|
* * *
Догорала заря…Сивер выл над змеистым обрывом,
Умерла земляника во чреве забытых полян…
А он шел, напевая… Он был озорным и счастливым…
– Как же звать тебя, милай?.. И вторило эхо: «Иван…»
Он шагал через луг…Чертыхаясь – несжатой полоской,
Ну а дальше, разувшись, по руслу засохшей реки.
– И куда ты, Иване? –Туда, где красою неброской
Очарован, стекает косматый туман со стрехи…
–Так чего тут искать? Это ж в каждой деревне такое,
Это ж выбери тропку и просто бреди наугад.
И увидишь туман, что с утра зародясь в травостое,
Чуть позднее стекает со стрех цепенеющих хат…
Эх, какая земля! Как здесь всё вековечно и странно!
Здесь густая живица в момент заживляет ладонь.
Здесь токует глухарь… И родится Иван от Ивана –
Подрастет и вражине промолвит: «Отчизну не тронь!»
Нараспашку душа… Да и двери не заперты на ночь.
Золотистая капля опять замерла на весу…
–Ты откуда, Иван? –Так автобус сломался, Иваныч,
Обещал ведь Ванюшке гостинца… В авоське несу…
* * *
«А я любил советскую страну…»
Геннадий Красников
Скорей не потому, а вопреки,
Что над страной моей погасло солнце,
Я вас люблю, родные старики,
Матросова люблю и краснодонцев.
О, сколько было строек и атак
В моей стране, исчезнувшей!.. Однако
Ее люблю, не глядя на ГУЛАГ
И несмотря на травлю Пастернака.
Теперь она отчетливей видна,
Там дух иной и истинность – иная,
Где радио хрипело допоздна,
Что широка страна моя родная.
Мне до сих пор ночами напролет,
Из памяти виденья доставая,
Русланова про «Валенки» поет
И три танкиста гонят самураев…
Там Сталинград еще не Волгоград,
Там «Тихий Дон», там песенное слово.
И в ноябре, как водится, парад –
Под первый снег… В каникулы… Седьмого…
Мне в детские видения слова
Впечатались, чтоб нынче повториться:
«Столица нашей Родины – Москва…»
Я там же… Не Москва моя столица…
Смахну слезу… На несколько минут
Прижмусь щекой к отцовскому портрету.
Седьмое ноября… У нас – салют…
Во славу той страны, которой нету.
* * *
Шепоткам назло, глазам колючим,
Недругам, что ждут невдалеке,
Я пишу на русском, на могучем,
На роднящем души языке.
Я пишу… И слышится далече,
Сквозь глухую летопись времен,
Исполинский рокот русской сечи,
Звонниц серебристый перезвон.
И живот в бою отдав за друга,
Друг уходит в лучшие миры…
И по-русски просит пить пичуга,
И стучат по-русски топоры.
И рожден родного слова ради,
Будет чист прозренья чудный миг,
Как слезинка кроткого дитяти,
Что стекла на белый воротник…
* * *
Вячеславу Лютому
Ничто не бывает печальней,
Чем Родина в сизом дыму,
Чем свет над излучиной дальней,
Колышущий зябкую тьму.
Ничто не бывает созвучней
Неспешному ходу времен,
Чем крик журавлиный, разлучный,
Буравящий даль испокон.
И сам ты на сирой аллее,
Такою ненастной порой,
Вдруг станешь светлей и добрее
Средь этой тоски золотой.
Поймешь – все концы и начала
Смешались средь поздних разлук.
И что-то в тебе зазвучало,
Когда уже кончился звук…
* * *
Серебряный ветер врывается в дом из-под шторы,
Чумная газета от ветра пускается в пляс.
И чудится Гоголь… И долгие страшные споры,
Что вел с непослушным Андрием чубатый Тарас.
И что-то несется сквозь ночь… На тебя… Издалёка…
И тайно вершится не божий, не праведный суд.
И чудятся скифы… И черная музыка Блока…
Кончаются звуки… А скифы идут и идут.
Полночи без сна… И едва ли усну до зари я…
Приходят виденья, чтоб снова уйти в никуда.
И слышно, как бьется пробитое сердце Андрия,
И слышно, как скачет по отчим просторам Орда.
На мокнущих стеклах полуночных фар перебранка,
И тени мелькают – от форточки наискосок.
А где-то, как некогда, тихо играет тальянка,
И в душу врывается старый, забытый вальсок…
Полоска рассвета, как след от веревки на вые…
Задернется штора… Отныне со мной навсегда
Года роковые, года вы мои ножевые,
Почти не живые, мои ножевые года.
Всё смолкнет внезапно…
Поверишь, что лопнули струны.
Спохватишься – где он, главу не склонивший редут?
Иное столетье… И это не скифы, а гунны,
Зловещие гунны в тяжелых доспехах идут…
* * *
Октябрь… Во мгле ощетинились ели,
Потупила женщина раненый взгляд.
Намокли кусты… Журавли улетели.
А я всё хочу воротиться назад.
Туда, где туман над тропинкою ранней,
На луг васильками стекли небеса,
Где первые искорки робких желаний,
Зрачок о зрачок! – высекают глаза.
Где плющ закурчавился возле беседки,
Где гроздья рябины кровавят закат,
Где чахлое солнце повисло на ветке,
А я все хочу воротиться назад.
Туда, где поспела уже ежевика,
Где осы роятся … Ужалят… Не трожь!
И где позади журавлиного крика
Несжатой полоскою стелется рожь.
Где сад сторожит дед с берданкою злющей,
Где все заголовки нахально кричат
О светлом пути, о счастливом грядущем…
А я всё хочу воротиться назад.
* * *
Золотистым нерезким просветом
Осень тихо на кроны сползла.
И такое явилось при этом,
Что в душе – ни печали, ни зла.
Осветила… Зажгла… Заалела…
Утолстила нагие стволы.
У хатенки, что никла несмело,
Сразу сделались ставни белы.
И среди векового раздора,
Где овраг, запустенье и глушь,
Чей-то голос запел без укора,
Будто вспомнив июльскую сушь.
Ну а после, чуть солнце в печали
Утонуло средь пней и грибниц,
Долго птицы о чем-то кричали,
Хоть казалось, что нет уже птиц…
* * *
Только дождь… Только ночь… Только ветер.
Только слабо чадит огонек.
Только листья с нищающих ветел
Закружились… И путник продрог.
Натянул капюшон и не слышит,
Что кричит ему женщина вслед.
Только ветку рукою колышет,
Только щурится молча на свет.
На неверном свету догорая,
Утомясь от небесных щедрот,
Только капля сверкнет золотая
И, поблекнув, по куртке сползет.
Молча выпью остывшего чаю,
И взгрустну, что сквозь влажную тьму
Никогда я уже не узнаю,
Что там вслед прокричали ему.
* * *
Я помню холодные женские руки,
Вечернее платье, разбитый бокал,
Коротенький миг – от любви до разлуки,
И слово, что зря на ветру расплескал.
Неверный, замедленный блеск снегопада,
Снежинку, рассекшую стынущий взгляд,
И губ единенье… И это: «Не надо…»,
И робкий порыв убежать в снегопад.
Я силился что-то сказать… Не хватало
Ни слов, ни дыханья, ни слез из-под век…
И длинное платье с крылечка сметало
За эти мгновенья нападавший снег…
А после, оставшись один с этой мукой,
Гадал, повторяя: «Душой не криви…»,
Что ранит сильнее –любовь пред разлукой,
Иль память, в разлуке, о прошлой любви?
* * *
Тихо свечи догорают в полутьме,
Два безумца рассуждают об уме.
Двум несчастным это Божья благодать –
Всё о счастье, всё о счастье рассуждать.
И сидят они, и булькает вино,
И о трезвости толдычат все равно.
Повторяют, мол, спивается народ,
Оттого неурожай и недород,
Оттого по всей округе неуют,
Оттого-то, мол, и птицы не поют.
Оттого в домах и стрехи набекрень,
Оттого-то осыпается сирень…
О высоком рассуждают дураки –
Им стреху чинить, конечно, не с руки.
Снова чарку поднимают, снова пьют…
А в округе даже птицы не поют.
* * *
Поземка кружит, одинокость струя,
Без сна и предела.
Еще не стемнело, родная моя,
Еще не стемнело.
И чудится – кто-то подергал замок
И смолк за порошей.
Иль просто буран на мгновенье замолк
Под снежною ношей.
И тень мне на книгу ложится твоя,
Душа заалела…
Еще не стемнело, родная моя,
Еще не стемнело.
Холодной ладони коснется рука,
И смолкнут созвучья.
Лишь ворон в окошке слетит свысока
На мерзлые сучья.
У старых записок мохрятся края,
Обычное дело.
Еще не стемнело, родная моя,
Еще не стемнело…
* * *
Пиши, пророк, пиши про рок,
Не рви напрасных струн.
Неужто в сумраке продрог –
Сказитель и вещун?
Неужто вновь угас задор,
Заряд сердечный пуст,
Твоя усталость с неких пор—
Всего лишь алость уст?..
Неужто так неровен наст
И этот шлях – без роз,
Где нам Отечество воздаст –
В последний путь даст воз?
Восстань над бездной роковой
Средь горя и страстей,
О роке пой, о роке вой,
Но замолкать не смей!
Пускай судьбою не согрет
Метафор поводырь,
Умолкнешь ты – погаснет свет
И онемеет ширь…
* * *
Спасти небесную Россию
От одноимецы земной,
Где тоже льют дожди косые
И воздух в сумраке грибной.
И так же можно выйти в сени,
Достать из бочки огурец…
Там так же помнят, что Есенин–
Не для парада – для сердец…
И все же вся она другая –
Без той высокой чистоты,
Что в душах светлое являет,
Творя иконы и холсты.
Она еще патриархальней,
Чем та, что горьковской сродни –
Грязнее дном, судьбой печальней,
Страшней призывом: «Очерни!..»
Она давно привыкла к смуте,
К тому, что порют за пустяк –
При лже-Димитрии, Малюте,
При Годунове… Но ведь как?..
Из русских русскость вышибая,
Наотмашь, истово, взахлёб,
По-русски песни распевает,
Совсем по-русски крестит лоб.
И про «авось» воскликнет спьяну,
И выпьет «горькую» до дна…
Но та, что в небе – осиянна,
А эта–злобна и мрачна…
* * *
Потемнели-мне ли-мне ли в небе тучи,
В омут канула последняя звезда,
Это мне ли пред судьбиной неминучей
Всё считать-читать ущербные года?
Что-то грохнет-охнет-охнет в поднебесье,
За пригорком тропка в мокрое свернет,
И шальной седок умчится в редколесье,
Редко-редко, но улыбкою сверкнет.
В бурелом трава-травинушка не гнется,
Бурелом для трын-травинки – трын-трава.
Сизый селезень картаво захлебнется,
И от мрака просветлеет голова.
А потом, когда устало-тало-тало
Небосвод повеселеет ввечеру,
Осенит – таких мгновений очень мало,
Когда Русь не призывают к топору.
Просто дождичек прошел в Руси великой,
И не нужно никому на смертный бой.
И Отчизна Несмеяной светлоликой
Просияла в красном красною красой.
Просто огненно теперь на белом свете,
Вновь пичугами затенькали сады.
Лады-лады-лады-ладушкины дети
Запоют на все веселые лады.
|
* * *
Среди зловещей тишины, –
Ни Марс, ни Геба, –
Жена и небо мне нужны,
Жена и небо.
Года спешат по виражу
Под вспышкой дальней…
Жене и небу расскажу
Свой сказ печальный.
Забыв Бодлера и Басё,
Шепну натужно:
«Жена и небо – это все,
Что в жизни нужно…»
Ну а в небесную страну
Сведет потреба –
Хочу лишь, Господи, жену
Увидеть с неба.
Чтоб убедиться, как – боса, –
Бредет по краю.
И с болью смотрит в небеса…
Зачем?.. Не знаю…
* * *
Кто там плачет и кто там хохочет,
Кто там просто ушел в облака?
То ли кречет кричит, то ли кочет…
То ли пропасть вдали, то ль река...
И гадаю я, тяжко гадаю,
Не поможет здесь даже Господь,–
Где прошли мои предки по краю,
Чем томили суровую плоть?
Зажимаю в ладонях монетку
И бросаю в бездонье пруда –
Робкий знак позабытому предку,
Чтобы молвил – откуда?.. Куда?..
И вибрирует гул непонятный
Под ладонью, прижатой к земле,
И какие-то сизые пятна
Растворяются в сумрачной мгле.
И вдруг чувствую, дрожью объятый,
Посреди перекрестья дорог,
Как ордою идут азиаты
На восток… На восток… На восток…
Но не зрится в прозрениях редких,
Что подобны на детский наив, –
То ль с ордою идут мои предки,
То ль с дружиной, орды супротив?
И пока в непроявленной дали
Растворяются тени теней,
Чую – токи идти перестали
А вокруг всё – мрачней и темней.
И шатаюсь я вдоль раздорожий,
Там, где чавкает сохлая гать,
И всё Бога пытаю: « Я – божий?..»
А Господь отвечает: «Как знать..»
* * *
Нынче небо журавлит и плачет,
А назавтра снова журавлит.
В сентябре мне слышится иначе
Папин голос из-под серых плит.
Он звучит немного глуховато:
«Что, сыночек?.. Истины не те?..»
И печаль подсвечником прижата
К надмогильной папиной плите…
Тлеет мусор в выкопанной яме…
И в промозглый, меркнущий зенит
Всё летит душа за журавлями,
В белом оперении летит…
СУДЬБА ПОЭТА
Жена заплачет… Родина взгрустнет…
И рамку поместят в родной газете.
И всё… Финита… Что творил – не в счет,
За творчество ты больше не в ответе.
Отведав славы, тоже в свой черед,
Твой ученик уйдет к небесной цели.
Жена заплачет… Родина взгрустнет…
А некрологи – скажут – устарели…
Его сменивший сумрачный пиит
Безвестным бросит мир сей сиротливый.
Не будет слез… Отчизна промолчит…
Жена взгрустнет… И выбросит архивы…
* * *
Такое время… Сентябрит…
Всё птичьи свадьбы.
Как свадьба в воздухе парит! –
Не помешать бы!
Закрыли солнце… Полумгла…
Всё выше, круче.
Лишь брызжут с мокрого крыла
Искринки тучи.
Парят крикливою семьей
Почти по кругу.
Как бережет он, Боже мой,
Свою подругу!
Глаза поднимешь – слепнет взгляд,
Ликует стая.
Им вслед березы шелестят,
Листву роняя.
Припомнишь– искорка прожгла
Листок намедни.
Как в миг последнего тепла,
Как в день последний…
* * *
Где была излучина
Высохшей реки,
На простор измученно
Смотрят топольки.
Три листочка… Веточка…
И еще листок.
Деточка… Не деточка…
Куцый тополек.
Больно тонок – мается,
И обид не счесть.
Птицы опасаются
На него присесть…
А над хлипкой кроною,
В тучах – не резка,
Всё парит зеленая
Смертная тоска.
В общем всё, как давеча –
Только скрип и стон,
Только клекот галочий
С четырех сторон…
* * *
Полночь… Пусто… Одиноко…
Бренности печать.
В полутьме читаю Блока…
А кого читать?
В сотый раз прочту, ликуя,
Вновь под горлом ком.
Вновь о Родине пишу я…
А писать о ком?
Об Отчизне-недотроге…
В зрелости крещён,
Снова думаю о Боге…
А о ком еще?
* * *
Звук обронил и не поднял
Дальний, невидный певец.
Кто это вышел в исподнем?..
Мне показалось – отец…
Пальцем в забытое тычет,
Палец и худ, и остёр.
Полночь… Кого он там кличет?..
Мне показалось – сестер…
Скрылся… И с мертвыми косит.
Больше не явит мне плоть.
Кто это хлебушка просит?..
Мне показалось – Господь…
* * *
Зарево… В поте и гное
Сник и поблек идеал.
Кто-то мечтал про другое?..
Кто-то мечтал…
Тополь поник златорукий,
Канул в «антонов огонь».
Кончились тени и звуки…
Чья там ладонь?..
Нынче средь смрада и чада
Солнце ползет наугад.
Холодно… Солнца не надо…
Лучше уж смрад…
Пусть он вползет осторожно
В окна, под скатерти, в страх…
Как в этом мире острожно…
Слово горчит на губах…
* * *
По хлипкой тропинке брести осторожно…
Былое размылось… Выдумывать – лень…
Неправда, что на сердце так же тревожно,
А правда лишь то, что зачахла сирень.
Неправда все эти слова о разлуке,
О вечной судьбе, что одна на двоих.
Неправда, что помнят озябшие руки
Тревожащий трепет ладоней твоих…
Есть Черная речка, Нева и Непрядва…
И дождь, что за шиворот нехотя льет.
Есть Слово… И всё остальное – неправда,
А правда, что птицам сегодня в отлёт.
Неправда, что ждать остается немного –
Закрутит, сломает, ударит под дых…
А правда лишь то, что раскисла дорога
Да ветер свистит в колокольнях пустых.
* * *
Закричала одна… Занедужил другой…
И какая-то странная сила
Закачала фонарь под шершавой дугой
И печальница заголосила.
А потом и березонька стала черна,
И последний журавль занедужил…
Лишь не гасла лампада в ночи дотемна,
Озаряя бесхитростный ужин.
Где-то поздние лучики плавили наст,
И печалило гаснущий разум,
Что журавль улетит, что Иуда предаст,
И все радости кончатся разом.
И все мучился, глядя в окно, человек,
И гадал в своей думе нескорой,
Для чего эта ночь?.. Для чего этот век?..
Для чего эта темень за шторой?..
Для чего этот крыльев тяжелый разлет,
Для чего эта сизость сквозная?..
А того и не слышал, что колокол бьет,
Все биеньем своим объясняя.
Рокотала в просторе старинная медь,
Проникая в заблудшую душу,
Хоть все думал несчастный, что не о чем петь,
Да и, в общем-то, некого слушать…
* * *
Может быть, года тому виною –
Кто-то помнит слово или взгляд,
Только мне запомнилось иное—
Как по строчкам пальчики скользят.
Как глядела, чуточку с прищуром,
Женщина… В зрачках – и боль, и страх.
Как изящный ногтик с маникюром
Отчеркнул две строчки на полях…
Я вчера нашел тот старый томик
На забытой полке, среди книг.
Те года, любовь, безлюдье в доме,
Женщина – припомнились на миг.
Я ей локон гладил осторожно,
А она шептала горячей:
«Здесь же Анна Снегина… Как можно
Предаваться нежностям при ней?..»
Старый томик… Судьбы, лица, строки.
С этим всем попробуй-ка уснуть…
Полумрак… Есенинские строки,
Ногтиком отчеркнутая суть…
* * *
Никто-никто из нас –ни отпрыски Нерона,
Ни тот, кто ровен был, когда неровен час,
Ни тот, кто не стоял коленопреклоненно
Пред черным алтарем… Никто-никто из нас
Не понял, что за свет сошел на эти стены,
Откуда этот звук в безмолвии ночном,
Кто этот человек, вещающий со сцены,
Что надобно идти в безвестье, напролом…
И чьи это зрачки, сверкающие шало,
Что бешенством и злом до крайности полны,
Проявятся во мгле… И сразу мгла пропала…
Коснутся тишины… И нету тишины…
О, этот рокот дня средь непроглядной ночи,
О, эта пляска тьмы средь ветреного дня…
Ни сердце не поймет, ни ум понять не хочет,
Что пепел –это прах прозревшего огня…
Давно молчат басы, охрипли баритоны,
А в чаше для вина – прокисшая вода.
Остался светлый гул – загадочный, стозвонный…
Остался тусклый свет, зовущий в никуда.
* * *
Болит плечо… И мало кислорода.
Опять к утру в гортани горячо.
Сентябрь нудно каплет с небосвода…
Болит плечо.
Чадит луна – неверное светило,
И ширь неверным отсветом полна.
–А правда, что и ты меня любила?..
Чадит луна.
Сижу один… Всё выключено. Тихо.
Едва дрожит свеча… Остыл камин.
Судьба пророчит хворости и лихо…
Сижу один.
Во тьме ночей всё истинное – ложно.
Люби меня, я, в общем-то, ничей.
Опять душе молитвенно-тревожно
Во тьме ночей…
ОСЕННИЕ ПЛАЧИ
Истоптали, вскопытили путь бытия –
Ни следа там оставить, ни вехи.
Всё в тумане… Туманна Отчизна моя
Сквозь туманом омытые веки.
Но подвздошьем, подбрюшием помнится шлях,
Лай собачий, пинки да кандалы,
Одинокий стожок в потемневших полях
Да молчальницы взор одичалый.
Там неровная стежка уводит левей,
Чем «прогресса» дорожка кривая.
Там «Калинку-малинку» поет соловей,
Певчих ласково перепевая.
Ну а если в отлет соберутся грачи,
В свой отлет, ножевой и незрячий,
Понесутся во след им в тревожной ночи
Вековые осенние плачи.
Пролетят по-над стрехами наискосок,
Над простором, лелеющим жалость,
Там, где сыплются шишки на мокрый песок,
Где Отчизна промокла и сжалась.
И пока ты следишь этот стылый полет,
Сжав подмышкою зонтик дырявый,
Ветер кепку внезапным порывом сорвет
И забросит в листву у канавы. |
