Алёна БЕЛОУСЕНКО
Рассказы

Вдоль берега

Мне шесть. Стоя на коленях у старинной иконы, повешенной в углу комнаты, молю Боженьку о возвращении мамы. Я всегда боялась подойти к иконе поближе и рассмотреть. Глубокий лик, будто смотрящий из древности, с выпуклой темной позолотой вокруг. Страх приблизиться к нему до сих пор таится у меня в сердце.

Мои губы разборчиво шепчут. Самая дальняя из комнат с обитающими внутри полумраком и одиночеством. Более половины всего места занимает двуспальная кровать, на которой мы с мамой спали вместе. Из зала, другого конца квартиры, слышится приглушенная каша из голосов в телевизоре. Это папа как всегда за просмотром фильмов. Старших брата и сестры дома нет. Я стараюсь не очень громко молиться, чтобы меня не услышал папа. Моя горькая детская боль заперта во мне, и делюсь ею я только с Богом. Я верю, что Он мне поможет.

Однажды утром, задолго до этого, указав на икону, мама сказала, что сегодня у Боженьки родился сын. Я не решилась спросить, откуда они это знают. Но эта новость меня потрясла. До этого мне не говорили, что связь Бога и людей настолько близкая, что люди могут узнать, когда у Боженьки рождается ребёнок. Рождение ребенка, даже у Бога, происходит наверно нечасто.

Мне повторяют, что мама скоро вернется. Раз в пять лет она подтверждает свою квалификацию в областном центре, как и полагается врачу. Я еще не чувствую времени в обычных часах, неделях. Я знаю, что оно очень длинное, и я в нем живу одна. Мысль, что все скрывают от меня ее смерть, разрастается как опухоль. Я молю. Молю, чтобы она вернулась быстрее. Ведь так много времени прошло, и никто не знает, что я плачу, у всех свои дела, о которых они либо говорят, либо молчат. Они отвечают: скоро приедет. Спокойно говорят и молчат, будто плохо играют. А потом говорят про свои дела, будто переводят разговор.

Я часто просила маму забрать меня из садика во время тихого часа, как забирали иногда детей из нашей группы. Мне обещали, что постараются, но забирали всё равно к шести вечера. Отчасти от этого, я была уверена, что была приемной дочерью, а история с моим рождением в грозу – выдумка. И сейчас, когда она не возвращается. Если она не умерла. Господи, хоть бы она не умерла! Как она могла так надолго меня оставить.

Через месяц она вернулась. И все пошло своим чередом. И пораньше с детского сада меня так и не забрали, мама работала в две смены.

 

В садике мне кажется, что у меня чего-то нет, что есть у всех сверстников. Светящегося в темноте паучка, которого детсадовские мальчишки подкладывают в туалет, цветных наклеек и самодельной посуды для Барби из фольги.

Однажды мне все-таки удалось получить пару наклеек и набор посуды из фольги. Взамен на мои мягкие игрушки, среди которых была единственная подаренная папой, и украденную у сестры брошь. Папа не замечает отсутствия сине-красного щенка у меня в комнате. Папочка, мне теперь очень жаль.

Я была послушной, отчасти зашуганной старшим братом и сестрой, отчасти обидчивой и задумчивой. Редко когда что выпрашивала у родителей, но много чего хотела получить, завидовала.

Удивительно, в детстве видела мир, а особенно людей, преувеличенно идеальными и правильными. Всё, казалось, было правильно. Если на тебя прохожий посмотрел грубо – тоже правильно.

Мысль о том, что что-то происходит не по справедливости, даже не стремилась зародиться. Бессознательно моя цель – стать частью этого мира, стать признанной, нужной и необходимой всем и вся. Я всего лишь малышка, что блуждает под руку с мамой в этом мире с устоявшимися предметами и людьми мире, мире с устоявшимися правилами, и хочет понять и влиться в него, как его законная часть.

 

Я старше. Девочка, не ребенок. Летний вечер. Мы втроем с родителями возвращаемся от моей крёстной. Уже почти темно и блаженно тихо. По сторонам тропинку окаймляют неухоженные деревья. Мама неожиданно говорит: «Скажи, что любишь нас. Может, больше шанса не представится…» Я не могу сказать ничего. Ведь такие слова кричат, гремят и разрывают. Молчу.

Я так и не научилась выражать своих чувств. Не научилась не стыдиться их неистовой силы внутри меня. Внутри меня был океан, готовый вырваться из берегов, когда мне казалось неприличным иметь что-то больше, чем речка.

Всю ночь рыдаю, задыхаясь от сдерживания. Шанса у меня, действительно, больше нет.

 

Мы живем в пятиэтажном доме на самом верхнем этаже. У соседей этажом ниже квартира всегда полна кошек и собак. Собак выгуливает хозяин, без поводка, целой оравой – немного похоже на собачью свадьбу. А кошек просто выпускают на целый день на улицу, потом они прибегают к двери хозяев и ждут, пока кто-нибудь выйдет или зайдет.

Почти каждый раз, проходя мимо соседской двери, я вижу ждущую у двери кошку, звоню в звонок и тихими шагами убегаю незамеченной на этаж выше. Как только дверь открывается, замираю, чтобы не быть уличенной.

Я считаю лестницы на каждом пролете, зная их количество. Так проходят года. И теперь, поднимаясь по лестнице и видя очередную кошку, снизив голос, чтобы только она меня могла услышать, я извиняюсь и говорю, что больше так делать не могу – слишком взрослая.

 

Переходный возраст. Линейка седьмого класса. К нам пришел новый мальчик, Олег. Его лучшие друзья – старшеклассники, и по вечерам он гуляет с ними и старшим братом, он курит.

Начинаем расходиться после линейки. В классе осталось несколько девочек. Классный руководитель спрашивает: «Кто хочет сидеть с новым мальчиком?» Подруги меня подталкивают, но я ни за что не покажу свою слабость другим одноклассницам. Они будут смеяться над моей влюбленностью, а еще хуже, скажут ему. Одна из девочек, улыбнувшись, предлагает мне место за своей партой.

Я часто влюблялась. Очередное имя в разговорах с подругами переходило в другое. Но, встречая взаимность, я сразу начинала чувствовать отвращение и жалость.

 

Десятый класс. Я хочу учиться. Начинаю ходить к репетитору по английскому языку. Её зовут Антонина Генриховна. У нее огромные, выпуклые глаза и стройная фигура, которую портит пара обвисших складок на животе.

Очередное занятие. Я плачу некрупными купюрами с монетами нужную сумму. Меня осаждают грубым укором и неприкрытой обидой: «Я, конечно, понимаю, деньги они и в Африке деньги, но…» – на этом «но» все её слова превращаются в комок, подступающий к моему горлу. Я уже не могу сдерживать себя. Всё больше и больше во мне накапливается что-то и не может найти выхода, сколько я ни пытаюсь придавить это в себе. У меня текут слёзы, а я всё пытаюсь остановить внутренний поток, вырывающийся от небольшого укола. Это как остановить сдувающийся шарик, проколотый иголкой.

Перед каждым следующим уроком в лифте дома учительницы я читала молитву.

Я всегда боялась своих слёз, боялась, что кто-нибудь увидит мою слабость и впечатлительность и сочтёт проявление этих чувств за неразумность.

 

Я учусь на первом курсе экономического факультета в столице, вдали от дома. Бесконечная математика, корыстная экономика, большие задания, чужие люди и традиции, невкусная еда и стирка в тазике, мои болезни, чрезмерно уверенные в себе студенты. Я плачу тихо и постоянно, иногда без слёз. Впереди видна только черная дыра, в которую попадаю я и всё, чем я жила раньше. Родители не могут ничем помочь, и я не могу объяснить им, что мне нужна помощь.

Мы общаемся с Олегом, который тоже поступил в Москву. При переписке в интернете он говорит будто не своими словами. Мы встретились. Его настоящий голос оказался проще и безобразнее до жалости. Я помню, что пришла в себя с первой минуты встречи. Я помню, что было очень холодно, особенно рукам, и мы очень быстро шли. Я помню, что никто никому больше не писал.

 

Я была чужой и одинокой, сразу и будто навсегда. Подруги в Петербурге такие же беспомощные, в своем, другом, чужом мире. Я никогда настолько остро не осознавала, насколько я состою из своего дома, насколько мои родители – часть меня. Нежелания ушли, а желания не появились. Закончились и мои любовные страдания после очередной разрушившейся иллюзии, после того, как я отказалась от единственного, что у меня было – грёз.

 

Позвонил папа и сказал, что мамы с нами больше нет. Мы оба плакали в трубку. Я сказала, что люблю его.

 

Сириус

 

Cириус   - ярчайшая звезда на небосклоне.
Находится в созвездии Большого Пса, образно – в его пасти

Часть I . Осколки

Позволь поселить тебя в новогодний стеклянный шарик. Я вычищу оттуда весь снежный муляж и снесу то одинокое здание, в котором ты бы прятался от меня. Поставлю туда маленькую кроватку, стол, твои любимые книги и свой портрет, который ты сам попросишь. Я буду бережно носить шарик всегда с собой, строго вертикально, чтобы на тебя не навалилась кровать. А когда ты захочешь побыть в одиночестве, я буду надевать на шарик чехол из темно-синего бархата. На нем бисером будет вышито созвездие Большого Пса, чтобы охранять тебя, пока меня нет рядом. И ты не захочешь сбежать, чтобы не обидеть меня. Я буду кормить тебя и чистить салфеткой стекло. А по вечерам я буду запираться в своей комнате, включать тусклый свет, вытаскивать осторожно шарик, и мы будем часами говорить. Я спрошу у тебя: «Не грустно ли тебе? Не одиноко»? В ответ ты смиренно опустишь глаза и, смущенно улыбаясь, ответишь, махнув слегка кистью: «Все хорошо». А потом, глядя на чехол, шутя, добавишь: «Всегда мечтал пожить в пасти у бульдога». Я неискренне улыбнусь от бессильно скрываемой тобой печали и переведу разговор.

Со временем ты все больше будешь задумчиво молчать, а я все громче хохотать, рассказывая полупридуманные истории про свои преувеличенные подвиги и отвергнутых мною ухажёров, ловко комбинируя реальность, фантазию и сюжеты фильмов.

Ночью, когда ты заснешь, я буду беззвучно рыдать, вцепляясь хищно пальцами в подушку, потому что ты меня никогда не полюбишь. Так и не заснув, я буду мирно лежать и ждать, когда пробьет хотя бы семь, чтобы ненароком не разбудить тебя. Ровно в семь ноль три я поднимусь на цыпочках, чтобы приготовить тебе морс, ведь ты простудился. В этот момент ты постучишь по стеклу, и мое сердце дрогнет. Я сниму чехол, а ты, бодро улыбаясь, скажешь: «Доброе утро!» и добавишь насмешливо: «Когда завтракать будем?» И я, счастливая, побегу на кухню, и жизнь начнется заново, будто и не было ночных рушений замков.

В один из вечеров ты попросишь меня отпустить тебя ненадолго. Я буду стараться не показать свой страх и переведу все на шутку, а ты станешь еще более печальным. В этот же вечер я пойду в магазин и куплю самое лучшее и обтягивающее платье и один на двоих билет в кино. Вечером, за час до сеанса, я надену новый наряд, закручу волосы, достану из сумочки билет и сделаю тебе сюрприз. Ты скажешь, что у тебя много дел и к тому же ты опять начинаешь заболевать, так что тебя в шарике лучше оставить дома. Я предложу помочь тебе с твоими делами, на ночь поставить грелку, а шарик засунуть в шерстяной носок. А еще можно съесть чеснок – целоваться же на задних рядах мы не будем, хихикну и пристально прослежу за твоей реакцией... Ты опустишь глаза и еще раз повторишь, что остаешься дома. Стремительно пробираясь сквозь сугробы, я буду вытирать слёзы. Не осматриваясь, переходить проезжие части, воспринимая машины запуганными букашками, покорно останавливающимися перед моей грозной походкой. На обратном пути, после фильма, я уже беззащитно начну ковылять домой, продуваемая ветром. Я все же постараюсь вернуть горячую кровь и яростные слёзы, натравливая себя на себя же, чтобы показаться перед тобой с распухшими красными глазами. А когда ты спросишь, почему я плакала, я отвернусь и тихо скажу, что фильм был грустный, и будто от неловкости уйду в ванну, будто смывать еще раз нахлынувшие слёзы.

В один день я начну злиться на тебя. Начну кушать конфеты на ужин и готовить бутерброды тебе на завтрак. Начну покупать тебе твои желанные сигареты, так как мне надоест читать тебе мораль. А ты останешься таким же, только еще более отдаленным и более извиняющимся. Я перестану причесываться по утрам и буду завязывать путаные волосы в пучок. Мы больше не будем говорить по вечерам в полусумрачной комнате. Когда я буду проветривать твой уже непрозрачный от сигаретного дыма шарик, случайно замечу свой запыленный портрет и вспомню, что это я без твоей просьбы его туда поставила…

Я начну ссору с того, что ты не знаешь наизусть мой номер телефона. Ты будешь повторять, что твое хорошее дружеское отношение ко мне никогда не изменится, а я буду слышать, что твое равнодушие ко мне никогда ничем не сменится. Ты останешься непоколебимым, и лишь иногда в твоих словах пробегут знаки восклицания.

Я разобью шарик. А когда ты уйдешь, сидя на полу, я буду сжимать осколки в руках, а раны на ладонях будут щипать от соленого дождя.

 

Часть II . Сириус

Спустя время, когда на ладонях останутся только белые пухлые черточки, закрашивающие все мои жизненные линии, я, как обычно, пойду в универмаг себе за сигаретами и увижу тебя с какой-то барышней в соседнем отделе стеклянных шариков. Она будет говорить, что хочет именно розовый, а ты будешь настаивать на синем, так как он большой, и вы вдвоем туда точно вместитесь. Я подойду к вам ближе… «А потом и втроем», – добавишь ты, приподнимая бегунок от ее куртки вверх. Ты повернешься в мою сторону. А я, голодная, вопьюсь в твои глаза. Но не увижу их. Испугавшись, я убегу. Потом я пойму, что темно-синей безлунной ночью Большой Пес просто украл их, но пораженный их печальным угасающим светом, выронил свое самое большое богатство из пасти – звезду Сириус. Упав на землю, она раскололась на две половинки и послужила тебе новым, горящим небесным счастьем, взглядом.

Пройдет еще время, прежде чем я пойму еще одну вещь: Сириус никогда не принадлежал созвездию Большого Пса, а лишь томился в его невольной пасти.

Я оббегу все магазины, торговые центры и даже ларьки, но для меня там уже не найдется ни одного шара… И мне останется только моя полусумрачная комната с разъедающим глаза туманом и вяжуще-слащавым привкусом конфет. И таким привычным и необходимым станет ночлег в чьих-то пластмассовых шариках, перед входом в которые не вытирают ноги. Так и не научившись снова засыпать, сквозь заляпанную пластмассу я буду наблюдать скулящего Большого Пса. Пригвождённый к небу, он печальными глазами будет искать свой Сириус. А я, пригвожденная к земле, с ухмылкой буду улыбаться в пасть своему другу.

 

Часть III . Бумеранг

Я очнусь, когда ты вновь появишься на моем пороге, будто вышедший из мифа греческий бог, в которого я верила в забытом детстве. Ты, искренне смущаясь, как маленький ребенок, подаришь мне «привет». По всей вселенной для меня загромыхает твой тихий голос и закутает в кокон мое сознание. Не для меня горящие звёзды подо лбом блеснут теплотой. Твой звёздный взгляд в тысячи градусов кельвина мягко расплавит меня надвое – начнется забытье. Я очнусь от своего в разы отяжелевшего дрожащего тела, повисшего на тебе. Песней, в такт пульсу, будут вырываться рыдания, и не позволят мне ничего сказать. И лишь неловкость твоего объятия донесет до меня твою извиняющуюся жалость…

«Я часто думал о тебе», – вдруг прервешь ты мое пение и залезешь окольцованной рукой в карман. Это будет большой стеклянный шар, внутри которого рядами будут поставлены несколько маленьких кроваток, заправленных постельным бельём, будто собранным из вагонов поездов. «Ты мне очень дорога», - продолжишь ты еще что-то говорить, а я прослушаю, но не переспрошу. Я пойму, что твое дружеское отношение ко мне не изменилось.

Ты пригласишь меня присоединиться к твоим друзьям и зайти в шарик. Я поздороваюсь с давно знакомыми мне лицами, но не найду твоей семьи. Ты скажешь, что вы живете в отдельном синем шарике втроем с женой и сыном и приходите в гости по воскресеньям. Я сяду на нетронутую маленькую кровать прямо по центру. Ее белое одеяло будет съедено временем, а на тумбочке рядом будет лежать тот самый, чудом спасшийся, но по-прежнему запыленный портрет.

Ночью, когда ты уйдешь, а твои друзья заснут, мне станет холодно, ведь одеяло уже истерто и изрешечено. Через многочисленные кровати я не смогу пробраться к краю шара, откуда виден мой Пёс. Мне станет одиноко без его печальных и родных глаз. Тогда я выйду через открытую дверь, чтобы считанными ночами встречать его взгляд сквозь девять световых лет и представлять, как однажды мы с ним воссоединимся.

СПРАВКА ОБ АВТОРЕ.
Белоусенко Алёна Анатольевна. Родилась в городе Удомля Тверской области в 1992 году. Окончила экономический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. В настоящее время студентка Литературного института им.Горького (семинар М.П.Лобанова). Живёт в Москве.
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"
Комментариев:

Вернуться на главную