|
–– Ну как же свадьба не нужна? Скажете тоже, тетечка Таня. Очень нужна, и должна быть веселой, а то у моей однокурсницы только жевали на свадьбе, как кролики. Сидят и жуют, сидят и жуют! А у Насти свадьба была на «пять», с тамадой, всякими фокусами... Настю Никита на руках пронес по дорожке, значит, равенство будет в семье. Жалко, что ты тогда уезжала... –– Раз хочется, делай, –– махнула рукой Татьяна Михайловна. –– Мне-то что? Я тебе тетка, не мать. Но все-таки зря ты, Дашута, меня не слушаешь: лучше куда-нибудь съездить на эти деньги. Тетка прошла в бывшую детскую, где лежало ее пальто, ибо в прихожей вешалка чудом не падала от одежды: старья тут висело без счета, а выкинуть было жалко: вдруг пригодится? Из тех же соображений в комнатах негде было ступить от давно отслужившей мебели, по коридору сложно пройти, лоджия хламом забита под потолок. Забирая с дивана пальто, тетка словно вживую увидела, как валяется тут здоровенный парняга в татуировке. В зале пируют почтенные сослуживцы сестры, Дашута и Настя со своим женихом-аспирантом, а здесь, изгоем, давит пружины любовник Дашуты. Дашута носила ему кусочки бисквитов, алела, стараясь скорей исчезнуть; зато не стыдилась брать от него подарки. Мать у любовника торговала на рынке, была, очевидно, уверена, что сын ее женится на Дашуте и ублажала ее как могла: девушка из культурной семьи, скоро окончит вуз. «Знала бы что за «культура», –– фыркала тетка. –– У Насти с пятнадцати лет мужики и больницы. С какими-то хиппи связалась, ходила в рванье, вся куртка в булавках, с фаллосом на косынке. Не дома ходила, не на тусовки, –– по улицам! Правда, училась отлично, но в школе ее называли макакой». Татьяна Михайловна гневалась на сестру: зачем Дашуте этот татуированный? Такая девочка славная, светлая... –– Врешь! Ей девятнадцати нет, какое «здоровье»? А «ты никому не нужна», было и в наши дни. Что же ты никого не водила домой? И нечего плакать, Лида, ты виновата. Ты восторгалась, когда после первого курса преподаватель вручил Дашуте открытку с собственной надписью: «Пусть всегда будет у тебя спорт для здоровья и секс для души». Для души! Всего-то и надо душе? Ты хоть подумала? Нет, ты гордилась, что он к открытке еще и книжечку приложил: как быть приятной мужчине в различных позах и кроме поз. И Настю ты довела до распутства. Именно ты! Кто ей внушал, что надо любить только себя? Сестра психовала, бордовела, брызгали слезы, но доказать свою правоту было нечем. Как презирала ее Татьяна Михайловна! Они были с Лидой двойняшки, вместе росли и учились, вместе, когда наступила пора, влюбились: предмет воздыханий брал дополнительные уроки фортепиано у их отца, преподававшего в музыкальном училище. Первая с пареньком подружилась Татьяна. Стыдливо топтали они осенние лужи в кромочке льда, смотрели на звезды и говорили о пустяках. Сестра вмешалась к ним третьей, и вскоре Татьяна была нежелательна. Не умея отстаивать, выдирать для себя, она уступила. Увы, парень не чувствовал к Лиде расположения. Тогда в первый раз Татьяна увидела, как сестра, осознав свою подлость, может беситься: стыд заставлял ее плакать, кричать и бордоветь. Они были разные. Татьяна –– домашняя, книжная, Лида любила спорт, математику, физику, –– в семье полагали, что Лида будет ученой и очень гордились ею. Не замечали ее эгоизма, а он между тем углублялся. Одевшись, Татьяна Михайловна вышла в прихожую. Выскочила Дашута: –– Тетечка Таня, ты на меня не сердись, мне хочется, чтоб как у всех. У Павлика тоже ведь свадьба была. –– Ну да, и невеста там пела: «Все мы бабы стервы, милый, бог с тобой! Кто у нас не первый, тот у нас второй». Прямо как у Высоцкого: «И пока жених корпел, кто-то крикнул между дел: «Кто из вас еще невесту не имел?»» –– Ну, зато честно, –– засмеялась Дашута. –– Тебе-то смешно, а мне каково? Я мать. Ладно, пора. И где Лида шляется? В восемь уже охрана приходит, никого в институте быть не должно, а сейчас полдесятого. –– Ты мне сошьешь пелеринку? Я кроличий мех куплю, беленький; очень красиво будет. Когда на улице станем фотографироваться, я не замерзну. –– Сошью. Выходя из квартиры и дожидаясь лифта, Татьяна Михайловна морщилась: «Кролик на пелеринку. Будто бы денег нет. Эх, Дашка, Дашка! А это все Лида, ее воспитание». Уже на площадке около дома столкнулась с сестрой. –– Уходишь? –– спросила сестра. –– Я в магазине была: купила задешево килограмм сои. Полезнейший из продуктов, англичане тысячу лет едят. Нужно по ложке, всего только ложку, и сытость на восемь часов. –– Меньше бы слушала аферистов. –– А ты хоть задумалась, чем питаешься? Нет? Надо, моя дорогая. До завтра! Они работали в одном НИИ: Лидия Михайловна занималась радиологическими исследованиями, сестра заведовала институтской библиотекой. На автобусной остановке не было ни души, только светились окна ночного ларька. Татьяна Михайловна несколько раз обошла площадку, не умея спокойно стоять и ждать, заходила в ларек, ничего не купив, –– и наконец подъехал автобус. Села к окну. Всегда старалась садиться к окну: через пять остановок будет родительский дом. Многие годы –– при свете, без света, проезжая мимо него, она безошибочно видела те четыре родных окна, за которыми прошли ее детство и юность. Отец теперь жил одиноко, матери не было. В последние годы с матерью что-то случилось: стала копить всякую рухлядь. Отец потихоньку выбрасывал, и тогда начинались скандалы. Каждая баночка и коробочка были у матери на счету, каждый негодный будильник и старые тряпки. Даже спросонок, наверное, знала, где что лежит. И так же, как Лида сейчас, пеклась о здоровье. Знакомая дама снабжала ее просроченными лекарствами, которые «годны еще», и в зале стояла большая коробка. «Вот и прикончила свою жизнь, –– с тоской подумала дочь. –– А Лидка прикончила жизнь Антону. Это же надо, в сорок пять лет, не военное время, –– и дистрофия! И хоть бы слезинка скатилась по смерти мужа...» «Заеду к отцу», –– решила. Выйдя на остановке, прошла в обратную сторону, завернула во двор. Горький комочек приткнулся к сердцу –– сюда наступали высотки, росшие как грибы. «Скоро исчезнет родимый дом. Как скоротечно всё!» В подъезде были широкие лестницы из превосходной мраморной крошки –– за семьдесят лет ни одна не протерлась, витые решетки перил, просторные коридоры. Еще простоял бы сто лет этот дом, но кто же позволит, когда вместо трех этажей можно воздвигнуть махину в пятьсот квартир. –– Вот молодец, что пришла! –– встретил отец. –– Давай, раздевайся, поужинаем. Поставил в микроволновку плов. –– Книгу недавно прочел о музыке Баха. Зачем люди пишут, чего не знают? «Фуги гремели… Свет сзади оркестра делал фигуры музыкантов бесплотными…» Фуги не имеют оркестрового сопровождения. Это же полифония. –– Много глупого пишут сейчас. –– Да в том-то и суть, что это давно написано. И автор был уважаем мною. Постой, принесу его книгу, я там закладки сделал. Грей пока чайник. Плов посмотри. Я утром его готовил. Отец сходил в кабинет, принес злополучную книгу. –– Танюша, ты собирай на стол, я почитаю тебе. «Я опять подумал о Бахе. И –– совпадение –– в доме поставили токкату ре минор». Это как же поставили? На попа, что ли? Или разыграли спектаклем? Но дальше слушай: «Мелодия взметывается языками огня –– и, как искры, рассыпаются аккорды… Великая сила есть в токкате, в ее могучих аккордах». Таня, аккорды –– это твердая поступь, «искрами» могут сыпаться только звуки верхних регистров, да и то на фортепиано, а орган –– духовой инструмент. Великая сила токкаты ре минор не в ее могучих аккордах, а в ее первых девяти звуках! Они были взяты Бахом случайно, как берет любой музыкант, пробуя инструмент, но оказались в сочетании фантастическом. И Бах продолжил, прибавил еще семь звуков. А дальше пошла разработка. –– Напиши критическую статью в «Литературную газету». –– Думал уже. Но кто пойдет против всеми признанного автора? А он, между тем, вознамерился определить, из чего же возникла музыка? Перебирает тепло, свет, огонь. Да нет же! Музыка возникла из боли. Больше ей не из чего было возникнуть, потому что выше человеческой боли нет ничего. Дочитал я рассказ, и мне расхотелось иметь этого автора в личной библиотеке. –– Ладно, садись к столу, –– улыбнулась дочь. –– Вкусный плов получился, я уж попробовала. –– Потому что не думаю о калориях и о жирности. Каким-то холестерином стращают, будто можно прожить двести лет. –– Я у Лиды была, Дашута замуж выходит. –– Пусть не зовут, не пойду я на свадьбу, –– буркнул отец. –– Был у Насти, уговорили. Какая сама, такого и мужа нашла. «Уж это точно, –– согласилась с ним дочь. –– Как поженились, ее Никита мгновенно оттяпал две комнаты, оставив Дашуте и Лиде бывшую детскую. Лида и тому рада –– лишь бы не бросил Настю. Да разве бросит? Квартира в Челябинске, тещины акции и сберкнижка... Сначала дождется, чтоб теща преставилась». –– Ф-фы! –– отец презрительно дернул губой. –– Как это он заявил? «Если в России будет война, никто за родину воевать не пойдет, народ уже не тот». Говорю ему: «Плохо ты думаешь о себе». «Я обо всех», –– отвечает. «А все –– это разве не ты? Ты –– не народ?» И всё они с Настей чего-то ломались: кушали только сыр с плесенью, на конференцию в Томск он собирался с плачем –– видишь ли, могут в вагоне быть вши! –– Взял с собой полиэтиленовую пленку накрыть матрац. Зато, возвратившись, даже двух слов не сказал о науке, а только о ресторанах и ценах. Уехали, слава богу, в Москву за длинным рублем, дома спокойно стало. ––А у Дашуты парень хороший? –– Хороший. –– Образование? –– Высшее. Программист. Ты приходи, а то открестился от них. Отец мотнул головой: –– Я там дышать не могу. Лидка в мамашу пошла. Только у матери это под старость случилось –– тащить и копить, а Лидка смолоду тащит. Пусть приезжают сами. Он после смерти жены кулями выкидывал мусор, не понимая, зачем это Шура копила, зачем разводила вечную пыль? Просторной души человек, быстро навел порядок: форточки были открыты без опасенья «заразной» мухи, которая «вдруг залетит, сядет на хлеб и испортит кишечник»; тяжелые шторы убрал. –– Танюша, они не заглянут ко мне. Надо же разориться на тортик. Очень смешно: с пустыми руками идти неприлично, а что-то купить –– денег жалеют. Ты-то вот ходишь хоть как, ты понимаешь, что мне одиноко... –– Глянул в окно, за которым светился фонарь. –– Хоть бы зима поскорее кончалась! Не потому тягощусь я зимой, что старость пришла, я просто ее не люблю. –– Ты поиграешь мне? –– Да ради бога. Сегодня были студенты, я тоже играл. Думаю вот: замечательно быть педагогом –– ты нужен долго. Покончив с пловом и чаем, прошли в кабинет, и Михаил Викторович сел за фортепиано. Играл Шопена, которого дочь любила. Она любила и этот кабинет с широким ковром на полу, книжными стеллажами, старинным диваном и такими же креслами. Здесь все осталось, как прежде, как было при матери, которой сюда запрещалось тащить «добро». Здесь вечерами они сидели все вместе, обсуждали новый спектакль или книгу, а то и просто болтали, о чем придется. Слушая музыку, дочь листала альбом по живописи. Левитан, «Березовая роща», –– что-то нежное, романтичное, очень схоже с шопеновскими ноктюрнами. –– Таня, –– сказал, закончив, отец, –– оставайся, ночуй, я бутылочку раскупорю... –– И правда. Дома не ждут, Саша на вахте. Устроились в креслах, пили сухое вино, и отец со смехом рассказывал, как был студентом. –– Чудесное время! Школа не так запомнилась, как студенчество. Порой на кильку и хлеб не хватало, но с шиком ездили на такси. –– И ложки украли в столовой, –– напомнила дочь. –– Это не мы, это из Тулы ребята. Дочери нравилось слушать его. Не было мелких тем, не было скуки. «Странно свела его жизнь с моей матерью, –– думала. –– Мамины интересы касались только семьи, врачей и диет, а отец –– весь размах и душа».
Каждый день в институтской библиотеке Татьяну Михайловну навещала сестра, делясь новостями. –– Володя оставил съемную квартиру, мне как-то не нравится это: я полагала, что после свадьбы он заберет Дашуту к себе. Заняли комнату Насти. –– Что же? Там, кроме мебели, нет ничего. –– А что нам Никита скажет? –– сестра натурально боялась Никиты. –– Мог бы отец принять молодых, но отказался! Устроить Дашуту с Володей в бывшую детскую? –– там все заставлено. В зале диван не раскладывается. Да еще мать жениха обещает приехать... Таня, возьмешь мою сватью к себе? –– Нет, не возьму. Выкинь свой хлам, и все образуется. С хламом расстаться сестра не могла, наоборот, притащила домой обрубок березы с сучками, поставив в углу прихожей –– шапки можно повесить. Будущий зять этот обрубок высмеивал каждый вечер, и Лидия Михайловна жаловалась сестре. Та уставала от ее жалоб, а она как будто не замечала ее потускневших глаз, и что отвечает сестра невпопад. –– Володя схватил мое мыло! Оно лежало для красоты. Мылась другим, а на это смотрела. Так и сказала ему. Думаешь, что он ответил? «Куплю вам три пачки, чтоб не смотрели, а мылись». Ведь это же издевательство! ––Выкинул в мусоропровод мочалку! Пусть она рваная, пусть! Но до конца же еще не истерлась! ––Зачем-то купил настольную лампу, а у меня –– три настольные лампы, которые можно бы починить. И как он смеет перечить мне? Как смеет он издеваться: «Не сотвори себе кумира»! Это он про меня и Никиту. Вскоре из Омска приехала «сватья», румяная, миловидная женщина. Встретили ее чаем, во время которого Дашута и мать обсуждали тему полупроводников, а Владимир молчал. Потом Дашута провела ее в бывшую детскую, вручила пачку журналов советских лет, и застелила постель. Уже перед сном подошла к ней хозяйка, присев с уголка дивана. Спросила: –– Как вы доехали, Анна Матвеевна? Вы сейчас в отпуске? –– Нет, попросила без содержания. Очень хотелось увидеть вас, познакомиться. –– Вы с мужем в разводе; квартиру не стали менять? –– Она небольшая. –– Я думаю, Даша с Володей поженятся и могут уехать к вам, скрасят вам одиночество. –– Очень бы хорошо, только Володе сложно работу найти, здесь он устроился по протекции; а так бы я рада была! –– Спокойной ночи. –– Спокойной ночи. Утром Анна Матвеевна решила помочь хозяйке. В этой семье еду не готовили, обходились чаем, обедая на работе. Изредка в выходные Дашута варила манную кашу с вкраплениями колбасы. «Сватья» об этом конечно не знала, пошла в магазин и купила продукты. Думала, что порадует жареной курицей, но оценил ее труд только сын. Дашута блюла фигуру, кормясь таблетками, хозяйка, вернувшись с работы, до курицы не дотронулась. С одной стороны, ей было стыдно, что не сама приготовила, с другой стороны, съесть, это значит назавтра идти в магазин, раскошелиться. Достала селедку в вакуумной упаковке, давно лежавшую в холодильнике, очистила луковицу и отрезала кусок хлеба. Когда вскрыла вакуум, кухню наполнила вонь. –– Мама, что там такое? –– примчалась Дашута. –– даже в комнатах пахнет! –– Я не чувствую. –– Мать попыталась разрезать селедку, но та разлезлась в ее руках. –– И все-таки ела. Со злостью и со слезами, вполне сознавая всю неприглядность картины. –– Мама! –– опять вбежала Дашута. –– Тебя же отправят в реанимацию! Немедленно выкинь селедку, промой марганцовкой желудок! Мать не ответила. Остатки селедки она завернула в пакет и сунула в морозилку, –– доест потом. Но через час началась сильнейшая рвота. Бегала в туалет, опрастывала желудок, не закрывая дверь, –– страшная вонь заполнила всю квартиру. –– Господи, спаси и помилуй! –– шептала Анна Матвеевна, не смея распахнуть форточки. Но распахнул ее сын. Стало немного свежее. –– Я ехать должна, –– проговорила «сватья», стесняясь. –– Поезд придет в час ночи, билет купила заранее. –– И заспешила собраться. Она солгала, сын это понял, вызвавшись проводить. Лидия Михайловна легла на диванчик в зале, ее морозило и мутило. Зазвонил телефон. –– Мама, Никита зовет! –– окликнула дочь, взяв телефонную трубку. –– А? А? –– мать безумно вскинула руки со скрюченными и растопыренными, как у Кощея, пальцами. –– А? Минуту! –– Сползла с дивана, доковыляла до телефона в прихожей, села на стул. –– Что там, Никита? Все хорошо? В доллары деньги перевести? Сделаю завтра! –– Зачем от рублей избавляться? –– спросила Дашута, когда мать положила трубку. –– Никита узнал, что доллар сильно подорожает. Вам тоже немедленно надо перевести, –– обратилась хозяйка к будущей сватье, и словно бы выздоровела. Та посмотрела на сына, –– было понятно, что переводить ей нечего. Лидия Михайловна снова вернулась в зал, села в кресло-качалку любимого зятя, включила старенький телевизор. Грохот, визг тормозов, смятый в лепешку автомобиль, автодорожная служба; дальше –– кадры из морга, опознание трупов... –– Зачем вы смотрите это? –– спросил, подойдя, Владимир. –– Запросто можно свихнуться. –– Говори громче. –– С тех пор, как он поселился у них, Лидия Михайловна стала «глохнуть». –– Зачем смотрите? –– повторил он. –– Есть же спокойные фильмы. –– Прикажешь, как страус голову прятать? А на кухне сидела «сватья», нетерпеливо поглядывая на часы. –– Пора мне, –– вышла она в прихожую одеваться. –– Желаю вам счастья! –– Постой! –– отозвался сын, все так же стоявший в зале, с иронией наблюдая за будущей тещей. Тоже оделся. Вызвал такси. Дашута их проводила до лифта и пригласила будущую свекровь на свадьбу: –– Мы вам телеграмму отправим. Омск ведь недалеко. –– Я постараюсь, –– ответила Анна Матвеевна. На улице было морозно. Пока ожидали машину, стоя возле подъезда, мать объясняла сыну, что дома собачка, оставила у соседки и беспокоится, потому и в гостях побыла недолго. О «сватье» и о Дашуте не проронила ни слова, считая бестактным вмешаться в чужую жизнь. Она и в такси, и потом на вокзале, говорила о мелочах. И лишь во втором часу ночи, садясь на поезд Челябинск –– Чита, грустно вздохнула. –– Не волнуйся, все будет как надо, –– ответил Владимир на ее вздох. Ночь он провел на вокзале, утром пошел на работу, и, позвонив хозяйке квартиры, откуда недавно съехал, узнал, что квартира не занята. Свадьба не состоялась. |
||
