособие читал? – Мишка достал из переднего кармана брошюрку – и полистал. – Дымарь нужен всегда, когда идёшь к пчелам. Нужный инвертарь должен всегда быть под рукой!

Мы вышли во двор, я принес гнилушки, разжег дедов дымарь.

– Ну, теперь можешь возвращаться на свою печку. – Мишка попробовал, хорошо ли дымит инвертарь. – Иди, я управлюсь один. – Он накинул на голову капюшон с полупрозрачной сеткой и затянул молнию под подбородком.

Я хмыкнул.

Мы вместе обошли дом и сели на траву напротив ульев – со стороны дороги, по ту сторону изгороди. Изгородь почти развалилась, редкие жерди свободно провисали на невысоких столбиках, и отсюда хорошо просматривалось всё, что происходило перед пчелиными домиками. Ульи стояли метрах в пяти от изгороди, в тени под яблонями.

– Хорошее место выбрал, – похвалил меня Мишка. – Сколько я не учу тебя уму-разуму, обычно до тебя сразу не доходит, ничему тебя не научишь. А тут – сразу сообразил, хорошее место для обзора выбрал. Сам, без моей подсказки.

– Сейчас начнут, – не без удовольствия, предвкушая дальнейшие события, сказал я. – Готовься.

Позади ульев поблескивали окна дедовой хаты, из одного оконца востро поглядывала на нас бабка. С высокой березы трещала сорока, посвистывали птахи в кустах. Красивый день начинался – настоящий летний.

– А ты чего в одной рубашечке? – Мишка окинул меня взглядом с ног до головы. – Иди домой, надень на себя чего-нибудь. Если уж взялся мне помогать. Но – заметь! – это твоя инициатива. Я лично тебя ни о чем не просил. Я могу всё делать сам.

– Мне не надо одеваться, – сказал я. – Я же не участвую в предварительном мероприятии. Моё дело – получить мою долю после откачки.

– Надень, говорю, а то закусают. – Мишка направил дымарь в свою сторону и пустил из него густую струю дыма.

Мы сидели напротив ульев – и тьма пчел, выписывая зигзаги, металась перед нами, занимаясь своим делом: готовилась к роению. И сейчас им было не до нас: все были при деле.

– А ты говорил, что кусают. – Мишка посмотрел на меня, чуть подумал, расстегнул молнию на подбородке и откинул накомарник на спину. – Да, жарко сегодня, – сознался он. – Ладно, тащи роевню, чтобы хоть какой-то прок был с тебя.

– Подожди, еще не сели. Вот сейчас сядут…

Мощный гул не дал мне договорить: тысячи пчел одновременно поднялись над яблоней – и их шум заглушил все звуки вокруг. Вылетевший рой, казалось, заслонил солнце – на землю легла легкая тень. Стрекоза, бойко порхавшая вдоль забора, ткнулась в облако пчел и, как маленький биллиардный шарик, отскочила в сторону.

Большой рой. Первак. Каждый раз, когда такое видишь, всегда поражаешься масштабу происходящего. Шум стоит, как на небольшом аэродромном поле. Пчелы мечутся взад-вперед с такой скоростью, будто заштриховывают пространство. Солнце просвечивает сквозь них, как сквозь легкое кучевое, наполненное влагой, облако. Сколько их там, этих пчел, которые вышли из одного улья и поднялись в воздух? Тьма! Поднялись, чтобы спустя три-четыре минуты снова опуститься вниз, на одну из яблонь, – и собраться в одном месте, на одной ветке, в небольшую кучку, в живой комок! И зависнуть там, как большая летучая мышь. Зависнуть и, не издавая более ни звука, молча дожидаться своих пчел-разведчиц, которые улетели утром в те места, которые уже подобрали для нового дома и вот-вот вернутся, чтобы поднять весь вылетевший рой и указать направление, куда всем нужно лететь. И когда разведчицы прилетят – уже поздно будет что-либо делать здесь, внизу, на земле. Лишь еще раз воздух наполнится шумом, похожим на шум взлетающего самолета, рой поднимется вверх – и исчезнет. В мгновение ока от него не останется и следа. Будто и не было.

– Ну, чего они не садятся? – вжимая голову в плечи, прокричал Мишка. – В пособии написано, что они должны… – Мишка опять полез в карман за брошюрой.

Пчелы быстро, одна за другой, начали обмётывать большую яблоню над ульем, из которого вылетели. Я встал, чтобы углядеть место, куда они будут садиться. Пока ищешь, могут и улететь! Времени теперь в обрез – надо успеть залезть к ним на дерево, куда сядут, – и стряхнуть весь комок в роевню. Хотя, иногда они могут сидеть и по часу и больше. Никогда не угадать, сколько.

Я вытащил сигарету из кармана, закурил, молча перешагнул через жердь на заборе, прошел мимо ульев и встал под той яблоней, над которой кружились пчёлы. Если сядут высоко – надо длинную лестницу, а если низко, то можно и так, без лестницы обмахнуть…

– Эй, ты что! – закричал Мишка. – Уходи оттуда! И выбрось сигарету, а то они сейчас тебя…

Когда пчелы роятся, они редко жалят: они заняты только собой. Хоть с сигаретой тут стой, хоть еще с чем. Мишка это не знал. В пособиях-то ничего об этом не пишут! Во всех пчелиных пособиях – как и во всех остальных, которые выходят миллионными тиражами! – пишут обо всём, кроме того, что нужно... Я спокойно стоял рядом с ульем, под деревом, где гудели пчелы, покуривал и смотрел, куда они сядут. Ни одна пчела не жужжала рядом со мной.

– Эй! – крикнул сзади Мишка. – Ты что, с ума сасол? – Гул заглушал его голос. – Сейчас заедят – а я не доктор! Заедят – я тебя лечить не буду. Весь мёд достанется мне!

Я не спеша докуривал.

– Сейчас же выбрось сигарету! – скомандовал Мишка. – Что мне все время приходится тебя учить! Читал пособие? Знаешь, что пчелы не выносят сигаретного дыма?

Гул сверху утих, пчелы быстро проваливались в густую листву, и ветка, на которую они садились, с каждой секундой прогибалась все ниже и становилась всё толще и толще, как небольшой резиновый шланг, по которому пустили струю воды, но один конец заткнули. Пчелы садились друг на друга, и комок все больше провисал и, казалось, что еще чуть-чуть – и всё просыплется наземь. Но я-то знал, что так не бывает. Пчелы садятся плотно и так крепко сидят, вцепившись друг в друга, что комок этот не разваливается. И весь тот громадный рой, что только что походил на кучевое облако, – весь этот рой был похож теперь на большую бороду деда мороза, отцепившего её перед хорошим застольем и потом забывшего её здесь после хорошей ночной трапезы.

Рой привился чуть повыше середины ствола. Немного в стороне от развилки сучьев. Значит, нужна лестница.

Я смотрел вверх. Сквозь листву было плохо видно, но рой уже собрался в одном месте и затих. Ни одного звука! Будто и нет никого. Я оглянулся на Мишку – он всё еще сидел там, на траве, и теперь тоже, как я, курил сигарету. Ждал, когда я притащу лестницу.

Я приволок со двора лестницу, подтащил её к яблоне и, не без мытарств, прислонил к стволу. Потом принес роевню – широкую корзину, свитую из ивовых прутьев. И лоскут марли, чтоб накрыть роевню, когда там будут пчелы.

– Во, дела! – Мишка выплюнул сигарету, переступил через жердь на заборе, рысью одолел нужное расстояние и, не накидывая на себя капюшон, встал рядом со мной. – А ты говорил, кусаются. Во, подколол ты меня! Лапшу на уши повесил! Говорил, что телогрейку... – Он посмотрел в сторону дымаря, который оставил у забора. – А я потратился, специальный костюм купил – чтоб не кусали… А знаешь, коко он стоит, мой костюм?

Он активно жестикулировал обеими руками, и пчел из соседнего улья это заинтересовало. Несколько штук тотчас подлетело поближе.

– Во! – Мишка с любопытством наблюдал, как они вьются около него. – Смотри, какие они ручные. Не кусаются.

Я отошел от Мишки шага на два.

– Ловко ты меня наколол!

Одна ужалила его – и он замолчал.

– Надвинь накомарник, – сказал я, отодвигаясь от своего приятеля ещё метра на два в сторону: если уж одна пчела ужалила, то и другие сейчас будут здесь. – И как следует застегни молнию, – сказал я. – Перед тем, как полезешь наверх с роевней.

Мишка посмотрел на меня, оценивая ситуацию. Посмотрел, вешаю я лапшу на уши или нет. И вид у него был несколько снисходительный: мол, ничего особенного, одна укусила – и это очень полезно. Для здоровья.

Да, Мишка много чего не знал о пчелах и уходе за ними. В нужных пособиях про это не написано. Мишка не знал, что если пчела ужалила, боль приходит не сразу. Боль приходит через две-три секунды. Причем, резко. И в следующие полминуты разрастается как пожар на сухом току. А еще через полминуты – начинает плавно затихать, так что скоро почти не остается даже и в памяти.

Через секунду Мишкино лицо исказилось гримасой, и уши его стали багроветь. Но он стойко терпел, стараясь не подавать виду. Его стойкости хватило еще секунд на десять. Потом стало невмочь – и Мишка Кныш с силой прихлопнул пчелу, размазав ее до самого уха. Мишка не знал, что если пчела укусила, то не нужно размазывать ее по тому месту, которое она укусила. Надо снять ее и отбросить в сторону. И вытащить жало из того места, куда укусила. Потому что весь яд в жале. Хотя… Хотя все равно с минуту будет очень больно.

Прошло еще секунд десять, и Мишкины уши становились все багрянее, а на щеке начал вздуваться фингал.

– Надвинь накомарник, – добро посоветовал я. – Досчитай до тридцати – и боль начнет утихать.

Его укусила еще одна – и Мишка сразу же размазал ее по лбу. С разбегу воткнулась в щеку и зажужжала еще одна. Причем, жужжала так, что тотчас к ней прилетело еще штук десять. На подмогу. Мишка ж не знал, что если пчела кого-то кусает, то жужжит именно для того, чтобы ее услышали подруги. А подруг-то – хоть пруд здесь пруди.

Мишка судорожно нахлобучил на лицо капюшон с сеткой. Но запутался в молнии – и еще штук пять победно зажужжали над его белым, хлопчатым костюмом, которые иногда шьют в ателье, чтобы продать втридорога в магазинах для юных пчеловодов.

– Ну, ты это зря. – Я отошел от него еще на пару метров и укоризненно посмотрел. – Ты что, забыл, что пчелиный яд – самый полезный из ядов? Люди там бегают, ищут нужные лаборатории, нужных людей… А ты…

Мишка молчал. Цвет лица его постепенно становился похож на цвет свёклы, когда с нее снимают верхнюю шкуру. А выпученные глаза были абсолютно бессмысленны.

Я просчитал мысленно до тридцати. Мишкино лицо начало постепенно принимать свой обычный цвет.

– Теперь полезай вверх, – сказал я. – Возьмись там за ветку пониже того места, где они сидят – и стряхни. Делов-то! Но тряхни как следует, чтоб все сразу свалились. А корзину держи прямо под ними, чтоб мимо не падали. Понял?

– Отойди от меня, – кривясь и подергиваясь, сказал Мишка. – Хочешь совет? – Он помолчал, раздумывая, чем бы уколоть меня, чтобы и мне стало больно. – Иди-ка ты-ка на свою печку и не мешайся тут. Пендёхай отсюда. Я и без тебя тут всё сделаю. Понял? Не учи ученого, не то…

– Чего не то?

– Не то… не то... – Мишка подыскивал слово похлеще.

– Ну чё?

– Да вот ничего!

– Интеллигент хренов. Говорить-то по-русски не научился.

– А ты вообще…

Мы помолчали, обдумывая, стоит ли нам продолжить беседу или же заняться делом.

– Полезай наверх, – скомандовал я. – Они там не будут ждать тебя, взлетят – и поминай, как звали. Килограмма два уволокут с собой мёду. А может, и больше. А мне-то мёд ни к чему, это тебе надо.

Мишка попробовал нижнюю ступеньку лестницы – нижняя была совсем гнилая. Он ступил на вторую и медленно полез по лестнице вверх.

– Возьми роевню и марлю, – сказал я. – Когда ссыплешь пчел, накрой их марлей. А то вылетят.

Мишка спустился обратно, взял левой рукой роевню и марлю и снова полез наверх.

Я опять закурил.

– Ну чего, всё ещё сидят? – тихо, чтоб не спугнуть пчел, спросил Кныш с третьей ступеньки.

– А ты чего, сам не можешь посмотреть? – не без злорадства спросил я.

– Да тут… Тут даже голову не повернуть, колпак мешается. – Мишка, осторожно отодвигая от себя ветки, полез головой в гущу листвы. – Через сетку ничего же не видно, – пожаловался он сам себе. – Очень широкая шляпа, неудобная. – Он долез до половины лестницы и теперь пробовал заглянуть вверх, туда, где висели пчелы. Но шляпа упиралась в листву и съезжала на глаза.

– Отломи там лишние ветки с листьями, – сказал я. – Отломи ветки, которые мешают. Иначе не подставишь роевню под пчел.

Мишка начал осторожно ломать. Те, что тыкались через сетку в лицо.

– И не порви накомарник, – сказал я. – Там у тебя такая хилая марлечка в колпаке… Где покупал, в каком магазине?

Мишка немножко ругнулся матом. В мою сторону.

– Подставь там роевню на ветку под роем, – сказал я. – А то на весу не удержишь. Пчелы-то тяжелые!

– Да что ты меня всё учишь? – сквозь зубы процедил Мишка. – Я и без тебя всё знаю!

Он ступил, наконец, на верхнюю ступеньку и поправил на себе колпак с широким ободком. Широкий ободок очень мешал: ветки закрывали сеточку перед глазами и сдвигали колпак в сторону. Пожалуй, простой накомарник удобнее: обзор больше.

– Ну, что ты там? – спросил я.

Весь рой теперь висел прямо над Мишкой, и Мишка норовил задрать голову вверх, чтобы увидеть его – и каждый раз ветки сверху сдвигали его колпак вниз, на самые уши, а Мишка опять поднимал его и опять пытался задрать голову вверх.

– Да отломи ты сучья вверху! – не выдержал я. – Расчисть пространство!

– Так я ж спугну пчел, – сказал Мишка. – Они ж могут улететь!

– Никуда они не улетят. Делай, как сказано, а то и вправду...

Мишка осторожно отломил ветку сбоку, подсунул роевню поближе к пчелам и стал искать нижний сук, на какой опереться роевней. Наконец, ему удалось втиснуть ее чуть пониже роя, Мишка взялся за ветку, с которой свисал клубок, и осторожно, боясь не спугнуть пчел раньше времени, потряс. Боже, что тут началось! Клубок закачался и с него начали слетать нижние пчелы, которые не смогли удержаться. Некоторые – меньшинство – падали вниз, в роевню, а все остальные, пронзительно жужжа, садились на Мишкин колпак. И ниже. Тотчас вокруг Мишки образовалось облако, чуть поменьше того, которое только что носилось над яблоней. Но основной ком продолжал висеть на ветке.

– Тряхни сильнее! – крикнул я. – Тряхни ветку посильнее, чтоб все упали в корзину!

Мишка судорожно ухватился за ветку и тряхнул посильнее. Яблоня вздрогнула, лестница закачалась… Но я успел ухватить лестницу снизу за перекладины и удержать Мишку в равновесии.

– Ну, ты, эквилибрист, – мирно сказал я. – Чё ты там?

– А ты чего, не мог сразу лестницу подержать? – глухо, сквозь колпак, проговорил Мишка. – Что ты там стоишь, как истукан? Иди на свою печку, не мешай мне тут… – Для убедительности он хотел махнуть мне рукой в сторону хаты – чтоб я знал, в какую сторону мне идти, – но я немного отпустил лестницу, и Мишка опять закачался вверху, как цирковой гимнаст на канате. Правда, страховочной сетки внизу здесь поблизости не было.

Я отошел на всякий случай чуть в сторону и посмотрел вверх: половина роя, которая свалилась в роевню, уже вылетела обратно и опять облепила водопроводный шланг, сразу же утолщив его до нужной величины, а частью превратилась в кучевое облако вокруг Мишкиной широкополой шляпы, удобной для всякого дела, кроме самого непосредственного.

Лестница перестала качаться, но Мишка продолжал вертеться, отмахиваясь одной рукой от кучевого облака, а другой удерживая корзину на весу.

– Ну ты, там! – крикнул я вверх. – Чё ты крутишься, как… – Я немного ругнулся, чтобы закончить фразу в нужном музыкальном ключе. – Чё ты крутишься, ты же в костюме! Они же не могут прокусить материю. Не обращай на них внимание. Делай своё дело, а они будут делать своё. Сейчас они все опять усядутся на прежнее место.

– Держи лестницу, а то упаду! – крикнул Мишка.

– А ты разуй глаза! – прокричал я снизу. – Там, на лестнице, прикручена сверху веревочка! Привяжи её к дереву, чтоб лестница не болталась, как… – Я опять немного ругнулся. Для рифмы.

Мишка, облепленный пчелами, как шмат сала мухами, начал искать веревочку. Шляпа его опять сдвинулась в бок, и Мишка тоже ругнулся. Но без рифмы, неинтересно.

– Ну, привязал? – спросил я.

Мишка крепко прихватил веревкой лестницу, еще крепче взялся за сук, на котором уже собрались все пчелы, за исключением тех, которым шляпа понравилась больше, – и так тряханул, что вся яблоня – вместе с лестницей! – заходила опять ходуном.

Лоскут марли, которым нужно было закрыть роевню с пчелами, плавно спланировал на мою голову. Я чуть отошел – и лоскут опустился на землю.

Торопясь и не попадая ногами в перекладины, Мишка начал спускаться вместе с роевней вниз по лестнице. Легкая тучка пчел, поднимающаяся из корзины, как пар из кастрюли, и конденсирующаяся на Мишкином костюме, опускалась вместе с ним.

Я накинул на себя дедов накомарник и отбежал в сторону. Несколько пчел всё же догнали меня, но я остановился и замер. Пчелы потыкались в мой накомарник, но со мной было неинтересно – я же не дирижировал руками! – и они присоединились к тем, которые спускались вместе с Мишкой.

Про нижнюю ступеньку Миша забыл. Хотя… Хотя и та, что была над нею, тоже была не новая. И когда Мишка слишком грузно ступил на нее, она тонко хрустнула и переломилась пополам. То есть посередине. Следующая, которая была пониже, – то есть, последняя! – сломалась сама собой – пришлась Мишке как раз между ног, а Мишка тяжелый, всегда жрал помногу, я ему говорил…

Свалившись на землю, Мишка с минуту молчал, пуча глаза и глотая из-под сетки воздух. Пот заливал ему глаза, но он же не мог откинуть колпак с головы и подышать вволю!... Сотня-другая пчел, вместе с которыми он свалился, кружилась над ним, но быстро рассеивалась, снова поднимаясь на яблоню: сейчас у них было более важное дело, чем разборка с незваным гостем.

– Что ж ты, Миша, такой неповоротливый, – сказал я. – Жрешь много, потому и тяжелый. Кто теперь будет чинить инвентарь?

Мишка долго смотрел на меня из-под сетки. Потом медленно, с чувством, произнес:

– С-сволочь. Этой бы лестницей – да по твоей башке…

Я заглянул в роевню: она оказалась почти пустой. Все пчелы – те, которые были на Мишке, и те, которые попали в роевню по недоразумению, – все уже поднялись вверх и уселись на то место, где и сидели до того времени, пока Мишка не начал свой эксперимент по реализации нужных советов нужного для дела пособия.

Да, Мишка много чего не знал о пчелиных роях, которые сидят на дереве, а не в улье. Про то, чего не пишут в пособиях. Не знал, например, что если уж пчелы не хотят сами слетать со своего места, где ждут указаний от своих разведчиц, – то стряхнуть их оттуда не так просто: они снова и снова будут садиться туда, где сидели: ведь там, где-то в середине, сидит главная из них – матка, глава семьи. И пока она там сидит, пчелы никуда не улетят.

Естественно, что я-то знал про всё это. Чего ж тут не знать, если мне уже приходилось – и не раз! – залезать с роевней по лестнице вверх и стряхивать пчел с дерева. А потом слезать с тяжелой роевней вниз… Конечно, раньше это всё делал мой дед, и ступеньки на лестнице были поновее… Но и я иногда помогал. И дед потом заглядывал в мою роевню и молча сам лез с ней по лестнице вверх. Так что не зря я отлынивал от «ухаживания» за пчелами. Это же такое противное слово – «ухаживать». Его ж сами пчеловоды придумали. Для пчеловодов оно, может, и таит в себе что-то – какой-то особый смысл! – но для всех других… Для всех других это слово не слишком точно обозначает нужный процесс. Так что…

– Экий, ты, Мишка, неловкий, – произнес я. – Теперь придется мне самому лезть на яблоню и снимать с нее рой. Ладно уж. Покажу тебе, как это делал мой дед. Сам-то я… Сам-то я – не большой любитель этого дела… Погоди, я пойду накину что-нибудь на себя.

Я сходил в хату, надел поверх вторую рубаху. Напялил штаны на подкладке. Варежки брать не стал: дед учил работать без варежек. Вернулся к яблоне, поправил лестницу, выкурил еще одну сигарету. Потом накинул на голову накомарник, взял роевню с марлей, осторожно – чтоб в конец не разломать лестницу! – поднялся наверх, подставил – и, понятно, стряхнул. Все пчелы дружно свалились в корзину. Дел-то!... На ветке осталось лишь штук пятьдесят. Ну и ладно. Куда им деться, этим, которые остались одни, без хозяйки? Сами слетят потом на корзину и облепят марлю сверху, чтоб быть вместе со всеми! Они же дружные ребята.

Прикрыв роевню лоскутом, опять осторожно – чтоб не забыть про нижние ступеньки! – спустился вниз и спрыгнул на землю.

– Теперь поставим её тут, внизу, а вечером ты их ссыплешь в новый ящик, – сказал я. – Сам вечером ссыплешь, или помочь? – Я поставил роевню под яблоню, снял плотные штаны и вторую рубаху. Вокруг меня не было ни одной пчелы. И вокруг Мишки тоже. Все были в корзине и немного сверху, на марле. Теперь они там будут молча сидеть, пока мы с Мишкой не сбросим их вечером в новый улей.

– Не вспотел в штанах-то? – ехидно спросил Мишка. – Смотри, не простудись.

Я хотел что-нибудь ответить. С рифмой. Но, посмотрев на моего приятеля, заметил, что молния на его подбородке чуть-чуть расстегнулась. Молния, которая скрепляет колпак с нагрудником.

Я подошел поближе, чтоб удостовериться. Замок на молнии чуть отошел назад, видно, Мишка случайно задел его, когда слезал с яблони – и теперь там, в конце молнии, где она была раньше застегнута, просвечивала дырка. Дырка-то, конечно, маленькая… Но две пчелы, которые уже пролезли в неё, так пронзительно жужжали… А Мишка думал, что они жужжат поверх сетки. А ведь когда одна или две жужжат, то все остальные, которые поблизости…

– Мишуля, ты чего не застегнул молнию на шее? – миролюбиво спросил я. – Я же тебе не доктор. Я спасать тебя не буду. Хотя, скажу тебе честно, лишний мёд мне не нужен. Мне и моей доли хватит.

Те две пчелы, которые были уже внутри шляпы, наконец, переползли с сетки на шею и теперь, громко жужжа, поднимались к Мишкиной нижней губе, готовясь к нужному делу.

Не знаю, что почувствовал Мишка. Вернее, знаю, но противно перемещать акцент на себя... Мишка начал нащупывать задвижку на молнии. А как ее нащупаешь, если на руках варежки?

С минуту он всё же пробовал отыскать нужную маленькую висюльку, с помощью которой застегивается и расстегивается всякая молния, придуманная на заре цивилизации. И, пока он искал, еще несколько подружек нашли эту маленькую дырку, которую никак не мог найти Мишка, – и поползли, знакомясь с обстановкой, по сетке внутри колпака.

Когда Мишкины уши начали багроветь, он не стал снимать с рук варежки – он судорожно стряхнул их с себя, так что варежки улетели куда-то под хату и сразу затерялись в крапиве.

Потом он снова начал искать конец молнии – тот, который немного отстегнулся. Но рядом же не было зеркала, куда бы посмотреть и точно примериться…

Подружки, которые ползали по Мишкиному костюму вверх и вниз, – подружки начали быстро переползать с рукавов на его голые руки. Две-три ужалили сразу, остальные не торопились.

Мишка терпел не более двух секунд. Потом начал размазывать их рукавами по верхней части костюма… Но разве ж их всех размажешь? Их же там столько…

Его ужалили еще три-четыре – из тех, кто ползали под колпаком. Мишка сморщился так, будто ему прищемило палец в дверной петли. Но, заметив, что я смотрю на него, принял беспечный вид.

– Это полезно, – сказал он. – Пчелиный яд – это же... – Он не договорил: его ужалили еще штук пять – которые сползли с рукавов на руки. И Мишкино лицо стало похожим на печеное яблоко, сморщившееся на раскаленных углях.

– Уже несколько укусов, – с натугой сказал он. – Пять или шесть. Несколько укусов в день – это для здоровья очень полезно.

– Да, Миш, а главное – тут всё бесплатно. За деньги не переживай.

Все пчелы, которые были у Мишки под колпаком, уже перестали жужжать: теперь уже все занимались делом.

И Мишка побежал. Вначале побежал к тому месту, где оставил дымарь. Изгородь он сломал с лёту – понятно стало, что жерди там тоже не новые. А когда взял дымарь и попробовал им подымить… Но дымарь, естественно, уже потух. Понятно же, что ежели его не прокачивать время от времени… Он же маленький, этот дымарь. А Мишка, конечно, и про дымарь ничего не знал. Наверняка в пособии про это не написали. Думали, что читатель сам сообразит. Я тоже раньше, когда помогал деду, про это не знал, и вот так же, ломая изгороди – хотя тогда жерди были поновее! – подбегал к дымарю и пробовал им подымить…

Наконец, Мишка понял, что нужно бежать дальше – куда-нибудь подальше от этого места. Я тоже, в свое время, не сразу соображал, в какую сторону нужно дать дёру. Это уж потом я сразу бежал к бане, а вначале-то…

Мишка бежал вниз по тропинке, мимо хаты, по направлению к огороду.

Я пошел во двор: оттуда было лучше видно.

Мишка бежал по тропинке вниз огорода – туда, где была баня. Хотя вряд ли он знал, где стоит баня. Мы с Мишкой еще не ходили париться – он же сразу захотел к пчелам… Молодец, Кныш! Такая интуиция!

Я смотрел ему вслед. Всё это мне было знакомо, я тоже так бегал. Так же, как скаковая лошадь. Вниз огорода, к бане. А больше некуда бежать. Бегут всегда вниз, а не наверх.

…Мишка скакал, отмахиваясь от роя руками – и топот от него стоял, как от нескольких лошадей сразу. А не от одной. Он бежал, облепленный со всех сторон пчелами, втягивая голову в плечи – потому что внутри тоже кусали! – и ничего не видел вокруг. Но в правильном направлении – прямо к бане.

Я вспомнил, что, в свое время – когда я в первый раз добежал до бани! – то только там понял, что пчелы летают быстрее, чем бегает лошади. Но Мишка про это еще не знал.

Ну, что ж…

Через некоторое время внизу огорода хлопнула дверь. И я, сев на траву, достал сигареты. Теперь не скоро Мишка вернется назад: мне приходилось отсиживаться там, в бане, по часу, ладно хоть, в бане всегда есть вода. В большом котле. Водой можно окропиться – воду пчелы боятся. Мишка – если не дурак! – должен сообразить.

…Мишка вернулся минут через сорок. Во как! Проворливый! А я-то, бывало…

Он был весь, с ног до головы, мокрый. От пота и от воды. Мокрый – но всё ещё в колпаке.

– Снимай шляпу-то, – сказал я. – Тут пчел нет.

Мишка откинул колпак – голова его была в тине, а на лице штук пятнадцать волдырей.

– Ну чё ты? – сказал я, прикидывая, как же Мишке удалось влезть в котел с водой? Котел-то все же не такой уж и большой. – В баню-то сразу забёг? – поинтересовался я.

Мишка тяжело посмотрел на меня. Помолчал, раздумывая, стоит ли отвечать на глупые вопросы… Но чего молчать-то? Все равно что-то нужно сказать – по делу или просто так.

– В баню забёг, – шамкая, как старый дед, сказал Мишка по делу. Он потрогал языком распухшие губы – и помолчал, подумал, стоит ли дальше... – Но они, таки, и в бане, шволочи, жалят! – выговорил Мишка, взывая к моему сочувствию.

Я присмотрелся: на верхней губе у него было три пузыря, на нижней четыре. Ну и, конечно, под глазами, под скулами… В общем, как обычно.

– И что, когда забёг? – поинтересовался я. Детали всегда интересны.

– Пришлось выбежать: они же все вместе со мной залетели... Но там у тебя, перед баней, – колодец, вода под верх. Выбежал, сунул голову – вроде полегче. А потом и весь туда… Еле залез. А уж потом… Потом отсиделся в крапиве. – Мишка всё это проговорил так, будто ему в рот засунули вставную челюсть. Причем, по блату, за хорошие деньги, по бизнесу… А ведь там, где бизнес… И за большие деньги…

– Там же в бане котел с водой стоит, – сказал я. – Можно было в котел голову сунуть.

Мишка посмотрел на меня.

– Што ж ты не сказал, хат, что в бане вода есть? Што ж не крикнул мне вслед?

Я тоже помолчал, раздумывая.

– Так ты же так бежал, что все равно бы ничего не услышал, – помолчав и подумав, сказал я. – Когда пчелы над тобой жужжат, а на тебе еще и накомарник, – ничего не слышно вокруг.

– Хад, – прошамкал опять Мишка.

Я подумал еще раз, сказать ли Мишке еще чего-нибудь – про то, что он не читал в инструкции…

– Бежать от пчел бесполезно, – вспоминая себя, сказал я. – Надо сразу укрыться где-нибудь, например, в хате или темном сарае. Можно в бане. Баня – хорошая вещь, полезная для всякого дела, а не только париться… Но ты правильно бежал, прямо к ней.

– Это шлучайно, – сказал Мишка через две буквы «ш»..

Мы оба помолчали, обдумывая, стоит ли продолжить беседу.

– И не надо махать руками, не надо дергаться, – сказал я. – Уйди в сторону от того места, где жужжат – отойди и замри. Тогда пчелы особо не садятся. Мой дед вообще никогда не надевал телогрейку. Работал в рубахе и накомарнике.

– Хад ты, – еще раз прошамкал Мишка. – Што жи раньше про это не говорил?

– А ты сказал, что сам всё знаешь, – не удержался я. – Мол, в книжках написано.

Мишка начал снимать с себя пчелиный костюм. Снял штаны, начал стаскивать куртку, которая с капюшоном. А она же мокрая, стягивается плохо. Миша потянул – и она треснула на боковом шве.

– Ну что ж ты, – опять не удержался я. – Надо было осторожнее. Чек-то остался? Чек от магазина, в котором покупал?

Мишка с ненавистью смотрел по сторонам. Но под глазами его – и над ними! – вздувались волдыри, и глаз практически уже не было видно. Одни лишь щелки. Что там смотреть-то, из этих щелок? Смотри, не смотри, а ничего не увидишь.

– Предки-то твои, наверное, из Китая? – сказал я. – Самые первые предки? А ты скрывал. Что ж ты скрывал свою родословную? Говорил, что со святой земли. Со стены плача. Я, конечно, верю, что и в Китае тоже есть своя стена плача – но она там, в Китае, такая большая, что не знаешь, в каком месте остановиться и в каком подойти, чтобы утереть слезы. Платок дать?

Со стороны сада послышался шум. Еще один рой вылетел из какого-то улья, и нужно было идти смотреть, куда, на какое дерево, сядет.

Я поплёлся к дороге.

Рой уже поднялся – натужно гудя, как эскадрилья бомбардировщиков на взлете. А над яблонями уже сгустилось облачко, и на землю легла легкая тень.

Я опять сел перед изгородкой. Теперь, без жерди, которую сломал Мишка, обзор был еще лучше.

Через некоторое время появился и Мишка. Перешел на другую сторону дороги – и уселся там. Обсохнуть на солнце.

Через пару минут рой сел – прямо передо мной, на невысокую молодую рябинку Верхушка ее, облепленная пчелами, начала медленно прогибаться и согнулась так, что можно было достать до нее руками.

Я сходил за второй роевней и, не надевая на себя накомарник, подставил роевню под рябинку. Наклонил верхушку, тряхнул – весь рой свалился в корзину. Дел-то! И чего мне тут не нравилось…

Мой школьный товарищ смотрел исподлобья, как я укрываю корзину марлей.

Времени было уже третий час. В такое время пчелы уже перестают роиться, так что можно было возвращаться в хату, чтобы позавтракать, а заодно и пообедать. А, может быть, даже сразу и поужинать: вечером-то нужно обсаживать собранные рои в улья!

– Миша, пойдем, перекусим? – предложил я. – Тебе, конечно, много есть нельзя, ты и так толстый. Но чуть-чуть…

Мишка пошел первым, я вслед. На столе уже стоял котелок с вареной картошкой. Пучок лука, кусок соленого сала.

– Молодцы, что вовремя пришли, – сказала бабка, разламывая свежую буханку черного хлеба. – Я уж боялась, что всё остынет. Федя, сходи во двор, нарви там лопухов или подорожника, от подорожника, бывает, волдыри спадают быстрей.

– Я не буду картошку, – коротко, как отрезал, сказал Мишка. – Я взял, что поесть, с собой. Немножко перекушу и пойду отдыхать.

Я сел за стол, а Мишка полез в свой чемодан. Достал оттуда колбасу, две банки сельди, баночку красной икры, два целлофановых пакета – из одного вытащил две селедки, из другого тонкие ломти белого хлеба.

– Перекушу, чем Бог послал, – сказал Мишка, устраиваясь на другом конце стола. – Бабушка, вам селёдочки отрезать? – Мишка показал глазами. – Или лучше колбаски?

Селедка воняла так, что сразу было понятно: рыба была с самого начала несвежая.

Что ж. Немного затухла. Где ж теперь найти хорошую свежесоленую, если кругом – бизнес и рыночные отношения… Тонко нарезанные ломти белого хлеба тоже были не первой свежести: зачерствели так, что хоть гвозди забивать. Понятно: отрубей там больше, чем самого хлеба.

Мишка покосился в мою сторону. Картошка на столе чуть дымилась паром и источала такой аромат, что впору было глотать слюни. Аромат от свежего хлеба заглушал вонь селедки и добавлял в букет остальных запахов свою прелесть Да еще сочные перья лука со своего огорода… Сало, понятно, тоже было своё: наверняка бабка купила его у кого-то из соседней деревни, когда ходила за хлебом.

– Садитесь ближе к столу, – сказала бабка. – Что вы по разным углам расселись?

Второй раз Мишку приглашать было не нужно. Мишка никогда не был кисейной барышней.Мишка Кныш подсел поближе, наступил своим башмаком мне на ногу, молча, не извинившись, переставил его в другое место, взял кусок свежего черного хлеба, который из местной пекарни, ложку, – и стал метать со стола, будто до этого постился с месяц на сухарях.

– Не торопись, – сказал я, сморщившись. – Не ешь много, а то опять лестницу сломаешь. У нас впереди работа – пчел в улей сажать.

– Я сегодня не могу, – прошамкал Мишка. – Я сегодня не готовый. Завтра обсажу. Я читал: они могут сидеть там, в роевне, дня два. А иногда три. Если не задохнутся. К тому же, у меня, по–моему… – Мишка пощупал свой лоб. – По-моему, у меня поднимается температура: я читал, от пчелиных укусов у некоторых поднимается температура.

Да, мне немного не повезло: я хотел, чтобы вечером Мишка сам разжигал дымарь, сам шел к улью, снимал там крышку, раздвигал склеенные прополисом рамки, ссыпал туда пчел и потом – а всё основное было потом! – пробовал согнать дымарем пчел со стенок улья, чтобы загнать их на рамки. А потом снова сдвигал… А пчелы в это время очень раздраженные. Бывает, даже варежки прокусывают!

Мне не повезло: к вечеру у Мишки и впрямь поднялась температура, и он полез на печку: с печки удобно было смотреть телевизор. Что, кстати, и делают сейчас все в деревне после всякого хорошего ужина: смотрят телевизор, ждут, когда в конце новостей объявят погоду на завтра.

Да, в первый раз, когда жалят пчелы, бывает, что температура немного поднимается. Но… По-моему, Мишка все же поднастукал градусник снизу. Чтоб нагнать столько, сколько надо. Раньше-то – когда было нужно! – мы умели с ним это делать: пойти в поликлинику и настукать там нужную температуру, чтобы получить бюллетень. Наверняка Мишка не забыл старую практику! Кныш.

Так что пришлось мне самому вечером разжигать дымарь, надевать телогрейку и обсаживать пчел. Дело это, конечно, несложное – мне хватило на него минут десять. Но Мишка бы… Да, обидно.

А на другой день – к обеду – пошел дождь. Повезло Мишке еще раз: когда дождь, пчелы чувствуют его задолго до того, как ему пролиться. И сидят в своих ящиках, вылетают только на ближние травы. Или сидят на лётках.

Через два дня Мишка пришел в себя. Поправился. Выпили мы с ним бутылку самогона – как рукой всё сняло.

Миша пришел в хорошее настроение, разговорился, начал мне советы давать – о том, чтобы тоже такой, как у него, пчелиный костюм купить, и о том, что в магазин мне ехать за костюмом не нужно – он, Мишка, мне свой отдаст, когда будет уезжать домой.

Я подумал, стоит ли продолжить беседу… Но после самогона, естественно, хочется поговорить. Тут, в нашей деревне, теперь такая глухомань… Не с кем даже побеседовать.

– Вот если самогон сразу было принять после того, как нажалили пчелы, – сказал я, – волдыри сразу бы, в тот же день исчезли. Через два часа.

– Это ты серьезно? – Мишка наморщил лоб. – Про то, что самогон…

– А ты что, не читал книжки, где написано для таких, как ты: первое противоядие – это стакан водки. Даже от змеи. А от пчел – тем более.

– Сволочь, – хрипло сказал Мишка.– Что ж ты, гад, мне про это сразу не напомнил? Я б свою бутылку, которая у меня… Я б её сразу достал, мы б выпили. А у меня водка хорошая, дорогая, я сразу доставать не стал, думал, на отъезд…

– Так ты ж, говоришь, про всё читал, про всё знаешь, – сказал я. – Что ж тебя учить? Как говорится, не учи ученого, не то…

– Не то чего?

– Не то… Не то…

Говорить было не о чем. Но самогон дошел и до Мишки – и Мишка скоро опять пришел в хорошее настроение. И опять начал давать советы.

Но кто же из нас любит советы?

– За коко отдашь? – прервал я Мишку, едва он приступил к своему маневру. – Сколько денег?

Мой школьный товарищ сразу оживился.

– Кого? – чтоб не спутать, спросил он.

– Ну, кого, кого. Твой костюм, разумеется. За коко отдашь?

– Вообще-то, он дорогой, – сказал Миша.

– Конечно, – поддакнул я. – Когда новый, он всегда дорогой. Пока швы не разошлись.

– Но тебе обязательно нужен такой костюм, – загорячился Миша. – Такой, как у меня. Разве можно сравнить его с твоей телогрейкой? И с твоими штанами.

– Не знаю, – сказал я. – Даже и не знаю, что сказать. Может, мне съездить в Москву, купить себе новый? Такой же, как у тебя, только новый. Как думаешь?

– Так и мой только что из магазина! – с горячностью сказал Мишка. – Я же его только раз надел.

– Этот так, – поддакнул я. – Лучше бы ты его не надевал. Раз надел – и сразу испортил. Кто ж его теперь возьмет? Даже в комиссионку не примут.

– Так я тебе сбавлю, – сказал Мишка. – Я с тебя не как за новый возьму.

Костюм мне был не нужен. Но не хотелось заканчивать беседу.

– Миша, хочешь совет? – сказал я.

Советы Мишка тоже не любил.

– Какой? – Он вскинул голову, готовясь ответить мне сразу же, как я только начну.

– Миша, сейчас же, сам знаешь, кругом подделка…

– Но у меня хороший! – перебил меня Кныш. – Такой костюм, как я купил, ты нигде не найдешь! Скажу честно, я его сам еле отыскал. Все нужные магазины перезвонил – нигде нет. А я по блату достал. Через знакомого.

– Да, ты не дурак, – похвалил я. – Ты знаешь, где покупать. Правильно, надо только через знакомого. Сейчас же, сам знаешь, какое время. Везде только бизнес, хороших товаров нет, кругом подделка. И кофе, и сигареты, и всякие там лекарства… Особенно, по блату, через знакомого. Он же бизнесмен?

– Кто?

– Ну, кто, кто… Тот, у кого ты купил. Он бизнесмен?

– Естественно. У меня все друзья бизнесмены.

– Значит, подделка, – сказал я. – Из какого-нибудь дешевого материала шьет. Вот ты бы – если бы ты занимался такими костюмами! – ты бы стал тратиться на дорогую материю, если знаешь, что покупать такие костюмы будут только несведущие? Такие, как ты?

Мишка помолчал.

– В общем, кругом бизнес – а у тебя хороший костюм пропадает, – опять, чтобы не терять нить беседы, ободрил я Мишку. – Куда ж ты его теперь денешь? А ведь хорошую вещь в магазинах трудно найти.

– Ладно, за полцены отдам, – выдавил из себя мой школьный товарищ.

– Да ты что? – испугался я. – Я так не могу. Какая там материя, я точно не знаю, но ты же за этот костюм хорошие деньги отдал!... Он же не пять рублей стоит! А ты – за полцены. Нет, я так не могу.

– Бери, – твердо сказал Мишка. Как сургучную печать поставил. – Тебе отдам за полцены. Как личному другу.

– Нет, я не могу. Тем более, личному.

Мишка насторожился.

– Что это ты? – хрипло спросил он. – Ты ж понимаешь, мне все равно его везти обратно. А тебе потом по магазинам бегать, искать.

– А у меня денег с собой нет, – соврал я. – Представляешь – ни копейки. Все перед отпуском истратил, потому и в деревню приехал. Тут дешевле, чем на Черном море. Причем, с обоих сторон: с нашей стороны дешевле, где Крым, и от Турции, с другой стороны, – тоже дешевле. И даже со стороны Греции. Тебе Греция понравилась? Ты говорил, что был там.

– Сволочь, – сказал Мишка. – Что же ты мне раньше не сказал, что у тебя нет денег?

– Ну, сейчас такое время… И везде подделки. Даже мёд теперь делают из сахара… – Я сделал паузу. – А у меня настоящий, сам видишь.

– Ладно. – Мишка хлопнул себя по коленке. – За одну треть мой костюм возьмешь?

– Миша, подумай сам: ну зачем мне этот костюм? – пожалел я его. – Я и без телогрейки подхожу к пчелам, я знаю, как к ним подходить. И даже без накомарника. Ты же сам видел сегодня.

– Что ж ты раньше мне не сказал?

– Про што?

– Што тебе не нужен костюм.

– Миш, но поговорить-то надо! Что ж нам тут с тобой – молчать, что ли? Ну чё ты ждешь, доставай свою водку, надо ж поговорить.

Водку Мишка сразу достал. Когда выпьешь одну бутылку на двоих, всегда кажется мало.

Миша полез за бутылкой, которая дорогая. И к дорогой нам, естественно, пригодилась и баночка икры, которую Мишка хотел на отъезд, и две банки с сельдью, и ветчина, и еще там много было чего в чемодане. Хотя селедку мы сразу выбросили – чтоб не съесть её машинально, под последний стакан. И не отравиться.

Посидели, выпили дорогую. Естественно, опять не хватило.

– А тут, поблизости где-нибудь магазин есть? – спросил Мишка.

– Только в соседней деревне, – сказал я. – В нашей уже нет никого, осталось три дома, остальные мужики переехали в соседнюю, где можно чего купить. Так что всё покупаем в соседней, даже молоко. Но сегодня я не пойду. Мне лень.

– Ладно, сам сбегаю, – сказал Мишка. – Коко тут идти до соседней деревни?

– Километр, – сказал я. – Мы с тобой уже шли, ты что, забыл?

– Мне показалось, километров двадцать. – Он встал со стула. – Ладно, сбегаю.

– Деньги дать? – машинально спросил я.

Мишка остановился.

– Да вообще-то у меня есть. – Он опять достал чемодан из-под кровати, вытащил из него кошель и, выпятив нижнюю губу, посмотрел. – Вообще-то у меня только эти… зелёные. У тебя есть простые? – Мишка достал из под зеленых простые, бумажные, и, выпятив губу еще больше, взглядом пересчитал бумажные. – Простых денег у меня мало, только на обратный билет. Ты не в курсе, там, у них в железнодорожной кассе, есть сдачи с зеленых?

Я дал ему двадцать рублей.

– Ну ты чего? Что ты мне в лапу засунул? Я же сказал: у меня только зеленые. А водка, даже самая дрянная, стоит за сотню. И больше.

– У нас, здесь, в деревнях, бутылка водки стоит двадцать рублей, – сказал я. – Хоть дрянная, хоть хорошая. Больше двадцатки не давай, если спросят.

– Двадцать? – Мишка посмотрел, не разыгрываю ли я его.

– Миша, мы же с тобой интеллигенты, и врать мне противно. Двадцать рублей – и не хуже, чем за сто пятьдесят. Но если будет выбор, бери лучше самогон, он безопаснее.

Мишка снял с себя тренировочный костюм, который покупал в Москве в хорошем магазине, у бизнесменов. Вытащил из чемодана выходной костюм. Под белую сорочку и галстук. Нормальный костюм, в котором не стыдно зайти, например, в столичный театр. Переоделся.

– Миша, – добро сказал я. – Если пойдешь по деревне в этом костюме, то самогон тебе продадут рублей за четыреста. Если не хочешь идти в своем тренировочном, надень дедову телогрейку.

Мишка понял. Всё, что касается купли-продажи, Мишка понимает гораздо быстрее, чем всё остальное. Снял хороший костюм, напялил на себя дедову телогрейку. И – руки в ноги. В соседнюю деревню, где самогон за двадцать рублей. А я залез на печку и стал смотреть телевизор. Лежа на печке, смотреть легче, если вдруг объявят об очередном повышении цен на бензин. Мне-то, конечно, бензин ни к чему. Но после бензина все цены на все товары поднимаются, как крапива на огороде.

Цены в тот раз не объявили, решили, как всегда, втихаря повысить, чтобы дать возможность телевизионщикам с государственного канала потом попридуриваться, позадавать вопросы за «круглым столом», мол, почему нам заранее не объявили, почему скрыли, почему душите свободу слова; им же там, на том канале, приятно потом объяснять в очередной раз всем радиотелеслушателям и зрителям: мужики, это, оказывается, повысили специально, чтобы заторов на дорогах стало поменьше… Вот ведь, гады, с нашей земли, с наших недр нефть качают, и нам же продают ее втридорога. Это же надо дойти до такой наглости: продавать крестьянам солярку дороже, чем молоко, за которое они дают им потом по полкопейки! Ну и клопы… Солярка-то должна раз в двадцать стоить дешевле крестьянского молока!

С полчаса я смотрел в телевизор и ждал: вдруг с госканала чего-нибудь скажут о бензине или о мировых ценах на нефть – им же тоже надо работать, болту говорить… Но на всех каналах шла реклама – и я быстро уснул. А добрый сон лучше похмелья: когда Мишка прибежал, я был уже трезвым.

Мы опять сели за стол. И бабка достала из печки котел вареной картошки и крынку с топленым молоком. На закуску. И когда Мишка попробовал топленое – ох, как оно ему понравилось, ох, как понравилось… Особенно с вареной картошкой. Недопитую крынку с молоком с собою на печь уволок – чтобы ночью отпаиваться.

Да, хорошо посидели… Так что на утро у Мишки – даже после топленого молока! – очень болела голова, и он перенес всю работу по ухаживанию за пчелами на конец недели. А я и не спорил. Зачем мне спорить – погода-то была нелетная. Шли дожди.

Дожди шли с неделю. И к концу недели я истопил баню. В баню Мишка любил ходить. Но не в такую, как у меня, в настоящую, – а в городскую. В московскую. Когда-то мы с ним вместе ходили по баням в Москве, а потом я перестал. Перестал после того, как начал ходить в дедову деревенскую баню. В настоящую. А после настоящей бани в городскую уже не пойдешь – как говорят, слишком большая разница. Причем, не в пользу городской.

Истопил я и стал ждать Мишку: он сказал мне, что в деревенскую, которая по-черному, с сажей, – не пойдет ни в коем случае. Но я знал, что он придет: Мишка любил париться и ходил в Москве в самые дорогие бани – чтобы получить кайф. А в Москве, хоть и много бань, но хороших нет – там только подделка. И чем дороже, тем хуже. Потому и пьют там, в московских банях, очень много пива – больше, чем в простых пивных. Без пива там, в городских и столичных банях, вообще нечего делать.

Про деревенскую баню Мишка тоже ничего не знал. Естественно, он же городской. Откуда ж городским знать про деревенские бани?...

Так что через полчаса Мишка не утерпел и всё же пришел. Расхлебясил двери, стукнулся о дверной косяк – и уселся на лавке у самого входа, поглядывая по сторонам: много ли здесь сажи и где можно сесть, чтобы не испачкаться.

Про баню по-черному Мишка абсолютно ничего не знал. Не знал, что испачкаться сажей в ней невозможно – если, конечно, не принять до этого ведро самогона. Самогона или просто воды. После ведра воды – на следующий день, когда наступает похмелка! – так же хочется лезть вверх по стенке, как и после ведра самогону. Зато я знал – как сделать так, чтобы новый человек, который никогда не был в деревенской бане, сразу б не убежал из неё, когда кто-то начнет поддавать там хорошего пару.

– Миша, сядь на тот край, а то лавку перевернешь, – сказал я. – На дальний конец. Что ты, как сирота, сидишь тут, у входа? А я чуть-чуть поддам пару. То холодно.

Холодно не было, но я немного поддал. Мишка сел в дальнем углу – и когда я поддал третий раз, то встать на ноги, чтобы убежать, было уже поздно: слишком горячо двигаться. Когда поддаешь нормально пару, то – если сидишь вверху на «полке» или просто на лавке! – то в это время лучше не шевелиться вообще. Чуть шевельнешь рукой или ногой – и сразу обжигает. А Мишка, естественно, после первой поддачи, когда я плеснул поначалу чуть-чуть, – Мишка сразу пересел с лавки повыше, на полок: чтоб получить кайф. И я б сделал так! Чего ж сидеть на лавке в холоду, если наверху есть полок?

Когда я поддал в четвертый раз, Мишка осторожно сполз на пол. И сразу же захотел выскочить в предбанник. И я бы так сделал, если б можно было. Но для этого же – чтоб выскочить! – нужно еще раз пошевелиться! Пошевелиться – чтоб доползти до дверей. В московских банях, куда мы ходили когда-то с Мишкой, тоже иногда кто-нибудь из нас поддавал хорошего пару. Но это было редко: там обычно мешают те, которые не хотят, чтобы пару было много. Хотя мы всегда старались поддать там побольше и тоже, бывало, иногда не могли пошевелиться, если пар был хороший. Сидели первые две-три минуты молча, прикрыв рот ладонями, чтобы не обожгло легкие… Но в дедовой бане пар можно сделать еще крепче.

– Ну, как? – спросил я. – Еще поддать или подождать?

– Подожди, – медленно, чтоб не обжечь губы, сказал Мишка. – Не сразу.

Что ж, не сразу, так не сразу.

Горячий пар стал оседать, теперь можно лезть на полок. Я прошел, пригнувшись, в сторону Мишки, сел вначале на лавке, подождал, пока пар еще немного остынет, и полез на полок.

Харр–рошо!

Мишке стало неудобно, что я вверху на полке а он сидит внизу. Ведь когда–то мы вместе… Причем, совсем недавно, лет шесть–семь назад.

– Ну чё, еще поддать? – спросил я, прикрывая рот рукой, чтобы легче было дышать.

– А веники есть? – выдохнул Мишка, тоже через ладонь.

Во, Мишка! Не совсем дурак, знает, о чем спросить.

Я принес из предбанника два свежих веника, которые наломал. Окунул в кипяток и сразу вытащил.

– Заваривай их как следует! – скомандовал Мишка. Как раньше, до того, как приехал ко мне откачивать мёд. – Ты что, не знаешь, как их заваривать? Заваривай, чтоб лист сошел!

– Свежие не запаривают, – сказал я. – Ты что, никогда не парился свежими? – Я подумал: пожалу, следует отдубасить Мишку, как сидорову козу: чтоб больше не выпендривался, знал своё место по жизни! – Давай, Мишуля, ложись, – сказал я. – Сейчас отпарю тебя, как сидорову козу.

– Нет уж, давай я тебя первый, – неопределенно сказал Мишка. – А то… А то…

– Так у тебя же сил не останется, чтобы потом ложиться под веник, – сказал я.

Мишка подумал.

– Соображаешь, – нехотя согласился он. – Правильно: лучше вначале ты будешь парить меня, когда веник еще хороший. А я – потом.

Мишка заполз на полок, я макнул веники в холодную воду и – веник по венику! – начал нужную процедуру. Отхлестал так, что Мишка едва сполз на пол. И, когда сполз, сил у него, естественно, уже ни на что не было. Я залез наверх, расположился, прикрыл голову правой рукой – на всякий случай: вдруг Мишка захочет тоже меня отдубасить, как сидорову козу... Мишка поднял веник – но сил у него, естественно…

– Ну что же ты, – вроде бы обиделся я. – Я же тебя хорошо отпарил, а ты меня?

Мишка еще пару раз стегнул – и поплёлся в предбанник. И я тоже. Мы сели на лавку в предбаннике – дверь на воздух была открыта, и воздух там, за дверью, был сладкий, как мёд. Даже лучше. Это ведь и на самом деле, такое удовольствие – подышать после парилки чистым деревенским воздухом! Ни с чем не сравнить.

– Слушай, вот это баня! – сказал, всё еще пуча глаза, мой приятель. – Давно я такого пара не чувствовал. Во, благодать, а? А я думал, в деревенской хуже.

Мишка достал из целлофанового пакета пачку очень дорогих сигарет – и мы закурили. – Сюда бы еще и пивка, – мечтательно проговорил Мишка, – тогда и вообще бы.

Я вытащил из пакета двухлитровую пластмассовую бутыль с квасом.

– Что это? – У Мишки даже губа оттопырилась. – Неужели…

– Нет, Миша, это не пиво, в которое сейчас везде льют спирт и после которого ходишь полдня как пришибленный и ничего не соображаешь. Это квас с мёдом и клюквой. Хлебни – и не оторвешься.

Мишка хлебнул – и на мою долю осталось меньше половины.

– А я–то, дурак, себе баню по-белому сделал. – Он хохотнул. – На своей даче. В моём коттедже. Там, у нас, все делают по–белому. Во всех коттеджах. Во, дураки, а!. Приеду – сразу раскурочу всё и сделаю так же, как у тебя. А потом приглашу всех, кто меня не уважает, посажу в дальний угол – и поддам. Раз десять. Уморю, чтоб не мельтешили перед глазами… – От предвкушения того, что он может сделать, Мишка совсем подобрел. – Слушай, давай завтра опять твою баню истопим... Но завтра я первый буду тебя парить! Ты сядешь в дальний угол – а я… а я – поддам.

– Баню в деревне топят раз в неделю, – хмыкнул я. – На каждый день дров не хватит. Так что…

– Да? Обидно. А то бы я… Я бы тебя…

– Я знаю.

– А то сегодня у меня сил не было. Надо, кстати, зарисовать тут у тебя: как сделать вот так же. Чтоб не забыть.

– Что тут рисовать-то? Обыкновенная деревенская баня. Не обшитые досками бревна, куча гранитных камней, сбоку котел, а на потолке – дырка с задвижкой... Но тут настоящий дух – а его дают только такие прокопченные бревна, как в бане по–черному. Это как копченая рыба – без хорошей коптильни от нее духа не будет. Ты копченую ел?

– Опять ты меня обидеть хочешь. – Мишка посмотрел на меня с некоторым укором. – Слушай, был бы ты нужной породы, я б тебя в свои замы взял. Помощником. Скажу тебе честно: мне такие люди нужны. Я бы тебя… Жалко, что ты…

– А почему я не нужной породы? – опять вроде бы обиделся я.

– Но ты же не по этому делу. Не по бизнесу. А бизнес – знаешь, что это такое? Бизнес – это умение правильно считать. А правильно считать умеют только очень умные люди. Очень. Нужной, так скажем, породы.

– Чтобы правильно считать, нужен калькулятор, – умно сказал я. – А если нет калькулятора, можно и на компьютере.

– Дурак, – коротко, будто икнул, сказал Мишка. – Правильно считать можно только в уме. Иначе пропустишь процент. На бумаге – одно, а в уме должно быть другое. Без хорошего процента бизнес не работает… А нужная порода – только у нас. – Мишка почему–то скуксился. Но тут же воспрял. – А про стену плача я тебе не скоро забуду. И замом тебя не возьму! Чтобы ты, таки, знал, не строил там…

– Иллюзий, – подсказал я.

– Правильно, иллюзий. – Мишка повернул ко мне голову и, выпятив нижнюю губу, почти с сожалением закончил: – Жалко, что у тебя не такая порода.

– А какая у тебя? – спросил я. – Ты больше похож на китайца, чем на…

– А у меня такая, какая нужно, – не отвечая на поддёвку, сказал важно Мишка. – Если бы не наша порода… – Он задрал голову вверх, прогнулся в спине и, приподняв брови, опустил глаза, чтоб не потерять меня из виду. – Да ты сам рассуди, – сказал сверху Мишка. – Все в мире банковские империи – это мы там. Мы там главные. Все банки, все ювелирные магазины… А в Голливуде кто? – Он ткнул себя в грудь. – Тоже мы! Кто еще мог создать такую мировую киноимперию? По отмыванию этих… По сбору. Сейчас, когда везде рынок, даже на нашем телевидении все лучшие фильмы – это оттуда, с Голливуда. Понял? И везде – мы! – Мишка ткнул себя в грудь кулаком.

– А ты разве с Голливуда?

– Ну, это я так, к слову. Как Анатолий Борисович. Он так всегда говорит у нас на собраниях.

– Думаешь, не много он на себя берет?

– Не думаю, – сказал Мишка. – А ты думаешь, кто делал в России первую революцию?... Мы!

– Девятьсот пятого года?

– И девятьсот пятого, и семнадцатого, и в начале девяностых… Неужели ты не понял, что любая революция – это просто реформа? С винтовкой в руках.

– Да, – растерянно сказал я. – Спорить не буду: главное в любом деле…

– Нет, не винтовка. И даже не автомат. Главное – инициатива. К примеру, кто–то из наших по делу что-то сказал – а ваши все кругом уже стоят с ружьями и спрашивают нас: в кого, братцы, стрелять, чтобы всё, как говорите, было по справедливости? Чтоб у богатых отнять и перераспределить по совести!

– Дураки, – сказал я.

– Конечно! – воскликнул Мишка.

– Я не про тех, – сказал я. – Я про первых.

– Про этих?... А почему, думаешь, эти… эти, которые первые, – такие уж и дураки?

– Да потому что умных людей в мире очень и очень мало, и они ничего не распределяют…

– Ой, мало умных, ой, мало! – Мишка схватился за голову. – Вот в этом ты прав! Даже среди нашей породы…

– А наверху, когда всё уже перераспределят между собой, – в самом конце обязательно на самом верху опять оказывается какой–нибудь дурак – из самых жадных, которым всегда мало.

– Да, – сразу согласился со мной Мишка. – И потому реформы никогда, скажу тебе, не закончатся. Это я только тебе. Как другу.

– Но в конце каждой будущей реформы все равно наверху обязательно окажутся… – начал подсказывать я.

– Да, ты соображаешь даже без калькулятора. В конце концов там обязательно окажутся… – Мишка опять скуксился. – Там всегда оказываются…

– И чем глупее жадный, – продолжил я, пока Мишка соображал, – тем больше амбиций: дурак всегда думает, что уж он-то – среди всех вас! – самый умный. И всегда у него руки чешутся: хочется от себя чего-то нового. Более свежего, чем эта твоя селедка, которую мы пару дней назад выкинули с тобой на помойку.

– Но вначале она была хорошей! – сказал Мишка. – Когда я её покупал, она такая казалась…

– Не ты же её засаливал? Ты бы сделал лучше.

– Конечно! Я бы всё это сделал, как надо. Молодец, соображаешь. – Мишка искоса взглянул в мою сторону. – Но про стену плача я тебе никогда…

– Миш, ну что ты, в самом деле…

– Все равно не забуду. Хотя, кое в чем ты, конечно, прав: там, наверху, после распределения, почему-то всегда в начальниках оказываются…

– Самые из всех жадные. А жадность – это первое свойство…

– Да, – сказал Мишка. И надолго задумался. И, когда вышел из прострации, добавил вслед: – Впереди всегда оказываются самые жадные и самые тупые. Которым всегда мало. – Мишка печально опустил голову. – Так вот подумаешь: вроде бы жить, дуракам, да жить! И налоги отстёгивать. Ан нет! Такие, скажу тебе, глупые…Но это я только тебе. Как другу. Больше никому. Ведь если по большому счету… Если по большому, то для того, чтобы считать в уме, много ума, тебе скажу, ума много не надо. А, может, и вообще никакого. Как другу.

– Конечно. Греки, к примеру, в пору расцвета их цивилизации, умели считать только до десяти тысяч. А всё, что дальше, называли бесконечностью. Потому что были нежадные.

– Да ты что? Точно? Во, греки, умный народ!

– Но шумеру, к примеру, которые жили еще до греков и даже до египтян, умели считали до тридцати нулей. Как мы сейчас.

– Да что ты говоришь!

– Потому и пропали, – сказал я. – Исчезли из истории, и никто не знает, куда.

– Да ты что! Ох, ты!

– И аккадцы тоже умели. И тоже куда-то… А после них – иудеи…

Мишка приподнял брови.

– Иудеев не трожь. – Мишка подозрительно посмотрел в мою сторону. – Не трожь богоизбранных.

– Так ты же, Миша, неверующий!

– Неважно… А где это ты всего этого начитался?

– Миш, но я же не занимаюсь бизнесом. Читать – читаю, но считать…

– Да, жалко, что ты не умеешь правильно считать, я б тебя взял… – Мишка подумал. – Но об этом даже не думай. Я тебе, про твою стену с плачем… Про эту стену плача я тебе никогда не забуду.

– Миша, ну что ты, в самом деле, что ты расстроился? Думаешь, тем бедным людям даже и поплакать негде? У них же такие учителя… И все – избранные. Они же, эти учителя, – они же, кроме того, что неправильно считают – ничем другим в жизни не занимаются: из них энергия бьет, как из нефтяного фонтана. И всё – идеи, идеи… В башке – только проценты! Всё в голове, на бумажках не пишут: мозгов–то нет, только арифмометр по процентам!

– Но нефти у нас там нет, – грустно сказал Мишка. И тотчас поправился: – А и не надо, зато самим не нужно качать! Когда есть деньги, то всё остальное… Как думаешь?

– Но лучше всё остальное, чем такая малость, – сказал я.

– На полном серьёзе?

– Естественно. Ты ведь знаешь: жадность – это первое свойство…

– Дураков! – радостно выпалил Мишка.

– Эх, дать бы тебе сейчас хорошее…

Мой бывший школьный товарищ внимательно посмотрел на меня.

– Ты дурака-то из меня не делай. – Мишка нахмурился. – Не надо делать из меня этого…

– Ну что ты, Миш… Я же просто учусь у тебя, как проводить реформы: главное – подвести к мысли, а всё остальное за тебя сделают те, кого ты подвёл.

– Не надо. Хотя, конечно…

– Конечно, ты прав: жадность – это первое свойство дурака.

Мишка поднял голову.

– Да я бы… – он задохнулся. – Я бы всех этих жадных, которые… Я этих, этих я… Всех жадных… – Русских слов не хватало, и Мишка, по–моему, пожалел, что родился не на Украине: в украинском языке русских слов еще больше, чем в русском. – Я бы всех жадных, тебе скажу! – Мишка утер со лба пот. – Ты меня понял? Чтобы не мучились!

– Это ты зря, – сказал я. – Не знал я, что ты такой наци... нацио… Извини, нужное слово забыл.

Мишка начал остывать.

– Ну чё? – сказал я, поёживаясь. – Может, пойдем в хату, примем на грудь? И поговорим о погоде. Если завтра будет погода, тебе, Миша, придется…

– Знаю, знаю, – скороговоркой произнес Миша. – Но то – завтра. А сегодня…

– Но про банковскую империю ты хорошо сказал: все банки – ваши.

– Естественно.

– А банки там, в этой империи, частные?

– Конечно.

– Тогда плохо. Частный банк – это обыкновенная ростовщическая лавка. Но в стиле модерн. Под черный квадрат. Работают под процент, считают в уме. Так что правильнее бы называть твою империю…

– Ну, ты уж совсем… – Мишка еще раз скуксился. – Хотя, конечно…

– Миш, а что ты говорил о Голливуде?

– О Голливуде? – Мишка опять воспрянул. – Голливуд – это мировая киноимперия, которую создали тоже мы! – Мишка не удержался и опять стукнул кулаком себя в грудь. Как Анатолий Борисович.

– Что касается твоей киноимперии, то более мерзких сцен, какие они там придумывают и потом делают на этом свои деньги…

Мишка сморщился.

– Да, тут они немного переборщили, – он посмотрел по сторонам. – Но это же всё рассчитано на потребителя.

– Только на дебилов.

– А с них самый большой доход, они же за всё платят!

– Миша, так те, которые на Голливуде, сами такие! Эти ж фильмы делают только самые ущербные люди, которые раньше, в детстве, подсматривали в замочные скважины. Или залезали на крыши домов, чтобы заглянуть в женскую баню… Или просто пакостили друг другу. Ты вспомни, что печатает их пресса: у них там, в голливудской компании, самое большое развлечение – это напакостить друг другу. Они ничего другого просто не умеют. Причем, с самого детства.

– Но это же востребовано!

– Что востребовано?

– Такие фильмы, вот что!

– Да брось ты. Кем это востребовано, кроме таких же ущербных, как эти, которые… Сейчас даже наши режиссеры – из самых ущербных! – тоже делают на этом деньги. Это же так просто: делать деньги на дураках. И потому теперь все наши фильмы и смехоманорамы – сплошная ущербность. Посмотришь, а там – что в зале, что на сцене! – там же у всех личики полных… Забыл слово. Но все – ваши!

Мишка стал думать. И совсем скуксился.

– Но деньги в нашем мире всё же пока главное, – неуверенно выговорил Мишка. – Деньги пока...

– Это пока, – сказал я. – Вспомни шумеров.

– Ну, а что ж сделаешь, если сейчас весь мир такой.

– Какой?

– Ну, из этих… Сам знаешь, из кого. Я тебе только что подсказывал.

– Ну, это ты зря. Ни весь мир. Только у тех, кто работает под процент. Торгует деньгами. Ни на что другое ума не хватает. Думает, что ежели он нагрёб под себя миллион, значит он умный. А для этого не нужно никакого ума. В голове вместо мознов – деньги, которые печатают на бесплатном станке в вашей Америке. Сколько их не напечатай – в голове всё равно будет пусто. Клопиныые мозги там, под черепушкой. Миша, как ты думаешь: клопу нужны человеческие мозги? Чтобы он тешил себя надеждой, будто он умный?

По крыше мелко забарабанил дождь. И через минуту затих: в жаркое лето дожди коротки и не противны.

– Ну чё? – Я выглянул через открытую дверь. Небо было сыро и неопрятно. Но погода явно шла на поправку. – Ну чё, пойдем в хату?

– Пойдем. Пойдем в твою хату, перекусим чего-нибудь, что приготовила твоя бабка, – оживился Мишка. – У неё наверняка найдется хороший закусь!

– Вряд ли она там чего приготовила, – сказал я. – Наверное, только то, что послал Бог. А в деревню никто ничего лишнего давно уже не присылает. Все думают, что здесь и так всё есть. Это я – только тебе. Как бывшему другу.

– Почему бывшему? – обиделся Мишка.

– Но ты же националист, – сказал я. – Знал бы я, с кем тут имею дело…

Мишка посмотрел на меня.

– Нет у тебя ничего этого... – Мишка тоже забыл нужное слово. – Ничего у тебя нет…

– Святого, – подсказал я.

– Вот именно.

– Так время, Миша, такое. Сейчас время барыг, или, как вы учите, эпоха рыночной экономики. Потому и жить трудно: остались одни уроды! Вы же всю красоту из людей выбили - чтоб все были одинаковы, похожими на вас. Чтоб ни кого не стесняться. Скоро все горбатые будут считаться красавцами. Как геи. Так что выбора сейчас нет: или делай бизнес , как ты,– или сиди и пей водку.

– А можно делать и то, и другое, – ободрил сам себя Мишка. – У тебя там, в заначке, что-нибудь осталось? У меня, к примеру, еще есть.

Объединенные идеей, мы вышли из бани и, сбивая по пути высокие одуванчики, пошли по узкой тропинке вверх, к хате.

Еще через неделю я откачал мёд. Предварительно, до главного медосбору, который в августе. Мишка крутил тяжелую медогонку, а я проявлял инициативу, подсказывал, давал советы. Сам Мишка проявлять инициативу никак не мог: на верхней губе у него было четыре волдыря, а на нижней… На нижней, по–моему, был один – но объединенный из нескольких.

Под конец, когда мы уже откачали, он всё же нашел в себе силы и прошепелявил:

– Штранно. Ты говорил, что ш каждого улья – по ведру… А тут всего два.

– Миша, так это еще не вечер. Главный-то медосбор только сейчас начнется. По осени, естественно, накачаю ведер семь. А, может, и больше.

– А што жи ты мне раньше не говорил? – Мишка пошевелил губами, чтобы размять. – Я бы мог и к августу отпуск взять.

– Но у тебя был записан в июне. Ты сам говорил.

– Но я бы мог... Хотя, конечно… – Он посмотрел в открытое окно, на деревенскую природу. – Красиво, конечно, тут. Но пусто…Людей нет. – Он вздохнул. – В августе лучше отдыхать на Канарах, а не тратить время на... Или в Турции, там дешевле.

– Да, теперь у нас пусто, – согласился я. – В деревнях никого не осталось, даже побеседовать не с кем. Все разъехались, кто куда. Бизнес делать, как вы учите. И отдавать вам процент. А остальные, кто считать в уме не научился, – те все уже померли. А кто не помер, тот пьет. С утра и до вечера. Так что жрать вам всем скоро нечего будет. Только синтетику. Из подделок. Придется вам еще один трубопровод на запад гнать: чтоб хватило денег на синтетику, которой они вас будут кормить.

– Да, только два, – проигнорировал мою мысль Мишка. – Только два, – прошепелявил он, обозревая два большие ведра, до краев наполненные тяжелым, густым мёдом. – Но ты помнишь, как мы уговаривались с тобой в Москве? А уговор, между прочим, дороже денег.

– А как мы уговаривались?

– Всё, что откачаем, всё забираю с собой.

– Мы уговаривались, что всё пополам. И свою половину потащишь сам.

– Но потом ты сказал: всё, что утащу – моё! Ты чего, отказываешься от своих слов? Начинаешь жадничать? – Мишка загорячился. – Вспомни, что мы с тобой говорили в бане про жадных!

– Да чего ты так разволновался? – Я кашлянул. – Всё, что утащишь – всё твоё.

– Вот так! – Мишка победно посмотрел на полные вёдра. Как хозяин на сундук, набитый добром. – А тут только два! И я их, естественно…

–Тащи, – сказал я. – Но я помогать тебе не буду: мы договаривались, что тащить будешь сам. Дотащишь?

– Умные люди говорят: своя ноша не тянет. Из умной породы. Дай марлю и бечевку. Надо завязать, чтоб не пролилось по дороге.

На следующий день Мишка отбывал в столицу. Стояла жара, на улице – не продохнуть. Мы попрощались в хате, я выходить не стал.

– Скучно, наверное, будет одному-то? – пожалел меня мой школьный товарищ. – Всё же такая глушь…

– Да ничего, как-нибудь. Надо же пережить эпоху рыночной экономики: в Москву сейчас не приедешь, там сплошь одни охранники: халуи, охраняющие представителей созревшей эпохи. И у каждого халуя – автомат. Зря все же Калашников наделал столько автоматов...

Мишка взялся за ручки вёдер и попробовал эти вёдра чуть-чуть приподнять. Мишка не знал, что мёд тяжелее воды почти в полтора раза. И что в каждом эмалированном ведре – если не до краев – почти пуд. А если до краев – то килограммов под двадцать. Так что тащить два пуда в руках… Причем, с гаком.

– Что-то тяжеловато, – сказал мой приятель, опуская вёдра на пол. – Ты мне не поможешь? Тут рядом, один километр. А дальше, на станции, я возьму, конечно, такси. И в Москве тоже.

– Не, Миш, – сказал я. – Мне лень. К тому же, уговор, как ты говоришь, дороже всяких там… Слово забыл, подскажи.

Мишка с отчаянием посмотрел себе под ноги.

– А рюкзак у тебя есть? – спросил он, подумав.

– В рюкзаке ты мёд не утащишь. Прольется. Так что только твой чемодан.

– Чемодан я оставлю, он тебе пригодится. Знаешь, коко я за него отдал? Он хоть и маленький, но кожаный, и с колесиками… Тебе такой чемодан обязательно нужен!

– Коко? – спросил я. Хотя Мишкин чемодан мне тоже был абсолютно не нужен.

– Да я тебе его за полцены отдам! Но… Но за это ты…

– Не, уговор дороже, – твердо произнес я.

Мишка подсел под ведра – как под штангу! – и встал. Я помог открыть дверь, прошел сзади метров пять. Дальше идти было незачем, Мишка все равно остановился.

– Нет, два я не утащу, – честно сказал он. – Дай мне пустое ведро, я разолью одно на два. Уж по полведра-то я…

Мы молча разлили одно ведро на два, Мишка поднатужился – я открыл дверь... Мы вместе дошли до дороги, напротив сада, в котором дедовы улья, с которыми я не знаю, что делать. И остановились, чтобы Мишка отёр со лба пот и немного передохнул. Естественно, Мишка же сразу вспотел!

Но когда на жаре потеешь, тем более, рядом с ульями… К тому же от ведер несло именно таким запахом, который любят пчелы. И если такой запах не из ульев, значит мёд украден. А пчелы всегда на стрёме!

Одна подлетела к Мишке сразу – и я отошел в сторону… Пчела так громко жужжала, будто её кто укусил. Потом впилась жалом в Мишкино левое ухо и замолчала. И еще штук пять-шесть были уже на подлёте… Но реакция на пчелиный укус у моего школьного друга кой–какая всё же выработалась. И он, хоть и сморщился, но, заметив, что я смотрю на него, постарался принять более–менее бесстрастный вид. Он смотрел на меня, стараясь не морщиться, и только уши его все багровели и багровели.

– Ничего, это полезно, – сказал Мишка, будто кого–то успокаивая. – Пчелиный яд – это… – Он не договорил: его укусила вторая. Он опять посмотрел на меня. – Уже два раза, – весело сказал он. – Но первые секунды уже прошли – и Мишкины уши начали наливаться кровью. Наверное, так наливаются у испанского быка глаза, когда испанскому быку показывают красную тряпку. На русских быков, насколько я знаю, тряпки не производят должного впечатления.

Я отошел от Мишки еще шага на два, чтобы – если он побежит! – не мешаться у него под ногами…

– Ну, всё! – сдавленным голосом произнес мой школьный товарищ. – Я пошел. – Он поднял за ручки два ведра, наполненные наполовину, – и, качаясь из стороны в сторону и топая, как лошадь на плацу, пошел–побежал в сторону большака, к соседней деревне. – А чемодан, если тебе не нужен, выброси на помойку! – не оборачиваясь, крикнул он. – Забрось его туда, где селедка. Кожу для чемоданов, скажу тебе, теперь делают тоже не понятно, из чего! Но не из кожи!

 

...И вот теперь я сижу в деревне один. Главный взяток по медосбору прошел, надо откачивать мед. В этом году, пожалуй, ведер девять будет. А, может, и больше. И куда его деть, этот мёд? Я же его… И моей бабке тоже много не надо.

И есть у меня одна идея. Приехать в Москву пустому, ничего с собой не брать. Сходить там на московский пчелиный базар, где мёд в бочках привозят и на каждую честно наклеивают бумажку: «липовый…». Купить там маленькое ведерко этого липового, товарного, поддельного, притащить к Мишке и сказать: «Миш, я тебе немножко мёду привез. Подарок, денег не надо. У меня его много: девять ведёр в деревне стоят, не знаю куда деть. Я-то его… А мёд настоящий, без подделки, сам знаешь.»

И куда ему деться, этому Кнышу! Моему школьному товарищу. С его нижней губой и генетическим даром считать в уме, чтобы иметь хороший процент. И он опять ко мне в деревню за мёдом приедет: у него хорошая машина, кажется, джип. Доедет на джипе до соседней деревни – а от моей деревни до соседней мне знакомые мужики донесут. Поставлю мужикам бутылку самогона – они хоть десять ведер отволокут. Ну, в крайнем случае, поставлю им две, Мишка расплатится. И обойдется мне всё это... В общем, одна бутылка самогона стоит… А две… А потом еще поделить на два: мы же с Мишкой уговорились, что всё поровну… Но надо правильно посчитать. На бумажке. В уме-то, конечно, тоже можно, но... Может, стоит научиться считать в уме? Так, как считает Мишка! Чтобы знать, кто кого и насколько. Хотя… Хотя никакого ума для этого…

И мы славно проведем с моим школьным товарищем время. Попаримся, побеседуем о жизни.

Скучно сейчас одному в деревне. Даже поговорить не с кем.

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную