Антон ЛУКИН, с. Дивеево
ОДИННАДЦАТЬ РАССКАЗОВ ИЗ СЕЛА ДИВЕЕВО

Эти рассказы я получил среди многих других по электронной почте, быстро пробежал глазами первые два, и ни за что особенно не зацепившись, оставил чтение. Но что удивительно, на душе стало как-то хорошо у меня.

Поэтому я к рассказам все-таки вернулся. И понял, что секрет этой прозы в том, что она являет талант самородный, а душу необыкновенно чистую и светлую. И та простота, к которой стремился, например, поздний Толстой, далась юному автору более легко, чем нашему классику.

О себе автор сообщил так: " Меня зовут Антон Лукин. Мне 26 лет. Родился я и проживаю в прекрасном месте, селе Дивеево Нижегородской области. Окончил школу, техникум, отслужил в армии. Пишу сказки, рассказы, стихи".

Подборку его я назвал "Одиннадцать рассказов из села Дивеево". С надеждой на то, что, может быть, юный  Антон Лукин с годами дозреет и до "непростоты" создателя "Казаков" и "Хаджи-Мурата", и получится из него большой русский писатель.

Николай ДОРОШЕНКО

1. Клён ты мой опавший…

2. Жених из райцентра

3. Родня

4. Бессонница

5. Звёздной ночью

6. Колька Чижиков

7. Белая горячка

8. Встреча

9. Праздник души

10. Смерть друга

11. Хмельными глазами на жизнь

 

1. Клён ты мой опавший…

Иван Золотов сидел за столом, опершись виском на левую ладонь, и смотрел в окно. Голова гудела от вчерашней гулянки. Вечер, как говорится, вчера удался. Вообще, он не любитель этого дела, выпивал редко. Вчера у соседа Игната сын из армии вернулся, поэтому, как говорится, и дал жару. И дал хорошо. Теперь сам не рад.

В сенях послышались шаги, и в избу зашла жена, Софья. В такие минуты Иван ее просто ненавидел. Сам по себе он был тихим, малоразговорчивым, женка же, наоборот, поговорить любила, и ее голос очень давил на уши.

- О, расселся, барин! - начала она с порога. – Шо в окно уставился, как в книгу?

Иван ничего не ответил.

- Посмотрите-ка, - жена прошла к умывальнику, - ишь, глаза как прячет, ишь!

Иван молчал. Сейчас ему было плохо, даже противно. За что он себя не любил, так это за то, что не умел пить. Все же люди, как люди, выпьют, и ничего, но он же, как заговоренный какой, хоть и редко пил, но метко. Иной раз, хоть вовсе не трезвей, до того стыдно, что хоть в гроб ложись. Ведь сам по себе, сколько себя помнит, тихий, скромный, воспитанный можно сказать даже, а опрокинет триста грамм за шиворот и жена не жена, и все бабы розы. Сразу принцем делается и всю скромность, как рукой: и частушки споет, и спляшет, и в любви всем признается, и придумает чего лишнего… всем весело, все смеются, а ему все нипочем. Вот он какой, красавец, вот он как может, пошустрее ясного сокола будет. А мужики что, не обижаются. Ванька хороший мужик, серьезный, башковитый, да и не раз выручал. Только Сонька его поначалу локти от злости кусала, что муж комедию ломает, скандалы устраивала, потом смирилась. Ну что с ним сделаешь, коль он пьяный такой, да и выпивал Иван действительно очень редко. Но когда муженек страдал с похмелья, тут уж она свое брала, постыдить любила, позлить, припомнить вчерашние обиды, и все в нужное время, когда голова болит от алкоголя, а на душе противно от вчерашнего. Иван это знал, и в такие минуты ее ой как не любил.

- Ну шо, все репьи вчера пособрал?

Софья сполоснула руки и взяла полотенце.

- Цыц, - Иван посмотрел на жену исподлобья.

- Чаво?! Ишь ты, цыц. Я те дам, цыц! Цыцну щас!

Тот снова отвернулся к окну.

- Это нада же, к Нюрке Рощиной целоваться лезть, это нада же, - Сонька разводила руками, дескать, сама не представляет, как так можно. – Совсем совесть потерял. На нее же без слез не взглянешь. Хотя вам кабелям все одно кого, зенки зальете и радешеньки. Тьфу. И что жена рядом, это уже ничаво, пущай рядом стоит, пущай любуется, какой он у нее шустрый, орел. Посмотри на ся щас, воробушка ты, а не орел. Ух, синица хитрая.

Сонька говорила тихо, не кричала, не скандалила, но ее голос все равно давил на уши. Обиды, какую она показывала, и злости в основном на мужа не было, это она уже больше так, для профилактики, позлить немного. Она знала, что сейчас тому стыдно за вчерашнее, и он полдня просидит вот так вот, как побитый воробей, у окна.

- Это нада же ляпнуть, шо вместо него Гагарин полетел, будто его в космос готовили, а полетел другой. Ой, трепло, ой, трепло…

- Соньк, нарываешься, - Иван посмотрел на жену. - Щас ведь врежу.

- Ну-ка, напужал, боюсь вся. Ага. Попробуй.

Иван снова отвернулся к окну. Вообще он жену никогда пальцем не трогал, хотя такую тронь, она сама, если надо, тронет. Про такую говорят, коня через брод перенесет. Пышная, крепкая, румяная, настоящая русская баба. Такую тронь. Но все же, когда та надоедала, любил Иван припугнуть, та естественно ему «попробуй», и тот сразу же успокаивался. Понимал, что не напугал. Сам по себе он тихий, хороший мужик, спокойный, даже когда с похмелья.

- Ты мне вот скажи одно тока, скажи, какой черт те велел самогона стока пить, а? Какой черт?

Иван немного ожил, посмотрел осторожно на жену и снова убрал глаза к столу.

- Так ведь Степка из армии пришел, как не выпить?

- Ну ты выпей немного, чуточку, шоб не обидеть. Как Ермола.

- У него же печень.

- А у тя мозги…, не в том месте.

Иван промолчал.

- Смочил губки и хватит. И никому не обидно. А то… Ведь знаешь, шо незя, и все равно пьешь. Перву, вторую, третью, а потом што?

- Што?

- А потом орешь как резаный: вина мне, вина! Будто не достанется. И откуда тока жадность такая?!

Иван молчал.

- Ох уж ты мое горелуковое, и кому ты тока такой нужон, как не мне? – Сонька присела за стол, показывая вид, что перестает злиться. Иван окончательно оживился. Даже голос ее не такой уж и противный стал, и вовсе перестал на уши давить. – А помнишь, как ты и мне сказки свои сказывал?

- Какие сказки?

- Ну как же? Как на медведя с голыми руками ходил, а? Помнишь?

- Помню.

- Ну, конечно, помнишь, нада же. Ишо тада потрепать любил. Помело. – Сонька улыбнулась.

- Так шутил же я, шутил.

- Шутил. Я же тада поверила. Уши-то развесила. Ишо тада подумала, как это он на медведя, да с голыми руками…

Иван тихонько засмеялся, закрякал.

- Это же нада придумать, хэх…

-  Помню, помню, - Иван посмеивался. - Всему-всему верила.

- Девка была еще, молодая, несмышленая. Это ты у нас, весельчак был…

- Да-да.

- Палец покажи, со смеху лопнешь, - Сонька показала мужу большой палец, тот закатился смеяться. – О, пожалуйста!

- Рассмешила, аж до слез.

Сонька сама смахнула со щеки слезу, улыбнулась и посмотрела на мужа:

- Ниче, и посмеяться полезно.

Она встала из-за стола и пошла в горницу, достала из комода бутылку и снова вернулась на кухню. Поставила на стол. Иван перестал улыбаться, посмотрел на бутылку.

- Шо, глазками захлопал, как бычок, - улыбнулась Софья.

- Што это?

- Што, што…, - она налила в рюмочку, - выпей одну, полегчает.

- Щас ведь начну…, - улыбнулся.

- Я те начну!

Иван опрокинул рюмку, закусил огурчиком. 

- Ну и себе немного, - Софья вновь наполнила рюмку и залпом опрокинула, сморщила нос, тоже надкусила огурец.

- Ну шо, споем?

- Ага, - Иван быстренько вылез из-за стола, снял со стены гитару. – Про Катеньку, Катюшу?

- Я те дам про Катюшу, все бы ему про Катюшу, только про баб…

- Твоя же любимая!

- Не хочу.

Немного помолчали.

- Спой про клен. Помнишь, как у плетня мне пел, ох, душа хоть всплакнет немного.

Иван уселся поудобней, закинул ногу на ногу, положил на бедра гитару и ласково заиграл перебором.

- Кле-е-ен ты мой опа-а-авши-и-ий, кле-е-ен заледене-е-елы-ы-ый,

Что стои-и-ишь нагну-у-увши-и-ись под мете-е-елью бе-е-ело-о-ой…

Петь Иван умел. Боже, как он пел! Пальцы красиво плясали по струнам, голос проникал в самую глубину души, гладил, сжимал, трепыхал больное сердце, что оно невыносимо ныло. Боже, как он пел!

- …И-и-и, как пья-я-ны-ы-ый сто-о-оро-о-ож, вы-ы-ыйдя на доро-о-огу-у-у,

Утону-у-ул в сугро-о-обе, приморо-о-озил но-о-огу-у-у…

Софья не отрывала от мужа глаз, вся наслаждалась его пением, внутри все плакало, все ревело, по щекам ее тоже катились слезы…

-  …И-и-и, утратив скро-о-омно-о-ость, одуре-е-евши-и-и в до-о-оску-у-у,

Как жену-у-у чужу-у-ую-ю-ю, обнима-а-ал бере-е-езку-у-у.

Немного помолчали.

 Соня вытирала слезы, на сердце даже как-то стало хорошо, легче как-то. Она любовалась мужем, и маленькие слезинки блестели в зеленых глазах.

- Давно я так не пел, - Иван поставил гитару на пол.

 - Ох, Ванечка, ох, клен ты мой опавший, - Софья была растрогана.

Иван снова взял гитару.

- Про Катю?

- Давай, Ваня, давай.

Иван заиграл пальцами по струнам, душа вновь встрепенулась, и он нежно запел. Соня, облокотившись на левую ладонь, любовалась мужем, правой изредка вытирала со щеки слезы. Какой же он все-таки у нее хороший. Лучший. Самый лучший. И как же хорошо, что он у нее такой есть. Вот такой вот, никакой другой. Ваня пел, посматривая в окно. Соня любовалась им, слушала его всей душой и изредка вытирала слезы.

 

2. Жених из райцентра

Галина Царева возвращалась из сельмага. Ходила за  мукой, собиралась поставить тесто и напечь пирогов. Женщина была полноватой, с узенькими поросячьими глазами и большой родинкой на щеке ближе к носу. Всегда ходила медленной походкой, глядя себе под ноги, и потому ее все в селе узнавали за версту – по походке. Проходя мимо, она решила зайти к Марье Полокиной, испить с ней чаю и узнать последние новости из ее скучной жизни. Любопытная была, страх. Всюду совала свой нос и этим многих раздражала.Но в отличие от других Марья всегда была тихой и спокойной. Одинокая женщина, никогда ни с кем не ругалась и плохо ни о ком не говорила. Всю свою жизнь, можно сказать, прожила одна. В девятнадцать лет вышла замуж за Ваньку Полокина. Хороший мужик был, тихий, башковитый, работящий, далеко мог пойти бы. Пожили год, и надо же было такому случиться, зимой в лесу на шатуна с Гринькой Володиным наткнулись, обоих задрал. Марья тогда на четвертом месяце ходила, от ужасной новости и горя ребенка и потеряла. Замужем так больше и не была. Мать ее тоже всю жизнь прожила одна. Отец погиб на фронте в сорок четвертом. Всю себя посвятила дочери и колхозу. Кроме работы ничегошеньки и не видела. «Некогда отдыхать, - улыбалась бывало она, - на том свете отдохну». И вот уже как седьмой год отдыхает. Мужики всегда дивились ее прыткости. И в колхозе трудилась, и скотину держала – все везде успевала. И Марья вся в мать пошла. Работа, работа, работа, а годы идут, идут, идут, - старость не за горами.

Зайдя во двор, Галина сразу же заприметила у сарая мужчину. Тот ловко и умело колол дрова, только щепки разлетались из-под колуна. Женщина остановилась и от удивления даже не смогла открыть рта. Откуда он взялся-то? Может, родственник какой? Вряд ли.

- Ты чей будешь? – собравшись с мыслями, все же спросила она.

- День добрый, - обернулся мужчина и вежливо улыбнулся.

- Добрый, - кивнула Галина. – А что ты тут делаешь? На вора вроде бы не похож.

Мужчина снова улыбнулся и, смахнув ладонью со лба пот, воткнул колун в чурбак.

- Дровишки колю.

- Вижу, что колешь. А хозяйка где?

- В избе.

Галина, ничего не ответив, чуть ли ни бегом забежала в дом. Марья накрывала на стол. Белоснежная скатерть красовалась под расписными тарелками, наполненными едой. И сама хозяйка тоже была очень нарядной и выглядела счастливой. Никогда Галина не видела такой подругу. Зато разноцветная шаль на ее плечах тут же бросилась ей в глаза.

- Здравствуй, Галинушка, - вежливо поприветствовала та. – Проходи.

Царева подошла к окну, глянула во двор и присела всей огромной массой на табурет. Марья смотрела на нее и улыбалась. Рассказывать о работнике сама не спешила, да и если не спроси, и не скажет. Скромность - всегда была ее сестрой. На столе у самовара стояла полная чаша шоколадных конфет. На это тоже Галина обратила внимание – в их сельмаг таких сроду не завозили.

- Там кто у тебя, подруга, во дворе так красиво работает? Аль родственник какой нагрянул?

Марья скромно убрала взгляд в сторону и тихо ответила, что не родственник.

- А кто же тогда?

Марья снова немного помолчала, не решаясь сразу ответить.

- Геннадий Андреевич это, стоматолог это из райцентра.

- Как же ты чужого мужика к себе во двор пустила? – подивилась Царева, а у самой глаза от хитрости заблестели.

- Не чужого, - ответила Марья и, немного подумав, призналась: - Жить вот вместе собираемся.

- Как жить? – Галина заерзала на табурете. – Ну-ка рассказывай, подруга, рассказывай давай, что ты тут надумала и утаила от меня, а?

Марья доверчиво посмотрела на Цареву. Конечно же, ей хотелось рассказать все и сразу, поделиться своим женским счастьем, которого она так долго ждала, но рамки приличия, которые она всегда соблюдала, не позволяли ей сломя голову веселиться от радости.

- Ну что тут скажешь, - скромно ответила та. – По зиме у меня еще зубы разболелись-то, страх как. Вот и поехала я в нашу районную больницу, где и познакомилась с Геннадием Андреевичем. До того душевный человек, что разговариваю с ним, и на сердце сразу такая радость, так хорошо. Все тепло его чувствую, всю доброту его душевную, - по щеке Марии скатилась маленькая слеза, та неловко улыбнулась и стряхнула ее пальцем. – Ведь всю жизнь одна прожила и не верила уже, что встречу кого, а тут… с такой богатой и нежной душой, даже и не верится.

- Так что же мне-то ничего об этом не говорила, батюшки мой, - развела Галина руками, - такую новость утаивала. Вот тебе раз, вот тебе и подруга.

- Не сердись, пожалуйста, я и сама своему счастью не верю, - хозяйка разлила из самовара по чашкам чай. – Бывало, приеду в райцентр, посидим с ним в столовой, чаю попьем, побеседуем, и так хорошо мне сразу на душе, так легко, что большего и не надобно. Родной он мне уже. Родной. Вот чувствую его сердцем всего и все тут…

- Так ведь женат, небось, неужто такие мужики на дороге валяются?

Марья покачала головой:

- Вдовец он. Сын уже взрослый в городе живет.

- И что делать собираетесь? – Галина снова глянула в окно, во дворе по-прежнему крепкий подтянутый мужчина колол дрова.

- К себе зовет.

- А ты?

- Поеду, - тихо ответила Марья.

Галина скривила нос. Вся эта история ей очень не нравилась. Зависть, какую она сейчас испытывала, не давала ей покоя и душила крепкими руками. Как же так, Марья, и вдруг мужика себе нашла. Да еще какого! Врача из райцентра. Квартира, небось, хорошая, деньги и работа уважаемая. А ее Степан – пьянь на пьяни, кроме бутылки ни черта не любит. И поговорить-то с ним не о чем, не то чтобы уж… Но Галина как-то не расстраивалась по этому поводу уже давно, все они тут деревенские мужики с бутылкой дружат и всегда в мазуте ходят. Но ведь Геннадий Андреевич не такой будет. Наверняка не пьет, здоровый образ жизни – по фигуре видно, интеллигент. «Да как же так? Да где же она справедливость-то?» - злилась Галка про себя вовсю. Зависть поедала изнутри и огромной жабой душила. Раньше, коль поругаешься со Степкой, придешь к Марье, посмотришь на нее одинокую, измученную работой, полюбуешься ее скучной однообразной жизнью, и на душе сразу как-то хорошо и спокойно становилось. Какой бы ни был Степан, а он все же есть и рядом. А с Марьей и чувствовала себя как-то Галина счастливой. Ведь судьба у той не заладилась, у нее же все получше будет. А теперь? Что же теперь? «Ух, самой хитрой оказалась», - бесилась она.

- Это ты зря, подруга, не спеши, не спеши, - залепетала Галина.

- Ну, почему же зря?

- Да потому же! – чуть ли не прикрикнула та. – Глаза хочу тебе открыть. Ты же сейчас в облаках вся летаешь и ни черта не видишь. А кто кроме меня тебе поможет? Ты посмотри на него, - отвернулась к окну. – Глянь, как старается, ух как старается. Авантюрист. Ага, видали мы таких.

- Зачем же ты так, Галя?

- Всем им, мужикам, одно и то же надо, знаем мы их, - махнула рукой. – А ты, дурочка, и клюнула. Ничего, со всеми бывает. Главное вовремя опомниться.

Огонек радости в глазах Марии быстро погас. Она посмотрела на Геннадия Андреевича, как он работает, и снова перевела взгляд на Галину.

- Он не такой, и на работе его все расхваливают: и коллеги, и пациенты, - заступилась она.

- Знаем мы, как их расхваливают, - отмахнулась Галина. – Гляжу, и шаль тебе уже купил?

- Подарил.

- Авантюрист.

- Никакой он не авантюрист, Галина, прекрати так говорить, - у Марии на глазах появились слезы.

- Уедешь с ним, избу продашь, а потом выгонит, как собачонку.

- Не собираемся мы ничего продавать.

- Это пока не собираетесь. Ты прислушайся ко мне, подруга, ведь плохого тебе не пожелаю. Гони его на все стороны, мол, без тебя жилось хорошо, и проживу еще лучше. А ты не плачь, - подсела поближе к Марье и стала гладить ее светлую голову, - ну чего расплакалась, дуреха. Да они все такие мужики. Господи. Думаешь мне мой шибко нужен. Просто привыкла к нему уже, ведь по молодости сошлись. Сейчас бы он мне и даром не нужен был. А ты, милая, не плачь, не плачь, а все же прислушайся. Не нужен он тебе, не нужен. Жила и без него, ведь как хорошо. Ну зачем он тебе? Авантюристы они все, авантюристы!

Марья, облокотившись на стол, плакала. Плакала за свою горемычную судьбу, за счастье, которым все же Господь ее не обделил, и за то, что люди, которым никогда не желала зла, к ней так плохо относятся.

Открылась дверь и в избу зашел разрумянившийся Геннадий Андреевич.

- Что случилось? – спросил с порога тот и тут же подошел и обнял Марью.

- Колоть каждый умеет, - буркнула под нос Галина и быстро покинула избу.

Быстрым шагом она неслась по селу. Как же так? Марья, и нашла себе врача. Зависть не давала покоя, змеей хотелось кого-нибудь ужалить и укусить.

- Галка, неужто пожар где, - остановила ее Прасковья. – Чего несешься сломя голову?!

- Понесешься тут, - отдышавшись немного, произнесла та.

- А что случилось?

- Ой, Прасковьюшка, сейчас тебе такую новость поведаю, такую новость, - залепетала Галина. – Машка Полокина себе мужика нашла.

- Да иди ты!

- Вот тебе крест, - перекрестилась. –  Вот только что от нее. Сам с района, а по лицу бандит бандитом.

- У-у-у, ты глянь, что делается-то, - застонала Прасковья.

- Ага, - мотнула головой Галина. – Сама к нему всю зиму с весной бегала в район.

- Батюшки. Марья? А ведь сразу и не скажешь. Не зря говорят: в тихом омуте черти водятся.

- Водятся, еще какие водятся. Не знаю, беременна али нет, врать не буду, ну ведь чай не девка семнадцатилетняя, верно ведь?

Прасковья мотнула головой.

- Избу, говорит, продам, и к нему перееду. А сам бандит бандитом.

- Ну и дура, это ведь надо, на старости лет отчудить.

- Верно-верно. Ну, давай, Прасковья, а то некогда мне, еще к Клавке и к Зинке забежать надо. Видишь, что творится, видишь…  Галина, раскачивая огромной массой, побрела по деревне. Зависть огромной черной жабой улеглась на грудь и душила вовсю…

                       

3. Родня

Автомобиль не спеша бежал по дороге, которая извивалась черной змеей. По обе стороны красовались молоденькие стройные березки. Слабенький летний ветерок нежно трогал их кудри. Солнце игриво бросалось в глаза. Погода нынче выдалась просто прелесть. Все вокруг оживает и играет. Глаз радуется такой погоде.

За рулем «Волги» сидели двое: мужчина лет сорока семи и женщина тех же годов. Ехали из города в захолустенькую деревеньку Ичалку. Странное названье. С чего бы вдруг? Но стоит немного поколесить по матушке-России, и не с такими еще названьями повстречаешь деревни. Бухалово, Рылино, Челатьма, та же самая Ичалка. Простые смешные названья, и проживают в них такие же простые и веселые люди.

 

Ехали на день рожденья внучки, которой исполнялось пять годиков. Вроде бы вот-вот, совсем недавно нянчились со своей единственной дочуркой Оленькой, а она уже шесть лет замужем. Летит, летит время. Глазом не моргнешь, как уже и внучку замуж выдавать будешь. Лишь бы дожить до этих времен, ну а дальше, уж как получится…

- Ну что ты все ерзаешь, что ты ерзаешь? – Николай посмотрел на жену, что без конца вынимала из сумочки зеркальце, любовалась отражением и, сморщив нос, тяжело вздыхала. – Красивая.

- И без тебя знаю.

- Ну, так сиди спокойно. Скоро будем.

Надежда посмотрела на мужа и снова тяжело вздохнула.

- Знаю, что скоро. Не слепая.

-Эх, Матвею ничего не купили. Хоть бы для рыбалки чего присмотреть нужно было. Нехорошо. И как это я?

- Действительно, как это ты?

- Да потому что все второпях да второпях…

- Обойдется твой Матвей.

- Ну, чего опять не так? – Николай посмотрел на жену. – Ну?

- У Аленушки день рожденья, а ты готов всех подарками завалить.

- Да какие это подарки, - махнул рукой. – Неудобно просто. И так раз в год бываем.

- Раз в год. Хм. – Надежда сморщила нос. – А жила бы Оленька в городе, и она бы к нам, и мы бы к ней.

- Начинается.

- Нет, не начинается, не начинается…

- Ну чего ты снова взъелась? Хороший Иван мужик, работящий.

- Только глупый. Был бы хоть каплю умнее, давно бы в город перебрались. Ведь предлагали ему, предлагали ему и работу хорошую, и жили бы у нас. Нет, что ты, не поеду! Тоже мне цаца. Ведь предлагали, предлагали?

- Ну, предлагали, и что дальше?

Надежда вытаращила на мужа глаза.

- А ничего. Не для того я ночами не спала, не для того я дочь растила, чтобы она в захолустье жила и света белого не видела. Ну чего молчишь, а? Чего молчишь? Стоят пять изб в грязи и у леса, вот и вся твоя Ичалка. Не для того наша Оленька институт заканчивала, чтобы в детском саду работать.

- Знаешь что?

- Что? Ну что? Ты же и сам был против, чтобы она в деревню перебралась.

- Был. Был. - Николай посмотрел на жену, открыл окно, достал сигарету, закурил. – А теперь вижу, что счастлива наша Оленька, счастлива. А это самое главное. И неважно, где ты живешь, в роскошном городе или в самой забытой богом деревне, самое главное для человека, это быть счастливым. Найти свое счастье. Оленька нашла его. И не такая она, Ичалка, уж и дыра, как ты ее описала: и школа, и медпункт, и детсад есть, да и люди хорошие. А Иван, Иван молодец. Не стал жить под крылом у родителей, а дом каменный своими руками построил. И сад, и усад, все рядом, все свое. И машину взял, пусть и грузовую, и трудится не покладая рук. А Оксанка, подруга ее, что за Гришку вышла, бегают сейчас по съемным квартирам, ни угла своего, и деньги, как песок сквозь пальцы. А с родителями под одной крышей жить никто не хочет. И то-то оно правильно. Вспомни и нашу молодость. Как бы ни было тяжело, а все же молодежь должна жить отдельно. А наша, хоть и в деревне, а живут в достатке.

- В деревне, - хмыкнула Надежда.

- Чай не с другой планеты, - Николай улыбнулся. – Вот на пенсию выйду и тоже туда переберусь. И озеро рядом, и лес. Вот где душе покой, - погладил себя по груди.

- Я тебе переберусь! – брякнула жена. – Покоя он захотел.

Николай улыбнулся. Надежда тоже посмотрела на мужа и по-доброму улыбнулась. Как бы в сотый раз они с ним не поднимали эту тему, все она понимала и соглашалась с супругом.

…А тем временем Ольга со свекровью накрывали во дворе стол. Матвей стоял у мангала и занимался шашлыками. Иван играл с дочуркой в мяч, а щенок по кличке Шарик все кружился у его ног, пытаясь тоже коснуться мордочкой мяча. Аленка весело смеялась, Шарик то нападал, то отступал, игриво лая.

- Клавка, - обратился Матвей к жене, - компоту из погреба достать?

- Опомнился. Ванька уже слазил.

- А.

- Б.

- Хех, - мотнул головой. – Помочь, может, чем?

- Ой, занимайся мясом, а мы сами разберемся.

- Ну, как знаешь.

Клавка забежала в избу и тут же вышла с банкой вишневого компота. Поставила на стол, вздохнула. Посмотрела на часы – было пятнадцать минут четвертого.

- Можно к вам? – послышался писклявый голос. Это пришла Зинаида, соседка через дом. – Ой, какая нарядная, ой какая, ну, прям невеста, ну все, сейчас замуж выдадим, - присела рядом с Аленкой. – А платье-то какое красивое, наверное, папа купил?

- Бабушка, - ответила девочка.

- Ммм, какая хорошая бабушка.

- А мне уже пять лет, вот столько, - и Аленка раскрыла свою маленькую ладошку.

- Да ты у нас уже совсем большая, - улыбнулась Зинаида и подошла к столу. – А я вот думаю, дай загляну, поздравлю хоть, а у вас еще и стол не накрыт. Давай помогу.

И они с Клавкой отправились в избу. Ольга осталась во дворе расставлять салаты.

- Так и не приехали еще? – поинтересовалась соседка, прекрасно понимая, что гостей еще нет.

- Дождешься их. Уж могли бы и раньше вы-ехать. В коем веке приезжают, и то на полдня.

- Ну, так чего ты хочешь, это же городские, у них всегда какие-нибудь дела, - Зинаида произнесла это так, как говорят о высоких зазнавшихся людях.

- Городские. Уж к родной-то дочери можно и почаще приезжать, - пробубнила Клавдия. – Сейчас, смотри, купят опять какую-нибудь куклу. Уж можно для внучки и раскошелиться немного, хотя бы в день рожденья. Верно ведь говорю?

- Может, ей уже сразу машину купить, как Зинка не скажет, к свадьбе? – послышался позади голос. На кухню вошел Матвей. – Чего раскудахталась?

Клава недовольно посмотрела на мужа.

- Сам чего приперся?

Матвей молча прошел к столу и взял пустую кастрюлю.

- Языком-то поменьше мели.

- Ой, ой, посмотрите-ка на него. Тебе, дураку, шляпу купят, ты и рад по самые уши. А то, что на стол этот из своего же кармана вбухали, это ты не считаешь. Тебе бы только водку с кем пить, а остальное не важно. Сейчас приедут, и опять же с Колькой рыбачить уйдешь. А то, что они не черта путного не привозят, это тебе наплевать.

- Да ну тебя, - Матвей махнул рукой и вышел во двор.

- Верно ты все, Клава, говоришь, верно. Сейчас каждая копеечка на счету. Цены-то ой как кусаются, ой.

- Сейчас, смотри. Приедет эта матрешка, как всегда, в дорогущем платье, в туфлях на каблуках и в бусах. А перед кем тут красоваться-то? А? Перед кем?

- Ну, так ты что! Это же город. Это мы тут, мол, в навозе ходим, а она-то вон откуда будет!

- Денег у них нет.

Под окнами несколько раз просигналили. Клавка с Зинкой прихватили тарелки и поспешили во двор. Там уже встречали гостей.

- Вы как раз вовремя, как раз к столу, - Матвей пожимал Николаю ладонь. – Ну, как добрались?

- Добрались хорошо. Хотели, конечно, пораньше приехать, да на работу нужно было срочно заехать, бумаги отвезти. Да там еще на час задержался…

- Ну, ничего страшного. Самое главное добрались.

- Это верно, - Николай кивнул головой. – Ну, рассказывай, как жизнь, что нового.

- Я вот тут на днях рыбы пятнадцать килограмм наловил.

- Да ты что? – Николай улыбнулся.

- Я же лодку новую взял. Сейчас посидим и пойдем рыбачить. Вы же у нас до вторника?

- До вторника.

Надежда обнимала и целовала Ивана, дочь и все никак не могла налюбоваться нарядной внучкой.

- Бабушка, а ты мне чего привезла? – дожидаясь подарка, спросила Аленка.

- Сейчас, сейчас увидишь. Коль, оторвись на минутку.

Они с Николаем подошли к машине и вытащили из багажника детский трехколесник на аккумуляторе.

- Вот, вот, моя хорошая, садись, - Надежда помогла внучке. – И нажимай на педаль.

Аленка нажала на педаль и тихонько поехала, без чьей-либо помощи, сама. Восхищению ребенка не было границ.

- Я теперь, как папа, на машине, сама.

- Как папа, как папа, - улыбались взрослые.

Клава поставила тарелки на стол и тоже подошла к ним.

- Какая ты нарядная, ой, какая красивая, а серьги какие!

- Николай подарил.

- Молодец какой, а от моего не дождешься, - Клавка махнула рукой. – А платье на тебе, ну, просто восхитительно сидит. Так молодит. Я издали даже и не поверила, Надежд, что это ты.

- Ой, да ладно уж.

- Честно говорю, платье чудо и сидит превосходно. – Клава подошла к Наде ближе. – А сколько такой велосипед стоит-то? Дорогущий, наверное? – вполголоса спросила она.

- Главное, Аленушке понравился, а деньги это что, - махнула рукой.

- И я про это же сколько раз твержу своему, не в деньгах счастье, не в деньгах.

- Ну, что, давайте за стол? – позвала всех Ольга.

- За стол так за стол, - улыбнулся Матвей. - Иван, лови Аленку, сажай за стол именинницу.

Как и должно быть, сначала все дружно поздравляли любимую дочурку и внучку с праздником, от души желали ей всего самого хорошего, целовали и дарили подарки. Ну а затем, перейдя вилками на салаты, выпили за ее здоровье.

- Как у вас здесь все-таки красиво, - немного с завистью вздохнула Надежда. – Вот как не приеду к вам, до того сердце радуется, что и уезжать не хочется. У нас в городе что - суета одна, шум, гам. А у вас природа-то какая, красотень просто, красотень. И тихо, и спокойно, а воздух-то какой…

- Так приезжайте почаще, нечего в городе сидеть. У нас здесь, даже когда работаешь, отдыхаешь, - Матвей негромко засмеялся, и его слегка поддержали.

- Работа не отпускает, так бы мы, конечно же, с радостью. Аленка-то уже как выросла и не узнать.

- Так что, ну ее эту вашу работу, и приезжайте к нам чаще, мы вам рады всегда, - ласково залепетала Клавдия.

Матвей взял бутылку и снова принялся разливать по стопкам.

- Мама, а можно я снова покатаюсь?

Ольга погладила дочь.

- Конечно, солнышко, можно.

Аленка радостно поспешила к своему новому маленькому мотоциклу.

Взрослые же сидели за столом одной большой и дружной семьей, выпивали за здоровье внучки и беседовали по душам.

 

4. Бессонница

Игнат Ильич Беспризорнов вот уже несколько дней как не может нормально уснуть. Навестила его подруга-бессонница, и как бы он ей ни сопротивлялся, как бы ни проклинал ее, безобразницу такую, а ничего поделать не мог. Попал в ее сети, и все тут. С возрастом это что ли пришло, не понять.Только и делаешь, что полночи в потолок смотришь, а под утро вздремнешь немного, как уже вставать пора да за руль. Работал Игнат в колхозе, молоко возил в райцентр. За весь день только и думаешь, как бы где вздремнуть, а домой вернешься, приляжешь, и хоть бы хны. Не хочется спать и все. Да даже не в том дело, что не хочется, оно, конечно, хочется, и сам понимаешь, что спать надо, эдак недолго и здоровье подпортить, а не получается уснуть и все, хоть волком вой. В эти бессонные ночи Игнат частенько раздумывал о жизни, как жил, как живет, как предстоит жить. Каждый раз вспоминается что-то из прошлого и обязательно не хорошее. Мысли большущим комом лезут в голову, с трудом перевариваясь. И потому Игнат частенько срывался, бранил самого себя, свою жизнь и нахалку-бессонницу, что всего его извела.

Этой ночью Игнат снова не мог уснуть, переворачиваясь с боку на бок. Жена лежала рядом, отвернувшись к стене и слегка посапывала.

- Ты гляди-ка, зараза, что делается. Нда, так и дураком стать недолго. Ну и дела, - Игнат с отчаяньем вздохнул. – Ох, кошкин ты хвост.

Посмотрел на жену.

- Зин? Ты спишь? – та тихонько посапывала. – Зин? Ну ты чего, спишь что ли? – слегка толкнул ее локтем. Жена проснулась.

- Что случилось? – повернулась она к нему. – Ты чего?

- Ты спала что ли?

- Чего?

- Разбудил, говорю, что ли?

- Представь себе, - женщина потерла глаза и слегка зевнула. – А ты чего не спишь?

- Поспишь тут с тобой. Храпишь, как паровоз.

- Ну, начинается. Сам уснуть не может, и все кругом виноваты, - Зинаида снова отвернулась к стене.

- Вот ведь что делается-то, а, и ни в одном глазу сна нет. Эх.

Жена молчала.

- Зин?

- Ну чего тебе?

- Как думаешь, может, воды напиться, глядишь, усну?

- Чай ты не икаешь.

- Может, поможет.

- Овечек считай.

- Каких овечек?

- Наших в сарае.

- Чего? – Игнат не понял шутки.

- Представь, будто они через плетень прыгают. И считай по одной. Говорят, помогает.

- Она тебе овца что, лошадь что ли, через плетень-то прыгать? Хех, - Игнат мотнул головой. – Вот ляпнет не подумавши. Ты хоть подумай, прежде чем сказать. Людей-то не смеши. Овцы через плетень. Ты где овец таких видела? Хех, удумала.

Зинаида повернулась к мужу и посмотрела на него, как обычно смотрят на дурачков.

- Ты как Ванька с соседней улицы?

- Чего?

- Чего-чего. Ничего, - Зинаида приподнялась. – Тебе трудно представить что ли? Посчитай овец и уснешь. Люди просто так говорить не будут.

- Кто же это интересно такое говорит?

- Любка говорила, она в каком-то журнале вычитала.

- Любка и не такого наплетет, только уши развесь.

- Ты сестру не трогай. Ему, как лучше, помочь хотят, нет, он еще, воробей, ерепениться будет, - Зинка отвернулась обратно к стене. – Поступай, как знаешь, а меня не буди больше.

Игнат почесал затылок, посмотрел на ходики, вздохнул. Уснешь тут, пожалуй. Он еще раз глянул на жену и, укрывшись одеялом, закрыл глаза. Неужто эти овцы и правда чем помогут? Он даже улыбнулся, но все же представил себе, как они прыгают через плетень, и принялся их считать. Несколько раз он сбивался и, скрипя зубами, начинал заново. Но вдруг, на седьмом десятке уже, под окном раздалось противное мяуканье, и его тут же подхватило несколько громких и столь же противных кошачьих голосов. Игнат даже вздрогнул от неожиданности.

- Тьфу ты, мать вашу, - приподнял он голову. – Распелись тут.

Кошки по-прежнему орали противно под окном, звонко растягивая голосистую глотку.

- Вот окаянные.

Жена тихонько зевнула в подушку и полусонным голосом произнесла:

- Свадьбу, наверное, играют.

- Кто?

- У кошек, говорю, свадьба, наверное.

- Я им сейчас такую свадьбу поросятам устрою. Вот возьму кочергу, выйду, одного другого огрею под хвост. Будут знать, как орать под окнами.

 Кошки по-прежнему пели.

- Нет, ну это невозможно, - Игнат встал с кровати, открыл окно и, что есть дури, свистнул, четырехлапые разбежались кто куда. – Это, поди, Егоровых глотку рвал. Этот полосатик тот еще. Небось, под своими окнами не орут. Вот я его завтра сапогом поглажу…

- Ложись уж, спи, надоел уже.

- Вставать пора, а ты ложись, уснешь тут с вами. – Игнат покружился по комнате, посмотрел по сторонам, чем бы себя занять. – Напишу-ка я, пожалуй, Федору письмецо. Может, поможет чем, совет какой даст.

- Какой совет?

- Как от бессонницы избавиться. Ведь изведет она меня всего. Он все-таки как-никак врач.

- Стоматолог.

- Стюматолог, - передразнил он жену. - А стоматолог что, не врач что ли?

- Ой, поступай, как знаешь. Как старый дед, ей богу, ворчишь и ворчишь.

- Я на тебя посмотрел бы, если бы ты вторую неделю не поспала.

- Ну чем он тебе Федор-то поможет? То не писал, не писал, а как петух клюнул, так сразу брата вспомнил.

- Вот ты, я не знаю, прям, что с тобой делать-то. Если я не пишу, это не значит, что я о нем не думаю, - Игнат присел за стол, включил ночник и принялся что-то искать глазами. – Ты ручку не видела?

- Карандаш возьми.

- И карандаша нигде нет. Ничего нет. Как всегда: не надо, весь стол ручками усыпан, как возьмешься письмо написать, ни ручки, ни листа.

- Ну все, забубнил.

Игнат отправился к дочери в комнату (та сейчас в городе в институте) и вернулся радостный с тетрадью и ручкой.

- В нашу больницу давно бы сходил.

- И что председателю скажу? Не отпустите ли меня, Сергей Андреевич, в больничку скататься, а то, мол, бессонница замучила. Может, и ничего серьезного нет. А я людей баламутить просто так буду. Может, всего-то таблеточку какую надо. Как я людям в глаза потом смотреть буду. Нате, дожили, Игнат Ильич, на старости лет, уснуть уже не можешь.

- Вот так всегда у вас у бестолковых и бывает. Сначала ерепенитесь, а как помирать начнете, то врача им сразу подавай.

- Тьфу ты! – Игнат даже слегка приподнялся со стула. – Да я что тебе, помирать что ли собрался. Ну, все скажешь, ей богу, прям. Ну тебя!

Зинаида промолчала и отвернулась к стене. Игнат уселся поудобнее и принялся писать письмо:

«Здорово будешь, брат! Как у вас там в Горьком жизнь продвигается? Ничего? У нас тоже ничего. Ничегошеньки. Все по-прежнему. Все хорошо вроде бы. Посевная началась. Ни свет ни заря, как мы уже в поле. А вечером еще в Дивеево молоко вожу. Без дела не сидим, так сказать. Оксанке передавай от нас с Зинкой по привету. Моя-то, Валентина, к вам не заходит? Заходить будет, ты ее там от меня поругай, мол, почему отцу с матерью не пишет, чай волнуются. Мы ей тут посылку давеча собирали, отправили, а дошла или нет, не знаем. Учится она хорошо, это я знаю, не переживаю даже, она у нас всегда страсть как к знаниям тянулась. Мы-то с матерью свой век доживем как-нибудь у себя здесь, а ей свет белый увидеть надо. Но ты ее, Федор, все равно поругай, не дело это отцу с матерью не писать. Она, конечно, уже скоро приедет, летом-то, но все равно, черкнуть пару строчек же можно, мол, все хорошо, люблю, скучаю…» Игнат посмотрел на жену.

- Ну-у, засопела.

Почесал ручкой затылок, призадумался немного и принялся писать дальше:

«У меня ведь, брат, вот ведь какая штука произошла. И писать даже как-то неловко. Представляешь, уснуть не могу. Вот ведь как. Бессонница, зараза эдакая, замучила. Я с ней окаянной скоро с ума сойду. Уже дней десять, как уснуть не могу. Я же ведь тоже не железный. Весь день в поле, устаю, как собака, а домой придешь, приляжешь, и хоть бы хны. Ладно бы там совесть мучила или еще чего, никого не обманывал сроду, ни копейки не украл, все честь по чести с законом, а уснуть не могу. Моя тут сегодня отчудила. Овец, говорит, считай, как через плетень прыгают. Ну, баба есть баба, мозгов, как у курицы, только кудахтать и могут. Слушай, Федор, помоги, а? Ты все-таки как-никак человек образованный, с дипломом, должен же знать, как от нее поросятины избавиться. Может, таблетки какие купить, не знаю, прям? Ты, брат, смотри сам, если у нас здесь эти лекарства есть, то напиши названья ихни. А если нету, то купи у себя в городе и вышли. Вот ведь, никогда не думал, что бессонницей мучиться буду. А ты, Федор, чего к нам не едешь, чего не навещаешь? Давненько, брат, не заглядывал уже. Так что этим летом давайте с Оксанкой приезжайте, погостите немного, никуда город не денется, не пропадет без вас. Отдохнете хоть немного от этой суеты. Мы с тобою с утреца на прудик сходим, рыбки половим, ну а вечером и пригубить немного можно. Приезжайте, приезжайте. Моя все тоже спрашивает, чего, мол, не едут. Так что, давайте к нам. Хоть душою немного отдохнете. А Васька ваш осенью, как из армии придет, тут уж мы к вам нагрянем. А то уж я забыл, как ты у меня выглядишь. Отца с матерью навестим. Я тем летом матери крест поменял, старый он у нее был, прогнил весь, у отца ничего, держится еще. Оградку им новую поставил... Так что, давайте, Федор, приезжайте. Скучаю по вам. Ну, не буду прощаться. Пишу, как обычно пишут все. Жду ответа, как соловей лета».

Игнат улыбнулся и сложил листок. Посмотрел снова на ходики. Накинул старенькую фуфайку и вышел на крыльцо. Достал папиросину, закурил. Уже рассветало. Весеннее утро отдавало приятной прохладой. Игнат улыбнулся и вдохнул в себя воздух:

- Боже, хорошо-то как. Как же хорошо.

 

5. Звёздной  ночью

Илья Петрушин возвращался к себе домой. Был в гостях у Егорыча на другом конце деревни. Приняли с ним немного, поговорили по душам. Давненько так уже не засиживались. Завтра выходной, можно немного и расслабиться. Работал Илья в колхозе механиком. Без его золотых рук не обходилась ни одна техника. Председатель все никак не мог нарадоваться им.

- Без тебя бы, - говорит, - все, пропали бы. Ни за что бы план не выполнили.

И тоже верно. Техника нынче старенькая уже. За ней глаз да глаз нужен. А ра­ботал Илья со всей душой, со всей нежностью относил­ся к тракторам и комбайнам, может, и потому машина одного его и слушалась. Тут же оживала и работала с полной отдачей.

Илья шел легкой походкой по деревне, поглядывая на небо. Бледнолицая луна ярко светила сверху.

- Ты гляди-ка, зараза какая, - улыбнулся он, - разыгралась-то как.

Кругом тихо. Хорошо. Только с невестами и гулять. Кузнечики поигрывают где-то в темноте. Илья вспомнил, как семнадцать лет назад с Марусей гуляли по деревне. Так же светила луна, так же подмигивали звезды с неба, так же играли кузнечики, так же было хорошо и легко на душе. Проходя мимо Сомо­ва дуба (у Степана Сомова отец еще до войны посадил, так и прозвали), Илья запри­метил чей-то силуэт. Кто бы это мог быть, да еще один? Подойдя поближе, Петрушин узнал своего соседа.

- Кузьмич, ты чего тут один скучаешь?

- Илюша, ты это?

- Ну а кто же? Чего, говорю, сидишь тут один?

- Да я это, - старик промолчал.

- Снова?

- А?

- Снова, говорю, буянит?

- Да нет, что ты, нет.

- А то я не вижу, - Илья присел рядом на траву, достал папиросу, закурил. – Чего он у тебя опять?

- Успокоится сейчас, спать ляжет, э-э, - Кузьмич махнул рукой. – Все хорошо, Илюша, все хорошо.

- Поговорить бы с ним надо, не дело это.

- Ты что?! Не надо, не надо, Илюша. Он же сейчас дурной. А случись чего. Не надо, не надо.

- Это ты, батя, прав, конечно, но ведь это тоже, извини меня, не дело. Когда же он у тебя за ум-то возьмется, а? Как опрокинет кружку бра­ги, так и герой сразу. Паразит поганый.

Кузьмич слегка простонал, то ли соглашаясь, то ли просто, чтобы не молчать. Илья посмотрел на него, на его печальные глаза и тяжело вздохнул. Жалко ему было старика. Живешь, работаешь, всю душу вкладываешь в детей, а потом вырастают они и плюют тебе в эту самую же душу.

Речь шла сейчас о Макаре, о младшем сыне Кузьмича. Был у него еще Иван, да утонул пятнадцать лет назад. А старшая, Елизавета, в городе сейчас, замужем, редкий раз приезжает. Макар тоже поначалу, как из армии пришел, в город подался. На Горьковском автомобильном заводе работал. В технике так же души не чаял. Женился. И все бы хорошо, и голова и руки есть, а нет, запил, будь неладным оно это вино. И ведь как бывает-то. Одни выпьют, вроде бы и ничего, спать ложатся, тихие, но этот же, как опрокинет за шиворот, злыдень на злыдне. Бесы вселяются. Психует, с кулаками на всех лезет. Пожили с женой семь лет да разошлись. Понятное дело, сколько же терпеть бабе можно, когда руки то и дело распускают. Вернулся в деревню и опять задурил. Нет бы в колхоз устроиться Илье на подмогу, любой трактор с закрытыми глазами соберет, так нет, запил, и ничего ему теперь кроме водки не нужно. Вся радость у него в ней. К тридцати годам уже подходит, а на седого отца не стыдится руку поднимать. Выпьет и давай буянить. Кузьмич молча избу покинет, пройдется немного по деревне, подождет, пока тот заснет, только потом вернется. Сам уже на рожон не лезет. Дурной он, когда пьяный. Трезвый-то еще спокойный, все больше молчит. И сколько это продолжаться будет, неизвестно. Ясно одно, к добру это не приве­дет, а за ум браться тот не собирается.

Илья потушил папиросу. Ругать и говорить о Макаре плохо сейчас не хотелось. Старик и сам все прекрасно понимал. Разговаривать нужно с тем, с молодым мерином, да только тоже все без толку, как об стену горох. Да ведь ладно бы, если Кузьмич плохим отцом был, пил, бушевал бы, другое дело. Так ведь мухи сроду не обидел, оттого и обидно. Хорошо Илья знал стари­ка. Тихий, рассудительный, всегда в работе. Тамарку вот только как схоронил четыре года назад, молчаливым каким-то стал. Тяжело ему одному на старости лет, а тут еще и сын праздники устраивает.

- Может, накатим по­маленечку, а? – предложил Илья.

- Да не надо.

- А то у меня есть.

- Ты же знаешь, я как-то не очень ее.

- Да я тоже не очень, - Илья тихонько вздохнул. – А вот сейчас бы немного выпил.

- У тебя чья? Никифоровой?

- Баклановых.

- Баклановы хорошую гонят.

- Хорошую.

- У тебя с собой что ли?

- Дома. Да я схожу сейчас, - Илья поднялся на ноги.

- Да не надо, не буди никого.

- Да я аккуратно. Ты толь­ко это, Кузьмич, тут будь, не уходи пока. А я быстро.

- Да куда я уйду, - с хрипотой произнес тот.

Илья отправился к дому. Очень хотелось выпить с Кузьмичом, разговорить его немного. Он прекрасно по­нимал, как старику тяжело, а с Макаром завтра утром поговорит снова. Не дело это, когда сын на отца руку поднимает. Лишь бы пить бросил, а там бы с работою помогли бы ему.

Только Илья зашел в избу из комнаты послышал­ся Маруськин голос:

- Илюш, ты?

- Гоголь.

- Кто?

- Да я это, кто же еще.

Илья разулся, прошел на кухню. Зашла Маруся:

- Чего не раздеваешь­ся?

- Папиросы закончились. Посижу еще, покурю. Ночка-то нынче какая, а!

- Ты спать-то собира­ешься?

- Сейчас приду.

Илья достал из шкафчи­ка бутылку самогонки.

- А это зачем?

- Посмотри чего-нибудь в холодильнике, под закусь дай, - Илья убрал бутылку в карман брюк. – С Кузьмичом сейчас немного посижу и приду.

- Чего это он на ночь глядя-то? Опять что ли?

- Опять-опять. Нарежь сала и огурчиков положи.

Маруся стала приготав­ливать закуску. Как и велел ей муж, нарезала сала, огур­цов да ржаного хлеба.

- В милицию его надо, дурака этого, сдавать. Пусть там с ним разбираются.

- Сколько раз там бывал, толку-то.

- Мало, значит, был, - сказала та, протягивая мужу закуску. – Не прятаться от него на улице надо, а в ми­лицию сдавать.

- Шибко все какие умные стали. Чей какой ни есть, а сын. Лешка-то наш подрас­тет, буянить вдруг станет тоже, часто милицию-то вы­зывать будешь?

- Ой, е мое, вот ляпнет тоже, не подумавши. Ты хоть подумай, прежде чем говорить.

- Растишь-растишь их, а потом кулаками вся благо­дарность. Неужто Кузьмич плохим отцом был? Вот то-то же. А во всем она вот, дрянь эта виновата, - по­казал он бутылку. – Только она и виновата.

Илья принялся обувать­ся.

- Недолго только, ладно? – Маруся подала мужу кепку. Вообще-то она не пережи­вала, потому как знала, что мужик у нее молодец. Рабо­тящий, спокойный, не пьет. А если бывает и выпьет, то только на пользу. Работает день и ночь, и неужто крепкому здоровому мужику иной раз и не выпить?

Кузьмич по-прежнему сидел на старом месте.

- Ну, вот и я, - Илья присел на траву, положив рядом тарелку с закуской. Открыл бутылку, налил немного в кружку, протянул старику, затем налил себе. – Давай, чтобы все хорошо было.

- Никого не разбудил?

- Да мою, хоть из пушки стреляй, не разбудишь, - махнул рукой, улыбнулся. – Ну, давай, Кузьмич.

Выпили, закусили. Старик задрал голову кверху.

- Звезды нынче как играют, посмотри-ка. Загляде­нье. Мы с Тамарой всегда любили гулять по вечерам. Выйдешь, пройдешься по улице, на небо посмотришь, а звезды перемигиваются-перемигиваются. Моя все любила считать их. Да разве их пересчитаешь, - Кузьмич улыбнулся, - вон их сколько, попробуй, пересчитай. А каждую звездочку знала. Ты вот знаешь их, названья-то? – Илья пожал плечами. – Вот и я не знаю. А Тамара все знала у меня. Все при все. Интересная была, веселая-веселая. А пела как! Ууу! Ну ты помнишь ведь, да?

- Помню, конечно. Кра­сиво.

- Красиво. Никто так в деревне не пел, как она. Запоет, бывало, в поле, и душа радуется и будто и не работал, столько силы сразу набегает, столько энергии. – Старик помолчал немного. – Ты с Марусей-то как познакомился? Она же вроде из Суворова?

- Из Суворова, - Илья достал папиросы, угостил старика, закурил сам. – Ну как познакомились, - улыбнулся. – Нас тогда в их колхоз посылали, а она дояркой работала там. Ну вот, слово за слово и…. Потом ездил к ней зиму-то, ну а весной уж к себе забрал да поже­нились.

- Не умеешь ты, Илюша, рассказывать, - улыбнулся по-доброму Кузьмич.

- Да куда уж мне, - по­смотрел Илья на старика и тоже улыбнулся.

- Ты наливай, наливай, - Кузьмич кивнул на бутылку. – Хорошая какая, зараза. Давненько я уже не про­бовал. Умеют Баклановы все-таки гнать.

Илья разлил по кружкам самогонку. Снова выпили с ним, закусили.

- Тамара-то у меня ведь тоже не отсюда, из Черемушек.

- Да?

- Да. Я там тоже какое-то время жил у них. Ты еще маленький был. Поехали, зна­чит, мы с Филиппом Кондрашовым в Черемушки, к тетке его. А тут ехать-то до них тридцать верст. Приехали, он ей гостинцы от матери передал, окрошки с ним поели, ну, думаем, на прудик сходить надобно, рыбу посмотреть, а ближе к вечеру уж обратно. Закинули, значит, удочки, сидим, ждем. Клева нет, кх, - Кузьмич слегка кашлянул в ладонь. – И вдруг видим, а по другую сторону две девицы молоденьких подошли купаться.

- Тамара была?

- Ну, а кто же. Да ты не перебивай, не перебивай, ты слушай.

Илья улыбнулся и послушно кивнул головой. Ему даже приятно как-то стало, что смог разговорить старика.

- Мы с Филькой, недолго думая, удочки в сторону, раз­делись и в воду. А у меня же вся спина в шрамах после немцев-то. Так я прям в ру­бахе, - Кузьмич улыбнулся. – Подплыли, значит, к ним, а они на спине плавают, нас почему-то не замечают. Фи­липп же сроду стеснитель­ный был. А я сходу прям, в какой стороне, спрашиваю у них, Америка находится, куда, мол, плыть. Моя-то сразу шутку поняла, насчет Америки не знаем, говорит, а вот Турция в той стороне. И показывает рукой на берег, откуда мы приплыли. Быстро с ними подружились. Тамара у меня же всегда разговорчивой и веселой была. И вот знаешь, Илюш, вот как увидел ее, так и полюбил сразу. Вот тебе крест. Никогда я таких добрых и живых глаз не видел.

- А вторая, что за девуш­ка была?

- Ой, я уж, если честно, Илюш, и не припомню. Олесей, по-моему, звали. Знаю, что замуж вышла да во Владимир уехала. А как звали, что-то и не припомню.

- Бывает. Я вот сослуживцев своих и то вспомнить порой всех по имени не могу. А ведь тоже три года бок о бок жили. И дружили-то как. А вот не вспомню, бывает, и все тут. Память она такая.

- Умирала она тяжело у меня. Тяжко мучилась. Все никак не забирал ее Господь-то. Вот ведь тоже, всю жизнь людям добро делала, радость дарила, никого не обижала, никому зла не желала сроду, доброй души была. А как животные ее любили, ууу. Да все ее любили. А умирала в муках, - Кузьмич посмотрел на небо. – Зато теперь среди ангелов. И, слава богу, что не увидела, каким теперь сыночек наш стал, - у старика на глаза наплыли слезы. – Не выдержало бы ее сердечко, ой не выдержало. Страдала бы как, сколько бы слез про­лила, как бы намучилась с ним. А так он для нее навсегда хорошим остался.

- Кузьмич, - Илья поло­жил на худое плечо старика ладонь. – Ну, чего? Ну, все хорошо будет. Да образумит­ся еще. Да неужто за ум не возьмется. Возьмется.

- Дай бог, - Кузьмич про­тер ладонью влажные глаза, отвернулся в сторону.

- Ты выпей немного, давай налью.

- Нет. Все, Илюш, спасибо, не буду. Пойду я к себе, наверное. Спасибо тебе. Пойду.

- Может, у нас заночуешь сегодня, а?

- Да у меня что, дома нету что ли, - старик поднялся на ноги и Илья вместе с ним. – Спасибо тебе, Илюш, конечно, но пойду я.

Илья похлопал стари­ка по плечу, проводил немного его взглядом и тоже двинулся к дому, по дороге размышляя о жизни. Вот ведь прожил человек жизнь, дожил до старости, любил, трудился, душу вкладывал в детей, а теперь от родного сына приходится прятаться. Вот ведь как. И ради чего, спрашивается, живем? Снова задрал голову к небу.

- А звезды нынче и правда какие, а луна-чертовка, н-да, только с невестами и гулять...

 

6. Колька  Чижиков

Колька Чижиков вернулся в родные края. В деревне не был шесть лет. Как уехал в город, женился, так и остался там. Мать с отцом да брат Илюха, все к нему катались в гости – снабжали картошкой, овощами, мясом… Жилось Кольке в городе трудновато. Об этом мать его не раз жаловалась соседям и родне.

- Истощал весь, исхудал, одни глаза и кожа, - жаловалась она. – Но возмужал, конечно, серьезнее стал. Мужчина! – старуха улыбалась. – Детишками вот собираются обзаводиться.

- Давно уж пора, - кивали те. – Сколько ему, сорок два?

- В сентябре будет, ага, сорок два.

- А работает-то он у тебя где?

- Ой, - старуха призадумалась немного, потерла щеку. – Что-то где-то охраняет, что-то очень важное и секретное, потому и не разглашает. Запретили.

- О, как! – с усмешкой произносили бабы.

А работал Колька грузчиком на птицефабрике да подрабатывал сторожем в библиотеке. С его-то образованием - восемь классов - шибко не брали. Крутился, как белка в колесе. Даже пить бросил. Ну как бросил, выпивал, конечно, не без этого, но не так, как у себя в деревне, не отдыхала, не гуляла душа, не пела песни наотмашь, а наоборот, куда-то глубоко пряталась в теле, съеживалась и не хотела показываться. Что не говори, а все-таки уже семейный человек. Жили они с женой у тещи. Любка, жена его, была на семь лет младше, работала на мебельной фабрике бухгалтером, счет деньгам знала. Да и теща такая же была скупая. Семь раз обдумают, куда деньги пустить, а потом тратят. Для Кольки это было дико, но постепенно привык, и сам, как уже заметил, стал экономить на всем. Да и зарплату толком не видел – жена в доме рулила. Был еще у Кольки тесть, но тот два года назад скончался от белокровия. И остался Колька один в двухкомнатной квартире с двумя злыми бабами. Не то, чтобы они его сильно изводили, но расслабляться все же не давали. Особенно теща – чуть что, сразу напоминала, где его место. Тяжело было Николаю, но уехать в деревню не мог, понимал, что сопьется и пустит свою жизнь в труляля. Не те уже годы, чтобы дурью маяться, семья нужна. Всю жизнь был Колька веселым, дурашливым шутником. Потрепать языком любил. Бывало, если выпьет, всю деревню смешил. А иной раз такое отчудит, аж всех в дрожь бросало, и ведь знали, что помело, а все равно верили. А теперь, если бы кто из близких и знакомых увидел бы Кольку, то не поверил бы, что это Колька. Не узнали бы. За шесть лет измучила его городская жизнь, потрепало нервишки семейное счастье. Сегодня утром, в пятницу, у Кольки был выходной. Вчера вечером его сильно поругала теща. Ругала и стыдила. Тот получил зарплату, а деньги отдавать не хотел.

- Я же пальто осеннее собирался взять, - оправдывался он.

- Вот осенью и купишь, - наседала теща. – Телевизор менять нужно, цветной хочется все-таки. Я с пенсии чуть-чуть, ты с зарплаты, и Люба добавит – вот и телевизор. Вот он хорошенький будет тут стоять.

Отдал Колька зарплату, сквозь зубы что-то бубня под нос. Червонец все же успел заныкать. Ночью в спальне жена его приласкала, успокоила. Но все равно, было не уснуть, всю душу истыкали.

По пятницам теща уезжала с утра в другой конец города к своей единственной подруге Гальке. Когда-то они вместе работали в гастрономе. Любка тоже была на работе. Такие дни выпадали очень редко, когда выходные попадали на пятницу. Оттого он ее и любил эту самую «пятницу» и искренне ждал.

- Покой черт тебе телевизор понадобился, нам-то он с Любкой ни к чему. Ах, да, я же и забыл, что ты у нас из дому не выходишь, да с дивана не встаешь, лежебока, цвета ей, видите ли, понадобились. Ух! – Колька заговорил низким писклявым голоском. – Ну, Коленька, ну зятек, ну давай возьмем, а в августе обязательно тебе пальтишко купим, я сама тебе на ботинки добавлю, – ерепенился Колька перед зеркалом, грозя в отражение пальцем. – Смотри у меня! И полы пропылесось. Он спустился во двор, взял в магазине бутылку красного и снова поднялся к себе. Пожарил яичницу, налил в хрустальный бокал портвейнишка, аккуратно все разложил на столе и затем важно присел. Колька в выходные пятницы всегда ходил генералом по квартире. Всерьез ругал тещу, учил чему-нибудь жену, расхаживая с газетой по залу. Размахивал руками, выпячивал грудь вперед и важно разгуливал, как воробей перед цыплятами.

- Ну, так-с, приступим, - Николай потер ладони. Опрокинул бокал, закинул в рот яичницу, разжевывая, опрокинулся на спинку стула. Почувствовалась небольшая легкость внутри.

- Повторим, - щелкнул он пальцем и быстро наполнил бокал. – Ну, Надежда Григорьевна, за вас, за ваше драгоценное здоровье, чтобы оно у вас было таким же, как у супруга.

Николаю понравился его тост, и он даже погладил ладонью свою грудь. Опрокинул, выдохнул носом, закусил. Все же злость, какая копилась у него все это время в душе, давала о себе знать и просилась наружу. Колька бранил тещу. Внутри бушевал ураган. После портвейна он смелел на глазах, даже матюгаться стал, что за ним это редко водилось.

- Всего изъездили, поросята, я им что, лошадь, сундук безчувственный?! – Николай ударил кулаком по столу. – Гады.

Запрокинул голову, замолчал. Вспомнилась деревня, дом, мать с отцом, вспомнился прудик, вспомнились былые веселые дни. Аж ком подкатил к горлу. Сенокос уже прошел. Эх, как Колька любил сенокос, а рыбалку поутру, а песни под гармонь у завалинки, а танцы… хоть и было тогда уже три десятка, а все равно плясал, как мерин сивый. Такая тоска одолела сразу, так захотелось выть, душа плакала, и по щеке тоже скатилась слеза.

Николай долил остатки в бокал и выпил залпом.

- Все, хватит, еду домой, к себе, в деревню.

Колька убрал все со стола и отправился в зал, громко горланя:

…Выплыва-а-ают расписны-ы-ые,

Стеньки Ра-а-азина челны-ы-ы…

Ехать в старых брюках и рубахе не хотелось. Колька открыл шкаф, достал тестя покойного костюм. Совсем новенький. Примерил, в самый раз, как по нему и был шит.

- Мне ходить, значит, не в чем, а тут такая красота в шкафу пылится. Дождешься от вас. Сделали из меня оборванца.

Колька снова озлобился на тещу. Взял маленький чемоданчик и подошел к холодильнику. Очень хотелось насолить ей.

- Ох, - махнул Колька рукой, - да гори все синим пламенем, будь что будет. Не съедят же и не выгонят.

Николай достал из холодильника две бутылки хорошего дорогого коньяка. В мае тещин племянник приезжал к ним на пару дней из Ленинграда, привез с собой как подарок. Так мамаша даже прочитать этикетку Кольке тогда толком не дала, вырвала из рук и убрала в холодильник. Все берегла для неизвестно какого случая.

- Рэми-Мартин, - прочитал Колька и аккуратно упаковал обе бутылки в чемодан. – Ой, спасибо, Надежда Григорьевна, что сохранили до отъезда. Вот мы его с батей сегодня и оприходуем.

Колька прихватил еще пару банок шпрот, докторской колбасы и, оставив на столе записку: «Уехал к своим в деревню. В воскресенье буду», покинул квартиру. По дороге купил еще пару шоколадок (под коньяк), матери платок, отцу рубаху и двинулся в путь.

Как только Николай сошел с автобуса и увидел до боли родные места, тут же кольнуло под сердцем. Такая волна радости и печали нахлынула одновременно, что тот даже остановился. Постоял немного, оглядел родимую улочку, старенькие покосившиеся избенки на ней, сады, полные вишен, березки, тополя и, выдвинув грудь колесом, направился к дому. По деревне Колька шел важно, гордо закинув голову кверху. В костюме и в шляпе, крепко держа в руке чемодан, он шел, слегка посвистывая. Несколько женщин с интересом оглянулись, но никто не узнал Кольку. А тот еще громче посвистывал, чтобы привлечь к себе больше внимания. Хотелось, чтобы его узнали, чтобы увидели, каким он стал - важным, солидным, в пиджаке и брюках, в галстуке, но никто не узнавал. Всего каких-то несколько часов назад душу терзала тоска по дому, город душил своими крепкими стальными лапами, хотелось, что есть сил, из него бежать, а теперь.., а теперь Колька важно разгуливал по деревне городской походкой, насвистывая песенку.

- Чижик, ты что ли? – послышалось вдруг за спиной. Николай обернулся и увидел своего старого товарища Гришку Бокова. – А я думаю, ты не ты, и не признал сразу-то.

- Здорова, Гринь, - пожали друг другу руки. – А ты все в мазуте?

- А я все в мазуте, - улыбнулся приятель. Гришка работал на тракторе в колхозе, пятна на зеленой рубахе его уже не отстирывались. – Да ладно, перед кем тут красоваться, - махнул он рукой. – Чай не в городе.

- Это точно.

Уж больно Кольке понравилось, как тот сказал «Чай не в городе». Значит, все же осознает по Колькиному виду, что там хорошо.

- А я сейчас к Степану иду, Булка тоже должен быть там. Он, кстати, в том году баню новую построил. Помогли, конечно, немного с мужиками, ну, банька, я тебе скажу, м-м-м, пойдем, увидишь.

- Да я еще у своих даже не был.

- Да чей успеешь, пойдем, по сто грамм накатим.

Степан с Булкой сидели у яблони и дымили табаком. Поначалу тоже не сразу признали Кольку.

- Да это же Чижик! – первым закричал Булка.

Степан, прищурив левый глаз, узнав в госте старого знакомого, полез обниматься.

- Господи, а ты тут какими судьбами?

- Да вот, - развел тот руками, - работа отпустила, решил своих наведать.

- Это правильно. Ну, присаживайся, давай за встречу. Это надо же, хех, никогда бы не подумал, что снова увижу тебя, как уехал, и с концами, - Степан открыл бутылку.

- Самогон?

- Ну.

- Не, братцы-кролики, я теперь эту дрянь не пью.

- Ты чего, - Булка даже немного обиделся. – Степан никогда бодягу не гонит.

- Я не об этом. – Колька достал из чемодана коньяк и поставил на столик. – Вот, пожалуйста.

- Ре-ре…

- Рэми-Мартин, - ответил Колька. – Двадцать рублей бутылка.

- Да ну?!

- Вот тебе и ну.

- Шикарно живете.

- А то. Город есть город, там все так живут, - сказал Булка. - Это тут пашешь, как конь, а там, вон, - показал на Кольку, - уехал босым, ни рубля в кармане, а приехал человеком.

- Двадцать рублей за бутылку, это надо же.

- Там все так живут, - не унимался Булка.

- А ты знаешь, - посмотрел на него Степан.

- Знаю. Знаю.

Николай слушал друзей, и невидимая сила поднимала его от земли. Последние несколько лет он никогда не чувствовал себя так высоко и легко. Гордость распирала его вовсю. И слушая сейчас Булку, даже сам стал верить, что в этом городе и впрямь все хорошо живут и сорят деньгами. Поначалу сердце Колькино радовало то, что его никто не узнает, потому как он был в шляпе и при галстуке. А теперь, когда он достал из чемодана коньячка, гордость совсем поперла из всех щелей, и он сам поверил, что стал богатым.

- Ну, ладно вам, не спорьте, - произнес он важно и разлил по стаканам коньяку. – Закусывайте. – Пододвинул шоколад.

Все выпили, непривычно закусили шоколадом.

- Вот это я понимаю, - улыбнулся Колька и щелкнул пальцем по бутылке. В нем снова проснулся прежний пустомеля. И Николая понесло.

- И часто ты употребляешь такое богатство? – поинтересовался Гриня.

- Да разве это богатство, - махнул рукой, - как и положено, на завтрак, в обед и на ужин, по сто грамм, а где и по сто пятьдесят.

- Это какие же деньги…

- В городе все так живут, - не унимался Булка. Ему почему-то очень хотелось верить, что в городе народ живет без хлопот и забот. Только и делают, что ходят по ресторанам, театрам, кино и распивают дорогие напитки.

- Мне и Любашка моя все твердит, не повредит ли тебе коньячок, мой Косик, это она меня так ласково называет…

- Как?

- Косик, - Николай приятно улыбнулся. – А я ей, рыбка моя, да я от него только молодею.

- Хех, - засмеялся Булка. – Это ты верно подметил. Ну, баба есть баба. Моя мне тоже, еще раз, говорит, появишься пьяным, я тебе, репей, говорит, всю спину скалкой отхожу.

- Здесь у вас да, - Колька даже как-то печально вздохнул. - Там же у нас все попроще. Все-таки как-никак - культура.

- И не ругается? – спросил Гриша.

- А чего ей ругаться. Я же говорю, культура, - Николай снова разлил по стаканам коньяк, и все дружно дрогнули, закусив шоколадом. – Я иной раз с работы-то прихожу и прям с порога ей, зайка моя, что, говорю, будет сегодня кушать твой Косик, а она мне с кухни, картошечку с рыбкой, а я ей, нююю, не хочу рыбки, курочки хочу, - Колька заговорил капризным детским голоском. – Моя с кухни подойдет, раздеться поможет, свежий номер газеты подаст и ласково мне так на ушко, подожди немного, сейчас и курочка будет. Я ее ладошечкой, оп, по одному месту, а она – бегу-бегу-бегу, и ширк на кухню курицу готовить.

- Неужто такие бабы бывают? – пораскрыв рты, удивились все.

- Это же город, - не унимался Булка.

- А теща как, ну теще-то все равно, еще та ведьма, а? – спросил Степан.

- Мамаша? Да ну-у-у! Мухи не обидит. С мамашей мне повезло. Ты, говорит она дочери, у меня его слушайся, где еще такого мужика найдешь! Мол, на ус мотай. Не мужик, а золото. – Колька совсем потерял стыд, расхваливая себя. После коньяка он немного опьянел, язык заработал сильнее.

- Чижик, ну а работаешь ты где? – полюбопытствовал Степан.

- А вот этого я вам поведать не могу, братцы-кролики, это военная тайна.

- Военный что ли?

- Ну почему сразу военный? Работаю на очень засекреченных объектах, - Николай призадумался пару секунд, - ну, можно сказать, и военный, для вас так проще будет.

Только один Булка посмотрел на Кольку удивленным, с каплей зависти взглядом. Николай это заметил и снова пошел рассказывать про санатории и моря, где они с женой отдыхают каждый год. Когда распили бутылку коньяка, Колька немного приумолк. Вторую доставать было жалко, хотелось выпить с батей. Он тяжело вздохнул, посматривая на яблоню.

- Ну чего ты, призадумался? – спросил его Степан.

- Хорошо у вас тут.

- А то.

- Пойду я, наверное, своих еще наведать надо.

- Может, - Степан кивнул на самогон.

- Не, я это не пью, сам понимаешь.

- Понимаю.

Колька попрощался со всеми и отправился к родному дому. Мужики проводили его взглядом, и Гришка открыл самогонку.

- Хех, каким был, таким и остался, - улыбнулся Степан. – Какой военный?! Маменька его все жалуется, мол, еле концы с концами сводят, а тут… Рэми…

- Мартин, - подсказал Гриня.

- Так ведь город, - печально вздохнул Булка. Ему было жалко, что Николай ушел, хотелось еще послушать о красивой и легкой жизни.

- Да чего там хорошего в городе? – посмотрел на него Степан. - Разливай, давай, Гринь, нашу. Чего на нее смотреть.

А Колька гордо шел по родной деревне, оглядывая избы, тихонько посвистывая. Рука по-прежнему крепко держала чемодан. На душе было легко и хорошо. Пиджак был расстегнут нараспашку, и галстук играл на ветру. Хотелось смеяться и кричать. И, свистнув изо всех сил, Колька запел:

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить…

 

7. Белая  горячка

Григорий Бурлаков всю неделю не выходил из запоя. Для него это было уже обычное дело. Если уж начинал гулять, то пока по жилам брага не потечет вместо крови, не успокоится. Отлежится потом немного, и снова за старое. Так и жил от запоя к запою.  Вот уже как два года Гришка нигде не работал. Сидел у жены на шеи и все время пил.

- Ой, да когда же это кончится-то, а?! Господи, когда же ты, дрянь этакая, за ум-то возьмешься? Не надоело еще под заборами да в лужах валяться? У тебя же дочь растет. До-очь! –  ругалась жена. – И как тебе только такому паразиту деньги дают? Не отдаешь ведь никогда.

- Твое какое дело?! – бурчал Григорий. – Я у тебя что ли беру? Нет-нет, ты мне скажи, на твои что ли пью, а? – в голосе даже звучала нелепая правота в том, что он действительно пил не на ее деньги.

- Ходишь как попрошайка – дайте-дайте. Не стыдно?! А Оксанке каково отца такого каждый день видеть? Да тебе и на жену и на ребенка наплевать. Себя позоришь, нас позоришь, ирод проклятый!

Григорий молчал. Все правильно жена говорила, и как бы это ни было противно, он сам это прекрасно понимал. Все-таки, когда человек пьет, чувство собственного достоинства постепенно отходит на задний план, а затем и вовсе пропадает. Лишь бы выпить, а там без разницы, что говорят. Встанет поутру у сельмага и давай у прохожих мелочь стрелять. И ведь, как репей, привяжется и не отстанет, пока не дашь. Ему, видите ли, надо, ему, видите ли, необходимо. Потому и прозывали его в селе – «вертушок». Где наливают, там и он. Всегда со своим стаканом, и всегда без денег. Потрепать языком любил, и ведь главное - умел. Как ловко выходило. Выпьет немного, и понесло, не остановишь. Смешно рассказывал, посмешить любил, потому его и не прогоняли иной раз, а наоборот, даже наливали, чтобы послушать его байки.

В этот раз после очередного запоя Григорий никак не мог прийти в себя. Голова раскалывалась, словно по ней били кувалдой, тело тоже все ныло. Три ночи не мог нормально уснуть.

- Зараза эдакая, и ведь не отпустит никак, - вздыхал в отчаянье тот.

На душе как-то было не спокойно, как будто что-то предвиделось нехорошее. И это неспокойствие постепенно усиливалось, перерастая в непонятный страх. Гришка сам не мог понять, что его душеньку так тревожит и мучает. Жена с самого утра ушла на работу, оставив его одного. Оксанки тоже не было, не пришла еще со школы. Еда до сих пор не лезла. Немного выпьет рассолу, пройдется по избе туда-сюда и снова приляжет. Все болело, тело бросало в жар, а на душе по-прежнему неспокойно.

В дверь постучали. Гринька, оторвав голову от подушки, поднялся с постели и, надев тапочки, в одних трусах и в майке отправился в сени. На крыльце никого не оказалось.

- Кто тут еще балуется? Додумались.

Гринька снова вошел в избу. Проходя в горницу, его вдруг окликнул до боли знакомый голос. Он не успел еще обернуться, как по телу уже пробежал холодок. Гриша узнал этот голос. Так оно и было. На стуле у комода сидел его сосед Василий. Да и все бы ничего, да только вот как схоронили его три недели тому назад. Помер бедолага от сердечного приступа. Тоже выпить был не дурак. Сутулился без конца. Теперь же сидел важно, выпрямившись, как струна, закинув ногу  на ногу. И улыбка, эта непонятная улыбка, еще больше испугала Григория. Ведь никогда, сколько себя помнил, Васька не улыбался. Всегда ходил хмурым. А тут на тебе, как жмуриком стал, и повеселел сразу.

- Что, Гришенька, ротик раскрыл, али не рад вовсе увидеть снова?

Григорий от испуга попятился назад. Уперся в стену, перекрестился.

- Василий, как это… ты же это… ты же того… помер ведь.

- Что же ты мне, Гриша, четыре рубля-то до сих пор не отдал. Али забыл? Али и вовсе не собираешься отдавать, а?

- Так как же я тебе отдам-то? – Григорий дрожащей ладонью потер глаза, он до сих пор не мог поверить, что говорит с покойным соседом. Но Василий не исчезал. – Да, как же я тебе отдам-то, ты же, Вася, помер.

- А ты, я гляжу, и рад радешенек, что отдавать не придется. Что ты за человек такой, Гриша? Жмот ты. Сроду за копейку готов был удавиться. Пьяница!

- Э-э, постой! Ты что такое говоришь-то, словно сам сроду не пил. Не тебе меня учить Васька, не тебе!

Гришка разозлился на сказанное и даже как-то позабыл, что беседует с покойничком. Ладно бы тот сам не пил, другое дело. Так ведь такой же был – пьянь на пьяни. Не лучше. Все, что можно было, из дому выносил да пропивал. А теперь, посмотрите-ка на него, учить вздумал.

Василий улыбнулся:

- Танюша правильно тебя без конца ругает. Тебя не ругать, тебя колотить надо. Бить как сидорову козу, чтобы знал, как лопать. Не был бы я в гробу, эх и отмутузил бы тебя сейчас, все бока тебе, собака, отходил бы.

- Ты чего такое городишь, а? – Гринька раздул ноздри.

- Давно в зеркало-то не смотрел? Посмотри-посмотри. Наглую поросячью морду увидишь. Кем ты стал, Гришенька, кем ты стал? В кого ты превратился? Себя позоришь, Танюшу с Оксанкой. Какого, думаешь, дочери в школе за спину слышать смех: «У ней папка пьяница». Какого, тебя спрашиваю? Не любишь ты никого. Ни-кого. Нет у тебя дочери и у Оксанке отца нет. Ты просто пыль, грязь, которую давно пора собрать в савок и выбросить за порог. Ты же ничтожество. Ты никто. Правильно Татьяна тебе говорила, попрошайка ты, попроша-айка. Наложи на себя руки, Гриша, наложи. Поверь мне, и дочери, и жене твоей станет только легче от этого. Только легче. Хоть вздохнут с облегчением: «Наконец-то избавились».

- Сука! – Григорий бросился с кулаками на соседа. После услышанного он просто взорвался. Это надо же такое сказать. Он что, Василий, совсем ополоумел?

Раздался громкий звон. Гришка,  нагнувшись к полу, подобрал у ног осколки. Из костяшек сочилась кровь. Никого рядом не было. Только теперь до него дошло, что он разбил зеркало. Ведь над стулом, именно у комода, где и привиделся Василий, висело зеркало. И с чего это он вдруг почудился ему, да еще с такими словечками? Гришка, немного отдышавшись, слизнул с кулака кровь. Голова, как ни странно, уже не болела, но на сердце по-прежнему было неспокойно, даже хуже, чем прежде. Страх огромной волною вливался в душу. Он поспешил покинуть избу. Оставаться одному было боязно. Но в прихожей остановился. У двери, прямо у порога, сидела русалка, расчесывала гребнем волосы и плакала.

- Что же ты, Гришенька, женушку свою обижаешь? Ведь она у тебя одна, и доченька у тебя одна, а ты их обижаешь. Разве так можно? – русалка смотрела на хозяина дома жалкими глазами. На щеках ее блестели слезы.

- Ну что ж ты, Гришка, на меня с кулаками-то полез, а? – послышался со спины голос соседа. Григорий тут же обернулся. Василий сидел на кухонном столе. – Ты думаешь, сосед тебя бранил, не-ет, это совесть твоя тебя стыдила, - голос становился все грубее и грубее, вовсе не похожий на Васькин, хотя вылетал из его уст. -  Там он, Васька, там уже, - сосед показал пальцем в пол. – В котле с кипятком парится. А визжит-то как, ууу, хуже бабы, - сосед громко засмеялся. Голос был настолько басист и груб, настолько ужасен, что Григория сковал ужас. Было страшно шелохнутся. – Слезами теперь умывается. Толку-то. Чем они ему теперь помогут? И ты там будешь, и тебя ждет та же учесть, - кожа Василия быстро покраснела, из-за лба повылазили огромные рога, а на ногах показались копыта. На подбородке выросла черная козлиная борода. Это уже был не сосед, а самый настоящий черт в его облике. Он по-прежнему улыбался, а глаза горели зеленым огоньком. – Чего смотришь? Собирайся. Думаешь, я просто так здесь?

- Не надо. Я…я…я никуда не пойду…я…я…я…, - Гришка обернулся. Из комнаты выбежали маленькие чертята с полметра ростом отсилы и весело заплясали.

- Собирайся-собирайся, - прыгали они возле него.

- Не надо! – взвыл Григорий. – Не пойду-у!

Он схватил швабру и, размахивая ей из стороны в сторону орал, как сумасшедший, не подпуская к себе маленьких гостей. Те пискляво смеялись и пытались схватить Гришку за ноги. Огромный черт по-прежнему сидел на столе и громко посмеивался над происходящим. Бурлаков дрыгал ногами, махал шваброй, пытаясь сбить хоть одного.

- Не подходи, мать вашу! Ушибу-у! Всех ушибу!

- Не попал, не попал, - радостные чертята все плясали у его ног. Григорий шваброй швырял кастрюли с полок, бил по вазам, по телевизору, по люстре, по тумбочкам, по всему, где мерещились черти. А черти бегали по всей избе, весело смеясь. И Гринька крушил все подряд.

- Гришка-дурак! – дразнился один чертенок и пока тот пытался огреть его шваброй, остальные прыгали на него, пытаясь повалить. Гришка падал, бил себя по ногам, вскакивал и снова все подряд крушил, умоляюще вопя о помощи.

Время от времени силы его стали покидать. Он упал на колени и, уперевшись лбом в пол, заплакал.

- Ну, пожалуйста, ну что вам надо! – Гришка утирался слезами, махал руками, бил кулаками в пол, жалостно кричал. – Уйдите, ну уйдите!

И снова послышался громкий басистый приказной голос черта:

- Полезай в петлю. Быстро в петлю!

Гришка поднял голову и увидел, как с потолка приготовленная неизвестно кем, но ясно для кого, свисала петля.

- Не могу.

- Я кому сказал, - приказной голос звучал страшно и повелительно.

- Не могу.

- Давай, Гриша, давай! – и двое чертят, подтащили к нему табурет. – Не бойся. Смелей!

Григорий пнул по табурету ногой. Тот отлетел в сторону.

- Мы принесем, Гриша, мы принесем! – крикнули чертята и снова подтащили к нему табуретку. – Держи.

Бурлаков схватил табурет, вскочил на ноги и, пару раз покружившись, запустил им в окно. Стекло вместе с рамой вылетело на улицу.

- Не дождетесь, гады, не дождетесь! – и Гришка бросился к разбитому окну.

В это время как раз мимо его дома проходили две женщины. Шли из магазина. Сумасшедшие крики из хаты Бурлаковых заставили их приостановиться. И вдруг окно вместе с рамой, гремя, вылетело на улицу. Показался хозяин дома, который пытался выбраться наружу.

- Гришка, чего случилось-то?! – крикнула одна из женщин, другая завизжала с перепугу.

Гринька глянул на них бешеными испуганными глазами и, что есть мочи, заорал:

- Мать вашу, окружили уже! Окружили! – он попятился обратно в избу. – Ни хрена, я вам не дамся, не на того нарвались, черти! Дом сожгу, всех сожгу! – и Григорий скрылся из виду.

- Светланка, а ну беги за Танюхой. Скорее беги! С ума походу сошел. Пожалуй, и правда избу сожжет!

А Гришка тем временем бросился к печи, но спичек так и не нашел. Зато схватил кочергу и снова принялся носиться по дому, круша все подряд. Стульями выбивал окна, ломал двери, столы, сшибал полки, угрожающе орал, что всех убьет. Громкий басистый смех черта доносился неизвестно откуда.

- Выходи! Выходи! – орал Гришка, махая кочергой.

По комнате снова забегали чертята. Он подобрал с пола нож, прыгнул к перевернутому столу и поймал одного за хвост.

- Только не хвост! – взвыл бесенок.

- Аг-а! - обрадовался Гришка и стал стегать ножом по хвосту, который плясал, как струна.

Когда в избу вбежал народ, Григорий хлестал ножом по вытянутой руке. Брызги крови разлетались в разные стороны. Мужики бросились к нему. Отобрали нож, уложили на пол, быстро принялись забинтовывать руку. Гришка пинался, дрыгался, кричал, что не дастся в руки, звал на помощь жену.

- Здесь я, Гришенька, здесь, милый, - вытирала та слезы.

- Уйди, уйди! – кричал на нее муж. Глаза его в эту минуту были настолько испуганы и растеряны, что в них было больно и страшно смотреть. Приехала «скорая», и молоденькая медсестра сделала Григорию укол. Он немного успокоился. Затем на носилках отнесли его в машину. Заплаканная жена присела рядом, держа мужа за разбитую опухшую ладонь. Машина тронулась и не спеша поехала к больнице. Народ постепенно стал расходиться, и только чей-то женский голос слегка произнес:

- Надо же, допился до чертиков.

 

8. Встреча

К Дмитрию Косову приехал погостить армейский друг. Четырнадцать лет не виделись. Правда, изредка переписывались, созванивались. Как дембельнулись, так и все…, каждый пошел своей дорогой. Дмитрий подался домой, в село, к матери. Построил дом, женился, обзавелся дочурками, работает на ферме. Обычная сельская жизнь – дом, семья, работа. Даже пару раз отдыхал с семьей на море, ездили в Краснодарский край. Генка, сослуживец, после армии подался в Москву. Поначалу работал на заводе, изготавливал мебель, потом, по хорошему знакомству, попал охранником в престижный ресторан, затем был телохранителем у одного бизнесмена. Сейчас у самого свой бизнес идет в гору. Жизнь, как теперь любил он говорить, мед с сахаром.

В канун Нового года на Геннадия вроде как бы нашла ностальгия – вспомнились армейские деньки. Обзвонил армейских дружков. До кого смог дозвониться, до кого нет, кто-то рад был поболтать, кто-то был занят, обещал перезвонить, так и не перезвонил. С Димкой разговаривали долго, вспоминали службу, обменивались новостями. А в крещенские морозы утром позвонил снова и сказал, так, мол, и так, готовь баню, к вечеру буду. И приехал. На серебристом Ауди, в пальто, короткостриженый, краснощекий, с маленьким животиком. Косов даже и не признал поначалу.

- Ну, ты, Генка, даешь! – развел от радости руками тот. – Ну, ты гусь! Во даешь. Ведь и не узнаешь сразу.

- А то! – улыбнулся приятель. – Вот что Москва с людьми делает. Мотай, братец, на ус.

Крепко обнялись, Геннадий достал из машины подарки, и направились в избу. Жене, Галине, подарил норковую шубу, дочерям привез хороший ноутбук со всеми прибамбасами, а  Дмитрию вручил видеокамеру.

- Извини, - пожал плечами, - не знал, что тебе купить. Думал, думал, так и не надумал. А камера хорошая. Будешь деток снимать.

- Геннадий, это же…, - Дмитрий растеряно посмотрел на друга. От таких дорогих подарков стало даже как-то неловко перед ним.

- Ой, да вы что, в самом деле, - Галина, сама не ожидая от себя, перешла на вы. – Господи. Извините, конечно, но это… через чур… это же…, - женщина промолчала, не найдя слов продолжить.

- Ничего-ничего, - улыбнулся Геннадий не без гордости. – Деньги это, тьфу, вжик, - щелкнул пальцем, - и нет их. А друзья на века. Да, Димка? Ну чего ты стоишь словно муху проглотил? Вот чудак-человек. Хех. Банька там как у вас, готова? С дороги надобно и кости немного отпарить.

Девчонки в отличие от родителей очень обрадовались подарку.

- Папа-папа, а мы давно говорили, купи, а ты не надо, не к чему. Ой, спасибо! – радостно лепетали они.

- Вот видите, как я с подарком угадал, - подмигнул Геннадий девчатам и улыбнулся. – Ну, ты, Димка, даешь! Сейчас современному ребенку компьютер необходим как глоток воздуха, без него, извини меня, никуда. Правильно? 

Девчонки кивнули головой.

- Вот именно. Ну, пойдемте, дядя Гена вам сейчас его подключит и все объяснит.

- А мы уже умеем. У Лизки Тимохиной тоже ноутбук. Мы у нее играем иногда.

- Ух, какие молодцы! Ну, пойдемте все равно, покажу как.

Геннадий с детьми ушел в комнату. Галина, недоумевая, посмотрела на мужа, мол, как так, зачем.

- Дим, это же какие деньги? Я даже не знаю прям.

- Тебе самой-то хоть нравится шуба?

- Спрашиваешь еще. Шуба прелесть. Дорогая уж больно только, вот что смущает.

- Ну и носи на здоровье, коль нравится. Чего уж теперь. Не отдашь же обратно? Не поймет, обидится, да и глупо, - Косову и самому было неудобно за подарки. Неудобно перед женой, перед дочерьми. Странно даже, но перед Геннадием сейчас было неловко не так, как перед семьей. Ну что он в самом деле-то, не мог купить дочкам этот «чертов» ноутбук?! И просили не раз. Что ты! «Зачем он нужен, зачем?»

- Ты вот что, Дим, он, кстати, надолго? – муж пожал плечами. – Ты поутру у Григорича на ферме свинку возьми. Тебе продаст. Заколим. Пусть в город возьмет, все же мясо, а то прям и неудобно с пустыми руками-то отпускать после таких подарков. Прям неудобно.

Вышел Геннадий.

- Ну, как там банька, готова?

- Давно готова, заждалась уж, - улыбнулся Дмитрий. – Давай, жена, полотенца, белье, пойдем мы. Ты гляди, все с шубой расстаться не может, - съехидничал муж.

- Так ведь это не фуфайка, а шуба. А ты, Галин, примерь, а мы посмотрим. Думаю, должна быть в раз.

- Тот-то я задумался, зачем тебе размеры моей жены понадобились? А ты хитрец!

- Ну, так что за подарок без сюрприза.

Галина надела на свое стройное худенькое тело шубу, покружилась пару раз у зеркала и замерла в ожидании. Дмитрий тоже молчал, то, что ему нравилось, было видно и по его глазам, но он хотел услышать друга.

- Настоящая королева, - после недолгих раздумий произнес Геннадий. – Даже и не верится, что такие красивые женщины проживают в селе, а не в Москве.

- Ой, да ладно, - махнула Галина рукой. Все-таки похвала ей была приятна, и потому она слегка зарумянилась. – Ну, а шуба как? Как сидит?

- Превосходно.

- Правда?

Дмитрий обнял жену, поцеловал и отправил за бельем, еще раз поблагодарив друга за подарки. В бане парились на славу. У Косова даже рука устала хлыстать друга веником, которому было все нипочем. Ни жаром, ни паром его не брало. Только ойкал, стонал да похрюкивал, как поросенок, но по лицу было видно, что хорошо ему.

- Поддай еще малость.

- Да куда еще-то? И так еле стою.

- Поддай-поддай, не жалей.  

Дмитрий поправлял на голове шапку, брал ковшик и плескал на каменку.

- Ой, хорошо, ой, хорошо, - блаженствовал друг.

Затем выбегали в предбанник. Димка открывал дверь, выходил во двор, обтирался снегом. Генка, распластав руки, прыгнул на снег и заматюгался.

- Ты чего, совсем что ли? – сквозь смех произнес Дмитрий. – Кто же на наст прыгает? Сильно оцарапался?

- Ниче, жить буду, - Генка оторвал корку и, отбросив в сторону, принялся тоже утираться пушистым снегом. – Благода-ать!

После бани сидели за столом. Галина положила по тарелкам картошки, курицы, разложила огурцов с помидорами, салатов всяких, присела сама. Дмитрий разлил водочки, чокнулись, за встречу и за знакомство выпили.

- Эх, хорошо у вас тут, хорошо, - Геннадий потер ладонью грудь, посмотрел на Галину, та улыбнулась. – Только банька, конечно, у вас старенькая. Полог прогнил местами, потолок низкий. Новую ставить не думал?

- Да собираюсь каждый год, да все руки не доходят.

- Денег что ли нет?

- Ну почему сразу денег? Времени. Работы кругом столько, хлопот, что и не до бани.

- Так нанял бы кого.

- Нанял. Кого? Все, кто с руками да с головой, у всех работа, кто в город за семьдесят километров ездит, кто вон, у Григорича на ферме пашет. А пьянчужки, так те поставят, потом сам рад не будешь.

- Это верно, - жена кивнула понимающе. – Да и не к чему пока новая баня, ей богу, и эта пока хороша, чем ни хороша? Еще простоит сколько…

- Ну, да ладно, - Геннадий махнул рукой, - давайте еще по маленькой.

Дмитрий принялся разливать.

- Ой, я не буду, - Галина отодвинула стопку в сторону.

- Давай еще одну, за знакомство, - Геннадий пододвинул стопку обратно.

- Ну, если только одну. Все-все-все, Дим. Ну, куда ты так налил, ай, ну да ладно. Давайте.

Чокнулись, выпили.

- А помнишь, как мы с тобой в казарме ночью выпивали, да попались?

- А то, разве забудешь, - Дмитрий улыбнулся. – Младший сержант Косов, да ты у меня в наряде сгниешь!

- Точно-точно, любимая фраза Бутырина. Это наш старшина, - объяснил Геннадий Галине и принялся рассказывать. – А дело было так, у меня, значит, увольнительная, я по городу погулял, в кино сходил, ну и в ларьке каком-то шесть бутылок портвейна взял. В магазин побоялся идти, могли бы не продать, я все-таки по форме. На КПП пришел, дежурного нет, молодые стоят, я им пакет отдал, говорю, припрячьте, сейчас из парка кого-нибудь пошлю, ему отдадите. Знаешь, Галин, честно говорю, пронести не трудно. Как два пальца…

- Вот тебе и служба, - улыбнулась женщина.

- Ну, суть не в этом. Значит, ночью отбой, все спят. Мы на задних рядах небольшой пикничок устроили, колбаски с хлебом нарезали и… кто там с нами третий-то был? Как его, ммм, блин…

- Лазарев, Тула.

- Точно, Тула! Такой парень угарный, во, а не парень. Выпиваем, значит, портвейн, а он до того противный, что пить невозможно. Такая кислятина, где его только разливали? До сих пор тот вкус помню. И ведь как ни противно, а пили.

- Потом потравились с него. 

- Ну да. И тут представляешь, Галин, уже последнюю бутылку допиваем, как словно из-под земли старшина появился. Мы сначала онемели даже, больше от удивления, чем от испуга. А он, бойцы, вы ить у меня ить, да я вас ить, я…, да вы у меня в нарядах сгниете! Мы в смех. 

- И что было? – Галина с любопытством посмотрела на мужа, ей было интересно.

- Да ничего, - отмахнулся рукой Дмитрий. – В ОЗК побегали немного, алкоголь, так сказать, выгоняли.

- И все?

- Хех, - Геннадий улыбнулся. – Легко сказать, и все, а побегаешь, всех святых вспомнишь. В армии свои законы. Да и старшине невыгодно доносить, если до комбата дошло бы, что в его дежурство солдаты напились, его бы самого наказали хорошенько, - взял стопку. - Давай еще по одной. – Дмитрий налил на двоих, выпили, закусили. – Я тебе не рассказывал, что Бутырина потом видел. Я в прошлом году в Брянск по делам поехал и случайно встретил у торгового центра. Тот обрадовался, увидел, тоже, говорит, не признал сначала. А я ему, что, говорю, все бойцов гоняешь. Смотри, осторожней наказывай, а то ведь могут и припомнить. Земля-то она круглая. Сейчас ты их, а потом тебя…. Это я, скажи, добрый, не злопамятный, а то бы…, только пальцам щелкну, звездочки полетят. Ты вот как был старший прапорщик, так и остался им, а я в люди вышел. С генералами коньяк пью. Хех, - Геннадий важно улыбнулся. – Тот покраснел, пару раз итькнул, видит, что тягаться ему со мной нечего, ничего не сказал, ушел.

- Ну, ты зря так, конечно, Генка, зачем?

- А чтобы знал.

- Что же вас теперь там не наказывать, раз вы хулиганите? Это что же за армия будет, коль офицеры солдат бояться станут, - сказала Галина. Ей тоже такой напор гостя не очень понравился.

- Эх, Димка, хорошая у тебя жена. Умная, красивая. Ты, кстати, как, в Москву не хочешь перебраться?

- А чего я в Москве забыл-то?

- На меня работать будешь. Приму как родного. Годик-другой, и жить припеваючи станешь. Давай в город, что тебе в этой дыре делать?

- Ну, а что хорошего в вашей Москве? Бандиты, наркотики, проституция?

- Ну, брат, без этого никуда. Ты подумай. Деньги лопатой грести будешь у меня. Пока поезжай один, конечно, семья пускай останется здесь, а там, глядишь, через годик и квартирку купишь.

- Ну, вот еще чего, - улыбнулась Галина, и слегка нахмурила нос, как бы в шутку, но давая понять, что идея эта ей не по душе. – Димка и тут хорошо зарабатывает. Да и зачем нам город? Ген, люди разные, кому-то нравятся суматоха, большие города, а кому-то приятно и в деревне пожить. Нет, город не для нас, спасибо большое, конечно, но все же здесь наш дом.

- Да разве это домом назовешь? Эх, народ-народ, до чего ж ты бестолковый. Им же помочь хотят, деньги в руки дают, не берут. Из дерьма пытаешься их вытащить, свет белый показать, нет, они еще глубже заныривают. Не понимаю я вас, не понимаю, - Геннадий налил себе водки, выпил один, замолчал. На минуту затаилась тишина.

- Пойду, детей уложу, поздно уже, - сказала Галина и покинула кухню.

Геннадий открыл новую бутылку, разлил на двоих, выпил, Дмитрий не стал.

- Чего так?

- Не хочется пока, пропущу.

- Я ведь о вас дураках забочусь. Помочь вам хочу. Тут в Москве Темку Зыбулина встретил, помнишь, из Рязани к нам пригнали? – Косов кивнул головой, с Артемом они так же хорошо дружили. – Сейчас к нам в Москву перебрался, жена, дети сопливые…, знаешь, где работает, ха, таксистом. Я его тоже к себе звал, у меня, говорю, лучше водителем работай, чем возить не знай кого. Уж с деньгами я его не обидел бы, не жизнь была бы, а мед с сахаром. А он, дурак и есть дурак. Сначала вроде бы хотел пойти, потом передумал, говорит, больно зазнался я. Ну не сволочь, а? Ему помочь пытаются, а он зазнался-зазнался. Да я чтобы в люди выйти, через такие унижения прошел, под кем только спину не гнул… Вам этого не понять. Как жили в гадюшнике, так и будите жить.

Геннадий открыл бутылку, отпил из горла, закусил салатом, замолчал. Дмитрий тоже молча смотрел на своего армейского друга. От обиды, от боли которую он сейчас испытывал, кольнуло под сердцем. Кто это сейчас перед ним? Неужто это и есть тот Генка Сунаев, с которым они два года бок о бок, плечо к плечу и радостью и горем делились, из одной тарелки одной ложкой перловку с сечкой ели, делились самым сокровенным, братьями называли друг друга. Неужто это он? Нет. Тот  Генка был другим, тот Генка ценил дружбу, уважал людей, любил жизнь и не был алчным, измеряя все деньгами. Неужто и правда, эти деньги так могли его погубить и сломать, превратить в неизвестно кого? Видно, смогли.

Вернулась Галина.

- Ну, все, уложила, давайте теперь только немного потише, хорошо?

Геннадий приподнял голову, посмотрел пьяными глазами на хозяйку, затем на Дмитрия и, шмыгнув носов, приподнялся.

- Эх, жизнь, нет в тебе ничего хорошего, - снова отпил немного из бутылки, занюхал рукавом. – Извините за концерт, - помолчал немного. – Дим, уложи меня, что-то с дороги устал я, отдохну малость.

Косов проводил товарища в комнату, уложил на диван, вернулся, открыл форточку, закурил. Галина потихоньку убирала со стола.

- Ты извини, в самом деле, за этот концерт, - тихонько сказал он. Сейчас перед женой ему было, как никогда, стыдно и неловко. – Черт знает, что за муха его укусила.

- Да что ты, перестань глупости говорить, - Галина подошла, обняла мужа, поцеловала в макушку. – Хороший у тебя друг. Ну, чего ты, в самом деле. Ну, устал человек с дороги, развезло малость, чего спьяну не скажешь? А ты завтра с Кузьмичом поговори, он на днях на охоту собирался, съездите с ним, еще, глядишь, и у нас понравится, бросит эту свою Москву и сюда переберется, - Галина улыбнулась.

Дмитрий печально вздохнул и обнял жену. Вот оно счастье, рядом стоит и еще в соседней комнате спят, и ничего ему не надобно больше. Ничего. Лишь бы у них все было хорошо. Вот оно счастье, вот оно богатство.

 

9. Праздник души

У молодого начинающего художника Сергея Бубнова был праздник. Несколько его картин сегодня выставлялись в доме творчества совместно с другими работами таких же начинающих художников. Из всех картин смогли продать только две и обе Бубнова. Одна молодая семейная пара за тысячу рублей приобрела «закат у озера» и мужчина, уже в возрасте, с сединой на висках, купил за семьсот рублей картину «в саду» на которой была изображена рыжеволосая девушка у яблони. Сережкиной радости не было предела. Ни у одного не купили, а у него сразу две взяли. Это нужно было непременно отметить. И Сергей с приятелем отправился в дешевую забегаловку устраивать душе настоящий праздник.

- Мне Антон Евгеньевич сразу сказал, как увидел мои картины, у тебя, говорит, брат, настоящий талант. Божинка в маковку поцеловала. С такими руками, говорит, все дороги открыты. Сейчас тебя ни одна собака не знает, а пройдет пару лет, и имя Сергей Бубнов будет звучать на всю Россию.

- Так и сказал?

- Я тебе что, Федор, врать, что ли буду? – Сергей разлил остатки водки и позвал официантку. – Антон Евгеньевич, я скажу, это тебе не наш трудовик, этот в искусстве разбирается. Сразу видит, кто далеко пойдет, а кому и начинать даже не стоит. Тебе, говорит, непременно нужно выставлять свои картины на показ, на большую аудиторию. С этим я тебе помогу. И помог. И не ошибся. Сразу две картины купили. Две! – Сергей показал приятелю два пальца, улыбнулся, взял стакан. – Ну, давай. – Выпили, закусили селедкой. Подошла официантка. – Нам, пожалуйста, повторите. Бутылочку «пять озер», ну и под закусь что-нибудь еще, на ваше усмотрение. - Сергей подал пустую бутылку и потер ладонью грудь. – Эх, душа отдыхает.

- И долго выставка проходить будет? – поинтересовался Федор.

- Еще четыре дня. До среды, - Сергей потер пальцем нос. – Одна парочка ходила замужняя, все картинами моими любовалась. Парень, такой из себя весь…, смуглый, худенький, видно по нему, что не любитель искусства, не за этим пришел. Жена притащила. Но жена, я тебе скажу, ммм…, цыпочка. Походка от бедра, глазками стреляет по сторонам, вот так вот, - Сергей ладонью показал, как она стреляла. – Остановились возле моей картины, закатом любуются. Подошел Антон Евгеньевич, спрашивают, это, сколько же такая красота стоит? Тот ей, тысяча рублей. А эта, показывает на другую, тоже мою. Тысяча. У этого художника все картины по тысяча рублей.

Подошла официантка поставила на стол водку и салаты. Федор принялся разливать.

- Позвали меня, значит. Цыпочка такая сразу попой завертела, глазками строит, причем рядом муж стоит. Хех. Но меня сам знаешь, этим не возьмешь, - Сергей важно задрал подбородок. Федор, кивнув головой, улыбнулся. Взяли по стакану, выпили, закусили. – Спрашиваю, нравится? Конечно, такая красота, отвечает цыпочка и добавляет, понимаете, у нас собою сейчас только полторы тысячи, а нам еще и эта картина понравилась. Показывает на другую. Как быть, спрашивает. Не знаю, отвечаю, а сам улыбаюсь. Может, вы нам уступите, продадите за полторы? А сама глазки строит. Вот женщины, - Сергей улыбнулся. - Отвечаю, никак не возможно. Это же труд, без сонные ночи и дни. А каждый труд, должен быть оплачиваем. Тем более этот. Сами видите, какая красота. Для этих картин тысяча рублей это уже даром. А вы с меня последнюю рубашку еще хотите снять. Не хорошо. Тут я вижу, как цыпочка зарумянилась, щечки покраснели. У меня у самого аж под сердцем кольнуло. Честно скажу, вот не было бы с ней мужа рядом, отдал бы за полторы. А она тоже хороша, додумалась с кем придти, нет бы, подругу взять, а то…, это тебе не зоопарк, извините меня. Хех.

Федор улыбнулся.

- Может, говорит, вы мне свой телефончик оставите, а пятьсот я в четверг занесу. Антон Евгеньевич меня знает, думаю, он против не будет. Ну как, спрашивает, вас так устраивает?

- А ты?

- А что я? Ты же знаешь меня. Утром деньги вечером стулья. А иначе никак.

Федор тихонько засмеялся.

- Телефончик, я говорю, вам свой дам, а вот по поводу картин, обсудим с вами позже. Позвоните, говорю, мне во вторник, примерно в пятнадцать ноль-ноль.

- Ну, ты даешь.

- А то, - пошевелил бровями Сергей. – С этими цыпочками так и надо. Видел бы, как она на меня смотрела, поедала, а не смотрела. – Сергей открыл бутылку, стал разливать. – Ну а вторую за семь сотен, правда, отдал. Но там старикашка был, жалко мне его стало. Откуда у него деньги такие? Сам знаешь, какая нынче в России пенсия. Куром на смех. Ладно, говорю, отец, бери за семьсот, не последний же пиджак с тебя снимать.

Снова выпили, закусили.

- Пойду, покурю, - и Сергей отправился к выходу.

Федор, проводив приятеля глазами, улыбнулся. Сергея он знал хорошо. И знал, что когда тот трезвый, то слово из него не вытянешь, но стоит выпить, тут уж держись - не переслушаешь. Видно и правда в эти минуты его душа отдыхала и просила праздника. Пил он не часто, и потому, если уж гулял, то гулял с отрывом. Рисовал он, действительно, хорошо. Это Федор знал, так же знал, что и картины свои он сегодня тоже продал. Не так, конечно, как он описывал сейчас. Но на то он и рассказ, чтобы где-то немного приукрасить. Главное, что продал.

Сергей вернулся не один. Привел с собою двух девиц. Обе стройненькие, высокие. Блондинка и брюнетка.

- Знакомься, - улыбнулся он. - Ольга и Кристина.

Темненькой оказалась Кристина, она вежливо протянула Федору руку и пожала его тяжелую ладонь. Ольга только кивнула головой.

- Ну так что, милые мои, хряпнем, для согрева души? – Сергей принялся разливать.  

- Ой, водка? А говорил шампанское.

- Будет и шампусик, мои хорошие, и вино, все будет, друзья мои. Гульнем на славу, не переживайте. Но сначала, чтоб душа встрепенулась, выпьем водочки.

Сергей ушел за стаканами, принес, разлил, чокнулись.

- Ну, милые мои, чтобы все в нашей жизни шло так, как мы хотим.

Девушки выпили. Ольга сморщила нос, замахала ладошкой. Парни улыбнулись.

- Закусывай, закусывай, - Сергей пододвинул к ней салат. – Ты что же так? Чай это не яд. Хех. Смотри как надо. Оп! Даже глазом не повел.

- Ну, это дело не хитрое, нашел, чем хвастаться, - заметила Кристина.

- Это верно, - согласился с ней Федор.

Сергей позвал официантку, заказал шампанского, шоколад и бокалы. Та принесла.

- Эх, Федор, Федор, все же праздник у нас, а мы с тобой водкой отмечаем. Не хорошо, - Сергей открыл бутылку, при этом видно немного бултыхнул, содержимое пеной полезло наружу. – Давайте, дорогие мои, за искусство!

Девушки улыбнулись. Веселый парень вызывал к себе симпатию и доверие. Как-то было с ним рядом легко и весело.

- А что у вас за праздник? – поинтересовалась Ольга. Сергей в двух словах рассказал ей про свои достижения в искусстве, и естественно, упомянул и то, что сегодня продал две картины. – Так ты художник?

- Милая моя, - Сергей взял Ольгину руку, несколько раз поцеловал в запястье, затем показал ладонь. – Я вот этими пальцами создаю шедевры!

- Ой, как интересно, - блондинка любопытно посмотрела на Сергея.

Бубнов улыбнулся, разлил остатки в бокалы.

- За присутствующих здесь дам, - произнес он тост и они с Федором выпили стоя.

- У меня в квартире своя мастерская. Если уж я берусь за работу, то часами не выхожу из дома, - Сергей подсел поближе к Ольге, снова грубыми сбитыми пальцами взял ее нежную ладонь. – Вы ведь думаете как, взял кисточку, набросал красок на холст и готово. Не-т. Это знаете, каких усилий требуется…

- Да ведь никто с этим не спорит, - перебила его Кристина. – Любая работа требует старания и усилий.

- А все-таки я бы хотела посмотреть на твои картины, - сказала Ольга. – Обязательно постараюсь во вторник сходить в дом творчества. Они у тебя подписаны?

- Ну а как же! Сергей Бубнов. Все как положено, - он сжал ее ладонь и, глядя девушке в глаза, улыбнулся. – Так зачем же ждать вторника? Можно пойти сейчас ко мне. Я живу здесь не далеко. Правда, Федор?

- Да, здесь рядом.

- Вот видите. Возьмем сейчас шумпанского, шукуладу, можно и вина, труляя. Хех, - Сергей снова улыбнулся, встал из-за столика потянул за собой Ольгу, она тоже приподнялась. Обнял за талию. – Посидим, послушаем музыку. Праздник он и есть праздник. А в этом клоповнике уже надоело. Салат нормально приготовить не могут. Ну, так как? 

Девушки переглянулись. Решили пойти. У самого дома, Сергей забежал в магазин, набрал полный пакет шампанского, вина, взял коробку шоколадных конфет.

- Как говорится, гулять так, гулять, - улыбнулся он. – А вот мой и дом, я же говорю тут рядом.

Сергей жил в съемной однокомнатной квартире, которую действительно превратил в мастерскую. Повсюду были развешаны картины, множество начатых заброшенных работ валялось, где попало. То кнопками приколоты к стене, то стопкой лежат на табурете или даже на полу. Все было измазано засохшими красками. Квартира была прокурена, и оттого стоял неприятный горьковатый вкус. Сам Серега был деревенским, окончил девять классов, два года шаляй-валяй занимался, нигде не работал, затем ушел в армию, а когда вернулся, то понял, делать в родной деревне ему не чего. Вот и подался в ближайший городок. Снял квартиру, устроился на завод, в свободное время рисует, ходит в кино либо в театр. На жизнь, как говорится, не жалуется. Есть у него еще сестренка младшая, да и та подалась в Нижний Новгород, учится на фельдшера.

- Ну вот, мои владения, - сказал Сергей не без гордости, мол, поглядите, как живут настоящие художники. Убрал все не нужное по-быстрому со стола, выложил все из пакета, расставил стулья и приоткрыл немного форточку.

Девушки любовались картинами. Сергей подошел к ним, обнял Ольгу за талию, спросил у той, нравится ли.

- Особенно вот эта, - показала она рукой. На картине была изображены две молнии, что пронзали своими стрелами хмурое небо, внизу, от вспышки, виднеются крыши домов и деревья. – Как вы точно передали. Смотришь, и мурашки бегут по телу, сразу осознаешь всю мощь и силу природы.

- Это ты с натуры рисовал? – Кристина показала на картину, где была изображена обнаженная девушка, лежащая на диване. Этот же самый диван стоял рядом у стены.

Сергей улыбнулся.

- Если тело красивое его не стоит скрывать, постыдного здесь ничего я не вижу, наоборот, это прекрасно. И многие девушки это понимают. Я бы и вашу красоту, милые дамы, перенес бы на холст. Уверен, что вы бы смотрелись куда лучше, чем эта особа.

- Нет уж, спасибо, - Кристина повела бровью. Эта идея ей не понравилась.

- Эх, скромненькие вы мои, - Сергей обхватил Ольгу, прижал к себе, поцеловал в нос, отпустил. - Прошу к столу.

Выпивали ребята уже меньше. Было и так хорошо. Конечно, под хорошую закуску Сергей мог выпить ведро, а то и два, но норму свою он все же знал. Да и зачем доходить до кондиции? Вот именно сейчас ему было хорошо, душа отдыхала, и парни лишь немного улучшали настроение шампанским, да и просто для поддержки.  Девушки пили вино, и Сергей хмельными глазами следил за тем, чтобы их стаканы не были пусты. Стоило только отпить больше половины, как он тут же наполнял до краев. Сидели долго. Сергей что-то рассказывал веселое из своей жизни, смешил, девушки смеялись, хихикали и пытались тоже что-нибудь вспомнить эдакое интересное из жизни. Конечно, такого напора и таланта, как у Сергея у них не было, и поэтому, рассказав что-то не очень смешное, они выпивали вино и слушали дальше.

- Ну, милые мои, - Сергей улыбался, - как же мне с вами хорошо. Давайте выпьем с увидом.

- Это как?

- А это, дорогие мои, - он разлил вино до краев, - значит до дна.

- Ну, давайте.

- За то, чтобы как можно больше таких красавиц радовали наши мужские сердца.

Девушки улыбнулись. Выпили. Сергей подошел к старенькому магнитофону, включил, ритмично заиграла музыка. Он взял Ольгину ладонь, вывел ее из-за стола, нежно обнял за плечи и увел на диван. Федор с Кристиной остались за столом, и видно, совсем не обиделись, что их покинули.

Уложив подругу на диван, Сергей примостился рядом, целуя ее шею. Ольга улыбалась, пыталась что-то говорить. Одурманенные хмелем они оба посмеивались не понятно над чем.

- Мне в Ольге нравятся  и локоны златые,

  И бледное лицо, и очи голубые,

  Вчера, друзей моих оставя пир ночной,

  В ее объятиях я негу пил душой…, - Сергей поцеловал Ольгу в губы.

- Эта, уф. Ты сам сочинил?

- Пушкин это, заинька, Александр Сергеевич, ловелас еще тот был.

- Ну, с тобою ему не сравнится.

Сергей снова припал к ее губам, просунул под футболку руку, сжал ее грудь.

- Перестань, - Ольга оттолкнула его. Сергей опять полез обниматься. – Все, успокойся. Сере-ежа, хватит. Прекрати. Ну не здесь же, - она посмотрела на подругу, которая, не обращая, на них внимания беседовала с Федором.

Сергей понял, что к чему. Встал, отправился к окну, открыл получше форточку, закурил.

- Обиделся что ли? – спросила девушка. – Чего как маленький?

Кристина с Федором обернулись, посмотрели на Сергея. Ольга поднялась, присела к ним за стол, налила себе вина, выпила. Сергей сделал еще пару затяжек, выкинул окурок на улицу.

- Эх, - хлопнул он в ладоши. – Шаганэ ты моя, Шаганэ, - улыбнулся. – Не желаете ли покататься?

- На чем? – девушки его не поняли.

- На машине. Вон москвич мой под окнами стоит, - Сергей посмотрел в окно. – Душно тут как-то. Купаться ни кто не желает?

- Купаться? – в один голос переспросили все троя.

- Ну да, купаться. Тут рядом пруд есть, километров пятнадцать отсюда…. Ну помнишь, Федор, рыбачить, куда летом ездили?

- Да я-то помню. Только куда тебе сейчас за руль-то?

- Я выпивший езжу куда лучше, чем трезвый.

- Ну а как же милиция? – съехидничала Кристина. – Ей ты вряд ли докажешь, что пьяным ездишь лучше.

- Милисия? – передразнил ее Сергей и махнул рукой. – Дворами проедим, главное на трассу выйти, да все нормально будет, не переживайте.

- Лично я купаться не хочу.

- С Федором в машине останетесь, мы с Ольгой искупаемся, да, милая моя? – Сергей обнял девушку, поцеловал в шею. Ольга хихикнула. Против она не была.

Парень знал, что девушки пошли к нему не просто так выпивать, они знали, для чего их позвали. Нужно брать сейчас быка за рога, иначе комедию так и будут ломать.

Сергей принялся убирать все со стола в пакет.

- Дворами проедим быстренько и мы там. Да не переживайте, со мной не пропадем.

Дворами, действительно, проехали быстро. Не единой души не попалось на глаза, только пару собак лениво полаяли и скрылись в темноте. Выехав на трассу, Сергей видимо решил проверить, на что его старенький москвич готов, и нажал тапку в пол. Все принялись его бранить, просили сбросить скорость, он сбросил, убрал ногу с педали газа, машина сбавила обороты и поехала накатом. Парень принялся обнимать Ольгу, что сидела рядом, что-то бормотал под нос, хихикал, та была не против, и сама полезла целоваться.  Сзади ругались, но влюбленные не обращали на тех внимания. Сергей перестал смотреть на дорогу, завилял рулем. Раздался крик. Машина слегка кого-то боднула. Остановились. Позади доносился вопль и мат.

- Доигрались? – крикнула Кристина. – Молодцы!

- Мать вашу, - тихонько произнес Сергей, не выпуская из рук руль.

- Мы что кого-то сбили? – Ольга готова была заплакать.

- Тихо! – Сергей потер ладонью влажный лоб, и вышел из машины. Его потрясывало. На обочине сидел пожилой мужчина, держался за ногу.

- Сукин сын, ты, что же вытворяешь, а?

Из машины вышли остальные. Сергей подошел к мужчине.

- Ты извини, отец, случайно вышло. Сильно ушиб?

- Ездить научитесь для начала, а за тем за руль садитесь, ироды! Как таким только машины дают?! – мужчина сердито шевелил скулами, поглаживал ногу. Он был так же не трезв, спиртным от него попахивало, да и лицо было покосевшее.

- Ну что делать будем? – развела руками Кристина. – Тут же его не оставим?

Сергей, покружился на месте, обхватившись за голову, не зная, что предпринять. Присел рядом с пострадавшим, предложил:

- Отец, будешь шампанского?

- На кой черт мне твой шампанский? – буркнул тот. Затем призадумавшись, посмотрел на обидчика. – А водка есть?

- Водка? Водка, сейчас я посмотрю, - Сергей двинулся к машине. – Мы забирали водку, нет?

Ему никто не ответил. Водки не оказалось. Он достал из пакета бутылку вина.

- Только вино отец.

- Что с вами делать будешь, давай.

Мужик открыл бутылку, хорошенько принял на грудь, попросил закурить, ему дали.

- А я, значит, иду, фары увидел в темноте, машина, говорю себе, уйти надобно от греха подальше-то. Я ведь выпил, меня пошатывает. Дык я в лево, и она к обочине, я в право, да и она за мной. Я-то не пойму сначала, что так, а ты черт такой баловался. Нашел развлечение. А убил бы? – мужик допил из бутылки, бросил в траву. – Повторить бы можно? Что ж, вы кислятину-то пьете?

- Сам-то куда шел? – спросил Сергей, посмотрел в пакет, вина больше не было. – Только шампанское осталось.

- Давай свое шампанского. Только открой мне, я-то их сроду открывать не умел.

- Ты, куда, говорю, шел-то?

- Да в город, куда. К сыну. У меня сын в городе. Я со своей дурой поругался. Я когда выпью, она меня немного учит уму разуму. А я ой как не люблю этого. Плюну и ухожу. Тут мне идти-то полтора часа. А зимой, было дело, чуть не замерз. Упал и уснул. Эт хорошо, еще машина проезжала мимо, подняли, в больницу отвезли, а так бы все. – Мужик взял бутылку присосался к горлышку как к соске. Видно пузыри дали в нос, сморщился. – Баба, - начал он, - это ведь глупое создание. Нет бы, дать мне проспаться. Что ты! Даст. И начнет свое и начнет. А мне пьяному-то что объяснять. Мне хоть толкуй не толкуй, все одно, только уж на нервы больно давит. Вот я иной раз и ухожу к сыну от греха подальше. Я ведь десантник. Вот так вот могу рукой, оп, и убью. Вот так вот, братцы.

- Значит так отец, садись в машину, я тебя до перекрестка докину. Там уж сам, куда надо дойдешь. Встать-то сможешь? – Сергей подал руку, помог тому подняться.

- Да я…, - мужик ударил себя в грудь, опьянел он быстро, – да у меня семьдесят семь прыжков, да я этими ногами столько раз землю потоптал вам и не снилось.

- Он с нами поедет? – спросила Ольга.

- Ну не бросать же его здесь? Открой лучше дверцу.

Усадили пострадавшего в машину. Тот, правда, немного прихрамывал, но на ноге стоял, значит, не была сломана, уселись сами и отправились назад, в город. Сергея немного отпустило, можно сказать обошлось. Весь хмель вышел из головы. Пожалуй, выйдет. Парень прекрасно понимал, что стоило бы ему еще несколько секунд не сбавлять скорости, ситуация могла бы быть куда плачевней. От одной только этой мысли на лбу снова выступил пот.

 Как и обещал, он подвез к перекрестку и остановился. Мужчина, по-прежнему ругая жену, вылез из машины.

- На бутылочку еще бы? – спросил он Сергея. Тот посмотрел по карманам, отдал последние триста рублей. Мужик улыбнулся, что-то пробубнил под нос и отправился своей дорогой.

- Нас у проспекта Ленина высадишь? – попросила Кристина.

- Я на Жукова остановлю. Там рядом, дойдете.

- Домой что ли сейчас? – спросила Ольга. Ей, видно было, не хотелось пока уходить.

-  Все. Почудили и хватит. Домой, - Сергей завел машину и поехал всех развозить.

Проснулся Сергей рано, разбудил звонок. Звонила мать, плакала в трубку, и сквозь слезы сообщила, что сестру его вчера вечером сбил какой-то пьяный лихач на машине. Вроде бы, как все обошлось. В больнице сейчас. Живая и главное. Мать плакала, просила приехать за ней, отвести к дочери.

- Я приеду. Минут через сорок буду.

Сергей повесил трубку, позвонил знакомому, попросил довести, оделся, вышел во двор. Старенький москвичонок грелся на солнце, напоминая о вчерашних приключениях. Сергей оторвал от забора ганку и принялся колотить машину. Бил со злобой, плевался, кричал на нее матов. Вдруг что-то внутри дернуло, остановило, словно кто-то сказал: «а машина-то здесь причем?». И действительно, разве бедняга виновата, в чем? Сергей присел на землю, прижался головой к помятой дверце и заплакал.

 

10. Смерть друга

Степан Иволгин сидел за столом, разливая из трехлитровой банки самогон в железную кружку, опрокидывал ее залпом, закусывал малосольным огурцом и печально смотрел в распахнутое окно. На улице было хорошо. Свежо. Пахло сеном. Спелые яблоки красовались в саду, и полосатые пчелы кружились над цветами. Чудесный день. В такие дни выйдешь на крыльцо, вдохнешь полную грудь воздуха, и охота плясать, прыгать, радоваться… охота жить. Но сейчас Степану ничего не хотелось. Хотелось плакать, но он не плакал. Молча смотрел на банку и в окно. Вчера, ближе к вечеру, умер его друг Николай. Хороший, добрый, всегда веселый, и вот на тебе… Умер. Здоровый был, ни на что никогда не жаловался, казалось, век проживет, ан нет, инсульт. Выпивал, конечно, не без этого. Работящий был, здоровенный, быка с ног свалит. И нету…

Степан снова взял широкими мозолистыми ладонями банку и налил в кружку. В избу зашла жена, Марфа. Она посмотрела на мужа, на банку и, ничего не сказав, тихо вздохнула. В другой день давно бы уже шум подняла, горластая баба, но сейчас знала: к мужу лучше не лесть. Ей и самой Николая жалко было. Веселый был мужик. До того веселый, страх. Надя, жена его, как-то рассказывала, придет, бывало, домой пьяный, спросишь его, где, мол, был, тот и начнет рассказывать, как соседнюю деревню от пожара спас, как пришельцев видел, потому и пришлось с ними выпить, или песню какую споет. Послушаешь, и обида пропадает. Рассказывать Колька любил, красиво говорил, складно, интересно, смешно. Пили только со Степкой, оттого и ругалась с ними без конца. Теперь, конечно, жалко его было.

Степан опрокинул кружку, тихонько крякнул, мотнул головой, вздохнул.

- Вот ведь как, - тихо произнес он.

Марфа подогрела картошку, поставила на стол, нарезала хлеба, сала, положила перед мужем. Степан толстыми пальцами взял розовый кусок сальца и положил в рот.

- Вот ведь как, - снова вздохнул. – Завтра с ним на рыбалку в Черемушки собирались, – немного помолчал. Вздохнул. – Вот ведь как.

- Сколько ему было? Сорок шесть?

- Сорок семь. На два года постарше был.

Марфа тоже тихонько вздохнула:

- Молодой.

Степан кашлянул. Снова попробовал сала. Немного помолчали.

- Ванечка с Зиной что-то давно не писали, уж не случилось ли чего? – с печалью и тревогой в голосе сказала Марфа. Говорила про детей.  Те живут в городе, обзавелись семьями и давно уже не навещали родителей.

- Все нормально у них там.

- А ты знаешь!

- Знаю, - ответил Степан. – Им ведь сейчас как, когда плохо только, мамка сразу нужна, а как хорошо - и не вспомнят.

- К Зиночке съездить надо бы, - не унималась жена.

- Съездим.

Степан снова налил в кружку и молча отпил немного. Выпил уже достаточно, но не пьянел, не брало. Закусил немного картошкой, огурцом и снова уставился в окно. Достал из кармана рубахи папиросу, подвинул поближе блюдце, закурил. Марфа молча встала и ушла в комнату. Степан сделал большую затяжку, выпустил изо рта и ноздрей дым и стряхнул пепел. На душе было тяжело. Больно. Он никак не мог смириться с мыслью, что Николая нет. Вот был - и теперь нет. Жил человек, смеялся, работал, вот так же из окна любовался яблоками, пчелами, облаками, а теперь его нет. Вот ведь как. Ушел. А куда ушел, куда? Неизвестно. Оттуда еще никто не возвращался и никто не говорил, как там, стоит туда уходить или всеми силами держаться за эту жизнь. Плохо там, хорошо ли? А может, и вообще ничего и нету. Степан потрогал на груди крестик, посмотрел на икону. Страшно как-то немного стало. Жизнь человека хрупкая, как ваза. Но вазу собрать можно, склеить, а жизнь, коль уж разбилась, не соберешь и не склеишь. Был человек, и нету. Только позавчера с ним под яблоней у Гришки сидели, выпивали, только позавчера говорили о жизни, о рыбалке, слушал его смешные истории, только позавчера… а сегодня, сегодня он лежал в гробу. Спокойный такой, красивый, будто спал, хотелось толкнуть его в плечо, разбудить. Но он не спал. Вот ведь как бывает. Степан сделал глубокую затяжку. Было чертовски плохо на душе, даже самогоном не возможно было потушить огонь, который разгорелся внутри. Душа пылала. Это всегда так, когда кто-нибудь умирает. Степан это знал. Когда отца с матерью схоронил, тоже боль душила, совесть мучила и пытала, потому как редко к ним заезжал. Всегда так. Жив человек - о нем как-то и не думаешь, жив и жив, а умрет, и тоска сразу и совесть просыпается, что столько лет не навещал. Н-да.

Марфа вышла из комнаты.

- Пойду до Клавки дойду ненадолго.

- А?

- К Бунтовым говорю, схожу. Приду скоро.

- Иди. 

В дверь постучали, и в избу зашел Василий, сосед через два дома.

- Добрый день, - поздоровался он с Марфой, столкнувшись с ней у двери.

- Добрый… проходи, - она надела галоши и вышла из дому.

- Здравствуй, Степ.

- Проходи, садись.

Василий присел рядом. Степан потушил окурок об дно блюдца, сходил за второй кружкой, разлил самогон.

- Помянем Кольку, - предложил он.

- Давай, - Василий взял кружку. Выпили не чокаясь. Закусили. Немного помолчали.

- Вот ведь как бывает, - вздохнул Степан.

- Судьба, - ответил сосед.

- Судьба, - снова вздохнул тот.

- Я к тебе чего зашел-то. Сережка в район собрался, у тебя канистры с бензином не будет? Вечером приедет, привезет.

Степан кивнул головой.

- На рыбалку с ним завтра собирались.

- А?

- С Колькой говорю, рыбачить хотели завтра.

- А. Ну да, да, - вздохнул Василий.- Н-да.

- Был у него сегодня?

- Заходил.

- Вот ведь какая штука жизнь. Сейчас с тобой тоже вот пьем, а завтра, может, меня не будет, - Степан ударил себя кулаком в грудь, - или тебя.

- Пойдем, дашь бензину, Сережка торопиться…

- У Гриньки вот только позавчера сидели, тоже вот пили, а сегодня вот, - Степан развел руками. Ему хотелось говорить и говорить, выпитый самогон давал о себе знать. – А сегодня в гробу. Вот ведь как…

- Степан, Степан!

- А, - посмотрел на Василия тот.

- Дай бензину. Сережка просто торопиться. Я попозже к тебе еще зайду.

- Да-да.

Они вышли из-за стола и отправились в гараж. Степан достал из угла канистру, отдал соседу.

- Вот спасибо. А он вечером приедет, завезет.

- Слушай, скажи ему, пусть венок купит. Сейчас Марфа придет, я денег дам.

- Потом отдашь. Вечером. Ладно, а то торопиться. Я скажу ему, спасибо сосед.

Василий ушел. Степан закрыл гараж и зашел обратно в избу, сел за стол.

- Вот ведь как бывает.

 Он тяжело вздохнул. Протер толстыми пальцами влажные глаза и снова взял в руки банку.

 

11. Хмельными глазами на жизнь

Артем медленно шел по сельской пыльной дороге, изредка оглядываясь по сторонам. Голова невыносимо гудела, а на душе и вовсе было паршиво. Нужно было срочно опохмелиться. За вчерашнее хорошие веселье по утрам обычно приходиться расплачиваться. Денег не было. Оставалась только одна маленькая надежда, что Наталья, продавщица магазина «Радуга», будет в хорошем настроении. Ведь, как говорится, надежда умирает последней. А голова действительно раскалывалась, и ей было вовсе не до того, чтобы думать, где бы найти денег.

У входа Артем еще раз попытался привести себя в порядок. Растер ладонями помятое лицо, причесался, отряхнулся и, набрав полную грудь воздуха, шагнул в магазин. У прилавка стояли двое: Санька Коробов и Зинаида Петрова, вредная, как всегда казалось Артему, женщина. Любопытная и вредная. У той у самой мужик выпить был не дурак, и потому она с призреньем относилась ко всем пьяньчугам. Артемка таковым себя никогда не считал, но в глазах Зинаиды Петровой был именно таким. Потому-то они и недолюбливали друг друга. Поздоровавшись с Сашкой и отведя взгляд в сторону, он быстро продвинулся немного вперед. Наталья, по-видимому, была в хорошем настроении, улыбалась, лепетала легким звонким голоском. Но все равно, при всех просить ее дать взаймы бутылку, бесполезно. Не даст. И потому-то, сглотнув слюну, принялся разглядывать колбасные изделия.  Александр расплатился и, забрав пакет с продуктами, покинул магазин. А вот Зинаида спешить, по-видимому, не слишком торопилась. Она всегда была очень медлительной.

- Взвесь-ка мне, Наташа, «ромашек» грамм триста и с полкило пряников овсяных.

Продавщица принялась взвешивать конфеты и пряники.

- Ко мне ведь внук приехал.

- Да ты что?

- Ага, - улыбнулась Петрова. – Вот сейчас с ним чаю и попьем. Он все в лагерь просился, а я Ваньке своему сразу сказала, никаких лагерей. Это при живой-то бабушке? – Наталья с Зинаидой улыбнулись. – Неужто я за внуком не угляжу? Знаем мы эти лагеря, ничего хорошему там не научат. У нас здесь у самих чем не лагерь, а? И река рядом, и ребятишек много, только играй. Не-ет, все-таки детям, пока они маленькие, интереснее в деревнях жить, ну а как уж подрастут, тут понятное дело, нужно и город познать. Верно ведь?

- Все правильно, - согласилась Наталья.

Артем покосился на Петрову.

- Ну-у, затарахтела, - пронеслось в голове у того, – теперь не угомонится.

- Тебе ли, Наташенька, не знать, ты же у нас городская…

- Ну, какая я городская? Скажешь тоже.

- Ну а как же? Все до тринадцати лет в Арзамасе жила, - Зинаида улыбнулась. – Чай, поди, девчонкой не бегала так по городу, как у нас по селу малышня носится. – Наталья тоже улыбнулась. – Во-от! Сережка у меня, не успел приехать, а уже купаться просится. Сейчас, говорю, чайку попьем, и с Сорокиными на Ломовку съездишь.

- Господи, - еле слышно вздохнул Артем. Дрожащие ладони он спрятал в карман. Его слегка потрясывало.

- Ой, дай еще чаю. Малиновый есть?

- Есть. Вот хороший, - Наталья достала из-под прилавка коробку чая.

- Ну и все, пожалуй, - Зинаида достала кошелек и покосилась на Артема, тот, заприметив ее нехороший взгляд, тут же отвернулся и стал пристально разглядывать колбасу. – Ох, Наталья, - произнесла она тягучим печальным голоском. - Мой-то ведь опять запил.

У Артема по спине пробежал холодок. Он даже выпрямился от услышанного.

- Не надо, - еле слышно произнес он.

- Ой, я уж прям и не знаю, что с этими пьяницами делать. Ни черта, ни бога не боятся. Никого. Ни о ком не думают. Пьют и пьют, пьют и пьют.

Артем слегка даже побледнел. Молча слушал, похлопывая глазами.

 – Мой придет, брать будет, ты ему не давай.

- Ну как я не дам? - Наталья виновато посмотрела на Петрову. – Не имею права.

- Да, понятно, - вздохнула та. – На семью у них денег нет, а на эту дрянь находят. Тьфу!

- Вот собака, - буркнул про себя Артем и, немного сгорбившись, положил правую ладонь на щеку. - Все. Не даст.

- Ладно, Наташ, пойду я, а то вон, поди, Артемка, колбасы хочет купить, - и посмотрев на того хитрющими довольными глазами, она покинула магазин.

- Тебе колбаски, Артем? – Наталья пошла в его сторону. Тот слегка вздохнул и, приподняв помятое лицо, посмотрел на нее просящими глазами. – Ууу, чего тебе?

- Дай бутылочку, а?

- Плати в кассу, подам.

- Ну, ты же знаешь, я отдам.

- Все, Артем, не клянчи, все равно не дам, - было видно, что настроение Зинаида той немного подпортила упреком.

- Наташ?

- Все. Или плати или уходи.

- Да подохну я сейчас, ну, дай, а?

- Лопать не надо и подыхать не будешь.

- Ладно бы, если не отдавал. Всегда же отдаю! Наташ?

- Артем, вот ведь смотрю я на тебя и жалко мне. Жалко тебя дурака. Ну чего ты пьешь, ну чего тебе не хватает, а? – Наталья посмотрела на него пытливым жалеющим взглядом. Артем отвернул лицо в сторону, не стал смотреть в ее глаза. – Когда же ты за ум-то возьмешься?

- Димка в субботу приедет, я тебе отдам. Он уже отцу звонил. Я с ним в понедельник опять в Нижний поеду.

- Надолго ли?

Артем пожал плечами.

- Дай, а? Ну, бутылочку, ну, я же больше не порошу, Наташ. Ну, что ты меня не знаешь что ли? Ладно бы не отдавал, другое дело. Я же отдам, ты же знаешь, отдам, - для убедительности он протянул ей свою ладонь, которая тряслась, как под музыку. – Вот, гляди.

- Убери свои пакли, - Наталья махнула рукой, подала бутылку. – На! Мертвого достанешь. Смотри у меня, в субботу не отдашь сто семьдесят, больше даже не подходи.

- Я тебе двести, Наташ, отдам. Вот спасибо, - Артем собрался уже уходить, как вдруг остановился и спросил: - Дай чего-нибудь, а?

Наталья дала ему пару сушек, и тот отправился к выходу. Зайдя за угол магазина, он трясущейся рукой откупорил пробку и прямо из горла всадил в себя половину бутылки. Мотнул головой, закашлял, закряхтел, ладонью закрыл нос, перевел дыханье. Достал из кармана сушку, надкусил, убрал обратно. Снова глотнул немного из бутылки, закупорил, убрал за пазуху. Внутри стало немного полегче, хотя голова все еще болела. Медленно направился в сторону реки, где за листвой деревьев тихо шумела и играла Вичкинза.

Все-таки Наталья его частенько выручала, да и он в свою очередь тоже старался ее не подводить. Как-никак бывшие одноклассники. Артемка-то до девятого отучился и сразу ушел, а она все одиннадцать классов окончила. Даже встречались какое-то время. На свиданье к друг другу бегали. Целовались за школой. Но то была юность. Теперь Наталья замужем, сынишка в третий класс пойдет, да и у Артема, если бы не пил, все могло бы сложиться по-иному. Так, он парень хороший, тихий, спокойный, что трезвый, что выпивший не буянит. Бывало, даже наоборот, молодежь его самого поколачивала ночью у магазинов. Ясное дело, он один пацанам девятнадцатилетним ничего не сделает. Да и никто за пьянчугу не пойдет, все это знают, вот и разминают иной раз на нем кости. Как-то сам он, того не замечая, превратился в пьяницу, хотя таковым себя по-прежнему не считал. Ну и что, что больше недели без выпивки не может, ну и что, что пьет по страшному, а не пьяница, и все тут. Захочет, как он всегда твердит, так сразу бросит, просто пока не к чему ему это. Работал он в Нижнем Новгороде. Вернее, работал у него там на стройке дядька по матери, Дмитрий Иванович. Был бригадиром у каменщиков. Брал с собою Артема подработать разнорабочим. Работа, большого ума не требующая: принеси-подай. Да и там Артем долго не задерживался. Хотя, пока не пил, трудился хорошо, без упреков и замечаний, но недолго. Поработает дней десять, возьмет у дядьки аванс и прямиком домой, гулять и шиковать. Обычно недели через полторы Дмитрий Иванович приезжал к ним домой, отдавал сестре деньги, заработанные Артемом, и забирал того обратно в город. Жалко ему было и сестру, и племянника непутевого. У себя он устроиться никак не мог, ясное дело, кому такой работник нужен. Вот и помогал ему дядька, все-таки не чужой.

- Эх, Тёмка, Тёмка. Вот смотрю я на тебя и никак понять не могу, что ты в этой дряни находишь, что она тебе дороже всего на свете стала. И матери твоей дороже, и отца, да и тебя самого. Дурак ты, одним словом. Отучился бы на каменщика и работал бы у меня в бригаде, такие бы деньги зарабатывал вот этими самыми ручищами, - Дмитрий Иванович брал его ладонь и укоризненно добавлял, - а не валялся бы под забором, как свинья. Э-эх, жениться тебе надо, может, тогда хоть за ум-то возьмешься.

- Нету подходящей, - отвечал племянник.

- Чего? – дядька не скрывая удивления, улыбался. – Это какую тебе такую подходящую-то подавай, а?

- Вот как Деми Мур. Вот на ней бы я женился прямо сейчас.

- Хех, так она уж для тебя старая.

 

- Женщина не может быть старой, - рассудительно пояснял Артем. – Что раньше и что сейчас, все равно, краса-авица.

Дмитрий Иванович посмеивался:

- Брось для начала пить, а там уж мы с мужиками в Нижнем тебе и Деми Мур найдем, и Натали Портман.

- Брошу, чего же не бросить, - как всегда, уверенно отвечал племянник.

Артемка увидал впереди своего учителя физкультуры Потапова Михаила Алексеевича и решил свернуть. Не хотелось ему попадаться на глаза. Он всегда того уважал за здравый ум и за огромную силу воли. Еще в школе Артем увлекался лыжами и ходил к нему на секцию. Михаил Алексеевич всегда был спортивным, вел здоровый образ жизни и в свои года мог дать фору любому молодому. Артем еще разок коса глянул на его седую голову и перешел на другую сторону.

- Чего пошатываемся? – послышался впереди веселый голосок. Это был Макар Ильич, давний приятель отца, смешной старичок. Он сидел на скамейке возле своего дома, держа в руке полторашку пива. Артем присел рядом.

- Есть что ль закурить?

- Отчего же нету? Есть, - улыбнулся тот и, достав из кармана «Беломор», угостил приятеля и закурил сам. – Откуда идешь?

- К Наташке ходил, - он достал из-за пазухи бутылку. – Сам-то будешь?

- Не откажусь, - Макар Ильич глотнул немного из бутылки. Артем предложил ему сушку, но тот отказался, громко выдохнул и затянулся папиросой. Тот тоже немного выпил, закрыл бутылку, убрал под лавку. Артем уже начинал пьянеть. Глаза становились мутными. Старик протянул ему пива, тот угостился.

- Ну вот, - вздохнул он, поглаживая свою грудь, - теперь гожа.

- Понятное дело, - усмехнулся Ильич, - зенки залил, отчего бы не хорошо.

- Макар, ты все шутишь?

- А что мне не шутить.

- Вот я тебя, коль честно, никак понять не могу. Сам ведь пьешь, а над другими посмеиваешься.

От услышанного Макар Ильич закатился смехом.

- Чего лошадью заржал? – Артем даже немного обиделся.

- Это, извини, - Ильич по-прежнему улыбался, - над кем я посмеиваюсь?

- Надо мной, к примеру. Сам, говорю, пьешь, а все шутишь. Достал уже.

Старик пару раз затянулся и потушил окурок каблуком ботинка. Серьезно, уже без улыбки посмотрел на соседа и слегка вздохнул.

- Эх, Артемка-Артемка. Да я в твои годы и вовсе не знал, что такое вино. Пахал, как конь, с рассвета до заката. А ты говоришь… мне теперь уже можно, как говорится, и душу немного отвести. А вот ты, - показал на него пальцем, - мерин такой, шел бы работать, чем глотку луженую заливать.

- Так я и работаю.

- Ага, я и вижу.

- С дядькой снова в Нижний на днях еду, работать, - в голосе Артема звучало оправдание, дескать, он не такой, как о нем думают, а действительно работящий.

- Толку твой Нижний, через неделю снова в Дивееве будешь. Пить лучше бы бросил.

- Вот заладили: бросил бы, бросил бы. Захочу и брошу. Только не к чему мне пока это. Ясно? – Артем немного стал обижаться. Он вообще не любил, когда его стыдили. Ну, ладно там мать с отцом, ну, дядька, это еще можно понять, но когда другие учить берутся, невыносимо слушать. И ведь кто? Ильич. Сам ведь пьет, а туда же. Не-ет. 

Артем достал из-под лавки бутылку, открыл и протянул старику. Тот отказался.

- Я уж как-нибудь пивком.

Артем выпил немного, закрыл и убрал за пазуху.

- Ну чего ты сердишься? – он посмотрел на Ильича пытливыми глазами. Тот промолчал. – Ладно, пойду я потихоньку.

Артем поднялся с лавки, еще раз попрощался со стариком и двинулся на тротуар.

- Отец у тебя сроду не пил, всегда в работе, сколько себя помню, а теперь и помочь ему некому, - послышался в спину голос Ильича.

Артем обернулся, посмотрел немного на старика и, ничего не ответив, отправился дальше.

- И чего это он так взъелся вдруг? Что за муха укусила? Думает, не брошу? А вот возьму и брошу. Бросил бы, да только не к чему пока, - произнес он про себя и направился в сторону Илюшиного дома. Если у того жены нет, выпить у него всегда найдется.


Комментариев:

Вернуться на главную