Валентина БЕЛЯЕВА (Воронеж)

Мальчик или девочка?

Нечаянно-скоропостижные впечатления от «Серёжи»

 
 
 

Кому как, а для меня театр – чуть ли не священное действо! Покупка билета, и не куда-нибудь, а в знаменитый МХТ!  Выбора нет: хочу побывать на спектакле именно сегодня, поскольку поезд домой в Воронеж ночью.

Стою у театральной кассы, жду, когда освободится такая же провинциалка из Челябинска. Милые женщины-билетёрши в кассе у метро! Они не только одаривают счастьем в виде лощёной бумажной полоски, служащей пропуском в храм искусства Мельпомены, они готовы выслушать любого, представшему их приветливому взору: и что он хочет, и что уже видел, и даже поделятся собственными впечатлениями. И вот – лёгкое приятное волнение: представление – через пару часов.

– Что?

– «Серёжа».

– Что такое – «Серёжа»?

– Не удивляйтесь, это маленький сын Анны Карениной.

– Что??? Семейная драма глазами ребёнка???

– Ну, как вам сказать, скорее некая схема.

– Схема? По роману Толстого???

– Ну, вроде того, но там в основном монологи Анны в зал. В общем – оригинальный взгляд режиссёра.

Должен ли нормальную женщину интриговать оригинальный взгляд театрального режиссёра? Решаю мгновенно, что должен. Разве не любопытно послушать монологи в зал Анны Карениной? Интересно, что же она расскажет.

– Только понимаете, не знаю, как сказать… хочу вас предупредить, чтоб вы не пришли потом ко мне ругаться, а то уже выслушала… А оно мне надо?

Тут, глядя на моё вытянутое испуганное лицо, билетёрша, видно, собираясь с мужеством, произносит убийственно ошеломляющую фразу:

– Если хотите окунуться в болото с дерьмом, сходите.

Столбенею. Анна Каренина? Та самая, взбалмошная, трогательно утончённая, взвинченная внезапным вихрем жгучей любовной страсти, каждое мгновение которой знакомо до боли? Та самая Анна с её отчаянными всплесками сердечных мук и огненно-сладостной метелью нежных чувств, с её испепеляюще ревностной горечью разочарования и яростной истерикой леденящей несбыточности вожделенных ожиданий? И вдруг – такое?..

Маленькая заминка, но размышляю недолго, хотя и понимаю, что владелица случайно не востребованного драгоценного билета на спектакль высказалась откровенно и без затей. Выбора не было. А что, если абстрагироваться от услышанного и самой делать все выводы? На размышления ушла секунда.

– Беру.

– Три тысячи.

Отправляюсь по маршруту, по пути в кафе перекусываю кофепирогом, и вот он – вожделенный.

 «Любите ли вы театр? Нет-нет! Любите ли вы театр, как люблю его я?» От внезапной, мимолётно промелькнувшей чужой мысли становится жарко, как-то тревожно и оттого ещё больше волнующе. Вот, через какие-то четверть часа – она, прекрасная и знаменитая, до безумия счастливая и ещё до большего безумия  несчастная, случайной волею судьбы оказавшаяся в пленительно-чувственном омуте и не имевшая ни малейшей возможности не пренебречь приличиями света... Нет, просто прекрасная! Она не может быть иной! Её, дерзко обворожительную, невозможно не понимать, хотя и без сомнений осуждая её последнее жизненное решение. Она – противоречивая и единственная, она – неповторимая на все времена. А вот если бы великий моралист Лев Толстой пощадил её бедную жизнь, наверное, была бы образом совсем иным – обычным, вызывающим лишь только жалость и, может быть, забытым.

И вот – огромный переполненный зал. «Серёжа» в постановке режиссёра Дмитрия Крымова.

Поезд из Москвы в Петербург. В купе с Анной (актриса Мария Смольникова) графиня Вронская, возбуждённо и заливисто смеясь, рассказывает про глисты у маленького сына и как она лечила их много лет назад. Достойная тема для представившегося знакомства и сближения женщин, выросших в дворянских усадьбах! Лёгкое дуновение от того самого «душистого» лесного озерца, рафинированной столичной кассиршей предсказанного?..

При резком торможении вагонов сверкающими фейерверками из чемоданов выстреливают интимные предметы женского туалета. Лифчики??? Должно быть, «игриво-изящная изюминка» в духе времени с претензией на этакую лёгкую невинно-изысканную пикантность? Даже на мой провинциальный вкус – плосковатенько, пошленько и совсем не смешно.

Меж тем пролог состоялся. И вот – где-то в лабиринтах мозговых извилин рождается мыслишка. Мыслишка  вздрагивает противным скользким червяком, явственно стращая метаморфозироваться в длинное узорчатое пресмыкающееся. Пытаюсь её, бессовестную, отбросить, но она вертится, затаившись, скрючивается, замирает и через какие-то минуты вновь торжествующе трепыхается импульсивным, пока ещё размытым отблеском дразняще-отвратительного змеиного жала.

На перроне, как и следует ожидать, пожалуй, самый знаменитый в русской классической литературе ловелас – флигель-адъютант Русской императорской армии Алексей Вронский (Виктор Хориняк). Глазам не веришь! Впечатление мгновенное! Это тот самый классический офицер, вышколенный и безупречный во всём своём великосветском блеске граф?? Не может быть! Этому беспомощному маменькиному сынку, не умеющему сделать самостоятельного шага, удалось покорить сердце очаровательной замужней женщины? Это невнятное, бледное, расплывчатое существо, мямлящее что-то невразумительное, это – Вронский Льва Толстого?? А где же пыл неожиданно вспыхнувшего любовного головокружения??? Однако, знакомство состоялось.

Впрочем, режиссёр спектакля честно предупреждал: «Серёжа» – это не «Анна Каренина», это спектакль не по роману, а по его мотивам. Как бы фрагмент». Только вот первые же «мотивационные» сцены как-то уж слишком очевидно являют зрителю их произвольно измышлённый выверт.

И вот она в Москве, дома, она – пленительная толстовская героиня, потрясшая воображение всего земного читающего человечества.

 – Я – Анна Каренина. Я от Толстого, Льва Николаевича, как понимаете. Это он создал меня, я перед вами, такая как есть, и вот уж полтора столетья живу собственной жизнью, свободной и не зависимой от его несравненного пера. Кто он теперь для меня.

Тут снова вспоминается билетёрша и её чистосердечное предупреждение. Писать или не надо? Что скажут на это мои коллеги-друзья, а также недруги из писательской же среды? Одни поймут и поддержат, пусть даже снисходительно-ласково похлопают по щёчке (что, не выдержала, бедняжка?), другие ядовито поехидничают в чувствах превосходства и удовольствия бальзама на душу, если не в печатных комментариях на всю страну, то меж собой в сети – без сомнения. Уж простите, это из обретённого опыта, свет слухами полнится, как известно.

И вот всё же пишу.

– Вы знаете, у меня есть муж. У меня замечательный муж! Ну, просто замечательный! Ну, такой замечательный! Ну, невозможно – какой замечательный! Он никогда не отдыхает. У нас в доме идеальный порядок. Сейчас я расскажу вам про него одну исключительную особенность, не поверите, но я-то знаю. У него все трусы – подписанные. Да-да, подписанные! Ну, вы же знаете – в месяце четыре недели. Так вот на них и написано: первая неделя, вторая неделя, третья неделя, четвёртая неделя. И носит он их строго по надписи. Я сама вышивала! Вот. Вот такой он у меня.

Пытаюсь ушам не верить. Цепенею от услышанного. Тут снова в мозгах что-то скользко-шевелящееся, в самом начале о себе заявившее, как-то елейно-подленько крадётся, скребётся, изворачивается и вдруг чётко молвит: любезная сударыня, да уж не лукавите ли вы? А если точнее – лжёте во всём своём мнимом великолепии.

Впрочем, да уж не глуповато ли умишком это изящное, не лишённое аристократического шарма во всём своём облике, выстраданное, выпестованное бедной душой русского гения, как ни крути, а всё же его драгоценное дитятя?..

Впрочем, просто ли глуповато? Может, это хаотично выплёскивающий признаки диагностического слабоумия или проще – интеллектуально ущербный персонаж? А ещё проще – образ тривиально дебильной женщины, и неважно, что из дворянского сословия?

Но – довольно! Всё! Образ дан! Вот он – Каренин, чопорный до тошноты педант в абсолютном исчислении.

Потрясающий штрих! Журналистка, анонсируя спектакль на телевизионном экране, то ли страдая от стыда за уважаемого героя Толстого и в первую очередь за него самого, то ли вспоминая реально виденную альтернативную версию эпизода, преподносит несколько иной его вариант: «В пьесе, например, есть вот такой интересный момент: Анна, обращаясь к публике, рассказывает, что у мужа трусы подписаны по дням недели». Так сказать, лёгкий профессионально-дипломатический приём.

Вот и первый принудительный шаг в то самое, с запахом кирпичного белёного сортира вкупе с удушающей хлоркой на длинном транспортном перегоне, о котором предупреждала билетёрша.

Появляется сам (Анатолий Белый). Молод, элегантен, статен, красив, с восхитительно живописным кружевом оленьих рогов на голове. Как он их вынес, это надо видеть! Он вынес на сцену свои роскошно плетёные рога с таким благородством в облике, какому мог бы позавидовать и сам Андрей Болконский с лицом Вячеслава Тихонова, уходя победителем с ратного поля. Вызов обстоятельствам или ещё не посвящён в них? Тоже «режиссёрская находка по мотивам»? А не позаимствованная ли у автора «мотивов» сценка, аллегорично выражаясь, как окно, занавешенное узорчатой  тюлью?

– Я расскажу вам одну вещь. У меня была очень умная бабушка. Когда-то меня сильно впечатлили её слова о том, как должна распорядиться собой великосветская дама, чтоб другие из её же круга умерли от зависти: «Лучше позор, чем никогда!»

– Ой, у меня же есть толстовская фраза: «Здоров ли Серёжа», я её сейчас скажу ему. (???) Анна поворачивается к мужу, занятому какими-то деревяшками-поделками, какой-то миг словно любуется его короной на голове и с чувством выполняемого долга произносит:

– Здоров ли Серёжа?

– Здоров.

Заботливая, соскучившаяся по ребёнку мама за время отъезда, однако. Но ведь «оригинальный авторский взгляд», сказано же!

Меж тем, на сцене – долгий, унылый, до ужаса бессмысленный уклад жизни семьи. Каренин бесконечно что-то мастерит или чинит, Анна заставляет слуг выполнять какие-то мелочные домашние дела: то перемещать мебель туда-обратно, то в определённом порядке перекладывать книги в шкафах, то переставлять посуду в буфетах, то без конца перетирать несуществующую пыль. Она вся в стихии приземлённо бытовых дел. Может быть, это своеобразная пещера-тайник для её скрываемых чувств? Или две параллели, которым никогда не пересечься?

Вскоре до Каренина доходят слухи о его неопровержимых рогах.

– Я должен тебе сказать, я – твой муж. Я ошибся, да?

Каренин сбивчиво пытается объяснить жене, что её поведение в свете предосудительно, выходит за пределы нравственных понятий в обществе и тем самым бросает тень как на его чиновничью репутацию, так и на честь всей их дворянской  семьи. Да какое эгоистичной Анне до этого дело!

Любовь? Ну, какие могут быть «мотивы» без той самой любви! Анна, крича и теряя всякий стыд, в надменно-оскорбительной форме объявляет мужу о ненависти к нему и своих нежных чувствах к Вронскому.

Но…  Правил света никто не отменял. Внешние приличия продолжают соблюдаться неукоснительно. Не по роману, а по «мотивам»??

А что же Вронский? Увы, никчемная, не отвечающая за себя половозрелая мужская особь, он явно не умеет обращаться с женщинами, как клоун на цирковой арене смешно и нелепо затевает перед Анной какие-то метафорично комические игры, словно так и не вышедший из детства инфант. Всегда в сопровождении матушки, Вронский быстро начинает тяготиться своим нелепым, совсем ненужным романом с замужней дамой.

И здесь «мотивы»? Или «авторская находка»?

Однако, любовь Анны кажется то ли стремительно тающей, то ли и вовсе сомнительной. Не для того ль она на какое-то время увлеклась Вронским, чтоб лишь только на себе испытать бабушкину идею, о которой в начале спектакля с горделивым пафосом сообщает публике?

Эгоцентричная  и легкомысленная, она как смертельной болезнью заражается чопорностью и педантизмом мужа. Ближе к концу пьесы становится очевидно, что никакой любви, никакого Вронского в её жизни больше нет. Есть диваны, шкафы, полки с книгами, люстры, посуда, ковры и эфемерная пыль. С некоторых пор – это её стихия, её мир, незыблемый и вечный, как восход и закат. Прежней Анны нет, есть какой-то ходяче-говорящий манекен.

Каренин совершенно не узнаёт её, он психологически подавлен, он бунтует необузданно и дико. Не владея собой, срывает скатерть с длинного как дорога праздничного стола, обращая в осколки дорогую фамильную посуду, тем самым символизируя крушение недавней благопристойной жизни. Он, обвиняя Анну в супружеской измене и осознавая свою отвергнутость, кричит душераздирающе и страшно, пытаясь доказать ей – в какое ничтожество она превратила своё прежнее реальное очарование, и не понимает истинного положения вещей.

Серёжа? Какой Серёжа! Ребёнок появляется на сцене в образе куклы-марионетки в натуральную величину, ведомой тремя кукловодами (!!!). Надо полагать, ещё одна «изюминка авторского воображения»! Но, тем не менее, Серёжа – заглавный герой – кукла! Может быть, здесь в самом деле разгадка «талантливого режиссёрского замысла»?  Серёжу опекают няни, воспитатели, учителя. Серёжу обучают грамоте, математике, французскому, игре на фортепьяно. Серёжа иногда недоволен, порой жёстко протестует против насилия и неразрешённого внедрения в его внутренний мир и даже ожесточённо дебоширит.

В одной из финальных сцен Анна случайно замечает сына в его детской кроватке, подходит к нему с невесть откуда вспыхнувшей материнской лаской и вдруг видит перед собой взрослого юношу, а главное – живого, который, едва увидев мать, медленно уплывает по вертикали вниз сквозь пол и пространство, должно быть, в землю, у неё на глазах. Анна ошеломлена и не понимает, куда же делся Серёжа: вот только что был на расстоянии руки и уже нет, она в неподдельном ужасе. Проблеск сознания? Где одна лишь раздирающая боль и больше ничего? Горестное чувство утраты невозвратимого времени как виновника потерянного в его тупиковых лабиринтах ребёнка?.. Как отклик первозданно подлинной человеческой сущности? Это был единственный, волнующий и по-настоящему трогательный эпизод. «Режиссёрская находка» хоть и в «индивидуальной упаковке», а всё же фальшивенькая и, как ни крути, родом из неё, родимой, – Ясной поляны.

 «Анна Каренина», кажется, давно и скрупулёзно исследована. И вот, зачем-то понадобилось «новое видение» великого произведения классической русской литературы, бульварно-пошлое, эпатажное и шокирующее. Но для чего? Для кого создавалось это невероятное извращение? Как, с каким чувством публика должна выдерживать сцену родов полулежащей на стуле Анны в присутствии десятка сгорающих от любопытства, в том числе Каренина и его несостоявшегося соперника? Когда из глубин складок её длинного, невообразимо широченного чёрного платья, подаренного матерью Вронского, появляется новорождённый плод вместе с пуповиной в виде верёвки белого цвета толщиной с морской канат.

– Мальчик или девочка?, – слышится чей-то голос.

 Меж тем пуповину ловко хватают руками, словно фокусники в балагане, пятеро здоровенных мужчин из челяди. Элегантно жестикулируя, они тянут воплощающую её верёвку из чрева измученной Анны, изящными движениями наматывают на свои могучие тела, акробатически извиваясь залихватски взмахивают как хлыстом над вздыбленной лошадью, артистически запутываются и распутываются, одновременно изящно и томно пританцовывая что-то напоминающее мужскую партию па-де-де из «Щелкунчика» под какую-то тихую лирическую музыку.

– Мальчик или девочка?

Вопрос в пустоту. Слуги кривляющимися скоморохами тянут и тянут из утробы бесчувственной Анны это бесконечное уродство экзальтированного «режиссёрского взгляда» – тем самым, видимо, метафорично изображая вместе с младенцем рождающуюся драму его ненужности.

– Мальчик или девочка?, – снова и снова вопрошал чей-то бесстрастный абстрактный голос незнамо кого, так и не получая ответа.

Уж куда как прозрачней: не всё ли равно – какого пола новорождённое существо, с трагичной обречённостью извещавшее своим раздражающим писком белу свету о своём бессмысленном появлении.

Вытащенной из несчастной героини Толстого и валяющейся на сцене пуповины-верёвки было метров 40, если не больше. От увиденного – вначале ощущаешь какую-то тошнотворную брезгливость и тут же входишь в ступор тупого безразличия: всё действо окончательно обрело оскалившийся гротеск, преступно посягнувший на нечто святое.

«Мотивы»? Или «оригинальный режиссёрский замысел»? Или эпатаж жанра?

Сцена ассоциировалась с сюжетами древнеримских вакханалий и, как ни странно, через некую метафизическую связь с чудовищем «Ельцин-центра» как символа нашего времени-оборотня. Да и какая тут странность, логика последовательна и очевидна.

Но как ни извращён Толстой, всё же рядом с обессилевшей Анной – оба, Каренин и Вронский. Анна жалостлино уговаривает мужа простить её бывшего любовника за причинённые страдания.

Тут, по всей видимости, «оригинальное режиссёрское воображение» дало неожиданный сбой, предательски иссякло да и вынуждено было «скатиться» к первоисточнику, так горячо однажды вдохновившему известного деятеля современных искусств окунуться в стихию его «собственного вольного прочтения».  

Спектакль завершается душераздирающе-истошной  сценой обезумевшей Анны. Никакие прежние чувства её не волнуют. Мужчин нет. Нет даже детей. Никакого поезда тоже нет. Зато есть героиня спиной к публике с задранной юбкой на голову, тут же наклонённой к полу, и изо всех сил оттопыренной пятой точкой в зал с истеричными воплями-вскриками. Так что же это было? Апофеоз истины?

В финальной сцене Анна, вроде как с просветлённым разумом, объясняет публике идею о том, что никто никому ничем не обязан. Другими словами – жизнь перед человеком ставит вопросы, а отвечать на них он не должен. Объявляя номер, она и зачитывает эти самые вопросы, впрочем, повторяющиеся в разных словах и интерпретациях.

– Что это было? Зачем всё это? Кому это нужно? Где всё это было? Когда? Было ли всё это в самом деле? Зачем нужны ответы? Кому они нужны? Для чего? И так далее в таком же духе до сорока.

Зрительный зал стоя аплодирует долго, горячо и восхищённо. С особым восторгом был встречен в изящном поклоне «Серёжа» с тремя своими учтиво согнутыми над ним воспитателями. Приподнесённые ему цветы были галантно переданы Анне…

Духовность? Какая? Зачем? А главное – откуда?

Или ненавязчиво успешная «рандомная ризома» переориентации исконных духовно-эстетических ценностей в человеческом сознании?..

Валентина Ивановна Беляева родилась в 1951г. в г. Бурыни Сумской области Украины. Окончила факультет прикладной математики Воронежского государственного университета. Работала инженером-программистом.
Автор книги публицистики, пяти поэтических сборников. Печаталась в Антологии сетевой поэзии, в газете «День литературы», в литературно-художественных журналах «Новый енисейский литератор», «Дальний восток», «Невский альманах», «Новая Немига литературная» (Беларусь), «Подъём», «Родная Ладога», «Берега», «Молодая гвардия», «Роман-журнал XXI век», «Наш современник», коллективных сборниках и альманахах. Лауреат газеты «Российский писатель» 2015 г. и 2016 г., литературного конкурса «Кольцовский край» 2016 г.
Член СПР. Живёт в Воронеже.

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную