|
Осенней ночью 1937 года Нине Вадимовне Решетовой приснилось жуткое: в их доме ведомства Хабаровской газеты «Тихоокеанская звезда» – шум и крик: какие-то злодеи хватают жильцов и бросают в воду. Утопили шестерых. Седьмой поднялся и пошел по воде, сказав Нине: «Ничего, Господь милостив…» Она видела его в спину, с вещевым мешком за плечами. После этого увидела себя на перроне вокзала, забитого несметной толпой. Она все волновалась, что поезд скоро подойдет, а билет еще не куплен. Женщины с мешками, чемоданами и узлами успокаивали ее: «Нас повезут бесплатно».
Родители Решетова с Беталом |
Утром всей семьей сидели за столом, завтракали. В 10 часов должна была подъехать за Леонидом Сергеевичем машина. Накануне на партсобрании ему объявили строгий выговор «за потерю бдительности», распорядились отправиться «на самый ответственный участок для борьбы с врагами народа».
Кто-то постучал в дверь. На вопрос Нины Вадимовны ответил дворник Павел: «Одолжите, пожалуйста, топор?»
Она открыла. За спиной Павла стояли трое чекистов.
– Ваша комната? Ваша жена? – чекисты приступили к обычному допросу.
Леонид Сергеевич кивнул.
Начался обыск. Сгребли все документы и фотографии. Мать Нины Вадимовны сидела в это время с внуками в кухне. Старшему, Беталу, было год и 10 месяцев, младшему, Алеше, 6 месяцев.
Нине Вадимовне велели собрать для мужа необходимое.
– Ничего не надо, –– отбивался он. – Пробуду под арестом не больше недели, за это время ошибка разъяснится.
* * *
Редакционный дом пустел. Из сорока квартир только три остались нетронутыми. По вечерам он стоял темный, наводя на прохожих страх. Знакомые при встрече с Ниной делали вид, что не узнают ее.
Каждое утро она приходила к зданию тюрьмы, смотрела на окна, пытаясь угадать, за которым из них муж? Хабаровская тюрьма была переполнена. Какое-то время принимали денежную передачу – красную тридцатку в конверте. К заветному окошечку дни и ночи рвались людские толпы. Но однажды Нине вернули конверт, сказав: «Выбыл». Она не поверила. И вдруг – все поняла!
* * *
Теперь наступил ее черед. В телячьем серо-буро-малиновом вагоне с крохотным оконцем везли ее бесплатно. «Еду неизвестно куда. Я жива и здорова. Мое место под нарами. Береги детей», – сумела сунуть записочку какому-то парню на станции. Записочку доставили матери, Ольге Александровне. Та выучила наизусть и сожгла: за такие записки –– «подготовку к побегу» – добавляли срок. Вскоре к Решетовым стали наведываться какие-то женщины, и Ольге Александровне пришлось долго отдавать деньги и посылки «сострадательницам» – для Нины. Они даже обещали ей, эти сволочи, устроить с Ниной свидание!
Нина отбывала срок в Казахстане, затем в Соликамске Пермской области. Разные были вокруг нее люди, но в тесных условиях раскрывались быстро. Здесь были все, как нагие, вся сущность на виду. Хорош, значит, выживеш; гад – останешься в одиночестве и крысы съедят вместе с одеялом. Даже среди охранников особо жестоких не было, хотя, конечно, и особой покладистостью не отличались: один грозил всем зэчкам поставить клизмы из битого стекла, другой требовал «ходить на когтях, руки держать взаду!»
Нину послали «на чурку». Надо было вырубать вмерзшие в лед бревна, ошкуривать и пилить двуручной пилой на кольца. Затем раскалывать топором и полученные баклажки тащить в сушилку. За миску баланды – не один кубометр таких баклажек. От постоянной работы с дровами, от мокроты и невыносимого холода в казармах, волосы у зэчек примерзали по ночам к нарам.
В короткие свободные минуты Нина писала для своих мальчиков стихи. В красном лагерном уголке, цветными карандашами, а если удавалось, акварелью, рисовала к этим стихам картинки. Получится книжка, и дети обязательно когда-нибудь ее прочтут! До горючих слез задумывалась о них! Что едят, что делают? Никогда ей не увидеть первых шагов Алеши, не услышать их с Бетей милого лепета. «Нинка! Крыса у тебя на валенке, ты хоть скинь ее!» – порой выводил из дум голос соседки. Скидывала. И снова уходила в думы.
* * *
Бетал, Алеша и бабушка Оля |
Мать Нины Вадимовны, оставшись с двумя младенцами на руках, работала в артели «Женское искусство». В войну получала продуктовые карточки. Подрабатывала и на дому. Но все равно едва сводила концы с концами.
– Думала ли я, что с двумя крошками останусь? – жаловалась соседке. – Да мерзнуть как будем, да унижаться перед всякой мразью! Были бы у ребят родители… Отец сам пеленки гладил, я даже обижалась. Знал бы он, как все получится…
Но получилось еще страшней. К ним заявились «спасительницы», требуя отдать Алешу и Бетала в приют. Тут уж бабушка Оля за топор схватилась! Что она кричала, что обещала – грузинская княжна (мать с императором танцевала!), жена русского офицера, теща яростного революционера и блистательного журналиста Решетова, с мнением которого считался Владимир Маяковский... Отстали.
За окошком вечер зимний.
Сорок третий год.
И стучит машинка «Зингер» –
Баба Оля шьет.
Слабо греет керосинка,
Пальцы сводит хлад.
Но стучит машинка «Зингер»:
Внуки есть хотят.
В войну работники ЖЭКа стали чистить в доме чердак, выкинув оттуда всё, в том числе и тетради писателя В.К. Арсеньева, жившего здесь когда-то. Их сразу растащили на растопку. (Уже несколько лет в Хабаровске ищут архив Арсеньева. Может, это он и был, вышвырнутый советской властью на чердак?)
* * *
В сорок пятом году поехали к матери в Соликамск. Беталу исполнилось десять лет, Алеше – восемь. Ни тот, ни другой мать, естественно, не помнили. Мальчики, не отрываясь, смотрели в окно. Станции имели одинаковые названия: КИПЯТОК. Именно эта надпись первой бросалась в глаза. В поезде полно военных. Победители! Трофейные часы на руках и на ногах, сапоги желтые, японские, – на станциях натирали их какой-то ваксой, и они блестели неотразимо. Как же любили их пассажиры! Защитники! Даже если военный был охранником, он все равно был военным и без всяких деклараций был любим.
Из вещей у бабушки Оли был только мешок с одеялом. (В последствии из этого одеяла она сошьет внукам штаны). На новом месте надо было все начинать с нуля и наживать заново. Но уже кончилась война и было не так страшно.
Потерпи, дорогая,
Не вздыхай, не грусти.
Не всегда, полагаю,
Будет нам не везти.
Теплотою весенней
Зимний сменится хлад,
Близ беды и спасенье, –
Мудрецы говорят.
Нина Вадимовна встретила их на вокзале в Перми. Наконец-то дети увидели свою мать! Лагерь не огрубил ее, не ожесточил сердца. Пройдя все муки ада, она осталась прежней: ласковой и милой. И Алеша сразу в нее влюбился!
* * *
В Соликамске Ольга Александровна поселилась с внуками в бараке. Кого только не было в этих бараках на двадцать семей! Здесь жили сосланные немцы, отмечавшиеся в спецкомендатуре, жили фронтовики, среди которых большинство инвалиды; жили переселенцы, как Ольга Александровна... «Здесь были люди давно убитые многими бедами и все-таки продолжавшие жить, потому что жить надо», – напишет впоследствии Решетов.
Алеша хорошо рисовал открытки. Вербочки, хвойные лапки – смотря какой праздник приближался. Рисовал кисточкой «из рысьего уха», то есть из кошачьего хвоста. Аккуратно раскрашивал каждый лепесток, обведенный тушью. Ювелирная работа. Наверно, легче было рисовать фальшивые деньги. Чтобы не заснул за работой, не клюнул носом в открытку, бабушка привязывала его полотенцем за грудь к стулу.
Нина Вадимовна работала в Боровске на комбинате стройдеталей –– по-простонародному Косой Степан Данилыч. Он, кроме горбыля на дрова, опилок для матрацев, тоненьких планочек для простых и химических карандашей, вырабатывал и синий древесный спирт «БЧ», незаменимый для празднований красных дней календаря. Иной раз и в обычные дни пригождался.
Убило лошадь электричеством.
Сегодня за ударный труд
В неограниченном количестве
Бригаде мясо выдают.
Как хороша конина с чаркою,
Какой душистый пар валит!
Как вспомню ту кобылу чалую,
Душа заходится, болит…
* * *
Отбыв срок, Нина Вадимовна вернулась в семью, и вскоре Решетовы переехали в город Березники на калийный рудник, где тоже стояли бараки, а неподалеку от них, за колючей проволокой, были лагеря военнопленных немцев и власовцев. Все взвалив на свои плечи, Нина Вадимовна стала главной кормилицей в доме. Работала на износ, но никто никогда не видел, чтобы она жаловалась. На советскую власть у нее не было ни малейшей обиды, наоборот, она растила своих мальчиков в истинно коммунистическом духе. Да и как могло быть иначе, если вокруг столько людей разных возрастов, наций, верований – и все они, как одна семья!
«Никто не жил для себя, не было такой потребности. И не было сомнений друг в друге и в своей Родине. Человеческая жизнь смыслом своим совпадала с государственной обязанностью отвечать за эту жизнь. Это было не насильственное сочетание, это было угаданное государством Божье желание, и оно не тяготило. Пустой живот, а люди счастливы! Потому и умирали не часто» (Алексей Решетов).
* * *
Здесь, в Березниках, Алеша начал писать стихи. Нина Вадимовна аккуратно перепечатывала их на машинке, однако восторгов не проявляла: время было такое, что всё потаенное человеческое принималось скорее как аномальность. Но для Алеши-то это было самое прекрасное время! Детство! Черная «тарелка» репродуктора: «Говорит радиоузел завода 577. Начальник опер-ЧИК-отдела полковник Карасев», милые соседки, развешивающие на дворе выстиранное белье, магазин «Маргарин», в котором строители облицовывали стены кафелем и можно было украсть кафельную плиточку, рисовать по ее зеркальной поверхности тушью, речка Зырянка с земляничными угорами… То, что взрослому не придет в голову запоминать, дети крепко-накрепко вбирают в себя, и наверное, потому, став взрослым, Алексей Леонидович признается: «Вся жизнь детства не стоит! В детстве – ощущение цельности мира и себя в этом мире. Это уже потом мы распадаемся всяк по себе. Голод, холод… Нет! Совершенная радость! Рад каждой мухе, каждой мышке, и нет чувства смерти, нет подхалимства перед Богом».
Его друзья –– тоже писали стихи. Юные поэты не завидовали друг другу, наоборот, хвалили, так что порой и во вред. А газета «Березниковский рабочий» с удовольствием печатала их творения.
Березниковская поэзия начиналась с нуля, учиться было не у кого, поэты учились один у другого, а то, что преподавали в школе – классика, было «преданьем старины глубокой». Был еще барачный фольклор, который казался убогой куделью.
Я был партизанский разведчик,
А он –– писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик,
А он спал с моею женой.
Однажды в студеную пору
Вернулся я с фронта домой,
Залез под кровать невзначайно,
А там писаришка штабной.
Я бил его белые груди,
Срывая с груди ордена!
О, бедные русские люди,
Родная моя сторона!
Решетов А. Л. (70-е годы) |
Только спустя многие годы, Решетов скажет: «Какое это чудо! Какая чистота и прелесть! Тут всё от сердца, вся боль и несправедливость жизни. Барачная муза – это же Россия в гольном виде!»
Долго Алеша Решетов топтался на одном месте, но все же понял, что «самая большая ценность в поэзии и в любом творчестве – это человек, сокровенность человека», а творчество – это «попытка возвратить Богом тебе данное, бессознательное желание отблагодарить за то, что жил в одно время вот с этими людьми, травами, букашками…»
Милый дворик. Горький запах щепок.
Голуби воркуют без конца.
В ожерелье сереньких прищепок
Женщина спускается с крыльца.
Пронеслось на крыльях веретешко –
То есть непоседа стрекоза.
Золотая заспанная кошка
Трет зеленоватые глаза.
У калитки вся в цвету калина,
А под ней – не молод и не стар –
Сапогом, прошедшим до Берлина,
Дядька раздувает самовар.
* * *
Решетов в Перми, 90-е годы) |
Время потихоньку убирало лагеря, спецкомендатуры, бараки… Решетовы жили уже в большом красивом доме. Бетал учился в МГУ, Алеша – в техникуме. Нина Вадимовна работала инженером в одной из Березниковских строительных организаций. Однако война не забывалась. Ее отголоски жили в каждой семье. Поэму Решетова «Маки» знала вся Пермская область. Парнишка решил подарить любимой девушке цветы, и нарвал в огороде у Кузьмичихи маков. Нелюдимая Кузьмичиха грозно кинулась на него, и вдруг «узнала» в нем своего сына, погибшего на войне.
Творчество Алексея Решетова было высоко оценено Пермской писательской организацией. В свет вышел первый сборник его стихов «Нежность». Потом было еще много стихотворных сборников, изданных в Перми, Москве, Красноярске, Екатеринбурге… Но главное конечно – это любовь и признание читателей.
Алексей Леонидович скончался в 2002 году, оставив не большое, но удивительно трогательное поэтическое наследство.
|
