|
 1. Первый же вопрос ставит меня в тупик и вспыхивает ответный вопрос: а есть ли оно в постсоветской России – общество? Ведь само слово предполагает общность интересов, социальных и нравственных законов, идеалов, наконец, говоря возвышенным языком литературы. И ещё, что крайне важно для России – общность устремлений правящего слоя и народа. Выдающийся русский мыслитель Иван Ильин был убежден: «Судьбы государств определяются качеством ведущего слоя… Такова судьба всех народов: они расплачиваются унижением и страданиями за недостатки ведущего слоя». Недостатки нынешнего ведущего слоя – вопиющие и губительные для деградирующего вместе с правящим классом народа России. Ушедший из жизни политолог-философ Александр Панарин за несколько лет до нынешнего кризиса писал: «Настоящая элита - страж и пестователь духовного начала. Ей дано открыть человечеству такие перспективы, которые в иных измерениях остаются закрытыми. Россия, как эпицентр разрушительной работы глобалистов, не может выжить, не открыв этих новых перспектив».
Пока такого поиска нет и в помине – ни на официозном, ни на культурологическом уровне, хотя лучшие русские писатели продолжают оставаться стражами и пестователями духовного начала. К этому, по мере сил, даже в публицистике, стремлюсь и я. Не ценят, не слышат, не замечают? – это на самоощущении при убеждённости – никак не сказывается. Нормальное состояние русского литератора.
2. В лирической поэзии такого двойственного подхода – высказаться и создать произведение – не может быть. Высказывание возможно лишь в силу формы и гармонии. Это главный завет, ещё пушкинский. Его повторил мой любимый Александр Блок: «Похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир, сами начинают творить своё дело, «слова поэта суть уже его дела». Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческое сердце и производят какой-то отбор в грудах человеческого шлака; может быть, они собирают какие-то части старой породы, носящей название «человек»… Конечно, мы не можем меряться с гениями даром и силой воздействия, но общая трудная цель: собирание старой породы, носящей название «человек» - светит одинаково.
3. На этот счёт есть ведь анекдот. «Бог умер. Ницше», - дерзостно написал на заборе философ. После психушки ушёл из жизни сам разоблачитель. Надпись на заборе сменилась: «Ницше умер. Бог». Не знаю, как насчёт коммерческой литературы (её, кстати, трудно точно определить: это ведь не только донцовщина – выгодно издавать учебники, словари, детскую, просветительскую литературу), а вот в поэзии вода, как осенью в озёрах – отстоялась.
Все хвоинки-хвоёвинки
Утонули в воде.
Где вы скрылись, ерёменки,
Бунимовичи где?
Все эти постмодернисты, ёрники-пофигисты, получатели грантов и преференций – исчезли, как морок. Один поседевший депутат Евгений Бунимовиич - организатор небольшого поэтического фестиваля для узкого круга лиц не вылезает из телеэкранов. В Пекине на «круглом столе» книжной выставки он заявил: «Поэт в России теперь не больше, чем поэт, но… и не меньше. Он занимается своим делом, и это мало кого интересует. Вот и хорошо». А чего тут хорошего? Им-то, конечно, удобно заниматься своими делишками, посмеиваясь над ролью поэта как выразителя эпохи и народной души или уж тем более – ха-ха! – пророка.
А вот Евгений Евтушенко, например, выступал на огромном ежегодном фестивале поэзии в Италии, приехал, полный впечатлений и сожалений, дал интервью в России. «Кстати, это неправда, что в нашей стране поэзию перестали любить - просто никто ею не занимается в организационном плане, к сожалению. Организовываются какие-то фестивали-междусобойчики маргиналов – да, маргиналов из-за границы тоже с маргиналами русскими. А чтоб такого размашистого – вот я был в Генуе и обалдел: 80 иностранных поэтов!».
А что в тех же США, которые нам порой преподносят как царство сплошной маскультуры? Там проводится колоритный фестиваль ковбойских, то есть крестьянских поэтов, а осенью огорошила такая весть: определился обладатель крупнейшей в США поэтической награды - премии имени Уоллеса Стивенса. Лауреатом стал 63-летний американский поэт и переводчик Майкл Палмер. Денежный эквивалент премии составляет 100 тысяч долларов. У нас тоже есть крупные премии для своих, но размаха государственного – нет.
4. Теперь о славе. В замоскворецкой школе №586 я играл в спектакле по довоенной пьесе Виктора Гусева «Слава». В монологе моего героя были такие слова:
А слава приходит к нам между делом,
Если дело – достойно её.
Это совершенно верный и не стареющий взгляд, хотя, по иронии судьбы, с самим Гусевым слава (или распределители славы?) сыграла злую шутку.
Первую книгу стихов «Поход вещей» выпускник МГУ издал в двадцать лет. Потом книги выходили одна за другой. Написал в 1935 году пьесу в стихах «Слава», перед войной – лирическую пьесу «Весна в Москве», по которой Григорий Александров поставил фильм, а в 1941 году создал сценарий одной из самых любимых народом комедий «Свинарка и пастух». Знаменитая песня о Москве из этого фильма – «И в какой стороне я ни буду…» - стала позывными столицы. В 1944 году написал сценарий фильма – символа веры, надежды и любви - «В шесть часов вечера после войны» (режиссер двух последних фильмов – Иван Пырьев). Его стихами с доверительной интонацией разговаривала страна, песни его, начиная с мужественной «Полюшко-поле» и кончая солнечной «Звенят ручьи», пели все от мала до велика, и вот – полное замалчивание.
Скажу убежденно как москвич: Виктору Гусеву не повезло родиться в Москве. Память о более младших современниках его – Алексее Фатьянове или Льве Ошанине, например, хранят Вязники на Клязьме и Рыбинск на Волге, они проводят праздники, учреждают премии в честь замечательных земляков, а Москве даже на поэтов-державников – наплевать. Вот Веничке Ерофееву памятник возле Курского вокзала или Булату Окуджаве на Арбате поставить – это у нас сразу, да еще и по распоряжению президента Ельцина. Я не хочу масштабы или характеры дарований сравнивать, но вдумайтесь: Гусев написал вальс - признание любви к Москве, но памяти столицы, выходит – не заслужил?
В Ростове Великом, в гимназии № 1 города на озере Неро, состоялось открытие мемориальной доски в память учившегося здесь поэта Александра Гаврилова. Рано ушедшему из жизни поэту, моему однокашнику по Литературному институту, исполнилось бы 60 лет. Мы занимались в одном семинаре у Льва Ошанина, и поэт - известный песенник выделял именно нас двоих: Сашу по ярославскому землячеству, а меня по любви к песне, наверное. Недаром я и вёл вечера Ошанина в Доме Союзов, и ездил с ним по стране, и был его заместителем по Фатьяновскому комитету.
Искренне порадовался за Гаврилова, который давно, конечно, и без особого успеха из ростовчанина переделался в москвича, ушел из перестроечной жизни прямо на столичной улице, на остановке автобуса, но земляки вот хранят память о незаурядном парне, родившемся в деревне под Ростовом и выпустившем несколько хороших стихотворных сборников. На вечере была представлена первая посмертная книга поэта «У любви не бывает разлуки», вышедшая при содействии администрации и депутатов горсовета Ростова. Принято решение проводить в Ростове Великом ежегодные Гавриловские чтения.
Читаю и думаю: Господи, что же должно стрястись, чтобы подобное случилось в Москве? Чтобы, скажем, где-нибудь в управе «Замоскворечье» или «Якиманка», на территории которых прошло мое детство, обучение и литературное становление, вдруг кто-то из чиновников вспомнил о… (как выразиться? – не земляке же), каком-то Боброве – авторе 28 книг, среди которых есть прямо сборник стихов «За Москвою-рекой» или подарочная книга «Москва-река» с главами о Кадашевской набережной и Ордынке? Не собираюсь равняться с кем-то достижениями или печься о посмертной славе, но как-то ясней прикидывается сложившаяся литературная ситуация на свою судьбу.
5. Еще Пушкин предупреждал: не настаивай на излюбленной идее. Но он же с гениальной проницательностью заметил в дружественном письме: «...Или воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему». Русская лирика XX века от Бунина до Рубцова подтвердила правоту этих слов, хотя очарование воспоминаний часто клеймилось, изгонялось из нашей жизни, искажалось в поэзии. Но, слава богу, не вся она изменила главной черте славянской натуры, стихии нашего мировоззрения. Чаще вспоминайте, не изменяйте памяти и прошлому во имя будущего! – вот что я говорю читателям и в поэтических, и в просветительских книгах.
6. В июне, сразу за праздником рождения Пушкина, следует день рождения выдающегося русского мыслителя Петра Чаадаева. Он, родившийся на пять лет и один день раньше Пушкина, всегда как-то уходит в тень своего великого младшего друга. Так вот, философ многое предсказал и чеканно высказал, рассуждая о сути, а значит, о литературе России, невзирая на все ломки. «Есть три непобедимые вещи: гений, доблесть, рождение», - от этой загадочной фразы Петра Чаадаева веет убежденностью и внутренней духовной силой. Гении во все времена были редки, но ведь нынешним поэтам явно не хватает «доблести и рождения». Ну, доблесть в такое прагматическое и продажное время - понятно, а вот под рождением надо понимать не только происхождение (хотя дворянская гордость и Пушкина, и Чаадаева помогала им гордо держать голову, не пресмыкаться в творчестве пред сильными мира сего), но и осознание своих духовных корней, отеческих заветов, преданий старины глубокой. И, конечно, ощущение языка как родной колыбели, святой стихии, данной от рождения. Что происходит, когда поэт не ощущает прекрасного, теряет почву под ногами, живет эрзац-заменителями, телевизионно-попсовой виртуальностью? Он пытается надеть на себя любую гламурную маску. Например, Андрей Вознесенский написал к недавнему 75-летию поэму «Серп и топор», как ему казалось, наверное – дерзкую поэму, в которой выделил красным шрифтом такие строки:
Берусь
поутру
Звать
Русь
к топору!
Я искренне расхохотался. Более нелепого и напыщенного заявления – давно не читал. Зачем нужны такие позы?
Какие книги читать? – я ответил на этот вопрос цитатами из любимых и нестареющих авторов. 7. Какого вопроса не дождался? Того, который мне задают на редких теперь выступлениях. Как же выстоять в это ужасное время?
Отвечаю.
Помню, во Львове, где ЦК ВЛКСМ незадолго до гибели своей и всего союзного государства проводил фестиваль молодой поэзии, я вместе с грузинским критиком Акакием Васадзе (внуком великого комика, первого народного артиста СССР в Грузии Акакия Васадзе) помогал вести семинар Владимиру Соколову. Запомнился львовянин Симон Иосиашвили, который подошел после обсуждения и спросил: “Нет, вы честно скажите: есть у меня перспектива?”. “Сомневаюсь, - прямо ответил я, - еврей с грузинской фамилией, живущий в националистическом Львове и пишущий на русском языке...”. Симон вскоре перебрался в Москву, женился на эстрадной певице (уже и фамилию забыл), написал несколько популярных шлягеров, сам вдруг запел. Видел его имя на афишах вечеров, лицо под шапкой волос на телеэкранах, приехал как поп-звезда на Фатьяновский праздник в Вязники. Нашли кого пригласить! Но и поёт он так же невыразительно, как писал стихи, которые без попсовой поддержки - не звучали.
Но больше всего запомнился, конечно, Владимир Соколов. Так, на одном из семинаров стали просить обласкать какого-то молодого поэта (поддержка такого форума для издания книги или вступления в Союз писателей много тогда значила): «Помогите, Владимир Николаевич! Имяреку - не везет, он просто выбит из колеи». Соколов поднял свои выразительные глаза и сказал задумчиво: «Выбит из колеи? А вы знаете, выбитость из колеи - нормальное состояние для лирика...». Сколько раз я вспоминал эти его слова: лучшие строки рождались в минуты раскаяния, нетерпения, ожидания и печали - в общем, выбитости из колеи.
Вот это знание и понимание судьбы русского поэта – спасает. |
