Алёна БЕЛОУСЕНКО

НЕПРИВЫЧНЫЙ ВКУС

Повесть

 

ГЛАВА I

Иногда люди делают то, чего ты от них совсем не ждёшь. Ты знаешь их всю свою жизнь или почти всю: кого-то представляешь конфузливо отвечающим на безобидные вопросы, кого-то – скандалящим с продавцами, а кого-то – с одаряющей тебя улыбкой-приманкой, от которой, знаешь, нельзя расплываться. А потом раз, и оказывается, не видел ты хорошенько человека. А внутри у него тем временем что-то готовилось, кипело, тушилось, томилось и – вдруг! – подается на стол. Но главное не в том, что этот вкус тебе непривычен и горчит. А в том, что повару, запутавшемуся в своей кулинарной книге, придётся самому разгадывать свой чудо-рецепт. Долгое-долгое время. Итак, я открываю дверь в эту кухню…

 

В ноябре Насте пришла по сети фотография от Юли Саврухиной, где эта же Юля и Саша стоят вдвоём около кафе. Через минуту добавилась строчка: «ой, извини, не тебе».

Сашины глаза с фотографии смотрели совершенно глупо. Неловко и боязливо обхватывал он рукой чужую женскую талию, отчего вся его щуплая фигура казалась ещё более жалкой.

C Юлей Настя была знакома – только и всего, да ещё слышала несколько историй про то, как «эта стерва уводила чужих парней». Только теперь на месте этих парней стоял её Саша. Прошло несколько мгновений, прежде чем обида и стыд вспыхнули в ней, как вспыхнули бы они у матери колкого подростка, только что в припадке гнева крикнувшего в неё бешеное: «Сука!» Взяв ноутбук в руки, Настя села на кровать. Она выжидала от себя какого-то определённого решения, но в голове всё кружилось.

Настя была уверена – изменил. Тут же представилось, как в кафе Саша с Юлей пили, танцевали, она невзначай обвивала его как змея, искусно заигрывала, шептала, что пьяна и слабо стоит, и прижималась все ближе и ближе. А ночью они сели в припаркованную у кафе Сашину девятку, на которой он ещё до армии учил Настю водить, – и переспали на водительском сидении. Затем он проводил её пешком до дома, так как пьяным за руль никогда не садится, и направился к себе, до утра оставив машину на другом конце города.

Настя импульсивно набрала Сашин номер.

– Что это за фотография? – был её первый вопрос, от которого она сама вздрогнула.

– Фотография? – спросил Саша, занятый в гараже наладкой дальнего света на своей машине.

Настя тут же пожалела, что позвонила спонтанно, не продумав, с какой стороны подступать.

– Я тебе больше не нужна, да?

– Настя, блин, чё ты начинаешь, да ничё не было! – закричал Саша уверенно, басисто – он сразу понял, о чём идёт речь. Он подошёл к самому выходу из гаража. Железные с синей, уже кое-где отпадающей краской, двери были закрыты им на засов.

– И зачем тогда она послала мне эту фотку? – продолжала Настя. Машинально щёлкая мышкой, она то сворачивала окно с фотографией, то опять раскрывала.

Её голос становился тише. Саша вытянул задвижку из пазов, и, отпущенные, двери легко подались вперёд. Его обняло свежестью.

– Блин, Настя, не было у меня ничего с ней. Она сама танцевать звала. Хочешь? Хочешь, у нее спроси, не было ничего.

– То есть ты с ней там ещё танцевал, да?

– Ну, прости меня, я ж не собирался ничё…

Настя завершила вызов, не дослушав до конца. Крепко обняла колени и еле заметно закачалась вперёд-назад.

Нет, её жизнь не потеряла свой прежний вид. Всё так же с утра, выходя из общежития, она встречала дворника в оранжевой безрукавке, посыпающего дорогу белым крупным порошком из пластмассового ведра. Так же по вечерам на первом этаже в будке у лестницы сидела комендантша в своей коричневого оттенка кофточке со странными узорами. А вечерами Настя полчаса тщательно расчёсывала длинные светло-русые волосы, сидя на кровати и скрестив ноги; также готовила себе с утра кашу, недоедала её, оставляя пару ложек в тарелке. Она не перестала ежедневно гладить свои блузки и юбки, посещать почти все пары в университете, медленно, но аккуратно делать домашние задания, советуясь с Пашей и Ромой из соседней комнаты.

Но изменилось её лицо – уголки глаз и губ по краям будто опустились безвозвратно, а в голове проматывался один и тот же сюжет, каждый раз более яркий и неправдоподобный: Саша приезжает в Петербург, направляется сразу к Настиному университету, заходит в лекционную аудиторию, где у нее проходит пара и, говоря не своими, а театральными, гладкими фразами, просит у неё прощения.

Настя иногда сомневалась, а он ли тот её единственный и на всю жизнь, но при этом любила его. Любила так, как часто и любят хорошие девушки. За его простое, но крепкое мужское слово, за неизбалованный женской заботой характер; за его безыскусность и готовность брать ответственность на себя. Когда она, как обычно во всем сомневаясь, спрашивала у него по всякой мелочи – брать ли зонт, если за окном маленькие тучки, или что выбрать – яблоки или апельсины, а он немедля отвечал «бери зонт, покупай апельсины» – внутри у неё щекотало от удовольствия. Он знал, чего хотел, хоть и список этот не был большим, и Настя верила, что из этого сильного семечка вырастет здоровый золотой колосок.

Через неделю Настю потянуло домой. Она поняла – не может быть такого конца, без последней встречи и объяснений. И ждать его приезда уже бессмысленно, а значит нужно ехать туда, где можно встретиться хотя бы случайно, на одной из немногочисленных улиц города, где она провела своё детство и где впервые они поцеловались, кружась в танце на Новогодней дискотеке. А потом уже ссорились, гуляли, колесили по центру и выезжали загород, к опушке перед заброшенной стройкой. Полтора года у них было до того, как Насте пришло время уезжать за высшим образованием в большой город, а Саше – идти в армию. Вернувшись из армии, он не поехал к ней, остался тут: затянуло в тёплое родное гнездо. Вечерами возвращался с рабочей смены домой и ещё полчаса стоял у своего подъезда, перекидываясь мелкими новостями по телефону с Настей. А она приезжала домой раз в месяц, жадно впитывала первые часы от желанных встреч, на несколько таких же часов уходила затем в скучающее разочарование, как будто объевшись чем-то очень вкусненьким и, прощаясь через два дня на платформе, снова испытывала как некстати внезапный голод.

И вот теперь, только сев в поезд, на котором уже десятки раз ездила в родной город, Настя впервые действительно усомнилась в его измене – может, ничего серьезного тогда в кафе и правда не было. И начала жалеть, что погорячилась, что тем самым только настроила Сашу против себя. Тут же подкралось чувство вины, и сразу нашлись основания: была недостаточно ласковой с ним, недостаточно внимательной.

От толстого окна в боковом плацкарте дуло – Настя накинула на плечи только что снятую куртку. Зашедшая с улицы проводница быстрой и твёрдой походкой прошла вдоль вагона  и объявила: «Провожающие на выход». Напротив Насти в купейном отделе сидела женщина с двумя детьми, а на краю её спального места – в застёгнутой куртке, по-видимому, провожающий муж.

Женщина по-хозяйски вытаскивала из сумки вещи; девочка лет девяти раскрашивала что-то в своей тетради; а мальчик, ещё дошкольник, сидел, тарабаня недостающими до пола ногами по кожаной полке.

– Ну всё, я пошел, – громко сказал мужчина.

Мальчик, заметив, что отец уходит, собрал своё лицо в гримасу, чтобы заплакать. У мужчины в глазах мелькнуло раздражение. Нехотя он остановился.

– Так, а мультики смотреть? Заплачешь – они обидятся и уйдут, – тут же нашлась мама, не взглянув на мужа.

– Всё, звоните там, как приедете, – сказал он напоследок и ушёл.

Настя смотрела ему вслед: «Как же тяжело ему с двумя детьми…»

А хотела бы она семью? Хотела бы она детей от Саши? Да, но не так и не сейчас. Когда он повзрослеет, встанет на ноги, забудет мальчишеские развлечения – нескончаемую чинку девятки, на запчасти которой уходят все деньги, пиво с друзьями, большинство из которых, она знала, скользкие и хитрые, а он, дурак, не замечает – попробуй, заикнись, что Коля, его двоюродный брат, на день рождения к нему всегда с пустыми руками приходит, а Миша зовёт только тогда, когда нужна его машина, а на бензин не сбрасывается. «Настя, блин, ни фига не знаешь, чё начинаешь тогда», – обозлится Саша в ответ – вот и весь разговор.

Ведь и правда, он не понимал многих вещей. Уличные пацаны у него были хорошие, а богатые и успешные люди – плохие; а всё, что нужно успеть в жизни – это купить машину, свой дом и завести семью. Всё. Но он хотя бы знал, чего хотел, а Настя всю жизнь мучилась от голоса внутри, что звал куда-то, но не уточнял, куда именно.

В семь вечера на вокзале Настю встретил отец.

– Как дела у тебя, здоровье? – спросил он, забирая сумки.

Настя не собиралась говорить ему про ссору с Сашей. «Дела хорошо, приехала отдохнуть», – и всё. Отец знал Сашу, знал, в общем, что они встречаются и ничего более. Ему было достаточно. Пару раз, когда Настя приезжала погостить, Саша оставался у них на ночь, в её комнате, – отец догадывался – на одной кровати, и, несмотря на это, следил за тем, чтобы гостю была положена отдельная лежанка в комнате. Но, как только выключался свет, и закрывалась дверь в комнату дочери, гость, скрипя половицами и шурша одеялом, перебирался близко-близко к его ребёнку.

Мама встретила Настю на пороге, поцеловав в щеку, но не обняв. «Руки мокрые», – улыбнулась она широко. Настя прошла в свою комнату. На углу кровати был положен чистый, сложенный аккуратной горкой, комплект синего с жёлтыми розами белья. Вещи на тех же местах, что и в прошлый приезд. Только на подоконнике в горшке из-под фиалки рос плющ. Эта фиалка стояла на одном и том же месте на подоконнике не менее шести лет. Настя купила её на базаре, всю в тёмно-лиловом цвету, в том же самом зелёном глиняном горшке; поливала, подкармливала и чистила под ней чайное блюдце.

– Мам, а где моя фиалка? – прокричала Настя из комнаты и направилась на кухню, где мама заканчивала готовить овощное рагу.

 – Фиалка? Так она старая уже была. Только зацветет – тут же опадет, – мама улыбнулась, – хозяйка уехала от неё, вот она и разболелась.

 – Старая фиалка-то была, Настя, –  услышав разговор, зашел на кухню папа. – Вот, фрукты ешь свежие, мама для тебя порезала, – сел он на стул, и видно было, что хотел взять кусок яблока, но отвернулся, как будто вспомнил, что не помыл руки. Настя это заметила и не в первый раз почувствовала, что отца дома не жалуют. Ей казалось, что он любил бы всем сердцем мать, если бы не её чопорность, которая однажды превратила искренность отца в задавленное раздражение. Настя взглянула на мать: выпрямив спину, та чистила плиту, как и всегда сразу же после готовки. Ещё собираясь домой, она предвкушала разговор с ней о Саше, ожидала услышать от неё слова, разрешающие любые проблемы, позабыв, что уже прошло время, когда она оставалась довольной её советом. Мама взглянула на неё, не переставая тереть губкой итак гладкую эмаль. «Нет, на этот раз лучше ничего не рассказывать», – решила Настя.

По телефону позвонили – оказалось, Аня, старшая сестра Насти. Несмотря на то, что живут почти в соседних домах, они около получаса разговаривали с мамой по телефону, обсуждая все прелести и неприятности, связанные с Аниной беременностью. И изжога от фруктов, и боль в пояснице, и аллергия на зелёный чай, и имя Марина, которое дадут ребенку, – всё это со свежим интересом переваривалось, наверно, сотый раз.

Мать гордилась и безусловно принимала всё, что было в Ане. Она гордилась её замужеством, её беременностью, её женским цветением. Настя сама пленялась тем лёгким женским разумом, что рождением был заложен в старшей сестре, и который в один день можно было счесть за поверхностность, а в другой – за мудрость самой природы. Настя могла бы посоветоваться по поводу Саши с Аней, но знала, что та вместо советов будет ставить в пример своего мужа. И это было не тем, что Настя хотела услышать.

– Магнитолу-то купил? Ты хотел новую, – спросила она отца, пока мать была занята разговором.

– Что? А, нет, – он помолчал некоторое время. – Ты к сессии готовишься?

– Да.

– Давай, давай, учись, чтобы не выгнали, работа чтобы хорошая была, чтобы родителям не стыдно было.

Настя вздохнула, ещё раз повторила «да» и вышла из кухни. Ей было досадно за отца, который боится всего мира, потому что боится мать – так она это видела. И злоба, и жалость к нему впивались друг в дружку, как дикие зверьки, скручивались в одно целое и боролись, чем более скрепляясь в схватке, тем свирепее стараясь освободиться. Злоба была за слабость отца, за перелом, без которого она его и не знала. А жалость за то, что похоронят его когда-то так, и всем вдруг станет видно это уродство и больно, что никто так и не поправил его, а теперь что… Теперь поздно.

Настя вернулась в комнату. Мамин плющ раздражал глаза. Будто оберег от чужих, а именно от неё, дочери, прогонял Настю прочь из комнаты. И тут же неврущее сердце дрогнуло внутри – никого роднее, чем Саша, у нее нет. «Я прогуляться», – сказала она родителям. «Недолго», – машинально ответила мама. И Настя направилась к нему. Ускоряя шаг, она шла всё быстрее и быстрее, чтобы вдруг никакая мысль не успела проникнуть и спасти от чего-то страшного.

Открыла дверь Анна Петровна, тётя Саши, удивленная и, видно, не готовая к гостям. Слова «О, Настенька, проходи» были сказаны почему-то слегка испуганно, и Настя уже пожалела, что пришла. Она отказалась заходить и попросила позвать в подъезд Сашу.

Саша долго не появлялся. Он шагнул в подъезд, прикрыл за собой дверь и встал как вкопанный, во все глаза глядя на Настю. Нет, всё-таки не зря пришла, йокнуло внутри.

– Настя-я, – взял он её за плечи.

Но этого ей было мало, и недовольство начало вновь нарастать в ней.

– Мне уйти?

Волна стыда нахлынула на него и принесла с собою одну мысль – дурак, какой же я дурак. Зачем танцевал с Юлей в кафе? Зачем поддавался и да, сам провоцировал её. Ему было просто приятно, когда она ластилась к нему, – в эти минуты он чувствовал себя мужчиной как никогда. Частичка его внутреннего «я», закинутая куда подальше в самый угол, шептала, что он, во-первых, всё-таки достоин Насти, а во-вторых, даже большего – ещё чуть-чуть и Настя прозевает его, и другая самка, более сильная, более прыткая и уверенная, отвоюет его…

– Прости, – еле слышно сказал он, вдруг обнял и стал гладить рукой по спине, затем начал целовать шею, лицо, стёр губами слезу и тут же отпрянул. – Всё, звоню сейчас этой суке, – и, действительно, достал мобильник из кармана трико и начал звонить.

– Ало, – услышала Настя Юлины слова по громкой связи.

– Юля, скажи, что было тем вечером в кафе? – голос Саши дрожал, он боялся Юли. – Кроме того, что мы танцевали? Говори!

Ещё не услышав ответ, по этой дрожи Настя поняла – Саша её, полностью.

– Чего-о? Чё за хрень ты несёшь? – спрашивала Юля, пытаясь быть грубой и нервно посмеиваясь.

Саша начал материться.

– Не кричи на меня! Ничего не было! – взвизгнула она и бросила трубку.

 

ГЛАВА II

Была ли ссора Насти и Саши началом этой истории – откровенно говоря, сказать я не могу. Да и что считать первым пунктом в приготовлении, казалось бы, незамысловатого борща: созревание свёклы или закипание воды? Может, мне стоило взять годом раньше? А может, нужно было начать с того дня, когда спустя четыре месяца Саша переехал в Питер и поселился у Насти в общежитии…

 

С комендантом договорились на шесть тысяч рублей в месяц – в три раза дешевле, чем съёмная квартира. Саша поступил на заочное отделение в один из технических университетов – Настя настояла. Дома он успел окончить техникум, но этого было недостаточно для хорошей работы в большом городе.

Сашу сложно было назвать глупым или умным, простым или сложным. Но постоянно он будто делал всё себе во вред. Настя рассказывала мне, что до шести лет он жил в деревне, неподалеку от Настиного города, с матерью, отцом и погодкой сестрой. А потом случилось несчастье: родители погибли в аварии. Детей забрала к себе сестра покойной матери, их тётя, Анна Петровна, живущая в городе и воспитывающая уже своих дочку и сына, почти ровесников Саши.

Анна Петровна гордилась тем, что вырастила четверых детей не наркоманами и не убийцами. Также дала каждому образование – девочки получили высшее, мальчики – техническое среднее. Ни одного упрёка она племянникам не высказала, но Саша чувствовал на себе этот долг, бессознательно, не задумываясь о нем. Дядину машину почти всегда чинил он, а не брат Коля, ездил с поручениями чаще тоже он, и с заданиями обращались в первую очередь к нему. Саша и вырос работящим, безответным, вечно кому-то чего-то должным и всем, кроме себя, помогающим. А вот Коля простаком не был. Он чаще молчал, чем говорил. К тому же внешность у него вышла слаженная, гладкая. Всему этому красивому молчаливому образу так и хотелось пририсовать глубину, но скучные глаза разоблачали его.

Уже больше трёх месяцев Саша искал работу в Питере. Настя приходила с университета, переодевалась, тут же начинала мыть купленные по дороге фрукты, тщательно намыливала и основательно их споласкивала. Подходя к столу и готовясь резать фрукты, спрашивала у Саши, как продвигаются поиски работы. Он отвечал, что невозможно каждый день копаться на этих сайтах.

– Ну, Саша, за все это время ты только на четыре собеседования ходил.

– А я-то чё сделаю, чё ты от меня хочешь-то? Я, что ли, себя нанимаю, – Саша понимал, что он как раз таки причем, но не хотел с этим мириться.

– Вот ты меня не слушаешь, – пересыпая с доски на тарелку разрезанные на куски яблоки, спокойно, но вкрадчиво продолжала она, – отправляй своё резюме сам, не жди, что тебя кто-то найдёт на сайте.

– Да слышал, слышал, – сказал Саша, внутренне подчиняясь её словам.

– Я вот сейчас сходила в магазин, и почти тысяча ушла, – повернулась Настя в его сторону, – на карточке пять, а до стипендии еще две недели.

– У меня пятнадцать где-то на карточке осталось, – сказал Саша, прибавив к имеющимся три тысячи.

– Нам ненадолго хватит этого. Скажи Коле, пусть по пути в магазин зайдут и купят к чаю сами!

Денег не было, и надо было искать работу – он и сам это понимал. Но этот большой город съедал его. Он чувствовал себя здесь никем. Целыми днями он проводил время в интернете за поиском запчастей для своей девятки, а заодно и для системного блока от компьютера, который, по его мнению, дешевле было собрать, чем покупать новый. На тех двух собеседованиях, которые он посетил, ему казалось, что на него не стеснялись даже презрительно смотреть. А он глупо улыбался им и ненавидел себя за это. А тут ещё брат с женой приехали в Питер отметить годовщину своей свадьбы и в гости вечером придут… Деньги, понятно, ещё уменьшатся. Но внутри что-то щекотало в предчувствии веселья, музыки и алкоголя. И не мог он сегодня думать о работе – настолько солнечное было настроение впервые, может, за все эти три месяца. Главное теперь, чтобы Настя отпустила в клуб, про который он ей ещё не сказал.

Настя вытащила из холодильника козинаки, причитая вслух и зная, что Саша ни в жизнь не позвонит и не попросит брата что-нибудь купить.

Подъехали Коля с женой. Настя спустилась вниз, чтобы провести их через коменданта. Катя, рыжеватая, угловатая от природы девушка, задиристо и лукаво улыбнулась, затем слегка чмокнула Настину щеку. От завитых, гладко убранных волос пахло лаком. Настя посмотрела на её туфли: сиреневые на шпильке – для апрельской погоды слишком лёгкая обувь. Настя не любила Катю и старалась избегать встреч с ней: она напоминала ей сороку, ненадежную, болтливую и ветреную. С Колей поздоровалась бегло. На нём была обычная чёрная куртка, которая так похожа на тысячу других чёрных мужских курток. Он спросил:

– Как жизнь?

– Хорошо, с праздничком вас, – игриво ответила Настя.

Катя искренне поддержала эту тему и начала рассказывать про сюрприз, сделанный Колей на годовщину – поездку в Питер, про шикарный отель, где они остановились на две ночи: какие там занавески, сколько телевизоров и как включается душ. Коля всё это время молчал и то ли лениво, то ли подозрительно улыбался. Поднялись на третий этаж, прошли до конца коридора, где располагалась Настина комната. Только открыли дверь, как Коля вытащил бутылку водку из-за пазухи и улыбнулся уже по-другому, широко. Настя взглянула на Сашино повеселевшее лицо и поняла, что просто так всё не закончится – Коля имел привычку спаивать брата, при этом сам оставаясь только поддатым.

Ужин был уже готов: четыре тарелки почти вплотную друг к другу по краям небольшого квадратного стола – в них по вилке, по центру закопчённая кастрюля с куриным рагу и широкое блюдо с незаправленным овощным салатом. Теперь ещё и водка с краю, а к водке еле вместили мутные стеклянные фужеры и коробку сока девочкам для разбавления алкоголя. Коля сел по-хозяйски: располагаясь на одной табуретке, своей уверенностью будто занимая всё пространство. Катя наложила и себе, и мужу, отбирая ему побольше курицы.

Водку разлил Саша.

– Ну, что же, ребят, за вас! – тут же выставил он вперед свой фужер. – Любите друг друга, детей рожайте и, в общем, чтоб всё, как надо было! – подмигнул он чокаясь. Коля с Катей чуть привстали и снова сели.

– Да, главное, чтоб навсегда, – добавила и Настя, распаляясь в игре веселого застолья. – Ну, у вас и будет навсегда, я не сомневаюсь.

Катя по-матерински, будто хвалят её сына, всей душой вытянувшись, смотрела на Колю – ожидая от него той же теплоты в ответ и в то же время обещая безобидное принятие его обычной холодности. Коля уже научился получать её любовь – в этом и была его любовь сейчас, такая же зависимая, как и у Кати, но по-другому, наизнанку.

Ели, пили, хвалили стол, алкоголь. Катя рассказывала новости про общих знакомых: Маша Тагарина, когда-то звезда их школы и всех дискотек города,  родила в октябре, но не замужем - говорит, ребенок от певца, который с Москвы приезжал, но мало кто верит – по срокам не сходится. У Женьки, на хате которого часто отдыхали, отец умер, инсульт, молодой ещё, лет пятьдесят.

– Батя дома полы меняет, паркет класть хотят, – сказал Коля, – тебя вспоминают, говорят, жаль, не дома, помог бы тоже. Мама тебя обратно зовет. У нас в городе легче работу найти.

Саша хихикнул по-доброму.

Настя разозлилась. Она видела ту ниточку, за которую её Саша был привязан к дому и за которую его дергали, в то время как Настя держала его за руку. А отвязываться он был не готов.

– А ты, Коль, не помогаешь, что ли?.

– Поможешь тут – двенадцать часов как негр пашу, с этими коробками по лестницам туда и обратно.

– Он, правда, очень устает, мне его так жалко бывает. Уже спать пора, а он все разгружает, – убеждала Катя, вытянув вперед шею. – Кстати, у меня ведь шоколадка есть! – неожиданно добавила она, хватаясь за свою сумку. Настя взглянула – ногти у нее были под цвет туфель, сиреневые. И тут только она поняла, что Катя с Колей собрались сегодня идти в клуб и потащат их вместе с собой.

В течение следующего часа Настя сидела с кислым лицом, тем не менее стараясь улыбаться, – Саша решил не принимать всерьёз смену её настроения, периодически тормоша шутками и тут же переключаясь на фужер, боясь чуть дольше задерживать на Насте взгляд. Начиная пьянеть, он пересел на кровать, где уже на другой половине Катя расположилась на коленках у мужа, одной рукой держа его шею, а другой – бокал с разбавленной апельсиновым соком водкой.

– Насть, иди к нам, – позвала Катя.

– Да, ко мне на коленочки, – сказал Саша, будто действительно веря, что она сейчас засмеется, подойдёт, обнимет его, поцелует. Настя принялась мыть тарелки. Катя тут же начала всех собирать и говорить, что пора уже выходить, а то закроется метро; ещё раз спросила у Насти и услышала от неё тихое «идите, я остаюсь». Потом к ней подошёл Саша, крепко обнял сзади, обхватив руками её грудь. Настя поставила недомытую тарелку в раковину: «Отпусти меня», – с хрипотой сказала она. – «Никуда я тебя не отпущу», – поцеловал он её в шею. – «У меня болит голова, я никуда не пойду, иди». – «Так давай выпьешь, у тебя голова пройдет». Настя устало выдохнула: «Коля, забери Сашу и проследи, пожалуйста, чтобы ничего не случилось», – сделала она акцент на «пожалуйста».

Коля встал с кровати:

– Санёк, давай собирайся.

– Эээх, – отпустил Саша руки и направился к выходу.

Как только все вышли, Настя отошла от раковины и села на кровать, разрешив себе поплакать, чтобы успокоиться. «Мама обратно зовёт, – пробормотала она. – Конечно, зовёт, а он и рад! Никогда он не будет для неё родным сыном».

Снова поднявшись, она начала сердито выливать из фужеров недопитый алкоголь. Ей противна была вся эта посуда, будто её вылизывали уличные собаки. Хотелось разбить её всю вдребезги, выбросив из окна, а не оставлять на своей кухне. На Сашином месте стояла пустая тарелка и пустой фужер. «Ничего не осталось, как и от него самого», – подумала Настя. Её драгоценное золотое семечко теперь таяло и утекало золотом сквозь её пальцы.

Она вспомнила тот самый тяжёлый период в их жизни, когда чьей-то неведомой властью покатилось их ещё хрупкое счастье в пропасть. В сентябре, через пару месяцев после Настиного выпускного, Сашу определили служить в Дагестан. Хоть это место не было опасным, тётя взяла дело в свои руки, не слушая племянника, еще глупого, неразумного, и отписала президенту: «Мальчик-сирота, родители погибли, когда ему было 6 лет. Прошу войти в положение и перенаправить Александра Макарова в безопасное место, поближе к дому…» Толком прослужить Саша не успел – только выдали форму и побрили голову, только сдружился он с двумя пацанами из глубинки, как письмо Анны Петровны дошло, хоть и не до адресата, но дело своё сделало: распоряжение по Александру Макарову поступило в  часть. Майор с вмятиной на черепе приказал вернуть форму, бросил на армейца разочарованный взгляд и устало сказал «Свободен».

Направили в Великий Новгород, менее ста километров от дома, а оказался на чужбине. Переживал ещё долго тяжесть, нависшую между ним и сослуживцами – странными, непонятными ребятами, будто причастными к какому-то тайному знанию. А он обряд посвящения прохлопал с пацанами в Дагестане. Пугливость к нему прилипла быстро: а вдруг они знают, почему он здесь? Будто какая-то метка, дотоле невидимая, спрятанная, пролезла изнутри и обрисовалась на коже – метка увечности – и из белого пухлого рубца его на лице потекла кровь и не останавливалась, лезла в глаза и капала на воротник – за партой, на плацу, и впитывалась ночью в подушку с колкими куриными перьями.

«Обратись к психологу, у вас же там есть», – повторяла Настя ему каждую неделю, плача вместе с ним. – «Нет, засмеют», – повторял вслед Саша. Пока не начались слуховые галлюцинации. Тут уж приехала Анна Петровна, пошли врачи, таблетки и косые взгляды в части и, наконец, его отправили домой за два месяца до дембеля. И будто из хромого сироты Саша превратился в безногого.      

 «Как прочтёшь всю, так и выздоровеешь», – сказала ему тогда Настя, положив на больничную койку новенькую, с красочной обложкой, книгу «Сказки Андерсена», сама не ожидая, что через полтора месяца, как раз когда он окажется на последней странице, его выпишут из психоневрологического диспансера. И нескончаемая годовая тревога начнёт отступать…

Клонило в сон – а ещё нужно было раздеться, умыться, убрать стол. Настя нехотя, еле-еле окончила все дела и легла спать. Проснувшись внезапно через три часа, в середине ночи, она поняла, что Саши до сих пор нет. Трубку он не брал, потом номер стал недоступен. Она позвонила Коле – тот сказал, что отправил Сашу на такси и скоро тот уже должен подъехать. Настя нервничала, постоянно заглядывала в окно: по всему двору горело только два фонаря, проезжали машины, светя фарами, но ни одна не останавливалась. Вдруг всё же одна подъехала к подъезду общежития, без шашечек, и вскоре тронулась. Выходил ли кто из неё – не было видно. Прошло уже минут десять, но ничьих шагов не раздавалось в коридоре. Значит, не он – только подумала Настя, как на мобильный позвонила комендант: «Настя, да? Твой пьяный тут на лестнице валяется. Давай забирай его быстро отсюда, иначе больше никогда не пущу».

Настя спускалась, постоянно оглядываясь вокруг, боясь встретить кого-нибудь из знакомых. На первом этаже, у будки коменданта, около входной двери стояла скамейка, на которой лежал Саша, скрюченный, со сложенными под головой руками. Настя позвала его, оглянулась по сторонам, подошла ближе – чуть тише снова назвала его имя, подсела рядом, затеребила по плечу. Саша в ответ замычал.

Вдруг она почувствовала, что сзади кто-то смотрит на неё. Она обернулась и побагровела, увидев однокурсника Диму.

– Помочь? – спросил он, не скрывая презрительности.

– Нее, спасибо, всё нормально, – ответила Настя, пряча от него взгляд.

Дима вздохнул, тут же наклонился к Саше, обвил его руку вокруг своей шеи и повел наверх по лестнице.

– Может, мне тоже? – спросила Настя, неловко пытаясь поддержать вторую Сашину руку.

– Нет, сзади иди, – ответил Дима, и Настя заметила, что ей приятен этот приказной тон.

Она поднималась и смотрела на Сашины ноги, которые раз за разом делали вынужденные и слабые шаги. Он бормотал что-то про себя. Какую-то фразу повторил несколько раз. Настя прислушалась: «Зачем подниматься по эскалатору, если он сам едет».

«По эскалатору! Ещё выговорил», – подумала Настя.

Положив Сашу на кровать, Дима, торопился уйти, будто брезгуя смотреть на то, что должно быть скрыто: сказал номер своей комнаты «на всякий случай» и направился к выходу.

– Даже не знаю, чем тебя отблагодарить, – остановила его Настя.

– Потом отблагодаришь, – улыбнулся он.

Саша спал крепким сном. От усталости Настя тоже прилегла, но на другую кровать, и позволила себе – сегодня она это точно заслужила – прочувствовать всё благородство Диминого поступка. Она запомнила цвет его глаз, такой же, как у Саши, зелёный. Но чище – подумала она – будто стираный. Отдохнув и размякнув, она снова встала, раздела Сашу; мокрые ботинки почистила от песка, поставила на батарею; чёрная куртка чистая, без дыр – повесила в прихожую; всё остальное до трусов – в корзину для белья.

 

ГЛАВА III

Заиграла первая майская жара. Что за вирус создаёт она в первой пыльце одуванчиков? Побуждающий без дела шлепать по сухому асфальту, осматриваться, будто только вчера вокруг была пустота – а за прошедшую ночь весёлые молодые духи расставили повсюду дома, школы, черемухи и сирени... Бабочки собирают нежную пыльцу и на хрупких крыльях разносят невидимый вирус по городу. И, млея на кровати, будто в припадке болезни, молодые девушки грезят, что бабочки порхают у них в животе.

 

Первый росток от посеянного семени взошел вскоре. Можно сказать: совпали обстоятельства, а можно – где тонко, там и рвется. Сначала здоровались, потом переглядывались на лекциях на шутки преподавателя, улыбаясь не шуткам, а друг другу.

В конце лекции по матанализу староста курса Таня Коновалова, волевая отличница с рыжеватыми волосами, вышла к доске и попросила задержаться ненадолго.

– Ребята, есть возможность поехать в студенческий лагерь летом, в Анапу, на две недели. Вы оплачиваете только билеты на самолет или на поезд – как хотите, всё остальное – бесплатно. Для подачи заявления обращаться к секретарю.

Аудитория радостно зашумела. Невзначай Настя повернулась в сторону Димы, сидящего на четыре ряда выше, и вздрогнула, тут же встретив его взгляд. Глазами он указал на Таню – мол, поедешь? Настя пожала плечами – он ответил недовольной гримасой; она покачала головой, будто сомневаясь, – он кивнул. Настя ещё не чувствовала опасности, до которой могут довести эти её новые взгляды. Ей по-детски было радостно, и, уже забыв вкус сладкого, она считала себя заслуживающей нежное безобидное пирожное. Она вышла из аудитории, зная, что он смотрит ей вслед, и улыбалась от навеянных воспоминаний своих давних девичьих влюбленностей.

Загасить искорку можно было ещё тогда, но жаль терять слабый огонек, от которого тепло, не замечая уже потом, что с каждым подброшенным сучком становится всё жарче. Огонь растет и множит силу, и вдруг ты понимаешь, что потушить его нечем, и остается лишь ждать, пока всё не прогорит…

Тем вечером, после сообщения старосты, Настя пришла в свою пустую комнату и села за учёбу. Солнечное настроение дарило безмятежность, но не давало сил работать. И непонятно откуда взявшаяся тоска начала проедать эту сахарную благодать, когда вернулся домой Саша. Он пришел поздно – уже неделю работал механиком в автосервисе по сдельной оплате, на другом конце Петербурга и с чудовищным графиком, но с перспективами. Настя налила ему приготовленный ею сегодня суп и села напротив. Саша повторял одно за другим, ничего не меняя: сперва откусывал чёрный хлеб, затем, оставляя ломтик за левой щекой, звучно захлёбывал ложку с супом, засасывая ускользающие макаронины, и, едва жуя, проглатывал получившуюся кашу. С каждой съеденной им ложкой Настина тоскливость всё больше перерастала в раздражение. Она начала ссору непроизвольно:

– В следующий раз приготовь себе еду сам.

Саша опешил:

– Мне нельзя суп есть?

– У тебя вчера был выходной, ты мог бы и приготовить. Я вообще-то тоже учусь, а не дома сижу.

– Ладно… я приготовлю. Можно я эту тарелку доем, ладно?

– Ешь, – уже желала смягчить разговор, но обратной дороги не было – нельзя было признать себя виноватой. Палка была перегнута, и ссора того не стоила – Настя понимала это, но капельку токсических чернил, впрыснутую в кровь, нельзя было уже вывести, оставалось только наблюдать ее разрушительное действие.

Весь вечер они молчали.

– Ну, признайся, ты ведь изменил мне тогда с Юлей, да? – спросила она, не в силах заснуть.

– Конечно, нет, – ответил он тут же.

Настя старалась обнаружить в его голосе вранье и злилась, красными тельцами в крови ощущая, что вранья нет.

А через несколько дней Дима написал и предложил поболеть за их хоккейную команду. Его предложение было ожидаемо для Насти, а желания отказываться от него не было. Это ещё не было серьезным шагом, за которым следовала бы расплата, а – всё тем же пирожным, укусив однажды которое, трудно теперь остановиться.

Собиралась Настя долго. Вышла, совершенно раздосадованная на свой внешний вид, – второй раз надела это белое платье, знала же, что оно короткое и задирается и, вообще, какие платья на хоккей?

В хоккее она ничего не понимала. У него был номер 10. Она говорила себе: «Дальше, как получится, подойдет после игры – не подойдет, все равно. Я болею за факультет». Пришла одна и села поближе ко льду, подальше от своих однокурсников во главе со старостой Таней, державшей в руках плакат; не просчитывая, но будто довольно хихикая в ответ на свои действия – создала все условия, чтобы он подошёл после игры, и никто бы не помешал. Через некоторое время она даже начала тоже кричать «Шайбу!», когда её факультет забивал другой команде. И второй раз прокричав «Шайбу!», удивилась, что кричит кокетливо, по-женски – и что в этом виноват Дима, хотя он вряд ли услышал бы её крик.

Факультет выиграл со счетом 3:2. Настя медленно выходила со стадиона, потом стояла у входа, что-то просматривая в телефоне, пока сзади её не окликнул Дима: «Настя! Привет!»

– Поздравляю! Ты молодец, – сказала она, подойдя.

– Спасибо! Ребята хотят сходить в бар отметить, пойдёшь с нами?

Настя замялась.

– Я тоже не очень хочу, к тому же не пью. Но можем по парку прогуляться.

– Можем немного, – сказала она, понимая, что вышло неестественно – её смущение лезло наружу. Как по делам зашедший знакомый в ответ на приглашение хозяина присоединиться к обеду пытается скрыть свой голод, так и Настя пыталась скрыть своё волнение.

Небольшой парк находился в десяти минутах ходьбы от стадиона. Настя мельком взглядывала на Диму: пластичные, кошачьи движения и ровное, ничего не говорящее лицо.

– Ну что, едешь в лагерь? – спросил он.

– Не знаю, а ты?

– Если ты поедешь, – а глаза его по-прежнему ничего не говорили.

Настя подняла брови и слабенько усмехнулась. Возникшую паузу никто не торопился заполнить.

– Давно играешь в хоккей? – наконец, спросила она, когда они уже вошли в парк. И Дима рассказал, что хочет попасть в сборную, построить карьеру и мечтал об этом с десяти лет.

– У тебя получится, – сказала Настя.

– А ты чего хочешь?

Настя замямлила, как всегда начиная объяснять с начала, со всеми деталями: как училась в классе гуманитарного профиля, изучая второй иностранный французский, как мама заставила идти на инженера, а она хотела переводчиком, и теперь она не знает… И все сбивчиво, с ненужными подробностями – в школе ещё можно было взять немецкий, но почему-то остановилась на французском; а в лингвистические вузы от семидесяти баллов за ЕГЭ по английскому принимали, а у них не было денег на репетиторов, чтобы так хорошо сдать… Дима её не прерывал. Так они дошли до конца парка, где он остановился:

– Всё, пришли.

– Ну да, – ответила Настя.

– Пока, – легко поцеловал он её в губы, – я в бар забегу, парней догоню, нехорошо оставлять их, обидятся.

Она не успела сказать «ладно», как он повернулся и ушёл, оставив её одну в конце парка.

По дороге обратно Настя улыбалась и скрывала свой диковатый взгляд от окружающих, одновременно уговаривая себя остановить эту игру, которая, как болото, засасывала всё глубже и глубже. Когда пришла домой, отпрянула от поцелуя Саши:

– Может, на этих выходных сходим куда-нибудь? – спросила энергично.

– Я уже договорился с Андрюхой, мы поедем к нему на дачу дом строить. Я просто подумал. Может, мы возьмем в кредит землю, а? И будем строить свой дом.

– О, Боже, Саша, какой кредит? И ты же не умеешь строить.

– Научусь – Андрюха будет меня учить.

– Кто такой Андрюха вообще?

– Это мой мастер, он дачу строит под Питером.

– Бесплатно я так понимаю, ты собираешься работать у него.

– Настя, ну, конечно, бесплатно, я же ничего не умею.

– Ты дурак, Саша, – Настя глубоко вздохнула и поникла, как вялый цветок. Она чувствовала себя вымотанной, каждое слово давалось с большим усилием. Её истощенный вид вызвал в Саше прилив нежности, и он мягко поцеловал её плечо.

– Я не хочу тебя, – сказала Настя, не отстраняясь от ласк. Саша молча отошел к компьютеру, надел наушники и просидел за фильмами до ночи.

 

Прошло несколько дней, и Саша уехал к Андрюхе на дачу. Настя извелась к этому времени и написала Диме сама.

«Как в баре отдохнули»?

«Скучно», – ответил он.

Её подгоняло то, что такого шанса еще долго не будет. Шанса на что – она и сама не знала. Всё, что угодно, только не эта мучительная неопределённость. Вся жизнь, какая есть у неё внутри, затягивалась в костяной корсет, так что, казалось, нужно ещё немного потянуть за шёлковые ленты, потерпеть, и почувствуешь невиданное ранее наслаждение и долгожданную лёгкость. Но с каждым днем комочек жизни стягивался сильнее и сильнее, а вшитые металлические кости всё глубже оставляли на нём болезненные пурпурные следы.

Переписка была долгой – скидывали друг другу песни, рассказывали истории из школы и детского сада и, наконец, Дима предложил посмотреть фильм.

«Если свободна, можно у меня в комнате посмотреть – пацанов не будет».

«Хм… странное предложение», – Настя испугалась.

«Я как друг предлагаю. И не настаиваю, конечно».

«Хорошо».

Ведя по дремучему и волшебному лесу, тропа уводила её все дальше вглубь, так и не открывая светлой поляны, и всё длиннее становилась дорога обратно. Путь лишал её сил, а его насыщал. Она чувствовала, как он властвовал над ней и следовал за ней по лесу, прыгая по верхушкам деревьев, но чуял, будто этот лес создавал его соучастник…

Когда Настя пришла к Диме в комнату, он был один – в шортах и футболке, не похожих на обычную потрепанную домашнюю одежду. Чистые полы и ремонт удивили Настю. Голубые свежие обои, синий тюль и чёрный плед на кровати вместо покрывала. На остальных двух соседских кроватях лежал казённый коричневый. На тумбочке бутылка вина и два бокала.

– Проходи, садись на кровать, на ней удобнее.

Дима отошел в туалет. Настя переживала, точно ли они будут смотреть фильм, и если он захочет чего-то другого, что ей делать? Чувство вины раздваивалось в ней: первую половину она натягивала на Сашу, который всё делает не так и выглядит жалко и пресно; от второй же ей никак было не избавиться – это была её личная вина.

Дима сел рядом на диван, не прислоняясь близко и, действительно, включил заранее загруженный фильм. Ноутбук тоже был чистым – без пыли и разводов на экране. Он ловко открыл бутылку, разлил вино по бокалам, предложил шоколадку. Одновременно рассказывал про актёров и про другие фильмы, где они играли. Настя старалась понять, что происходит в фильме, но, только настроившись, отвлекалась куда-то мыслями, а после спрашивала у Димы, как и почему произошло то или иное событие в фильме. Лицо у нее горело, как перед болезнью, отчасти сказывался алкоголь, клонило в сон. Когда она пробудилась через пару минут уже на его плече, ей показалось, что прошло полчаса; думая подняться, она поняла, что Димина рука вокруг её талии, и замерла. Дима, возможно, ожидая, что она ещё спит, поцеловал её в лоб – Настя, не открывая глаз, потянулась за его губами и через пару мгновений уже ощутила встречный поцелуй и сжимающие ребра пальцы рук. Тут она услышала неестественный кашель – у входа в комнату стоял какой-то парень с серьёзным выражением лица.

– Я паспорт забыл, – сказал он и прошёл к одной из кроватей с коричневым покрывалом.

Дима с недовольным разочарованием хмыкнул.

– Я пойду, – сказала Настя, порываясь встать.

– Не-не-не, постой, он сейчас уйдёт, – обхватил Дима рукой её талию.

– Ухожу-ухожу, – заторопился сосед и, отыскав в тумбочке паспорт, вышел.

– Мне правда пора, – силой высвободилась Настя из объятий.

Дима не встал, чтобы проводить её до двери.

 

ГЛАВА IV

Вернувшись к себе, Настя, обессиленная, легла спать.

Ей снилось, что она лежит с открытыми глазами, но не может по-настоящему проснуться – зовёт Сашу, но звук не выходит из неё; старается подняться, но тело не поддается ей. Саша сгорбленно сидит за компьютером, и у него дергаются ноги, словно он увлекся чем-то или торопится что-то доделать. Страшная мысль пришла ей в голову, и еще раз она попыталась позвать его, но вышло только «Са». Собрала с трудом свои силы, и прозвучало «Саша». Он повернулся – глаза, будто завешенные пеленой, и бледные губы. «Что с тобой?» – хрипло спросила Настя. «На кухне лежит», – ответил Саша. Я так и знала, он опять сошел с ума! Настя сделала ещё одно усилие, чтобы вынырнуть из вакуума между сном и реальностью, и проснулась – Саши в комнате не было. Прошло три часа с тех пор, как она легла.

То, что случилось у Димы, оставило на сердце подавленное чувство. Настя будто сошла с картины, в которую её затянуло, и взглянула на неё со стороны, глазами зашедшего соседа. И картина оказалась мерзкой и пошлой сатирой. Но всё же это чувство давало возможность смотреть на вещи незамутненным взглядом. Теперь она ясно видела, что дальше так не может продолжаться. Она подошла к зеркалу: на лице, казалось, глубоко пропечаталась глупость, от которой становилось невыносимо стыдно. Ещё этот дневной сон добавлял к стыду страх. Настало время для твёрдого и взвешенного решения. Но сложно было самой разделить все эти спутавшиеся за последнее время нитки и распределить их по своим клубкам – ей нужна была помощь. Первое, что Настя надумала, – сходить в церковь, полагаясь то ли на силу святых, то ли на покойную атмосферу храма. А заодно поставить свечку за здоровье Саши, как она делала прежде, во время его болезни. «А ещё лучше съездить к Ксении Петербуржской», – вспомнила она, что давно хотела там побывать, но так ни разу и не решилась.

 

Она поехала в часовню прямо на следующий день. В метро старалась сосредоточиться и понять, с какими именно словами ей нужно обратиться к Ксении. Насильно воображала, будто Сашина болезнь ещё только готовится захватить его, предупреждая о себе снами, как греющаяся на плите вода обещает вскоре закипеть. Огонь, на котором готовится болезнь, зажгла она сама, и беды, с которыми она и Саша столкнутся, его результат. Огонь может погасить теперь тот, кто наказывает и прощает – Бог. И обратиться к нему нужно до того, как вода закипит… О Диме же она старалась не думать, предчувствуя, что вместе с мыслями о нём вернётся и её помешательство.

От метро до Смоленского кладбища, на территории которого стояла часовня, было пути не больше, чем на полчаса. Уже стоя у калитки, Настя долго не могла решиться зайти – заросшее кладбище с опускающимися вбок крестами стояло чужеродно у шумной проезжей части. К тому же внутри, за калиткой, не было видно ничего кроме надгробий и зарослей – ни часовни, ни куполов, ни даже людей. «А, может, есть еще какой-то вход»? – только подумала она, как в калитку зашла женщина в платке, и, Настя, не решившись спросить, просто пошла за ней. Она так настроилась на трепет, что старалась пробуждать в себе внутреннее благоговение перед захоронениями, думая, что это могилы священников. И даже после того, как взглянув на имена и фотографии на плитах, поняла, что это обычные люди, боялась прогнать трепет, чувствуя себя недостойной ставить себя выше кого бы то ни было.

Вид могильных плит всегда вызывал уже подготовленное горе, с которым она встретится когда-нибудь обязательно – смерть родителей. А если всё же несчастный случай или болезнь, которые сгонят её в могилу раньше времени? Тогда не нужно будет переживать утрату родителей, тогда горевать будут они – фантазировала о страшном Настя. Ещё её пугали искусственные цветы на могилах: они кричали своими яркими безжизненными пятнами, что после смерти только одно – смерть. Женщина в платке, что была впереди, сошла с тропинки и направилась к чьей-то могиле. Настя в нерешительности замедлила шаг, но всё-таки двинулась дальше, уже теперь одна.

На втором повороте вдруг показалась церковь и асфальтовая дорога с припаркованными автомобилями, ведущая к ней. Кладбище продолжалось и тут, окаймляя дорогу с обеих сторон, – по нему прожилками расходились тропы. Вдоль одной из троп, по правую сторону от дороги, тянулась очередь к часовне, не более пятидесяти человек. Настя ожидала увидеть совсем другие лица – страдающие, заплаканные, будто не с этого мира – не такие, как в университете или на городских улицах. Но эти люди будто вышли из того же метро, что и она, только немного раньше.

Настя встала в конец очереди. Тут же, со всех сторон от нее, располагалась старая часть кладбища, и некошеная высокая трава свидетельствовала, что тот, кто когда-то плакал здесь, уже давно под другой землей, и слёзы его стерты миром навсегда.

«1890-1932» – стояла дата на невысоком столбе, похожим больше на свечу с отпечатанной красной звездой на верхушке, чем на надгробную плиту.

– А видите, крест всё-таки сверху над звездой нарисовали, – услышала Настя женский голос прямо за собой.

Она повернулась – молодая девушка со спутанными и убранными в пучок выгоревшими русыми волосами и серыми глазами смотрела на неё и улыбалась. Настя в ответ сказала невнятно: «ага», не понимая, что та имела в виду, и отвернулась. Еще раз взглянула на столб и, действительно, заметила на самой верхушке нарисованный краской бледный белый крест, прямо над звездой.

– Ксения за всех нас молится и просит у Господа прощения, – опять заговорила девушка совсем нескованно для таких слов. – Она всем помогает.

Настя невольно покосилась в её сторону, прислушиваясь к тому, чем же помогает Ксения. Теперь она заметила у девушки южный загар со слезающей пленкой кожи на носу и на лбу.

– Вы здесь первый раз? – спросила та.

– Да.

– Вы, наверно, много слышали про чудеса Ксении?

– Да, слышала, – ответила Настя, но не могла вспомнить ни одной истории.

– Мне подруга рассказывала, как Ксения помогла её бабушке в военное время, – девушка говорила вкрадчиво, взглядом выдавая свой восторг. – Она потеряла талончики, и, по-моему, её за это чуть ли не расстрелять могли, – глаза у неё редко-редко мигали. – Она оставила дома свою дочь, маму моей подруги, и побежала к Ксении с запиской.

Из часовни в этот момент вышла женщина с мальчиком лет шести, который держал в руке пышную ветку белых лилий. Настя невольно взглянула на него, когда он своим звонким голосом обратился к матери:

– Мам, кто-то игрушки забыл, – и показал на пластмассовую машинку у надгробия ребенка.

Та не ответила, и они пошли дальше. А девушка продолжала всё также рассказывать:

– Когда она уже вернулась, дочь сказала, что приходила женщина и спрашивала, не они ли потеряли талончики – и отдала те самые талоны. Когда бабушка спросила, как выглядела женщина, бабушка поняла, что это сама Ксения приходила, – улыбнулась широко девушка.

Настя смущалась непривычным для неё воодушевлением своей собеседницы. И это ощущение вскоре сменилось досадой от того, что она такая, какая есть сейчас, а ведь могла бы быть, как эта девушка. Счастливая? Нет, этого мало – по-правильному счастливая.

Вскоре подошла их очередь – они зашли в часовню и замолчали. Насте показалось, что девушка начала читать про себя молитву. И тогда она тоже решила собраться и погрузиться в мысль о том, что она хочет и за что просит прощения. Поцеловав икону Ксении, ещё раз про себя быстро проговорила: «Сделай так, чтобы Саша не заболел, и попроси у Бога прощения за меня, я каюсь». Подошла к мощам, как и все, поцеловала слегка и вышла.

Простояв несколько минут у выхода, так и не дождавшись новую знакомую, Настя поехала домой не попрощавшись…

 

– Ты у меня самый лучший, самый умный, самый добрый, – на следующее утро за завтраком Настя крепко обняла Сашу.

– Чё это ты, косякнула где-то, что ли?

– Нет, я просто люблю тебя, – отвечала она, и Саша, растроганный, спустя минуту прошептал: «И я тебя».

По комнате рассеивался тонкий, белый осенний свет. Казалось, по всему миру остановилось время, только не в их комнатушке. И этот тонкий бережный свет никогда больше не сменится на пьянящее лунное сияние, от власти которого Настя отошла уже далеко. Сашино лицо, руки, шея вызывали в ней давно забытую нежность. Она знала, луна больше не посмеет играть ей, как зверем, и всё связанное с Димой пройдёт, как горячка. Она предугадывала, как он напишет ей ещё пару раз, но, так и не получив ответа, больше не сделает попыток связаться; а при случайных встречах они будут лишь односложно здороваться. Эти мысли приносили покой. Как в печь плеснули холодной воды – зашипели угли и остыл жар.

А зимой в метро Настя увидела ту самую девушку, с которой познакомилась у Ксении – чему сильно обрадовалась. Через расстегнутую куртку у неё была видна та же голубая футболка в мелких катышках, в которой Настя видела её в сентябре. Настя хотела окликнуть её, но поняла, что даже не знает имени. Догнав девушку у эскалатора, она спросила:

– Привет, помнишь меня?

– Нет, – ответила та с тем же мягким и открытым взглядом, с каким Настя её и запомнила.

– Мы разговаривали у Ксении Петербуржской.

– Не могу вспомнить, – ответила девушка, продолжая разговор с Настей, как с близким человеком. – А я в торговый центр еду, тебе случайно не туда же?

– Нет, мне в другую сторону. Удачи тебе, пока, – попрощалась Настя и ушла в глупом смятении. А по дороге домой никак не могла объяснить себе, что за странная тревога проснулась в ней. Тревога, вызванная даже не беспамятством девушки, а её странной готовностью начать знакомство заново.

 

ГЛАВА V

Прошло полгода, был конец июня. Настя поехала в родной город на день рождения сестры.

Дома всё жило по старым законам – казалось, пройдет ещё лет десять, но всё здесь останется прежним: те же слова, та же еда, те же привычки. Прирастёт только старость и наглухо забьёт сложившиеся устои. Даже родившаяся внучка не пошатнула глубинных основ, а только влилась в сформированный порядок.

Отец приходил с работы и смотрел телевизор, мать приходила с работы и готовила ужин, а через пару часов появлялась Аня с дочкой.

– Телевизор сделай потише, ребёнок же спит, – шикала мама на отца, заходя в зал. Не меняясь в лице, отец брал пульт и убавлял звук. А на следующий вечер снова начинал просмотр передач с повышения громкости, будто сам хотел, чтобы к нему подошли и наругали уже в который раз.

Только теперь Настя смотрела на это будто с другой стороны хоккейного стадиона, сидя с болельщиками команды противника. Отца не было жаль, а обида к матери поворачивалась сочувствием к её ежедневному непростому труду. Аня, так вкусно сюсюкающаяся со своей малышкой и так же искренне вскрикивающая: «Как же я задолбалась!», уже не очаровывала собой и не вызывала у Насти недоумения. И стремления быть любимой дочерью не было тоже. И также не было стремления быть идеальной возлюбленной для Саши, который ждал её в Питере.

Саша звонил два раза: утром, только пробудившись, и вечером после работы. Он рассказывал о том, как прошёл у него день: у клиента из машины кто-то из механиков украл деньги, по дороге домой у обочины он видел мёртвую лисицу, – и о том, что Настя ему снится в её голубом выпускном школьном платье. Настя не спрашивала подробностей, она с нетерпением ждала конца разговора, но всё же никогда не клала трубку первой. А Саша тянул молчание, надеясь, что она расскажет в ответ что-нибудь и про себя, но ответом было только её неизменное «всё также». Ходя туда-сюда по комнате с телефоном, она случайно словила своё отражение в зеркале. Как она похожа на мать! Строгое лицо, будто на нём навели порядок: каждый мускул выглажен, сложен и аккуратно положен на своё место.

Настя сама не заметила, когда небесное счастье для них с Сашей оставило после себя лишь отражение в кривом зеркале, растаяв само как мираж. Как она вся стала для Саши широкой материнской грудью, дающей тёплое молоко и безопасность, а Саша, в свою очередь, размяк и, как щенок, нежно и игриво ластился или, как баловень, безобидно огрызался. Сейчас она лишь вздыхала на свою недавнюю наивность, стыдясь за себя, как за ребёнка.

«Наверно так и должно быть, мы ведь не женаты, – говорила она ему ещё несколько месяцев назад, уже соскальзывая с того светлого лучика, за который схватилась ещё тогда, стоя в очереди у часовни Ксении Петербургской, не желая теперь признавать того факта, что за лучик удержаться невозможно. – Это Бог помогает мне не делать ошибок. Если мы поженимся, то всё встанет на свои места, у нас будет всё лучше, чем когда бы то ни было».

«Да какая разница – если мы всё равно будем вместе!» – Саша и правда не хотел никакую другую на месте жены и спутницы по жизни, кроме Насти. Но не было денег на свадьбу, просто расписаться нельзя – нужна регистрация, стол, семья, друзья, праздник. По порядку проставиться перед родными. Нет, он не видел никаких тонких связей между тем, что Настю не устраивает он, и тем, что они не женаты. Щенка поместил в клетку собственный хозяин. Подавленная болью нежность плакала в нём от непонимания, что это и зачем.

Пришло время, и Настя сама поняла, что связи между этими двумя понятиями действительно нет.

 

День рождения отмечали на даче Юры, друга сестры. Там было шесть человек: сестра с мужем, сам Юра, Настя и молодая пара. До того, как поехать в дом, решили искупаться в озере. День выдался удачным, безветренным. К тому же на берегу, где расположилась компания, было чисто и безлюдно. Юра, как комар, зудел то с одной, то с другой стороны от Насти. Но она не отмахивалась от него. Он вёл себя нахально и глупо: «Есть ли парень?», «А сколько ему лет?», «Делает ли он жим лёжа?» – приставал он, нескромно поигрывая мышцами. А Настя смотрела на ямочки на его бархатных, как у мальчишки, щеках.

Дача была двухэтажная, новая. Настя попросилась сразу лечь спать – напекло голову. Юра принёс ей постельное белье, так что в комнате наверху они остались вдвоём. Он потянул её за кисти. «Неужели я это делаю?» – пробежало у Насти в голове. Её удивило, что касался он как-то иначе, чем Саша: защипывая на бёдрах кожу, целуя локти и впадинки между пальцев. Эти новые и чужие касания пробуждали в ней чёрную кошку, которая так долго ждала, чтобы сказать своё «мяу». Настя улыбнулась с издёвкой, сохраняя бесстрастность, и, словно что-то разглядывая, не отрывала глаз от его лица. А потом старалась каждой клеточкой кожи прикоснуться к этому чужому человеку, чтобы отдать этой кошке всю себя.

После Настя заметила выпирающий справа в его улыбке клык. Ямочки словно сдулись в своей красоте рядом с этим клыком.

«Иди», – сказала она просто, и он тут же вышел.

За окном мягко шелестели яркие и живые листья на многолетних берёзах. Настя вспомнила, как на точно такой же берёзе, что росла у заброшенной стройки, в их первое с Сашей лето на коре он прорезал сердце и имя Настя внутри.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную