Чайки белыми лайнерами кружили над морем, потом слетались к берегу и, отдыхая, медленно вышагивали по нему, голубенькие, аккуратные, –– поглядывали на унылую рыбалку ворон. Вороны рыбачили на отмели.

«Поразительно! –– наблюдал за воронами Поздеев. –– Не зря им дано такое имя: ни одной рыбёшки не ухватят, но гонор –– ефрейторский. И все хромают на правую ногу».

Было восемь вечера, и пляж уже опустел. Только Валентина, соседка Поздеева, сидела с какой-то женщиной у полоски степи, глушили самогон.

–– Дорвалась, –– подумал Николай Иванович.

Валентину он жалел. Добрая, трудяга, а не повезло в жизни, мужик достался дрянь: актёр бывший. Или певец? Чёрт его знает! Сколько Поздеев помнил, тот никогда не работал.

Валентина тоже заметила соседа. Залив в себя очередную порцию, сказала товарке:

–– Коля вон сидит, скучает.

–– Давай позовем?

–– Он не пьёт. Он мыслит.

–– Что-о?

–– Да, ну его!

Вокруг было светло и просторно. Мелконькие цветочки мигали из жесткой травы разноцветными глазками. Женщина, не сходя с места, нарвала букетик, понюхала, удивляясь тонкому аромату. Сказала Валентине:

–– Степь вроде, а цветов –– в лесу столько не найдёшь.

–– Я не знаю, что такое лес. У нас в Воркуте тундра.

–– Валь, –– несмело спросила женщина, –– страшно тебе было охранницей в зоне?

–– Всяко случалось. С взрослыми не так еще, а с малолетками –– вот с теми-то да-аа…

–– А как ты в зону попала?

–– Мне восемнадцать было, понимаешь? Всего восемнадцать. Где у нас там работать? Думаешь, охранница –– значит, отпетая? Да у меня коса была, как у Алёнушки! В зоне тоже люди, тоже, если хочешь знать!

Женщина растерялась: как-то неожиданно вышла из себя Валентина, как-то не из-за чего прямо, –– в растерянности стала разливать по стопкам.

–– Ладно, –– Валентина обняла её. –– Давай лучше споём.

За расстоянием и шелестом моря Поздеев не слышал песни, а если бы услышал, то немало бы подивился: Валентина дома никогда не пела.

На берег спланировал мартын. Вороны забеспокоились. Поздеев смотрел, как они, отлетев в сторону, взирают на громадного мартына: «Мы тебе мешаем здесь, мешаем?» И уходят от кромки воды –– не улетают, а уходят, хромая и оглядываясь на мартына как-то боком, аж из-под лап выворачивая головы.

Николай Иванович искупался и пошёл домой.

Дом на три семьи, в котором он жил, находился в квартале от моря. Сейчас же, войдя во двор, Поздеев услышал рулады соседа:

Сердце красавицы склонно к измене
И к перемене, как ветер мая…

–– Цы-ыпа, цы-цыпа, цыпа! –– тем же поставленным голосом позвал он. Засунул руку в карман, кинул сбежавшимся курицам горсть семечек.

В общей летней кухне Николай Иванович поставил на газ чайник. Ожидая, пока вскипит, сел под навес из металлической сетки, оплетённой виноградом. В соседнем дворе разорялся дядя Петя:

–– Снесу твою халабуду! Увидишь, снесу. Пять метров у меня оттяпал. Думаешь, управы на тебя нет?

Он третий год взывал к совести Миши-рыбака, но Мишин сарай, где жили курортники, так и оставался задней частью во дворе дяди Пети. В оправдание своего коварства Миша указывал на ветки малины, свесившиеся через забор: «Ничего не растёт под ними! Ты у меня двадцать метров оттяпал, и не скули».

В доме Поздеева только Миша-рыбак пускал курортников. Он переехал сюда из Одессы, поменяв квартиру, и по одесской привычке городил клетушки, пока Валентина не вышла из себя: «Не уберёшь –– пристрелю!» И Миша убрал: он боялся Валентины, полагая, что она, бывшая лагерная охранница, прячет у себя пистолет или даже автомат с полной обоймой. Оставался один сарай, от которого Миша отказаться не мог: не пускать курортников было выше его сил.

–– Коля, у тебя телефон надрывается! –– крикнул Поздееву Миша.

Николай Иванович моментально оказался в квартире. Кроме вызова на срочную операцию, он ничего не ждал. И вдруг:

–– Здравствуй, родной мой!

Это было как удар грома!

–– Коля! Я послезавтра буду в Серженске, дали путевку в ваш санаторий. Не совсем «дали» –– выпросила. Ты меня слышишь? Ты слышишь? Я не могу без тебя, я умру!

–– Приезжай, –– едва смог выговорить он.

–– Николай Иванович, ваш чайник вскипел, –– приоткрыл дверь певец. Он единственный из соседей обращался к Поздееву по имени-отчеству.

–– Спасибо, Георгий Павлович. –– Поздеев опустил трубку и повалился на диван.

Они с Ириной познакомились позапрошлым летом. Был август. Перевёрнутые лодки на берегу, фелюги, застывшие у горизонта, жёлтые бабочки с чёрными треугольничками на крылышках, сладкий запах дикой мальвы и шорох камыша. Он пришёл на берег после работы. Просто так, как часто приходил. Сидел, обняв руками колени. Стайка ребятишек неподалёку от него гоняла мяч.

–– Хотите, я для вас спляшу? –– услышал голос. Поднял глаза: перед ним стояла незнакомая женщина.

Он тоже мог сказать такое случайному человеку. Впервые увидеть и сказать: «Хотите, я для вас спляшу?» И он ничего не ответил, улыбнулся. Женщину окликнули с пригорка: «Ирина!», –– и она быстро взбежала по ступенькам.

Недели через две зашёл в ресторан поужинать, и –– увидали друг друга одновременно.

–– Сюда, сюда! –– замахала Ирина от своего столика. И он –– шагнул.

–– Разъезжаемся завтра, –– объяснила она. –– Прощание устроили. С вами тоже хочу проститься. Вы не обижены на меня? Я почему тогда возле вас оказалась? Одиночество. Оно сразу бросается в глаза. И в людях, и в природе. Одинокий берег, одинокие чайки, море одиноко выкидывает волну за волной. И вы!

«Вычурно как, –– подумал Поздеев. –– Да и волн никаких не было». Но улыбнулся:

–– Ничуть не обижен. Наоборот.

–– Слава Богу! –– выдохнула Ирина. И для Поздеева вдруг исчезло всё. Всё, кроме вот этого милого лица.

О чём они говорили? Кажется, и не говорили вовсе. Ирина пригласила его на танец под музыку отнюдь не танцевальную, махнув беспечно: «Пускай бренчит!» И, вопреки музыкальному размеру, кружилось, кружилось перед глазами её лицо –– ни наглядеться, ни устать нельзя. Его ладони прилегли к щекам Ирины, Поздеев запоминал каждую её черточку и боялся, что не запомнит.

«Москва, центральный почтамт, до востребования…» –– услыхал как в бреду.

Он написал ей спустя месяц. Без всякой надежды. Но ответ получил тотчас. Вынимая из конверта листок, от нетерпения порвал его. «Свет мой ненаглядный! –– прочёл. –– Подумать только –– любовь! Совсем детская, сотрясающая душу!..»

Мотнул головой. Неужели такое бывает, ведь именно эти слова он говорил Ирине во все дни и ночи разлуки! И дальше, разбирая её мелкий почерк, всё сильней убеждался, что она его зеркало, двойник! «Может, я для того и родился, чтобы встретиться с ней?» –– мелькнула сумасшедшая мысль.

Они переписывались год. На другое лето Ирина снова приехала, он взял отпуск, и было такое крылатое счастье, словно к ним, уже не молоденьким, вернулась юность.

–– Вот когда должен человек умирать! Не от горя, не от болезней, а когда он счастлив! –– целовал Николай Иванович губы любимой с проступившей на них лихорадкой.

–– Бал-да!

Их шатало от бессонных ночей.

Но что же будет теперь? Как они смогут расстаться, когда у них одно сердце? Как сможет Поздеев лечь в одинокую постель и не погибнуть от тоски? Как сможет просыпаться без его поцелуев Ирина? Как?

И всё-таки она уехала. Поздеев пугал прохожих, разговаривая вслух. Он видел Ирину не перед собой, а в себе, что уже прямо граничило с безумием. «Родная! –– строчил ей письма. –– Я без тебя не могу! Во мне сиамская тоска по неразлучности!» –– «Боже мой! –– летело в ответ. –– Я проживаю чужую жизнь!» –– «Милая! –– кричал Поздеев. –– Помыслить не мог, что счастье настолько мучительно! Вот она, любовь, о которой, как о королевстве, мечтают миллионы! Кому пожелать эту муку, кто выдюжит?..»

Накал достиг взрыва: «Я тебя не могу делить с твоим мужем, нельзя тебе с ним, это бесчеловечно!»

Ирина умолкла.

О, какое отчаяние навалилось на Поздеева! Как он ненавидел единственную свою радость! Как любил её, являвшуюся посреди дороги, посреди операции. Он готов был по шпалам бежать в Москву! Любовь, боль, ожидание вмешательств каких-то сил, чтоб разомкнулся адский круг, где время остановилось, нет, хуже, пошло вспять, дробя тот счастливый июль, и Поздеев цеплялся за эти дроби руками, губами… Пока не приказал себе однажды: «Вскрыть нарыв!»

Легко было приказать. «Нарыв» вскрытию не поддавался. И вот теперь, когда время слегка залечило…

Николай Иванович вышел во двор. На доске самодельной качели сидел малыш, и мать, держа за веревку, тихонько его покачивала –– постояльцы Миши-рыбака. Николай Иванович отвернулся. Он мечтал, что у них с Ириной будет сын. Не вышло. Не судьба.

–– Коля, иди оладьями угощу, –– позвала из кухни Валентина.

Николай Иванович оладий не захотел. Метался, не зная, как изжить то, что гнездилось в нём. «Ира. Ирочка!.. Радость моя!» И тотчас: «Ты думала, засобираюсь в Москву, покушусь на твою жилплощадь? Самого простого не поняла –– моего чувства!»

Любовь сменялась обидой, потом наоборот. Внушал себе, что начихать бы на звонок Ирины, а сердце откидывало его на год назад, когда было счастье, и ох как хотелось, чтобы оно случилось ещё!

«Каторжные будни, каторжные будни, это они во всем виноваты, –– вышагивал по двору Поздеев. –– Ирка насквозь фальшивая, но –– пусть!»

Разумная голова твердила ему одно, а сердце –– другое.

Вернулся в квартиру и завалился спать, решив хоть так избавиться от смятения. Но о каком сне он сейчас размечтался? Он говорил Ирине об её предательстве, а она, перебивая его, доказывала обратное. И чем дольше длился их диалог, тем сильней Николай Иванович оправдывал Ирину, виноватя в разрыве только себя. «Я не могу, я умру!» –– кричала она. Разве, не любя, так кричат?

Встал. Подошёл к окну. С неба свисали, словно на нитках, крупные звёзды. Закурил.

Подул ветер, неожиданно сразу сильный. У Миши-рыбака бездомным котёнком запищала дверь. Николай Иванович поискал газету, смял, прошагал к соседской веранде и со злостью втолкал газету между дверью и косяком. «Завтра же скажу, чтобы крючок свой дохлый убрал!» Как будто этот крючок на утлой петле не был у Миши всегда.

Ветер полоскал верхушки деревьев. Погода не для прогулок, но Николаю Ивановичу захотелось к морю. «Два дня! Два бесконечных дня впереди! Научится ли когда-нибудь человечество перешагивать через такие дни?»

***

Поздеев извелся за двое суток ожидания: тоска настолько овладела им, что спастись от неё не мог даже на работе, даже когда привезли мужчину с разорванной селезенкой, и понадобилось сосредоточить все силы.

Пока Николай Иванович стоял у операционного стола, Ирина исчезала. Но стоило расслабиться, всё началось сызнова. Как будто собрались все, какие ни на есть, напасти и –– на него одного! И поди разгляди, откуда они явились, куда прогонять. И боль –– настырная, наглая. Ни шагнуть от неё, ни слова поперек сказать.

Время тянулось невыносимо. Два часа пополудни, два сорок… три…

Прочитал журнал «Медицинская сестра», выкурил несколько сигарет, прошёлся по отделению –– а до пяти оставалось еще так много!

Наконец смог сказать второму хирургу, Бурцеву:

–– Отлучусь ненадолго. Ирина приезжает.

Шёл по платформе, запинаясь о чужие баулы и чемоданы. Купил у торговки розы. Вытягивал шею навстречу подходившему поезду, обмирая при мысли, что Ирина не приедет. Ирина! Ирина? Нет?

И вдруг увидел!

Не произнеся ни слова, она опустилась перед ним на колени. Он подхватил её, уронив цветы… Не успел опомниться, как она поднялась, сказав будничным голосом:

–– Иду мыться и переодеваться. –– Подняла букета, махнула кому-то, очевидно, приехавшим с нею. И Поздеев остолбенел: неужели вот так вот можно?!

–– Я тебе позвоню, Николай, –– пообещала Ирина.

Николай Иванович пошел прочь. «Кто ты? –– Голова отказывалась соображать. –– Зачем? Зачем –– так?! Ненавижу!!!»

На площади у вокзала стоял павильон. Поздееву нестерпимо захотелось войти в него, напиться, забыть обо всём, себя забыть! С усилием оторвал взгляд от открытых дверей. Мысли путались. «Ух!» –– отскочил в сторону, задев рукой дверцу такси и очнувшись от собственного крика.

С ним здоровались, здоровался он. Но это был не он, не Поздеев, это была заводная кукла, которая ходит, улыбается, кивает…

В больницу пошёл пешком. И не понял даже, как оказался возле порта, откуда свернул вправо, к детскому саду. В этом стареньком детском саду когда-то работала его мать. Какие у неё руки были! Так и видит он её за чисткой картошки. И всегда мать какую-то думу думала. Позовешь её –– она встрепенется. Ей однажды дали два килограмма апельсинов за добросовестный труд, и она с этими апельсинами и своими думами прошла аж на два квартала дальше своего дома.

Николай Иванович открыл калитку. У ребятишек, должно быть, тихий час: песочницы и площадки пусты. В конце двора, где они иногда сидели с матерью, чтобы не докучать никому, увидел то самое бревнышко –– только окрашено теперь в синий цвет, а тогда было зелёным. Сел на него; тихо над головой что-то звенело. И вдруг, ладонью зажав лицо, Николай Иванович вскрикнул: «Мама!» Так давно нет матери, и вот ноги сами принесли его сюда!

…Он не помнил, сколько пробыл тут, не помнил, как очутился на территории детского сада. Ребятишки высыпали на улицу. Воспитательница кричала визгливым голосом:

–– Да потише вы! Да потише вы!

Николай Иванович зажал уши –– так кричала Ирина, когда однажды они полезли босиком в камыши за целебной грязью, и она напоролась на корень.

Поднялся. Пошёл в больницу.

***

–– Встретил невесту? – спросил его Бурцев.

–– Встретил. Посмотрел бы ты, какой она спектакль закатила.

–– А что случилось?

–– Олег… Я не знаю, что происходит. Мне казалось, я увидел в ней человека, обрадовался этому и долго был привязан к ней этой радостью… –– Николай Иванович махнул рукой и пошёл в палату к больному, которому делал операцию на селезенке.

Мужчина спал. Его сосед сказал сокрушенно:

–– Мужики передвигали термопечь из цеха в цех. Краном нельзя: потолки низкие. Так они –– вчетвером, вручную! На домкраты подняли, на трубы «посадили» и перекатили.

Следом за Николаем Ивановичем вошла медсестра, но Поздеев отослал её, попросив:

–– Если мне позвонят, позовите.

Он ждал звонка, чтобы сказать Ирине: «Никогда больше не появляйся на моем пути!» Но она не звонила. Лишь вечером третьего дня постовая позвала Николая Ивановича к телефону.

–– Не сердись, Коля, –– дыша с перехватами, оправдывалась Ирина. –– Волокита в этих санаториях. Потом заезд отмечали.

–– Ты же отдыхать приехала, вот и отдыхай.

–– Ну, что ты злишься? Сейчас я у тебя буду.

–– Я занят.

–– Небесный возлюбленный мой!..

Николай Иванович вспылил:

–– Я, Ира, в небесные суженые не гожусь в силу своей профессии!

И всё же к ночи она явилась к нему домой. Калитку ей открыла Валентина, зловредно бросив:

–– С приездом!

Когда Ирина вошла, Поздеев не ощутил ни любви, ни волнения –– словно выдавило их тем ужасающим криком.

–– Колечка! –– обняла она его плечи. –– Как звала, как кричала!

Он отстранился.

–– Ты не пьяная?

–– Как ты смеешь? –– кулачки забарабанили по его спине. –– Я вчера была пьяной. Но и ты бы напился: в нашей компании был сам Фофанов! Не представляю, каким ветром его занесло в Серженск. Я ведь недавно писала о нём статью.

–– Читал. И стихи его тоже. Стопроцентный бульварный гений.

––Чего ты придираешься?

–– Да не придираюсь я. Тошнит!

–– Ну и пусть, пусть так. Я сама, если честно сказать, от него не в восторге. Но через него можно пробиться в солидный журнал. Карьера, Николай, время такое.

–– Бобик сдох, и блохи исчезли.

–– Ты хочешь, чтобы я ушла?!

–– Почему ты не ответила на мое письмо? –– Поздеев пристально посмотрел на Ирину.

–– Умолчу... Но я люблю тебя, люблю страшно, гибельно, как ни одна зараза тебя не полюбит! Пить будем, встречу праздновать будем!..

Пила она в эту ночь действительно много. И говорила, говорила без умолку. Но то, о чём она говорила, больше не интересовало Поздеева. И уж совершенным издевательством было, когда Ирина, вынув из сумочки фотоснимок какой-то знаменитой персоны, хвастаясь, показала ему.

–– Уходи, –– жёстко выговорил Николай Иванович.

Ирина вздрогнула.

–– Спасибо за всё. –– Он открыл перед ней дверь.

***

«И будет последний обман хуже первого», –– так и вышло. Я нужен был ей потому, что во мне она увидела себя, давнишнюю, ещё не успевшую измараться, опуститься до продажности. Но хватило её ненадолго».

Всё самое светлое, самое порывистое сказанное Ирине, всё сделанное для неё, когда себя не помнил, отдаваясь чувству, виделось теперь Поздееву стыдным, унизительным и недостойным. Это была ещё одна мука. Ещё одна расплата за любовь.

]Вверх

Комментариев: