ХОЛОД

Ветер мчался как запряжённый, не отклоняясь ни вправо, ни влево; узкая улица гудом гудела, редкие пешеходы брели спиной наперёд, а те, кто шёл им навстречу – не шёл, а бежал, – боялись, что расшибутся. Так было несколько суток.  Потом слегка поутихло, но добавился снег.

Татьяна Петровна привыкла вставать в шесть утра. Ко всякой погоде привыкла,  однако сегодня ей было тошно.  Чёрные окна залеплены мокрыми хлопьями,  что-то тягуче гудит... Облокотившись на подоконник, близко приставив лицо к стеклу, пыталась вглядеться, что происходит на улице? Чутко ловя заоконные звуки, кошки жались к хозяйке.          

Включила чайник,  умылась, поставила кошкам корм; перекусила сама на скорую руку. Вчера маленькой Катьке отметили день рождения, Татьяна Петровна с ней поиграла, а Кисонька, умница и ревнивица, шлёпнула Катьке лапой по уху. «Ишь ты, драчунья!» – сказала Татьяна Петровна; и много ещё говорила, – кошки её понимали.  

Кошки были её спасением, ибо с тех пор, как не стало мужа, пришло нелюдимое одиночество. В светлое время суток оно не так донимало, но наступала ночь, и начинались мысли о смерти.  Она их гнала, а они настырно толкали её на кладбище.

Как страшно ей было узнать, что муж умер!  Зачем? И так рано! Спрашивала, склонившись над ним: «Ты, может быть жив?..»

Горе и страх. А надо ходить по конторам и оформлять документы. К вечеру, поздно уже, нашла, наконец, кто будет копать могилу. Поехали к кладбищу, однако метель не дала подняться машине, и добирались пешком. Там, где виднелась дорога, шли скоро, но дальше – ползли.  Она перемёрзла, чёрные тучи пугали, – и было так жалко себя!  Дома пила корвалол,  а ночью плакала и молилась.

На другой день съехались родственники, позже приехал сын, Татьяна Петровна слегка успокоилась, смогла дозвониться диспетчеру, прося расчистить дорогу, ей обещали, но... обманули.  Автобусы встали на половине пути, гроб до могилы несли на руках. «В каком же мы веке живём?» – металась душа. Дальше были поминки, родственники разъехались, и она осталась одна. 

Сперва всё ждала, что сын позвонит, и она хоть немного согреется, но миновали кошмарные сорок дней, а он не звонил. Пыталась забыться, не помнить, не знать, не ужасаться тому, что случилось, – но вздрагивала и просыпалась ночами: холодный гараж, умерший муж, вынос его в машину как будто бревно. «Зачем мы родимся, зачем? Зачем такая несправедливость? Словно игрушкой тобой поиграли и бросили!» Выла и выла, бессильная остановиться.

Тогда и решилась сама позвонить, сказать, насколько ей тяжко, услышать тёплое слово. Но сын ей ответил: «Я не могу тебя взять в двухкомнатную квартиру».

Да разве она просила?  Были, конечно, такие мысли: жить вместе, но время не прежнее, когда старики доживали свой век с детьми.  

 – Ладно, девки, пошла я, – сказала кошкам. – Оставайтесь хозяйничать.

Она работала на железной дороге, и надо было идти полтора километра пешком. 

Подъездная дверь была приоткрыта, хотя  на приклеенной к ней бумажке чётко виднелась просьба: «Закрывайте пожалуста». Это бабушка с первого этажа написала: холод по коридору. В «предбанник» насыпался снег. Татьяна Петровна протиснулась в дверь, сугробом зажатую с улицы, ветер ударил в лицо. Дорога не чищена, двигаться трудно. Сейчас бы до остановки, а дальше автобусом, но шофера АТП бастовали, автобусные маршруты были сокращены.

«Ну, как это можно? – задыхалась она от снега и ветра. – Продано муниципальное АТП! Частник что хочет, то и творит, и нет на него управы!» 

На днях с работы подвёз её Алексей, бывший сосед, сказал, что начальник хитёр: выдаст зарплату  трём-четырем шоферам, а те уж и рады, в рейс выезжают, а надо всем вместе забастовать, только тогда будет толк!

– Мы с сентября не имеем зарплаты, приходится пробавляться извозом. Автобусы старые, слесарей сократили, продано всё, что можно продать. 

Господи, что творится! И ведь не девяностые годы с их беспределом, с тех пор уж почти двадцать лет прошло.

Воротник у пальто Татьяны Петровны был поднят и вместе с шапкой обвязан платком, она теперь шла к ветру спиной, дышала в тепло, но это тепло, поднимаясь к глазам, леденея, склеивало ресницы. В валенках, толстых брюках, тяжелом пальто  кое-как дотащилась до станции.

В восемь часов  путейцы выехали на линию. Выгрузили дефектоскоп. Двое мужчин, толкая вперёд тележку дефектоскопа, следили за показаниями, Татьяна Петровна, сигнальщица, шла впереди метров на тридцать, предупреждая составы. Задний сигнальщик отсутствовал, поскольку, плюнув на технику безопасности, его сократили из экономии. Шли уже долго, два раза оттаскивали тележку, пропуская товарняки. Стало светать, метель забивала глаза и рты, и вдруг  – дикий, пронзительный вопль!  Кинулись с линии  кувырком, – удар!  Налетевший сзади электровоз врезался прямо в тележку! Выскочил машинист, матом кляня руководство железной дороги, выползли из сугробов путейцы, белые от испуга и снега.  Один из путейцев заплакал: двое детей могли бы остаться сиротами!

Что было дальше, как кончилась смена, Татьяна Петровна почти не помнила. «Сто семьдесят тысяч! Сто семьдесят тысяч!» – бухало сердце. Не было никакого сомнения, что стоимость дефектоскопа будут выплачивать «виноватые». Кричали вокруг неё и ругались, она понимала плохо. И, возвращаясь домой, всё так же пешком, не ощущала ни ветра, ни холода, ей только сильно хотелось спать. 

Выла метель, но ранняя зимняя темень её отгоняла и обнимала Татьяну Петровну покоем. Свет с потолка, кухня в родительском доме, на матери платье в зелёный горошек, засучены рукава, отец в линялой рубашке, сестричка в платьице на трёх пуговках, Таня, стоит у окна. «Счастье... – проходит в сознании. – Счастье...»

Села, сгорбившись, боком к сугробу. Топится печь, горкой дрова на железном листе,  «плачет», оттаивая, окно; все за столом, дымятся вареники... Счастье! Тихо на душу ложилось тепло, котик пушистый тёрся о ноги. Котик пушистый... Вздрогнула даже сквозь смертный сон: кошки голодные! И поползла.  Вперёд. 

УДАЧА

Хоть одному повезло на курсе: Олега Березина  пригласили технологом на небольшой завод. Остальные ребята после защиты не знали, куда пристроиться:  работы по специальности не  было.  На проводах попросили  Олега оглядеться на новом месте – авось да ещё будет кто-нибудь нужен? 

– Один только звук – высшее образование. Пока доберёшься до инженера, в грузчиках наработаешься.

– Могут взять в менеджеры, таскаться по магазинам.

Олег был рад и не рад фортуне. Не рад потому, что завод находился в Светлоозёрске,  и значит, с Тошей будут видеться редко.

– Ты только окончи свой пед, и поженимся. Тебе на работу устроиться  легче: если не в школу, так в детский садик возьмут. Ну, за удачу, Тоша? – он поднял стопку. 

Она промолчала.

– Ну, что ты молчишь? Не в Москву же я еду.

– Останься, не надо разлуки. 

«Разлуки, разлуки...», – Олег смотрел в окошко вагона, и было так грустно, как будто и в правду ехал за тысячу верст. Он видел Тошу то хрупкой девочкой первого курса, то видел её в больнице – со спекшимися губами, с ровными зубками полуоткрытого рта, то видел себя, как  шёл за вагоном поезда, увозящего Тошу на юг.   

С первых же дней знакомства он понял, что будет ответственен за неё.  Круглая сирота, Тоша жила у старшего брата, училась старательно, зная, что только сама сможет помочь себе в жизни. Часто бывая в доме Олега, видела, что до богатства там далеко, и если он заводил разговор о свадьбе, то говорила:  «Лучше сходить в ресторан, отметить тесной компанией».           

В Светлоозёрске приняли его хорошо. Дали квартиру – промозглую, но Олег лишь рукой махнул: для ночёвок сойдёт.  Дни проводил на заводе, порой оставаясь до позднего вечера. Не всё понимал на первых порах, и мастера с большим стажем и опытом помогали. Только директор вёл себя странно.  В институте, когда  приезжал  выбрать будущего технолога,  он  колобком катался  от декана к завкафедрой,  пухлые щёки  смеялись,  глаза излучали тепло, – теперь его щёки обвисли, глаза  въедались в рабочих и мастеров:

–   Почему двери не закрываете?  Воры кругом, а у вас всё настежь!  Ждёте, чтобы полцеха вывезли?

– Но в прошлый раз вы сказали:  «Двери должны быть открытыми, незачем прятаться от меня».

–  Когда это было? Год, полтора назад?

Люди молчали.

– И без того у вас не работа, а льгота! Мы, значит, стараемся, сохраняем старые кадры, даже гробы вам бесплатно, а вы, значит,   лишь бы смену  закончить?

Олег  пребывал в прострации.  Какие гробы?  Откуда воры, если охрана на территории и проходной? Он уже проклинал себя, что согласился работать в Светлоозёрске.  Мало, что унижают, так город совсем не город – вода как в Венеции, впору в гондолах плавать; а ведь надеялся встать тут на ноги, снять квартиру и привезти Тошу. 

По субботам он мчался к Тоше. Однако с каждым приездом встречи стали прохладней, – у Тоши завелась подруга с бриллиантовой каплей в ноздре, – черненькая, вертлявая, которую Олег возненавидел с первого раза. Он не любил хвастливых людей, а эта Жанна хвалилась, какой превосходный дом у её родителей, как часто бывают они за границей и как прекрасно в Шотландии и Ирландии с их древними замками и океаном. Нельзя было не чувствовать собственной приниженности, слушая её похвальбу, поднималось раздражение, хотелось сказать: хвастай в своей среде, а здесь не до Шотландий, здесь на поездку Тоше на юг, чтобы смогла подлечиться, деньги едва нашли.

– Отшей ты её! – умолял он Тошу.

– Да зачем? – не понимала она. – У Жанны богатые родичи, и, кстати, очень простые люди. Видишь вот, новый костюм, новые туфли на мне. Я не просила.

– Но ты же не глупая, чтобы поверить в их бескорыстность. Тоша, это как в секте: искусно насилуют волю того, кто туда попадёт.

– Лучше ходить в вытертых джинсах?

Стройная, очень красивая девушка, она одевалась скромно, в то время как однокурсницы кичились друг перед другом нарядами. Кое-кто заимел богатого «папика», что считалось большой  удачей.

В один из приездов Олег чуть не в горло вцепился Жанне:

– Ещё раз увижу тебя рядом с Тошей, убью! – И всей пятернёй прижал её мордочку так, что Жанна  затылком стукнулась в стену.

Надо было бросать Светлоозёрск. Но как вдруг подашь заявление на увольнение? Скажут, тебя пригласили, поверили, а ты вот последний подлец!  Хотя подлецом был директор. Мастеров высочайшего уровня  не ставил ни в грош, не платил месяцами зарплату, зная, что возраст почтенный и специальности редкие. Но только и сам был рабом: приезжали хозяева, жившие где-то в столице, и он перед ними ползал на брюхе.

В конце января заявилась комиссия: хозяева  заподозрили махинации с прибылью. Двое мужчин и женщина рыскали по цехам, кричали, особенно женщина, плоская, страшная, с вывернутыми губами. Рабочие и мастера низко сгибались, когда она подходила к ним.  У Олега  кипело внутри: «Кикимора чёртова!»

Она заглянула в его в кабинет, увидела чертежи на столе, взвилась:

– Технолог! Порядка не знаете! От таких беспорядков страдает всё производство! Уберите немедленно!

Он уже был на той степени взвода,  когда теряют соображение.

– Что тебе, бл..., мешает?!!

Женщина остолбенела. И завизжала, махая руками:

– Марш! Сию же минуту марш! Марш, марш!..

Директор отвёл её в сторону, приниженно объясняя, что технологов нет, а парень толковый. Она поубавила пыл. Олег в это время, пытаясь унять колотившую дрожь, писал заявление.  

– Ну, что вы, зачем? Минутная вспышка, со всяким бывает, – перепугался директор, когда он подал ему листок.

– Да нет, позвольте, я не могу оставаться. Достойную женщину обозвал...  Нет, не могу.

Тут и она снизошла:

– Вы молодой, горячий, я вам прощаю.

– Нет, нет, – упёрся Олег. – Я сам никогда не прощу себе!

Начинал разгораться скандал, но Олег уже всё решил:  сейчас он уходит – и  навсегда.

На взвинченных нервах ехал домой; самым больным было то, как стояли перед «кикиморой» высококлассные мастера, стояли, согнув свои старые спины. Олег, отвернувшись, смотрел в окно, и набегали слёзы.

Дома  узнал, что  Тоша сошлась с  лысеньким «папиком» и что этот «папик»  не кто иной, как дедушка Жанны. 

– Ты же погибнешь! – Олег, задыхаясь,  орал по мобильнику. – Зачем продаёшься, зачем? Тряпки понадобились? Заграница и рестораны? Он выжмет тебя и выкинет! 

Пик-пик-пик-пик-пик...  

Олег очень долго не мог опомниться.

Через два года, встретившись с  Тошей  на улице, не сразу узнал её: красивые длинные волосы были острижены, она похудела и вовсе не выглядела счастливой. Остановиться, спросить, как жизнь? Было и так понятно. Он поздоровался и прошел мимо.

ПРЕСТУПНИК

– Встать, суд идет!

Истец и ответчики поднялись.

Молоденький мировой судья зачитал необходимое вступление, где главным было говорить правду и только правду, все сели, и он приступил к опросу. 

– Истец, изложите, в чём заключаются ваши претензии. 

Истец, невысокого роста, поджарый, кинул испепеляющий взгляд на ответчиков и патетически провозгласил:

– Призываю к суду и правде! 

– Излагайте по существу. 

– По существу будет так: весной я купил тридцать цыплят. Кормил как положено, – истец показал исписанный им листок. – Творог – пятьдесят граммов на птицеголову, куриное яйцо – по половине в раскрошенном виде, отварное пшено по сто граммов... 

– Чё же они не росли? – огрызнулась ответчица. – У Васьки куры как куры, а у тебя птицеголовы! 

– Мария Павловна, прекратите! – призвал к порядку судья. 

– А чё прекращать? Одни перья торчат. Творог, яйцо, — передразнила пострадавшего. — Потребительская корзина того не содержит, в ней по яйцу на рабочего человека, а творогу вовсе нет!

— Я буду вынужден вас удалить! – приподнялся судья. – Продолжайте, Пётр Гаврилович.

– Уважаемый суд! Сегодня двадцатое августа, и вы можете подсчитать, какой я понёс расход. Но где результаты и прибыль?  Где?! – истец театрально взмахнул рукой. – Кот сожрал! Именно ихний кот! – указал на ответчиков. – За восемь ночей удушил тридцать штук!  Уважаемый суд, в «Деле» есть фотографии, можете видеть сами. Одну я держал в морозилке, как вещественный аргумент, но в суд меня с курицей не пустили, она за входными дверями, сбоку. Уважаемый суд! Если позволите, я принесу. 

– Вот же дурра-ак! – не выдержала ответчица.

– Мария Павловна, выйдете! – распорядился судья. 

Она недовольно вышла.  

– Скажите, истец, вы видели сами, как кот душил?

– Этого я не видел. Мы с Сёмой ходили. Сёма – сосед, он сварщик, надел специальные рукавицы. Кот очень хитрый, не появился, но у меня  фотография есть, как он крадется к нам по забору. 

– Не кот подушил твоих кур, а ласка, – буркнул ответчик. – У нас в позапрошлом году сразу четыре ласки залезло в курятник. Три ласки кот изловил,  детёныши, а за четвёртой гонялся два дня. Всё брюхо было в смоле, – в лес, выходит, загнал, на дерево лазил. Только не знаю, поймал или нет. 

– Зверь у тебя, а не кот! – вскрикнул истец. – Ещё к индюкам моим подберётся! Знаю, как он куриные лапы жрёт! Как пёс! Уважаемый суд, ответчик кормит куриными лапами пса, а кот их жрёт! 

– Хищник, – согласно кивнул ответчик. 

Дверь в кабинет приоткрылась:

– Можно войти? – спросила ответчица. 

– Заходите. 

– Пока я стояла на улице, встретила нашего ветеринара. Он говорит, что кот никогда не задушит куриц, уж если крышу только снесло. Пригласите его, он ожидает, а то у Петьки зудит содрать восемь тысяч. Ишь, богачей нашел! Да я тебе даже рубля не дам! У меня вся скотина как люди! На остановке меня встречают!

– Была ли какая-то курица съедена или обглодана? – задал вопрос судья. 

Истец опустил голову: нет. 

– Суд удаляется на совещание. 

– Ветеринар сам сказал, что не будет мой кот душить! – вцепилась в истца ответчица. – Выйди на улицу, выйди, он там стоит! 

– Ты заплати мне пять тысяч, и разойдёмся, – промямлил тот.

– На! – сунула кукиш ответчица. – Кот на забо-оре гулял! Он вольный, за ним жена не следит. Где хочет, там и гуляет! Мой кот не голодный, как твои куры, я кормлю не по норме! 

– А чё ты пристала к моей жене?

– Я к ней пристала?

Они препирались, пока не вошёл судья. 

– Встать, суд идет! – сказала его помощница.

Судья зачитал заявление истца, законы, параграфы, пункты, подпункты, – слушали напряжённо. Затем произнес своими словами: 

– Исходя из того, что куры были задушены, но не обглоданы, кот оправдан. Обжаловать решение можно в вышестоящей инстанции. 

Весь покраснев и раздувшись как провансальский петух, истец рванулся вперёд:

– Уважаемый суд! Я позабыл вам сказать, что Мария Погудина и Михаил Одинцов не расписаны!

Вверх