Алексей БЕРЕГОВОЙ (Ростов-на-Дону)

БЕЛОРУССКИЕ ЭТЮДЫ

 

Храм, в котором всегда светло…

Если не брать во внимание любовно-сексуальные идиотизмы нашего времени, то можно сказать, что мужчина должен объясняться в любви только женщине. Но в жизни, кроме женщины, мужчина может любить ещё и много другое: детей, например, природу, Родину и даже кое-что, прежде ему совершенно незнакомое, как то: чужие реки, горы, степи, леса, города или страны. Действительности же довольно редко бывает, когда мужчина пытается объясниться в любви к ним. Но я всё же решил попытаться сделать это в этом небольшом эссе…

Хочу сразу добавить: всё, что написано в моём «объяснении», выражает только моё личное мнение, основанное на моих впечатлениях и моём понимании некоторых событий.

Прекрасной незнакомкой стала для меня в начале девяностых годов прошлого века республика Белоруссия, хочется сказать — наша Белоруссия, хотя она уже и была независимым государством. И почему-то я, впервые попав в эту республику, сразу почувствовал себя так, точно находился в каком-то огромном Храме, в котором мне было светло и спокойно, несмотря на тревожные времена.

Мы, люди, рождённые и жившие в СССР, по старой привычке считаем и Белоруссию, и Украину, и Казахстан, и другие регионы СССР своими территориями (в хорошем смысле этого слова), а их жителей — братскими народами, согражданами единого государства, составляющими с народом России единое целое. Считаем так благодаря нашему интернациональному воспитанию, прежней возможности общаться с населением всех советских республик, свободно перемещаться по большой стране, отсутствию языковых барьеров и, наверное, главное здесь ещё — это общее участие в Великой Отечественной войне, общая Победа и совместное строительство Великой державы. Считаем мы так, несмотря на то, что в условиях оголтелой, радикально-разделительной пропаганды (особенно посредством современного телевидения) на просторах бывшего СССР в новых независимых государствах выросло целое поколение людей, родившихся на постсоветском пространстве, которое уже не признает своих соседей родственниками, не считает себя единым с ними народом и довольно часто готово принимать их за врага. Как говорится, огромные деньги на пропаганду враждебности, зла и разделения на части единого народа потрачены не зря.

Сегодня, следствием такой политики властей практически всех бывших республик СССР, мы на долгие-долгие годы потеряли друг друга, и в первую очередь — братскую Украину, — потеряли её не только, как страну, но и как народ. Казахстан и другие субъекты мёртворождённого ельцинского СНГ, лишь номинально с нами, они с каждым годом всё больше и больше отдаляются от России, и лишь Белоруссия, единокровная часть древней Руси, пока ещё с нами, хотя со стороны Российских либералов немало было и есть попыток сделать из Белоруссии врага. Особенно, как всегда и везде, в этом поганом деле в девяностые годы усердствовали наши телевизионщики, прежде успешно разлагавшие российскую армию, милицию, громившие наших учителей, врачей учёных — всех, кто мог бы принести реальную пользу новой России. Вспомните хотя бы съёмочную команду журналиста-провокатора Павла Шеремета, засланную в Белоруссию именно с этой целью. Я вольно или невольно, но стал свидетелем таких попыток сделать врага из братского народа.

Вот об этом народе, об этой стране, об этой прекрасной незнакомке, об этом для меня «Храме, в котором всегда светло», я и хочу рассказать, излить, как сумею, свои чувства к Белоруссии. И хочу, чтобы читатель, если таковой найдётся, учёл одну важную для меня вещь: эти строки пишет южанин, человек, родившийся, выросший и живущий среди степей на берегах Тихого Дона, колорит которого совсем иной, чем колорит Белоруссии, который, тем не менее, стал таким притягательным и милым мне…

Так случилось, что до предательского государственного переворота в Беловежской Пуще, я никогда не бывал в Белоруссии, хотя и объехал до этого уже добрую половину СССР. Может, она меня мало интересовала, может тех знаний, что я почерпнул из книг, кинофильмов, музыки, мне вполне хватало. Любил книги Василя Быкова, ансамбли «Песняры» и «Верасы», песни композитора Ханка, киноактёров Ерёменко, Гостюхина. Знал, что здесь были тяжёлые бои, партизаны, Брестская крепость, Хатынь, что война унесла жизни четверти населения республики. Пользовались спросом в России минские холодильники и телевизоры, вездесущи были знаменитые тракторы «Беларусь» и грузовики «МАЗ». Ну что ещё могло интересовать молодого парня в республике, где он никогда не был? Что там было ещё? Леса, леса и леса. Зимой холод, летом сырость, в сельском хозяйстве — рожь да картошка, ей в помощь на столе молоко, сало, квашеная капуста и разные грибы. И смешной говор: «Мокрой трапкой по бруху!» Столица Минск — город для меня обычный, город-труженик, это не хвалённая-перехвалённая Одесса (в которой, а общем-то, кроме  «Приморского бульвара», «Привоза» да танца «Семь-сорок» и похвастаться больше не чем», — в моём сознании он особо не котировался, и, кроме футбольной команды «Динамо», я о городе почти ничего не знал.

Сменилось государство, и мне пришлось отложить «на потом» свои писательские амбиции, заняться близким мне бизнесом — издательским делом. Совершенно неожиданно для меня, почти случайно, в 1991 году судьба столкнула меня по работе с Белоруссией, точнее — с Белорусским Домом печати (до этого полиграфическим комбинатом ЦК КП Белоруссии), — гигантом на проспекте Ленина, который к моему первому приезду уже успели переименовать в проспект Франциска Скорины, а гораздо позже и неизвестно почему — в проспект Независимости, но самое главное — с замечательными людьми, которые жили в столице Белоруссии и работали на этом полиграфическом комбинате.

Люди — это самое главное в любой стране. Потому и начну я своё объяснение в любви к Белоруссии именно с её людей — жителей, народа.

Либералы наперегонки с радикалами всегда старались подогнать облик белоруса под облик свой, — бесовско-стервозный, воинственно декларирующий свою вечную борьбу за свободу, которую они обязательно, придя к власти в любой стране, тут же успешно душили. Борется, мол, белорусский народ против российской и коммунистической тирании, сражается, надо ему помочь… Я никогда не верил такому облику белоруса, потому что увидел и узнал совсем других людей. Конечно, у каждого народа, есть и герои, есть и антигерои, — есть максимально положительные люди, есть сволочи и негодяи. Может быть, это странно, может, случайно, но за семь лет моих ежемесячных поездок в Белоруссию, сволочи и негодяи мне не повстречались ни разу. Абсолютно! А о каком-то предательстве в моих отношениях с теми белорусами, с которыми мне пришлось общаться и сотрудничать, говорить вообще немыслимо.

Что меня сразу же поразило в белорусах, это их приветливость, радушие и какая-то своя, особенная бесхитростность, готовность помочь незнакомому человеку. В советское время я объехал почти всю Украину, служил в армии в Прикарпатском военном округе, да и наш южный край изобилует выходцами с Украины, — потому я постоянно общался с украинцами, и часто видел подтверждение народных анекдотов о хитрости хохлов (пусть они на меня не обижаются, — я сам наполовину хохол). Белорусы, это как бы те же украинцы, отчасти — те же русские, только без хитрости, без обмана.

Повсюду в Минске, Гомеле, Бресте, на озере Нарочь, в любых местах, где мне довелось общаться с белорусами, — на вокзалах, в гостиницах, в магазинах, да и в Белорусском Доме печати, — я видел лишь приветливые улыбки, желание пойти навстречу, помочь.

Ростов-на-Дону — сложный город. По причине его основания как военной крепости, географического положения и сборного народонаселения он не стал ни казачьим городом, ни русским, ни украинским, — он стал городом всех и одновременно как бы ни чьим, только сам по себе — ростовским. И, наверное, потому здесь можно было раньше (да и сейчас) увидеть всякое, многое из чего увидеть среди тех, ещё не «либерализованных» белорусов, тогда, в начале девяностых, было невозможно. Вот и я увидел там совсем других людей, — других в сторону набора положительных качеств, можно сказать, более человечных.

Сразу же после моего первого прибытия в Минск и посещения Белорусского Дома печати, сам не знаю, почему и как, у меня наладились самые лучшие отношения со всеми работниками комбината, из тех, с кем мне пришлось общаться по работе. С сотрудниками планового и производственного отделов, сбыта и снабжения, даже вахтёрами на входе. А с главным инженером комбината Николаем Паршуто и заместителем генерального директора по производству Владимиром Новицким у меня сложились просто дружеские отношения, чему подтверждением стали наши традиционные, в каждый первый день моего приезда, встречи после рабочего дня в кабинете Новицкого за бутылкой коньяка с соответствующими тому трудному времени долгими и доверительными разговорами.

В гостинице «Октябрьская», куда в первый мой приезд меня устроили по ходатайству Новицкого, уже во второй приезд меня считали за своего и номера в последствии выделяли безотказно. Всегда приветливо, как старому знакомому, улыбались, задавали вопросы администраторы, дежурные по этажу, горничные.

Клянусь, никому я там и никогда никаких взяток не давал, подарков не подносил, ни перед кем не лебезил, не унижался, как-то само собой до этого не доходило, всё делалось только на какой-то, мгновенно возникающей, взаимной симпатии.

Это было нормально, это был менталитет радушия белорусского народа к своему брату. русскому.

Как я уже говорил, каждый раз в первый день моего приезда после рабочего дня мы собирались в кабинете Новицкого за бутылкой коньяка. Мои собеседники занимали самые высокие должности на этом гигантском полиграфическом комбинате, печатавшем в советское время все общесоюзные и белорусские газеты и журналы, а также большой ассортимент книг и спецлитературы, — они были заняты по горло, но в день моего приезда в шесть вечера они отставляли все свои дела (не знаю, почему это происходило, возможно, в знак уважения ко мне, хотя я, в общем-то, такого почёта как бы и не заслуживал, возможно, это было просто отношение белорусов к гостям, к русским, к человеку из России в моём лице, не помню, когда и как наши деловые встречи постепенно переросли в дружеские, потому что никогда об этом не задумывался). Ровно в 18-15 мы усаживались за большой стол в кабинете у Новицкого, и маленькими порциями пили коньяк, закусывали лимоном и конфетами, и вели длительные разговоры на волнующие всех темы.

А разговоры тогда вертелись, в основном, вокруг общего для всех вопроса: «Как жить нам и выживать дальше на постсоветском пространстве — совместно или порознь?» Причём вторая часть этого вопроса имела все основания в разговорах наших преобладать.

То был период, когда США ставили перед Россией, помимо других предательских целей, конкретную задачу: разорвать триединый народ на части и сделать их врагами. Потому нео-большевик Ельцин и его либерально-криминальное окружение тогда уже откровенно «душили» Белоруссию. Как говорил Николай Паршуто, после войны Советское правительство сделало из Белоруссии «сборочный конвейер», — здесь были построены великолепные заводы по производству автомобилей, тракторов, холодильников, телевизоров, изделий лёгкой промышленности и много чего другого, но это были на самом деле сборочные заводы, комплектующие для которых поставлялись со всего Советского Союза и даже из-за рубежа. И Белоруссию в один миг оставили без комплектующих, без сырья и, естественно, — без рынка. И Белоруссия искала выход. Она, в первую очередь, искала его в России. Но…

Тогдашний премьер-министр Вячеслав Кебич много раз договаривался о встрече с Ельциным, получал согласие, летел в Москву и целый день впустую просиживал у него в приёмной, — у Ельцина в тот день обязательно были какие-то неотложные дела, связанные с «неожиданным отъездом», — и Вячеслав Кебич возвращался в Минск с нулевым результатом. Он пытался встретиться в Москве с очередным российским премьером, — результат был тот же. Они просто издевались над главой правительства Белоруссии. Они лишили республику всего, что прежде давал ей Советский Союз, а позже — Россия, и в первую очередь — горючего. Я помню пустынные, безавтомобильные улицы Минска в начале девяностых годов, по которым, из-за отсутствия бензина, катили лишь троллейбусы, да изредка проскакивала какая-то «счастливая» машина. Однажды Николай Паршуто приехал встречать меня на железнодорожный вокзал и долго извинялся, что из-за отсутствия бензина не смог встретить меня на служебной машине, и нам придётся ехать на метро. Хотя в соседней, тогда уже враждебной, пронатовской Литве российского бензина было хоть залейся — в Вильнюсе чуть ли не на каждом углу стоял бензовоз с российским бензином или соляркой по цене 1 лит (25 американских центов) за 1 литр АИ-93, и, «ненавидящие» всё русское и всех русских, уже смотрящие в НАТО и Евросоюз, литовцы делали в Белоруссии на этом «колониальном, русском» бензине свой большой и очень выгодный бизнес, — канистрами, в легковых машинах они возили в Белоруссию «русский» бензин и продавали его там уже по 20 американских долларов за 20-литровую канистру. Это была четырёхкратная наценка, причём, с неиссякаемым источником доходов.

Это были планомерные и направленные действия Ельцинской бригады разорителей Отечества против экономики Белоруссии с целью поставить её на колени перед Западом.

«У нас есть только два выхода, — говорил Николай Паршуто, — либо идти под Польшу, либо идти под Россию. Под Польшу мы не хотим, — мы всегда были и будем с Россией, и потому возлагаем на неё большие надежды…»

Позже наследники Ельцина и Кравчука всё же сумели оторвать от России Украину, сделать отношения их жителей враждебными. По счастью наследникам Шушкевича это пока сделать не удалось.

Да, в то время терпеливый, надёжный и трудолюбивый белорусский народ, стойко преодолевал все эти ухабы и буераки демократизации и рождения дикого рынка. Может, кто-то решит, что я не совсем адекватен в своих оценках, может, кому-то сильно не понравятся мои слова о том, что, по моему мнению, Белоруссия за кротость и терпение народа была вознаграждена свыше приходом нового лидера — Александра Лукашенко, сумевшего достойно пройти все коллизии и пропасти становления белорусской власти и обеспечить в стране стабильность. Но об этом чуть позже…

Белорусский народ очень соответствует той территории, на которой живёт тысячу лет. Довольно суровая природа не лишена своеобразной, притягательной красоты, как не лишены её и вросшие в леса небольшие древние города и сёла.

Однажды в Белорусском Доме печати мне предложили путёвку на собственную базу отдыха комбината на берегу озера Нарочь, и я, привыкший связывать понятие «отдых» с югом и пляжами Чёрного моря, ради интереса, но с большим удовольствием согласился, поехал и потом никогда уже не жалел, что побывал в этом чудном уголке Белоруссии — так всё здесь было ново, необычно для меня, красиво и притягательно.

Озеро Нарочь — довольно большое, уникальное озеро расположено севернее Минска. Вокруг озера проложено хорошее асфальтированное шоссе, на внутренней стороне которого устроены базы и дома отдыха белорусских предприятий советского периода с бесплатными путёвками для трудящихся.

База Дома печати была построена с доступным комфортом: летние деревянные домики на две трёхместные комнаты с выходом каждой на общую веранду, отдельное здание столовой (путёвки были с питанием), кинотеатр, танц- и спортплощадки для волейбола, баскетбола и так далее. И, конечно, озеро с песчаным пляжем и причальным мостиком для прогулочных лодок. В общем, всё, что было нужно для полноценного отдыха.

И всё это прямо в лесу с вековыми соснами и елями, с трёх-четырёх метровыми стеблями орешника-фундука, грибами и ягодами под деревьями. Только там я впервые увидел и попробовал мечту своего детства — бруснику, чернику и голубику, которыми бабушки торговали на стакан у главного входа на базу.

Озеро было необычайной чистоты, его вода — небывалой прозрачности. Словно кто-то только что отфильтровал воду и залил её в гигантскую ванну. В первый день мы взяли лодку и поплыли по озеру. Противоположный его берег туманно проглядывался вдалеке, мы отплыли уже метров пятьсот от берега, а дно озера, увеличенное водяной оптикой и солнцем конца июля, просматривалось чётко, хотя глубина здесь была уже довольно большая.

На обратном пути уже метрах в ста от берега я прыгнул с лодки в воду — добраться вплавь до берега, и… И чуть не впрыгнул обратно. Июльская вода в озере была обжигающе холодной. Мне, южанину, привыкшему к тёплой летней воде наших водоёмов, и в голову не могло прийти, что здесь, в Белоруссии, вода могла так долго не прогреваться. Но «впрыгнуть» назад в лодку всё же было невозможно, и я активно замахал кролем к берегу. Выбрался из воды и упал на горячий песок пляжа — греться на солнце и на песке.

Однако, скоро я обнаружил ещё одну особенность северного лета: песок, прикрытый мною от солнца, остыл буквально за три-четыре минуты, от него резко потянуло холодом и сыростью — пришлось срочно перебираться на деревянные мостки. Однако, всё это совершенно не угнетало, наоборот, приносило какую-то бодрящую радость.

Мне и моим друзьям досталась комната на краю базы, практически уже в лесу (база имела забор и ворота только со стороны шоссе), метрах в двухстах от озера, в соседней комнате поселились молодые ребята: родные брат и сестра, и их двоюродный брат, все городские, спортивные, весёлые, вежливые. Купание своё они всегда начинали оригинальным способом: выбегали из домика в купальниках и на предельной скорости преодолевали расстояние до озера — видимо, разогревались на бегу, и, добежав, сходу бултыхались с мостика в воду и долго плавали, пока не начинали замерзать.

Каждый день ребята уезжали на велосипедах куда-то в лес, а вечером разводили за нашим домиком костёр, жарили на нём грибы с картошкой, потом устраивали грибное пиршество, на которое обязательно приглашали нас и жителей соседних домиков.

Пока они жарили грибы, мы терпеливо ждали в свете живого пламени, сидя на каких-то брёвнышках; кто-то приносил гитару, и тогда наступало полное умиротворение. Всё отдавалось сполна, радушно, без видимой на это причины, от всего сердца — от этого грибы казались ещё вкуснее, а песни под гитару — ещё душевнее. И пусть на меня не обижаются наши южные соседи-славяне, — у них зачастую такое радушие нужно было чем-то заслужить или привлечь какой-то выгодой. Здесь же всё было просто так, как говорится: по-людски, по-свойски...

Однажды, рано утром, мне нужно было по какой-то рабочей причине уехать в Минск на комбинат. Автобусы ещё не ходили, и я пошёл пешком по шоссе в надежде уехать на попутной машине. Пошёл и не пожалел впоследствии, потому что увидел такую картину, которую в нашей полосе увидеть практически невозможно.

Дорога шла через густой лес, метра на два приподнимаясь над уровнем окружающей земли, и вдруг слева открылась большая, длинная, обрамлённая густым хвойным лесом, поляна или лощина, похожая на большое травянистое озеро или пруд, плотиной которому служила дорога, а водой — густой туман, переполнивший этот чудо-водоём. Самое интересное было в том, что туман этот двигался, казалось, кипел, перемешиваясь и клубясь, — он выползал из какой-то глухой, берендеевской чащи и, накопившись в лощине, узким змеевидным языком шириной метра в два-три медленно перетекал через «плотину», сваливался с противоположной стороны дороги в примерно такую же лощину и уже узкой белесой речкой уходил дальше в чащу леса.

Я перебрёл этот язык-поток на дороге и, сожалея, что не «замочил» ноги, что не взял фотоаппарат. Скоро меня подобрал улыбчивый, брыластый белорус на синем «Москвиче».

Двадцать четыре дня на озере Нарочь пролетели быстро, но оставили добрые и прочные воспоминания о себе, видимо, на всю жизнь. Здесь я понял, что отдыхать хорошо можно и на Севере, что отдыхать нужно там, где у тебя есть друзья…

 

Но вернёмся к Александру Лукашенко.

Сразу скажу, что лично я за длительную несменяемость Верховного Правителя, как бы он не назывался, но только в том случае, если этот лидер работает на народ, на страну, а не на себя лично, не на своих дружков и родственников, не служит откровенно или скрыто своим забугорным покровителям и наставникам, с помощью которых приходит к власти, не блюдёт интересы мировых финансово-банковских корпораций, не прививает своему народу чуждых ему моральных и антиморальных «истин и ценностей». Я просто не верю в это давнее изобретение мировых политических проходимцев — общественного строя под названием «демократия», в котором слово «народ» совершенно безосновательно проецируется на слово «власть». Ещё Юлий Цезарь говорил, что любая республиканская власть (демократия по понятиям того времени) приводит государство к одному из двух итогов: либо к диктатуре, либо к гибели самого государства. Тысячелетняя история Рима тому подтверждение. И потому её наличие в стране всегда под большим вопросом. Не зря же на «свободном» Западе категорически, под страхом суда и тюрьмы, запрещено обсуждение кем бы и где бы то ни было темы демократии, потому что любой, мало-мальски думающий человек, может легко обрушить наглядными примерами все её догмы. Но у народов Земли должна быть «Демократия», и потому она навязывается им хозяевами этого мира, которые используют её в своих целях, прививается им, как оспа.

Если в мировой истории каждый единоличный правитель в той или иной степени, но всегда отвечал за действия власти во время своего правления, то демократия всегда обеспечивает коллективную безответственность, потому что при ней все преступления конкретных лиц совершаются от имени всего народа. Французская революция залила Париж кровью, но что ж с того — «народ так хотел». Не отстала от Франции в своё время и Россия — семь миллионов погибших в Гражданскую войну. Опять народ захотел подраться между собой.

Самое поганое в самой демократии — это реальная возможность проникновения во власть только за деньги или даже преступным путём, и народ при этом уже не очень-то спрашивают. Если ты беден и у тебя нет денег, ты практически никогда не сможешь стать президентом, сколько бы ты не мечтал согласно теории американской «голубой» мечты. Всегда и везде прежде всего —деньги…

Лично я за избранных на бессрочное правление президентов или правителей, или монархов с определенными Конституцией полномочиями по типу избрания нашего Патриарха или Римского Папы. Только вот одна незадача у нас теперь: кого выбирать, — политические проходимцы, которые всегда и везде «впереди планеты всей», окажутся и здесь первыми и пожизненными. Получается, что народу остаётся только ждать, когда такой Правитель будет всё же дан ему свыше. Видимо, белорусский народ дождался…

Александру Лукашенко постоянно ставят в вину продление сроков его президентства. Но, на мой взгляд, именно таким лидером Белоруссии, данным народу свыше, и стал Александр Лукашенко.

Предвижу либеральные возмущения по поводу моего мнения об этом «диктаторе», но прикинем, что любому народу нужно? Это политическая и экономическая стабильность государства, социальное обеспечение, это возможность людям спокойно работать и зарабатывать, детям без опаски ходить в школу, а родителям не беспокоиться за то, что кто-то их украдёт или совершит над ними насилие, чтобы не было войны, которая убивает их сыновей, ну и всё тому подобное. Однако, как писал Фёдор Михайлович Достоевский, есть такие «людишки» (бесы), которые не могут спокойно жить и трудиться, им всё время нужно что-то переворачивать, крушить, ломать, хоть людей, хоть государства, оставляя созидание на потом и тут же забывая о нём. Это и есть, описанная гением, сущность мышления всех либерал-радикалов. Это и есть то, что как раз-то совершенно не нужно для жизни любому «демосу» любой национальности.

Потому либерал-радикалы межнациональны, но всегда антинародны.

В совершенно тяжелейших экономических и политических условиях Александр Лукашенко принял страну и, можно сказать, справился с поставленной задачей — привёл Белоруссию к стабильности.

Да, Белоруссия в начале девяностых хотела стать союзной России республикой в составе (неважно, как бы она называлась) новой страны, но демократы в самой России создание такого Союза не могли допустить. Ельцин, наверняка, боялся, что в новом государстве народ выберет президентом, как раз не его, а Лукашенко, что вслед за Белоруссией с Россией захотят воссоединиться и другие, теперь независимые страны, что свело бы на нет все усилия его команды по разрушению СССР. Понимали это и его заокеанские покровители, они очень хорошо знали, что триединый народ им не унизить и не победить, потому изначально принимали меры по его разделению.

Многие ещё, наверное, помнят тот град всевозможных обвинений, посыпавшихся на Лукашенко, после того, как он (вероятно, по недосмотру или недооценке либерал-радикалов) пришёл к власти. Чего только не валили на него, кого только не делали из него. Он и коммунистический диктатор, душитель свободы и демократии, и монстр, захвативший власть и так далее… Сколько угодно «и…». И меры против него принимались самые радикальные: он и невыездной на Запад, и неприглашаемый на различные саммиты, изолированный от цивилизованного мира и т.д. Параллельно с пропагандой руководимая им страна покрывалась различными санкциями.

Как всегда в подобных случаях особенно старались свободные, но хорошо оплачиваемые, прозападные российские журналисты — изгалялись, делали из Лукашенко врага не только России, но и всего «мирового сообщества». Ещё раз вспомните провокации в Белоруссии съёмочной группы Павла Шеремета, который позже окончил свои дни на Украине. Вот уж усердствовали наши журналисты. Совсем не брали во внимание, что Белоруссия далеко уже не сателлит России, а  вполне самостоятельное государство, которое имеет право на собственную политическую жизнь.

И Белоруссия выживала практически в одиночку. И выжила. И когда выжила, не очень-то захотела входить в состав России. А зачем ей теперь это? Достаточно образования некоего, не совсем понятного, не совсем обязательного конгломерата «Союзное государство Россия-Белоруссия», которое имеет лишь номинальное правительство. Однако, при всём при этом Белоруссия Россию не предала. И Лукашенко у российского телевидения вдруг стал, если не другом России, то вполне «хорошим парнем», и его «лишние» президентские сроки почему-то стали вполне терпимыми, а когда России стало трудно на международной арене, Белоруссия оказалась самым верным её союзником. Не стала помнить ельцинских обид, поднялась выше Ельцина и его криминального окружения. И то правда, между братьями, если они на самом деле братья, не должны быть определяющими в отношениях какие-то взаимные обиды, а то, что русские и белорусы на самом деле единокровные братья, уже доказала история. Но есть ещё «шнурки» и в России, и в Белоруссии, которым очень не нравится это братство, — они не дремлют, ждут момента, чтобы это его разорвать…

Но как сказал один известный мне белорус: «Досыть нас ужо пужать, — мы ужо пужоные… (Хватит нас уже пугать, — мы уже пуганные…»

 

Я не зря привёл здесь фразу на белорусском языке. Хотелось бы и о нём сказать несколько слов, как о главном носителе культуры белорусского народа.

Я слышал его часто на улицах Минска, где всё же больше говорят на русском, читал надписи на различных вывесках, и не всегда понимал написанное, не говоря уже о том, что подобное и запомнить мне было трудновато. Но как почувствовать красоту не родного тебе языка, который всё же настолько близок тебе, что ты в состоянии его понимать? Для этого есть один способ: нужно слушать песни на этом языке. Есть множество известных в СССР и в России белорусских песен, они-то запоминались, принимались, понимались, вот в них-то и проявлялась нежность, звучность и красота белорусского языка, понятного русской душе.

Вот снова «Песняры»:

«Васильков шопотливою мовою
Зачароваю, зачароваю,
Зачароваю я тябе…»

Пишу в русской транскрипции и прошу перевести её на русский язык. Попробовали. Не очень-то в ритм и рифму. Русскому человеку вполне возможно перевести эти слова в голове, почувствовать их душой, ощущая понимание того, о чём звучит песня, воспринять её красоту. И на русском эта фраза прозвучит неплохо, хотя упрощённо и несколько тяжеловесно, не совсем соответствуя  ритму:

«Васильков шепотливым говором
Зачаровываю, зачаровываю,
Зачаровываю я тебя…»

Звучит иначе, но всё понятно, словно произносится на родном, русском языке. И так мало изменений, но как много уходит нежной, своеобразной красоты.

То, что Владимир Мулявин родом не из Белоруссии, я знал давно. Но только совсем  недавно узнал, что композитор Эдуард Ханок тоже родом не белорус. Но как органично, как естественно их творчество (как, наверняка, и многих других) вплелось в щедрую культуру белорусского народа, вплелось так, чтобы остаться в ней навсегда.

Вот одна из знаменитых песен Эдуарда Ханка на слова Нила Гилевича:

Вы шуміце, шуміце
Надамною бярозы,
Калышыце-люляйце
Свой напеў векавы,

А я лягу-прылягу
Край гасцінца старога
На духмяным пракосе
Недаспелай травы.

Всё понятно? Ощущаете напевную красоту языка? Хотя пишу теперь в белорусской транскрипции, но, думаю, любой русский сможет её прочитать и понять.

Для сравнения привожу русский перевод песни:

Вы шумите, шумите,
Надо мною, березы,
Колыхайтесь, ведите
Свой напев вековой.

А я лягу-прилягу
Возле старой дороги,
Ha душистом покосе,
Ha траве молодой.

«На духмяном прокосе недоспелой травы». Как здорово! Звучит! Всё понятно русскому человеку, но из русских слов такое не скроишь. И не потому, что русский язык чем-то плох. Просто такие строки подчёркивают своеобразие и красоту именно белорусского языка. Ведь значения «недоспелая трава» и «трава молодая» несколько разные. Таких примеров можно приводить бесконечное множество, и нам, восточным и южным славянам обязательно нужно уметь видеть и понимать красоты языка своих братьев по крови, и быть счастливым от сознания того, что в мире только одна-единственная Русь, и никто другой, породила три народа, которые могут быть одновременно такими разными и такими одинаковыми.

 

Сразу после государственного переворота 1991 года на пространстве бывшего СССР началось разделение наших народов, которое продолжается и сейчас. Расчленяется их общее прошлое, переписывается, пересочиняется история, а братьев-русичей делают врагами. И совершенно не важно, кто в этом виноват, потому что любой виноватый всегда и везде доказывает свою правоту и невиновность, важно то, что делается это в чуждых нашим народам интересах, и мы, их представители, зачастую сами поддерживаем эти действия, проявляя лжепатриотизм, навязываемый нам через голубые экраны и другие СМИ, или склоняя голову в сторону чужого нам Запада, становясь невольными соучастниками преступной геополитики против самих себя.

Но весь вопрос в том: сумеют ли русские, украинцы и белорусы существовать в изоляции друг от друга и долго ли эта изоляция сохранит индивидуальность наших народов?

Я думаю, что нет, не смогут, живя раздельно, долго сохранять самих себя…

 

В 2003 году, проездом в Германию, я впервые попал в Брест. Приехали мы ранним утром, — рассвет только-только начал прощупывать город розовыми лучами, со стороны Западного Буга наплывал клубящийся туман, и майский воздух, почему-то казался очень свежим, настоянным на каких-то целебных травах (видимо из-за хвойных лесов в округе и лугов вдоль реки), потому дышалось как-то очень легко и бодро.

В городе я был лишь несколько часов, но кое-что посмотреть всё-таки успел, и это «кое-что» тоже успело меня поразить, стать одной из причин моей любви к Белоруссии. Чистые, словно умытые, улицы, красивые парки, отличная планировка и, конечно же, Брестская крепость, о которой мы все слышали с детства, — ухоженный, поддерживаемый в идеальном порядке мемориал, достойный памяти народной о тех, кто совершил здесь подвиг — подвиг силы духа всего советского народа.

Потом я ещё четыре раза проезжал через Брест, и каждый раз моё первое впечатление от этого славного города не менялось. Думаю, что не изменится никогда.

И до сих пор, когда я слышу где-то слово «Белоруссия», я вижу Храм, в котором мне всегда светло

 

Конечно, о Белоруссии можно написать гораздо больше. И написано уже много. Возможно, — более профессионально и исторически вернее. Я не претендую на исключительность. Но ведь каждый человек, особенно, писатель, имеет право выразить на бумаге свои мысли, чувства. И я попытался это сделать, опираясь на увиденное и услышанное. Но, к сожалению, во всём должен быть предел. Не знаю, сколь удачно это моё повествование о стране и народе, к которым я прикипел сердцем и к которым по-прежнему отношусь с душевным трепетом, испытывая желание ещё и ещё раз посетить Минск, Брест, Гомель, озеро Нарочь,  пообщаться с Белоруссией, но что у меня получилось, то получилось, — главное, что оно искреннее и честное.

Об остальном судить читателю, — я думаю, что таковой всё-таки найдётся…

 

Нарушитель границы

В августе 1993 года ростовское издательство «Орфей», директором которого я был в ту пору, выпустило книгу литовского автора Степана Стульгинского «Космические легенды Востока» на очень популярную в то время тему «Живой этики» Блаватской и работ Николая Рериха.

Книгу печатали в Минске в Белорусском Доме печати, с которым наш «Орфей» тогда плотно сотрудничал.

Автору было уже около восемьдесят лет, и я, чтобы угодить старику, решил отвезти ему в Вильнюс прямо из типографии авторские экземпляры книги, а заодно и гонорар (тогда мы ещё его платили).

И вот в один из тёплых дней раннего сентября я, вооружившись типографской пачкой книг Степана Стульгинского и необходимой суммой в долларовых бумажках, сажусь утром на минском автовокзале на красный «Икарус», который направляется по маршруту «Минск – Рига» через Вильнюс.

От Минска до Вильнюса – сто двадцать километров с хвостиком. Причём, более 90 километров автобус идёт по территории Белоруссии и только около 30 километров — по территории Литвы.

По пути автобус заходит в какие-то живописные белорусские посёлки и городки, иногда подолгу стоит там, так, что эти 90 километров он преодолевает часа за три с лишним, что, в общем-то, совсем не портит моего благодушного настроения по поводу предстоящей моей встречи с автором книги, с новым независимым государством Литвой и его столицей Вильнюсом.

Наконец, автобус подкатывает к какому-то громоздкому сооружению, которое оказывается белорусским пограничным контрольно-пропускным пунктом. Быстро улаживаются какие-то формальности, и автобус катит дальше по дороге, где в полукилометре виднеется такое или почти такое же сооружение.

На литовском КПП мы  почему-то стоим долго, хотя какой-то очереди из машин вокруг не наблюдается. Наконец в салон автобуса входит очень молодой человек в жёлто-зелёно-болотистой форме, похожей на английскую военную форму времён интервенции Антанты в Россию.

— Приготовт паспорта, — странно визгливым голосом и, как мне показалось, с искусственным, нарочитым акцентом, приказывает он всем сразу и идёт по проходу, проверяя паспорта пассажиров. Я сижу во втором ряду и потому отдаю свой паспорт одним из первых. Но мой паспорт он почему-то уносит с собой.

Он скоро возвращается из глубины автобуса и говорит водителю:

— Езжай, — а мне:

— С вещами на выход…

— Почему? — начинаю я, но он тут же прикрикивает тем же визгливым фальцетом:

— На выход!..

С пачкой книг и дипломатом в руках я провожаю взглядом красную спину чадно убегающего вдаль символа советско-венгерской дружбы автобуса «Икарус».

— За мной! – командует литовский пограничник, и мы заходим в какое-то помещение под вывеской, видимо, на литовском языке — английскую, немецкую, французскую и даже итальянскую надпись я бы как-нибудь разобрал. А тут — нет…

Там за большим столом в новом германском вращающемся кресле сидит второй «английский френч» — на вид, лет тридцати пяти, тоже в форме, но, видимо, старше чином, раз не бегает по автобусам, а крутит здесь задом кресло. 

Первый что-то говорит по-литовски, протягивая ему, как я догадываюсь, мой паспорт. Тот берёт документ, долго его листает, вертит и так, и этак, потом тоже говорит с похожим на немецкий акцентом, который так же мне кажется фальшивым для человека, учившегося в советской школе:

— Вы есть нарушитель государственный граница суверенный государств, — здесь он делает особый нажим, — Литва. Мы должен вас арестовать и  посадить в турма до разбора ваш дела в суде…

Я не верю своим ушам. Что за чертовщина? На дворе только второй год «независимости», а они уже и по-русски разговаривать разучились, и тюрьмой грозят бывшему согражданину только потому, что он русский. Что-то я тут не догоняю. Что же такого я натворил? И я, почти как всегда, начинаю заводиться…

— В чём дело, ребята? Да я… — чуть было не сказал «старику-литовцу деньги везу…», но вовремя осёкся и замолчал… И до сих пор считаю, что вовремя. Потому что у «демократии руки длинные»…

— Мы вам не ребят, — важно отвечает старший чин, по-прежнему вертя в пальцах мой паспорт. — Ви нам будеш грубит, то мы вас посадим месяц на два-три в турма, пусть вас тогда ищут где-то ваши родственники…

Я понимаю, что это уже серьёзно. Он будет рад посадить «русского шпиона». Но всё же спрашиваю уже осторожно и очень вежливо:

— Но скажите, что я нарушил? Должен же я знать! Чтобы исправить нарушение…

— Вам в июл прошлый год стало сорок пять год. Прошло уже год и два с половиной месяц. Почему ви не вклеил в паспорт новый фотографий?

Вот те на!!! Обычная наша российская беспечность. Забыл. Всего-то год и два с половиной месяца! Ерунда по нашим, российским понятиям! Я ведь пять раза ездил за это время через три границы и ничего. Только в одну сторону — через российскую, дважды через украинскую, дважды через белорусскую, и ничего, всё проходило. Никто ничего не спрашивал! И только тут литовцы придрались! «И на хрена вам, литовцам, моя новая фотография в моём российском паспорте, если ещё нет никакого визового режима и въезд по обычным паспортам? И откуда вы знаете, что наша новая власть уже успела придумать паспорта, в которые российские граждане должны трижды за свою жизнь вклеивать свои фотографии? Вам, литовцам, какая разница молодая или старая рожа у меня в паспорте, если российским чинам на границах всё равно? Был бы только похож…»

Всё это, конечно, я говорю «про себя», а вслух лишь — привычно:

— Я вклею. Просто забыл. Вернусь домой и вклею…

Он долго молчит, а я кожей чувствую, что он ненавидит меня и что-то уже не понимаю, чего он хочет? Может, денег, а может, ловит на предложении взятки, — тогда точно можно будет устроить суд надо мной.

В конце концов, он как-то нехотя протягивает мне паспорт, и я обрадованный тем, что инцидент исчерпан, беру его, но он вдруг говорит:

— Возвращайтес назад. На территорий Литва вам въезд запретен. На первый раз мы вас отпускайт…

— Куда же мне деваться?

Формально он, конечно, прав, но ведь я столько проехал ради благих целей.

Он, молча, показывает рукой через окно в сторону КПП Белоруссии и что-то говорит по-литовски первому пограничнику. Тот распахивает дверь и предлагает мне покинуть помещение.

Беру свои пачку книг и дипломат, уже осмотренный первым пограничником, радуюсь тому, что не обыскали карманы, а то бы пришили ещё незаконный ввоз валюты, и выхожу под навес помещения. До Белоруссии — ого как далеко! — и солнце уже печёт прилично, и, как назло, ни одной попутной машины. Но делать ничего, и я бодро шагаю в сторону родной теперь мне Белоруссии.

Неожиданная мысль заставляет меня сбавить шаг. «А что если и белорусы проявят такую же бдительность, обнаружат отсутствие фотографии и тоже не пустят меня на свою территорию? Что мне тогда делать? Ходить туда-сюда от КПП к КПП? Или идти вдоль их границы в сторону России?

Сразу вспоминается французский фильм «Закон есть закон» с Фернанделем. Однако, смех смехом, но я на всякий случай высчитываю, что Смоленская область России находится от меня слева, и, чтобы протопать по нейтральной полосе до российской границы, идти мне надо будет в сторону вон того леска.

Белорусский старлей в зелёной фуражке и зелёных погонах встретил меня широкой, добродушной улыбкой, от которой у меня отлегло на душе.

— Что, не пустили? — спрашивает он, давясь смехом и давая мне понять, что я такой не первый.

— Да вот... — развожу я руками.

— Козлы независимые, — говорит он, и от этих его слов, его приветливого смеха меня охватывает, неописуемое словами, ощущение того радостного факта, что я, русский, гражданин России, нахожусь уже дома, среди своих и мне нечего опасаться. Ведь я в Белоруссии, — в братской стране.

Кратко рассказываю старлею о своей встрече с литовцами. Я говорю всё, как было, и он снова смеётся, потом останавливает попутный бортовой «ЗИЛ» и просит молодого, белобрысого водителя довезти меня до Минска. И не брать с меня денег. Ведь свои никогда не бросают своих в беде…

 

А через два месяца я снова вёзу из Минска книги и гонорар Степану Стульгинскому. Теперь уже на пригородном поезде. И с вклеенной фотографией. И очень удивлён тому, как встретили меня литовцы. Это были совсем другие литовцы. Приветливые и обходительные. Все они были из общества Николая Рериха и радовались новой книге Степана Стульгинского. Одобрил книгу и сам автор. Они водят меня по городу и показывают свой очень красивый Вильнюс. Угощают меня обедом. Особенно мне нравится литовский яблочный пирог, который они испекли к моему приезду. Вечером они всем обществом провожают меня на электричку. Словно я какой-то великий гость. А я просто русский в уже чужой стране, в чужом городе…

И те литовцы в устаревшей жёлтой английской форме как-то стираются в моей памяти. Я ведь уже понимаю, что литовцы, как и любой другой народ, тоже бывают разными, и надо помнить лишь тех, кто был тебе рад, кто не выказывал тебе изначально презрения и неприязни только из-за того, что ты представитель другого народа. Об остальных надо просто забыть…

 

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную