*  *  *
Хотя б напоследок - у гроба,
Над вечным посевом костей,
Подняться на цыпочки, чтобы
Стать выше проклятых страстей.

Подняться туда, где и должно
Всю жизнь находиться душе.
Но это уже невозможно,
Почти невозможно уже.

ОКТЯБРЬ
(4 октября 2003)
За десять лет, прошедших с октября,
Когда меня расстреливали танки,
Страна жила бессмысленно и зря.
Мы в темноте таились, как подранки.

Не сосчитать теперь уже потерь,
Напрасно к Богу Родина взывает:
И тот, кто грабил, грабит и теперь,
Кто убивал, всё так же убивает.

Сгорело всё - от сердца до звезды,
Погибли люди близкие по духу
За десять лет разрухи и беды,
За десять лет хождения по мукам.

БЕГСТВО
Пробираюсь к ночному Бресту, по болотам в былое бреду,
Потерял я свою невесту в девятьсот роковом году.

Я меняю лицо и походку, давний воздух вдыхаю вольно.
Вижу речку и старую лодку, вижу дом на окраине. Но…

Полыхнуло огнем по детству, полетел с головы картуз.
Я убит при попытке к бегству… Из России – в Советский Союз.

СВЕТ
Пепелища мои, разруха,
Ожиданий нетающий лёд,
Белый голубь святого духа
На помойке России живет.

Ходит, ходит небесная птица,
Видит вечное русское «Ах!»,
И, как светятся грязные лица,
Утопая в соплях и слезах.

Птица рада, что дни все длиннее,
Что от свалки уходит зима,
Что бичи не становятся злее
Одуванчиков в куче дерьма.

Голубь трудности делит с бичами,
Вспоминая отцовский завет…
И стоит над помойкой ночами
Несказанный божественный свет.

* * *
Забыты великие даты,
Мы правду вкушаем во сне.
Прошли бы Вергилий и Данте
Сегодня по нашей стране. 

От жала кремлевского гада,
До мертвого лона полей…
И круги подземного ада
Им будут казаться светлей.

ОТЧАЯНИЕ
Тянет гниющей травою из лога,
Дождик косой, как сапожник идёт.
Родина горькая, словно изжога,
Мучит ночами, и спать не даёт.

Жутко на родине, словно на плахе.
Люди мычат только «мэ» или «бэ».
Всюду бандиты, ворьё, олигархи
И берегущая их ФСБ.

Пьяненький Филя кричит за осотом,
Небо, пронзая обломком весла:
«Мне бы командовать натовским флотом,
Чтоб уничтожить империю зла».

Тьма вызревает на гаснущих сводах,
Звёзды над нами светить не хотят.
И на идущих во тьму теплоходах
Иерихонские трубы гудят.

* * *
        Александру Громову
Не кричите, мои пароходы,
Не зовите меня в никуда.
Полюбил я в последние годы
Всё, что адом казалось всегда.

Словно хан отпустил из неволи
На хромом и бесхвостом коне…
Но ни злости, ни злобы, ни боли –
Ничего! – не осталось во мне.

И смотрю я на Родину слепо,
Превращаясь в немыслимый взгляд…
Так на землю, наверное, с неба
Нерожденные дети глядят.

* * *
В доме моем ничего не осталось.
Ночь на исходе. Но время темнит.
В озере ночью вода отстоялась,
Цапля, как облако, в небе стоит.

Льется с берез золотая усталость,
Киноварь с охрой летят на испод.
Вот и осталась мне самая малость
Дней перелетных и вечных хлопот.

Счастье ушло. Но осталась свобода –
Та, что похожа на полный расчет,
Та, что случается после ухода
Тех, кто уже никогда не придет.

ОСТРОВ
Осень витает над хатами.
В окнах не видно огней.
Полнится небо утратами,
Брошенных в бездну людей.

Что ж мы не встретились юными
Много столетий назад,
Там, где в ночи Гамаюнами
Звёзды на елях дрожат;

Там, где шмелями и осами
Полнится день сентября,
Там, где на каменном острове
Я дожидался тебя?

Нынче же, возле омшаника,
Голову грустно клоня,
В облике тихого странника
Ты не узнала меня.

Поздно у лодок, у заводи
Верить в прохожую бредь.
Я, словно солнце на западе,
Должен опять умереть.

Вечер закончится путанный,
В облако месяц уйдёт,
Остров, туманом закутанный,
В чёрную ночь поплывёт.

И в неизведанном будущем,
Скрытый от глаз ивняком,
Буду я сказочным чудищем
Плакать над алым цветком.

ЗЕРКАЛЬНОЕ
Напрасно в душе ожиданье мерцало,
В душе остывающей – всё сожжено.
Как будто земля это только зерцало,
Где царство небесное отражено.

Святая Мария в нем плачет Ниобой,
Эдем из зерцала восходит Москвой; 
Небесная нежность становится злобой,
Улыбка – печалью, а радость – тоской.

Земное зерцало – мерцающим зевом
Глотает великое дело богов…
И правое тут же становится левым,
А левое правым – на веки веков.

Но кончится морок и время полона,
Осколками станет всё то, что мертво,
Когда золотая стрела Аполлона,
Победно войдет в отраженье его!

НЕВАЖНО
Неважно, Лёша, как мы пели,
Неважно – пить или не пить…
Мы только то, что не успели
С тобой при жизни полюбить.

Нас жизнь лепила и ваяла,
Но, Лёша, Лёша, в смертный час
Мы только то, что просияло
И навсегда погасло в нас.

Мы жили, Лёша, врозь и розно,
Бессильно чувствуя во мгле,
Что мы живём то слишком поздно,
То слишком рано на Земле.

Что слёзы, Лёша, гнев и сила,
Святых писаний парафраз?
Мы только то, что нас манило,
И не сбывалось каждый раз.

Судьба не стала больше слова,
Струна не стала тетивой…
И потому мы будем снова
Меняться судьбами с тобой.

По воле Зевса и Эреба,
Без слов, без крика, без следов,
Мы будем снова падать с неба
В тоску соседних городов.

И что нам, Лёша, брызги славы,
Туман в глазах и в горле ком?
Мы только крик и стон Державы,
С давно простреленным виском…

ПОМОРЫ
           Александру Логинову
1.
Между туч – архангела оконце,
Вместо ливня – рыбья чешуя.
Здесь живут архангелогородцы,
Как листок из книги Бытия.

Испокон веков не выживают
Здесь клопы, тарантулы и тля.
Здесь водою спирт не обижают,
Словно лодки, глотки просмоля.

Здесь брала и славу и начало
Родина отчаянных сердец,
Здесь столица севера стояла,
Жаль, растаял этот Леденец.

Здесь любил созвездия и лодки
Мой отец с глазами февраля.
От его окладистой походки
До сих пор качается земля.

У простора – сердце от помора,
У помора в помыслах простор.
Здесь душа гуляет без надзора
И не пьет из ложечек кагор.

2.
В ночи, над Белым морем,
Одна звезда не спит.
В избе, объятой горем,
Одно окно горит.

Пьёт водку дурачина,
Смеётся, плачет, тля:
«Гори, моя лучина,
Сгорю с тобой и я!»

Поет осатанело.
Клянёт весь мир зараз.
И снова режет невод,
Изрезанный сто раз.

На море дверь открыта,
Стаканы на полу.
Разбитое корыто
Качается в углу.

Войду к нему устало,
Он вскинется: «Родной!
Моя старуха стала
Владычицей морской!»

Нальет мне в кружку водку,
Салфетку изорвёт.
В корыто, словно в лодку,
Залезет и плывёт.

Всю ночь гребёт устало
И мне кричит: «Родной!
Моя старуха стала
Владычицей морской»

ОБЕРЕГ
Молча лошадь снаряжаю.
– Эй, соседи! Загружай!
– Уезжаешь? – Уезжаю…
– Что же, с Богом уезжай.

По засекам-лесосекам,
По календуле в долу
Да по мостикам-калекам
В городскую кабалу.

Мимо треснувшего треста,
По оврагу падуну.
– Поезжай, моя невеста… –
Я кобылу подстегну!

Вейся, вейся, путь бедовый,
Между сосен и берез!
Пусть летят с копыт подковы
Дальше памяти и слез!

Разорву туман на части
И, смирив безумный бег,
Подарю тебе на счастье
Свой заветный оберег.

И со всей окольной грустью,
По уклону сонных вод
Поплывет с тобою к устью
Мой последний пароход.

Там у моря-окияна,
На далекой стороне,
Вспоминай, моя Татьяна,
Несказанный свет в окне.

Вспоминай мои сусеки,
Береги мой оберег.
Глубоки моря и реки,
Но истоки глубже рек!

Гой ты, Русь! Сверчки да совы,
Конопля да лебеда,
Где счастливые подковы
Улетают в никуда!

ЭЛЕГИЯ
Надрывается ветер заблудший,
Колобродит всю ночь в камыше.
И чем хуже погода, тем лучше
Почему-то теперь на душе.

Ничего, я с дороги не сбился
И совсем не знаком с ворожбой.
Я в счастливой рубахе родился
И снимал ее только с тобой.

А теперь возле дома слепого
Я хожу, словно вор, без огня…
Хорошо, что ты любишь другого,
Как когда-то любила меня.

Хорошо, что без боли и страху
Ты мне машешь рукой на ходу,
Что мою голубую рубаху
Носит пугало в вашем саду.

СМЕРТЬ БОГА
Подменили нам веру и жизнь,
Но сегодня мы сами с усами.
И корежится смертная высь
Над гробницами мертвых писаний.

Существуя бесплотной мечтой,
Как возмездие и порицанье,
Бог вошел в мировое ничто,
Превратился – в свое отрицанье.

Пропадала в дурмане земля,
Убивая волхва и акына;
И безумье прощальное для,
Он вошел, как безумие, в сына.

Первый раз на пропащей земле,
Под нелепой дурацкою маской,
Вот он едет на жалком осле,
Вот он плачет в саду Гефсиманском.

Палачами – прибитый к кресту,
И отныне – доступный для смерти,
Он устало кричит  в пустоту,
Из которой никто не ответит.

В ядовитой земной кислоте
Совершился невиданный выдел.
Но, как Бог умирал во Христе,
На Голгофе никто не увидел.

В мертвой памяти, слезы лия,
Мы стоим у ночного порога…
Но закончилась драма сия
Пораженьем еврейского Бога.

Ничего, что разруха и тлен,
Что в ночи каменеют поклоны…
Поднимайся, Россия, с колен,
Как стрела, проходи сквозь иконы!

ЧЕТВЕРГ
Мимо летят запоздалые звуки,
Мёртвым узлом одаряет стезя.
Жизнь, словно капля в бокале разлуки,
Пахнет вином, только выпить нельзя. 

Тает на стёклах твоё отраженье,
Даль зазеркальная снова пуста.
Я победил, чтоб познать пораженье,
Так же легко, как чужие уста.

Помню одно, как в преддверие чуда,
Вечером поздним, ломая сирень,
Был я счастливым в четверг, как Иуда,
И не заглядывал в пятничный день. 

Но прорастает шипами корона,
В рёбра вонзается жало копья…
Что же вы, стражники Синедриона,
Не зарубили во вторник меня?

Нет больше силы гремучей в закваске,
Нет на земле не целованных уст.
Вот и пришло в очарованной маске
Время подмены религий и чувств. 

Так и бывает от века до века:
Вздор, заблужденья, подмена креста…
Словно в кричащей душе человека
Тянется вечно распятье Христа.

* * *
Навалилась усталость…
За окошком темно.
Что прошло, что осталось?
Да не всё ли равно!

Что за страшная сила
И откуда, бог весть,
Нам с тобой подменила
Всё, что было и есть?

Тлеет Русь, словно ветошь,
Гаснет меч-кладенец…
И отцу не ответишь:
Наш ли Ржев наконец…

* * *
Я разговор о Боге не веду,
Но, господа, скажите мне на милость:
От грешников, сгорающих в аду,
Кому из вас теплее становилось?

Я выйду вон, напьюсь и упаду,
Но я не Бог, и я не стану злее.
От грешников, сгорающих в аду,
Мне никогда не делалось теплее.

ЦАРЕВНА С ПРАВКОЙ
К проруби пристыла золотая рыбка.
На душе постыло. Жалко, да не шибко.

Обмелела речка. Обманула сказка.
Хоть кабак, хоть свечка – всё одна развязка.

Мне бы утопиться. Да желанья зыбки.
Наберу водицы со слезами рыбки.

И пойду в избушку стороною древней,
Целовать лягушку, бывшую царевной.

СМЕРТЬ
Я знаю: смерть не помнит зла
Не причиняет людям боли.
Она всю жизнь меня ждала,
Как обезумевшая Сольвейг.
Ждала под снегом, под дождем,
Болела, мучилась, искала,
Но в одиночестве своем
Ни чем меня не попрекала.
Ну что же, смерть, свечу задуй,
Ликуй и радуйся на тризне,
И подари мне поцелуй
Длиннее всей прошедшей жизни.

*    *     *
Нет, не напрасно сердце билось
И след стекал с карандаша.
Чем меньше тело становилось,
Тем больше делалась душа.

И вот – под шорох звездопада –
Настал неведомый черед:
Мне ничего уже не надо,
Я чист и холоден как лед.

Судьба, конечно же, не память,
А та – безбрежная вода,
Где можно плыть и таять, таять,
Без слез, без злости, без следа.

ДОРОГА
В эту ночь – без родины, без Бога, без сиянья вечного огня,
Выхожу один я. Но дорога, сквозь туман уходит от меня.

Убегает зло и сиротливо, в темноте уходит из-под ног,
Словно кто-то нитку торопливо, в небесах мотает на клубок.

Я не верю дьяволу, и Богу. «Ты не выдай, верная рука!»
И клюкой цепляюсь за дорогу, улетает верная клюка!

Я стою, растерянный, у тынов, и не вижу, глядя в облака,
Как призывно Бела и Мартынов мне руками машут с Машука.

Я ругаю дьявола и Бога, только нечет выглядит, как чет;
Мне под ноги падает дорога, и в другую сторону ведет.

МАТУШКА У ОКНА
Дышат спокойно уснувшие дети,
Спит моя родина, словно жена.
Желтым окошком из домика смерти
Смотрит на русскую землю луна.

В домике этом, худом и бессонном,
Матушка ходит, молчанье храня. 
Грустно, наверно, ей в домике темном,
Возле окна дожидаться меня.

Письма печальные шлет она богу,
Вечером поздним бранит беглеца…
А ведь сама собирала в дорогу
И провожала меня до крыльца.

ВЕСНА. 1945.
Твой голос, победа, растерян и тонок.
Ты станешь не скоро святого святей.
На сорок дворов сорок пять похоронок,
Сравнявшие разом отцов и детей.

Хватает упорства ещё и терпенья,
Но скажет угрюмо безногий Демьян:
«Все травы скосила коса до цветенья,
И травы не бросили в землю семян».

Потом он подтянет штаны из поскони,
Покатится в темень хлопот и забот.
А бабам приснятся здоровые кони,
Ведущие борозды за горизонт.

От счастья случайного сердце займётся,
Назад заторопятся стрелки часов…
Но кончится ночь и поднимется солнце,
И сильные кони не выйдут из снов.

И вновь приближается вешняя вспашка,
И бабы впрягаются в плуг тяжело. 
Девятое мая.  Мужская рубашка
Висит на верёвке – одна на село.

КРУГИ
Под глазами круги, словно адовы круги,
Лукоморье пропало в моей бороде.
Я один на земле. Все друзья и подруги
Разошлись в темноте, как круги по воде.

Двадцать лет темнота над родимой землею,
Я, как дым из трубы, ещё пробую высь…
Но кремнистый мой путь затянулся петлею,
И звезда со звездою навек разошлись.

Истощилось в писаньях духовное брашно,
Я устал и остыл. Я лежу на печи.
Умирать на земле мне почти и не страшно,
Но весь ужас скрывается в этом «почти»…

РУССКАЯ ТРИЗНА
Россия! Родимая! Ты ли, так долго о вечном лгала?
А нынче, с глазами пустыми, в постель чужеземца легла…
Потом, из дурмана и пены, ты вышла – и села на снег
И бритвою резала вены своих остывающих рек.
Раздетая, с ликом из воска, ты плакала, водку пила;
Молилась на белое войско, и красное войско звала.
Поодаль стояла старуха. «Кто плачет? – спросила она.
Сказали: «Какая-то шлюха, сошедшая ночью с ума!

Я И БРОДСКИЙ
Я был печальным и неброским,
Я ненавидел «прыг» да «скок»
Не дай мне, бог, сравнений с Бродским,
Не дай-то, бог, не дай-то бог!

Стихов его чудесный выдел
Я вряд ли жизнью оплачу.
Он видел то, что я не видел
И то, что видеть не хочу.

Он, как туман, не верил точке,
И потому болтливость длил,
И боль земную на цепочке
Гулять под вечер выводил.

Он верил образам и формам,
Особым потчевал питьём,
Но пахли руки хлороформом
Марихуаной, забытьём.

И понимал я злей и резче,
Что дым клубится без огня,
Что как-то надо поберечься
От слёз троянского коня.

ЧИТАЯ МАМЛЕЕВА
Протекла над нами крыша,
День растаял, словно крик…
И сказал рязанский Кришна,
Миром мазанный старик:
«Вот мы плачем, завываем,
Молча гнемся от утрат…
Но друг друга убиваем,
Десять тысяч лет подряд»
Посмотрел на небо строго,
Улыбнулся мне из тьмы:
«Убиваем, словно Бога
Выпускаем из тюрьмы».
Выпил водки он. Грибами
Закусил. Над миром встал.
И железными зубами
Надо мною скрежетал.
Проходил огонь по харе,
Мир корежился в огне…
Я шептал, что я бухарик,
И что Бога нет во мне
Я дрожал и заикался,
Откровенничал и врал… 
Он смотрел и улыбался,
Словно бритвою играл.

ПОСЛЫ
Дыша заморским вирусом,
Ведя с собой ослов,
Послы пришли с папирусом,
И принял я послов.

Замолкли цепи конные
Под небом сентября.
Читал я строки темные
Поганого царя.

И говорил, как колокол,
В глаза степного пса:
«Я не позволю облаку
Пенять на небеса!»

Домой идите, бездари,
С дрожаньем тетивы,
И передайте цезарю,
Что мы идем на «вы»!

Сказал я так, и выпустил
Трепещущих ослов.
И путь до дома выстелил
Папирусом послов.

ТАЙНА
             Марине Сергеевой
Пела когда-то мне мама в деревне,
Я в узелок эту песню заплел:
«Сокол женился на Марье-царевне,
Ольгу-царевну взял в жены орёл».

Рос я легко, словно репа и ревень,
Не забывая родной ореол:
«Сокол женился на Марье-царевне,
Ольгу-царевну взял в жены орёл».

Мир становился печален и бренен,
Но повторял я, куда бы ни брел:
 «Сокол женился на Марье-царевне,
Ольгу-царевну взял в жены орёл».

Все изменилось на родине древней,
Тихо в деревне, как будто на дне.
Ворон кружится над Анной-царевной,
Ходит кругами стервятник над ней.

Только Ивашкою – сыном коровьим,
Тайную тайну храню я в судьбе,
И наполняюсь орлиною кровью,
Чувствую душу соколью в себе.

Слышат меня и в Берлине и в Берне,
Словно я прежнюю силу обрел…
«Сокол женился на Марье-царевне,
Ольгу-царевну взял в жены орёл».

СТАЛИН
От первых страниц мирозданья,
Прикрывшись Христом, как щитом,
Любые свои злодеянья
Цари освящали крестом.

Он первый соблазны отринул
И тьму, сокрушая мечом,
Христа от себя отодвинул:
«Постой, дорогой, за плечом!»

Забыли об этом живые,
А мертвое наше – мертво.
Но зло и грехи роковые,
Он взял на себя одного

В Кремле, на коне, и на плахе
Творил он священное зло,
И тайно живет в патриархе
Колючей шинели тепло.

Сегодня попы проклинают
Былое сиянье меча…
А что они помнят и знают,
Что видели кроме плеча?

Он первый соблазны отринул,
Ломая века и уста,
Он церковь плечом отодвинул,
И церковь осталась чиста.

ЗА
Оказался прав мессия:
Гибнет русская земля.
И шепчу я от бессилья:
Где теперь моя Россия
С дальним криком журавля?

В том же платьице из ситца,
С телом гибким, как лоза,
Где она? Летит, как птица,
Или, может быть, таится
В безответном слове «за».

За рекой, за старой лодкой,
За туманами долин,
За отцовскою пилоткой,
За снегами, за решёткой,
За страданием моим.

ПЕРВЫЙ СНЕГ
На темном крыльце, замерзая,
Теряя ко мне интерес,
Ты что-нибудь знаешь, родная,
Про снег, убежавший с небес?

Здесь ночи из черного крепа,
И голос прощальный дрожит...
Зачем же он с ясного неба
На темную землю бежит?

Прощаясь со мной на пороге,
Скажи, на ладони дыша,
Зачем он лежит на дороге,
Растоптанный, словно душа?

И нет в нем ни злости, ни гнева.
И кто в том, скажи, виноват,
Что снег, убегающий с неба,
Не помнит дороги назад?..

* * *
Уйду, и слова - не скажу.
Засну больной и утомлённый.
А в декабре, как майский жук,
Проснусь у печки раскалённой.

Ты мне нальёшь в бокал вино,
Потом подашь пирог с лососем,
И скажешь, что давным-давно,
Прошла безрадостная осень.

И позабыв про дебри зла, 
Я  вдруг почувствую с виною,
Что ты всю осень не спала,
Молясь и плача надо мною.

ТЫ ПОМНИШЬ...
Ты помнишь, мы спали на печке, 
Мы жили с тобою во мгле.
Зимою... На Чуровой речке. 
На сказочной русской земле.

Хватало нам света и снеди, 
Сошедшей с небес чистоты...
Казалось – так будет до смерти, 
Такой же красивой, как ты.

Во мгле. До скончания света. 
В избушке. На самом краю...
А нынче ты в городе где-то 
Забыла про печку мою.

Простыли волшебные ночи. 
И знает лишь домик рябой,
Что смерть, заглянувшую в очи, 
Я радостно спутал с тобой.

Я знаю, тебе не приснится 
Тот сумрак вечерний и чад...
Недавно ты ездила в Ниццу. 
Ты видела озеро Чад.

Зачем же сегодня при свечке, 
Рукой отводя полумрак,
Ты сыну читаешь про печку, 
Где умер Емеля-дурак?

А в полуистлевшем конверте 
Горят золотые мосты –
До Чуровой речки, до смерти – 
Такой же красивой, как ты!

***
Я всё прошёл. Все тяготы. 
Пробил в тумане брешь.
Поешь волшебной ягоды, 
Пожалуйста, поешь.

Вставай, моя хорошая. 
Печалясь и любя,
Я платьице в горошину 
Надену на тебя.

Я шёл к тебе по бережку, 
Сто лет не мог прилечь.
Вставай, моя Рассеюшка! 
Вот платьице. Вот – меч.

* * *
Россия, Русь! В тоске величья,
В кругу неверия и лжи,
Меняй одежды и обличья,
Но дух нетронутым держи!

Среди земных и горних множеств,
Объятых тьмою и огнём,
Ты велика, как безнадёжность,
Что в сердце вызрела моём.

Пройдут наркоз и летаргия,
Взойдут из пепла зеленя…
Храни, храни свой дух, Россия,
Хотя бы в сердце у меня!

РОДИНЕ
Я ступаю по тонкому льду
Над твоею холодной водою.
Только чувствую — эту беду
Не утянешь на дно за собою.
Впереди — беспросветная ночь,
За спиною — полоска разлада.
Дорогая, хорошая! Прочь!
Ничего от тебя мне не надо!
Я прощаюсь с твоей красотой,
С незадачей твоей избяною…
Я не знаю, что стало с тобой,
Ты не знаешь, что будет со мною.
Мне теперь — что назад, что вперед,
Спотыкаться, скользить и кружиться…
Но на веру твою, как на лёд,
Я уже не могу положиться.
Оглянусь — ты стоишь у плетня,
Ожидая, что всё-таки струшу…
И жалеешь, и любишь меня,
Как свою уходящую душу.

Вверх

Комментариев: