Сергей БУЗМАКОВ (Барнаул)

Тёплый автобус
Рассказ

1

Боженька Юльке тогда настоятельно посоветовал узнать который час.

А узнать можно было только у него. В полупустынном салоне, в передней половине, кроме дяди Паши да тёти Тани, всего-то ещё пара-тройка пассажиров. А здесь, во второй части «колбасы» только они вдвоём. Он, высокий и симпатичный, зашёл в автобус двумя остановками позже, оглядел салон как-то весело, совсем не по-вечернему, и сел впереди Юльки.

И она, прислушавшись, спросила. Вежливо, как и научила её жизнь обращаться к незнакомцам. Да тем более, к таким.

Он ответил, обернувшись сразу, словно ждал Юлькиного вопроса, и, как пишут в книжках про любовь, внимательно посмотрел ей в глаза и задержал взгляд…

В ту лютую, долгую зиму, в самом начале её, как с цепи сорвался Лопата. Вдруг решил совсем уж беспредельно качать права на их маленьком базарчике, разогнал всех местных бомжей, накостылял «сладкой парочке», а Юльке, огрызнувшейся и зыркнувшей по нему своими серыми огромными глазами, сказал грозно, закончив грязно:

- В натуре, ещё раз здесь увижу …!

Продавщица рыбы Митрохина, матерщиница и сплетница, среди прочего, рассказывала о том, как неплохо устроились такие как она «минтаевсучалки» на привокзальном рынке, и что хозяин там – добрый азер, и что она тоже туда скоро слиняет, место освобождается.

Юлька это запомнила и съездила на разведку. Поглянулась там жалостливым торговкам, стала им помогать по мелочи. Работа несложная, соблюдай только правило трёх «п»: подай, принеси, пригляди. Можно сказать, прижилась. Мелочью – на хлеб с чаем одаривали, кормили, давали даже иногда гостинцев для братика Саньки, намёрзшись же всегда можно было пойти на автовокзал - на железнодорожный не пускали - погреться.

Однажды, возвращавшуюся домой после трудового, но неудачного, ни рублика в кармане, дня Юльку, как назло, выловила усталая кондукторша. Устроила громкую выволочку и до того себя завела, что крикнула водителю остановить тёплый автобус «МАН» и выпихнула Юльку прямо в сугроб. Юлька плача, доковыляла до остановки и тут медленно подползла блекло-жёлтая «колбаса» - старенький автобус «Икарус». Будь что будет, решила Юлька, забралась в салон и попробовала превратиться в невидимку. Но правый, весь в снегу бок её ветхого, мамка ещё в молодости носила, длинного, почти до пят, клетчатого, зелёного пальто, съехавшая на затылок, при помощи цепких рук кондукторши, спортивная шапочка, вздрагивающие плечи от досады на себя - не ревела столько уже, и вот, нате! – всё это не позволяло ей стать невидимкою. К ней подошла женщина в коричневой шубейке, со смешной зимней розовой шляпкой на голове и с кондукторской потёртой сумкою:

- Ну, что ты? Ну, перестань, перестань… - отряхнула от снега воротник на Юльке, вздохнула и пошла по салону дальше.

С той поры Юлька поджидала именно этот автобус, сориентировалась с его расписанием, сдружилась с ним и его друзьями.

2

А автобус этот доживал свой век.

Он помнил себя младенцем, только с конвейера, родившимся в стране, где так лихо отплясывают «Чардаш», посмеиваются над русскими простофилями, заискивают перед немцами и американцами, любят токайское вино, суп-гуляш и цыплят-паприкаш с галушками. Помнил себя повзрослевшим в долгом пути, но таким ещё молодым, свежим, таким ярким, солнечным красавцем, прибывшим в этот далёкий сибирский город.

Он стал работать на самом продолжительном и самом востребованном в городе маршруте. Попервости он горделиво посматривал на себя со стороны, как должное воспринимал восхищённые взгляды людей, не видевших доселе таких длинных, вместительных автобусов, с кожаными складчатыми, растягивающимися при поворотах, или, наоборот, сжимающимся стенками посередине.

Постепенно он вжился в ритм этого рабочего города, снисходительность уступила место уважению к неунывающему городскому народу, который предпочитал игристому вину «Тёрпею» водку, но рождал, тем не менее, красивых и талантливых ребятишек. И без всяких обид он воспринял прозвище, которым его наделили: «колбаса».

Впрочем, многие называли его и «гармошкой». Тех, которые называли его именно так, было даже больше.

Правителей же этого народа он не знал. Они жили отдельно от этого народа, а значит отдельно и от него.

Через некоторое время, в городе появилось ещё несколько его жёлтых собратьев. Именно жёлтые, разбавленные немного белыми предназначались для этой страны. Синие предназначались для восточных немцев, красные для чехословаков, а на Кубе, где всегда тепло и весело мечтали оказаться все без исключения.

В большом гараже, в ночных разговорах, его дотошно расспрашивали новенькие об автобусном житие-бытие, о местных людях.

«Они любят нас, - говорил он правду. – Даже когда режут перочинными ножиками сиденья и царапают такие странно-короткие для нас, венгров, слова на моём теле, они любят нас. Каждый второй из них придёт на помощь водителю и подскажет ему, как лечить прицепившуюся ко мне хворь. А мои лекари, простые мужики, и вовсе мастера. Золотые руки, так их называют, – из какой-нибудь железной загогулины они сделают деталь крепче и качественнее заводской. Не бойтесь их, братья. Они любят весь мир, а моментами, когда крепко выпьют и самих себя».

Между тем, мчались годы, - наматывались на усталые ступни новым, только уложенным, асфальтом, встряхивали его постаревшее, потерявшее упругость и эластичность мышц тело на пыльных проплёшинах и колдобинах, собирали вредную для его здоровья зимнюю соль и ревматезировали его колени весенней, грязной водой.

А ещё стало тесно на ставших узенькими улицах из-за невесть откуда расплодившихся легковых и прочих машин, которыми люди управляли небрежно, многие, из молодых, совсем юных даже, вальяжно, и вместе с тем, зло. Машины отвечали им тем же. У некогда рабочего города появились замашки аристократа.

Всё больше и больше появлялось новых, красивых автобусов. «Мерседесы», «МАНы», «Вольво»…

Он оказался самым живучим из своих собратьев, наступил, наконец, момент, когда он остался один.

«Последний из мадьяр» - подтрунивал грустно над ним Паша, некогда Пашка – худой, подвижный, игравший в футбол за автоколонну, а ныне – дядя Паша – грузный, лысоватый, с одышкой, с тяжестью в ногах, – словом, со всем, и ему давно уже хорошо знакомым.

Когда, в ставшей ему давно уже родной стране, что-то произошло, недоступное его пониманию, в салоне вместо билетных ящичков и компостеров появились кондукторы. И с ним вместе с дядей Пашей стала работать сначала Настя, потом она уволилась и её сменила грубая Кристина, потом некоторое время запойный, экс-юрист Семён (Сэмэн, звал его Паша), и вот, уже не один и не два и даже не пять лет, кондуктором у них тётя Таня – из бывших мастеров на моторном заводе.

3

Тётя Таня, скажи ей тридцать лет назад, когда получала она из рук декана их «мужского» факультета механизации, диплом с отличием, что будет она в самом продуктивном, как оценивают экономические социологи (опыт и силы ещё есть и голова варит) возрасте работать кондуктором – рассмеялась бы над этой глупой и обидной шуткой.

Кондуктор… Это откуда? Из рассказов Зощенко?

Правда, не заладилась личная жизнь: муж, хороший в принципе человек, не смог выдержать Таниного бесплодия, - так аукнулась её жесточайшая простуда в подростковом возрасте, - ушёл после семи лет семейной жизни. А брать дитё из детдома не решились. Может и зря…

Из одиночества большой густонаселённой комнаты, где сидели они – сотрудницы проектного отдела одного из НИИ - ушла Таня «в люди» - на производство, в транспортный цех самого крупного в городе завода. Живая работа, подвижная… И налаешься и насмеёшься с этим мужичьём.

Были в её жизни и романы, точнее анекдоты, как характеризовала их Таня. Были да сплыли. А Пашка появился в её жизни случайно - вся жизнь наша случайна, философствовала она на досуге – а значит он, Пашка, закономерная необходимость, в её клонящейся к закату жизни.

Сошлись, живут в однокомнатной – всё хорошо. Взрослые Пашкины дети от двух браков не докучают, на отца обиду, вроде не держат, иной раз даже в гости наведываются с внуками. Вот и работает она с Пашкой в связке, семейным, так сказать, подрядом.

Девчушку эту белокурую, с ангелоподобным личиком в слезах, в снегу, бедно одетую, когда увидела впервые, да в глаза её распахнутые глянула, где обида и боль недетская, не подростковая, боль взрослая, устоявшаяся, она пожалела и девчушка почувствовала это и как собачонка ласковая к ней потянулась. Всё самое сокровенное ей, незнакомой женщине, к вечеру донельзя уставшей, голодной, - а потому, хмурой, недружелюбной ко всему что вокруг, а вокруг, они, пассажиры, тоже такие же задёрганные, продрогшие, голодные, вот он замкнутый круг! - рассказала, всю свою жизнь перед нею разложила.

Бывает и такая небывальщина в наше время.

4

Поздним вечером уже, после этого приключения с автобусами, проверив у Саньки алгебру и обозвав его бездельником и балбесом, а потом, увидев, как повлажнели его карие глазёнки, помирившись с ним, Юлька легла в постель и, угревшись под одеялом, сама себе удивлялась.

Приказала же: не лезь к чужим людям, не дави на жалость, не унижай себя. Понятно, когда надо вызвать сочувствие у тех же базарных торговок, голод, действительно не тётка, она знала об этом хорошо. А тут? Нет, просто, она в этой женщине со смешной розовой шляпкой на голове, уловила… что-то такое… ну, хорошо, назовём это сочувствием. Вот и проехалась с ними до конечной, и пока водитель неспешно ходил за пластиковыми стаканчиками кофе, пока готовился к последнему за эту смену рейсу, Юлька тёте Тане, так назвалась кондукторша, отхлёбывая жадно кофе, исповедовалась.

В шестнадцать лет ты к миру наготовила кучу вопросов, а он тебя и слушать не собирается, в упор не замечает. Может потому что вопросы прямые, для этого мира неудобные, каверзные?

Например, почему так несправедливо устроена жизнь в этом мире? Одним всё, другим…

Боженьку своего любимого, бабушка завела её, десятилетнюю в Покровскую церковь, там они и встретились, а потом уже встречались у Юльки дома, когда она одна лежит в темноте на кровати, Боженьку она об этом не спрашивает. К нему она обращается редко с вопросами, чтобы он не рассердился и не перестал к ней приходить, ещё реже - с просьбами, да и, пожалуй, у неё одна только просьба…

Мамка опять в психушке уже второй месяц, развязала после посещения Санькиного батяни. Тот вырвался на волю, неделю погулял, опять загремел на зону. Турист, что с него взять.

Санька после таких родительских встреч заикаться начинает, хорошо хоть в школе его не обижают, волчонком себя ведёт, а эти детки разнеженные, из Интернета не вылезающие, родителей нормальных имеющие, чувствуют, что его лучше не трогать, не задирать, в горло вцепиться может… Опять же классная руководительница у них классная женщина. Она, англичанка, и у Юльки классной была, и только её уроки она любила, схватывала всё на лету, сказки английские читала и переводила, только от зубов отскакивало. Всё понимает Екатерина Владимировна и про Саньку, не лезет к нему с придирками, когда он может и неделю пропустить – лежать и тупо смотреть в потолок. Тогда к этому двенадцатилетнему человечку и она не лезет, побаивается.

Да, с классной Саньке повезло, Екатерина Владимировна и с другими учителями поговорить может, и с завучами и до директора, если надо дойдёт, чтобы защитить братца.

Это плюс, что такая классная. Ещё один плюс найдём, а как же.

Вот, пожалуйста.

Помогает им по-прежнему бабушка – по отцовской линии, по маминой – никого нету у них, никого не осталось, так, по крайней мере, мамка говорит. Бабушка, вечно недовольная всем и вся, особенно молодёжью нынешней, правда, и за квартиру расплачивается, и пишет всякие там просьбы-заявления в соцзащиту, в бумажной канители хорошо разбирается, всю жизнь с документами была связана, в суде работала. Юльку бабушка раньше к себе, тогда ещё дедушка был жив, забирала, чтобы пожила, отдохнула от этого бедлама. Но однажды, непонятно почему, Юлька с бабушкой разругалась в пух и прах: та очень обидные, но справедливые же слова про мамку сказала. Помирились потом, но Юлька после этого как-то стала бабушку сторониться. Бабушка и Саньку часто к себе забирает, стирает, обшивает, кормит. Пеняет Юльку, конечно, что училище бросила, выучилась бы на швею, говорит, и жила припеваючи. Швеи сейчас, как долдонит местное радио, опять востребованы.

А она училище без содрогания и вспоминать не может. Поначалу терпела от этих прыщавых девок, терпела…Сколько могла, терпела. На первую разборку, после того как её обозвали «шлёпногой» и «раскорякой», пришла смело и честно одна, впрочем, с кем она могла бы прийти – подружек нет у неё настоящих, как-то так получается, пришла и… получила по полной от стаи. Потом вторая разборка, третья. Особенно волосам её густым и красивым доставалось.

Ушла, короче, из фазанки, от греха подальше. Грех для Юльки – это ощущение, что она может убить обидевшего её человека. Задушить или, если сил не будет собственных хватать, схватить первое, под руку попавшееся из тяжёлого и бить, бить, бить…

Ушла и пристроилась к самому оживлённому в их районе месту – базару небольшому, всего-то с пяток ларьков да с десяток продавщиц, которые на улице торгуют, на свежем, значит, воздухе. Но тут у местного хулигана, под блатного косящего, у Лёхи Лопатина, Лопаты, под которым этот базарчик, «опять крыша поехала», как выразилась продавщица рыбы Митрохина. Запсиховал Лопата. Олю и Колю, блаженненьких, они весь базар и все его окрестности вылизывают старательно, таких дворников нигде не найдёшь, избил, испинал, гад недолеченный, эту «сладкую парочку», они на работу всегда и с работы под ручку, голоса никогда ни на кого не повысят.

Лопата в психе, слюной брызжа и на неё замахнулся, а Юлька, махом сообразив, закричала-завизжала, что пожалуется Санькиному отцу Юрасю, донесут до него весточку-жалобу от дочки, донесут, а она для него как родная, знай об этом! – и, ты, Лопата, урка несчастная, тогда огребёшься по самые гланды! Прикольно, словом было, и, опять же, от греха подальше Юлька на привокзальный рынок и прибилась. Сменила, она любит пошутковать над собой, офис на офис.

Воспоминания тянулись одно за другим. И, что ни говори, плюсов-то побольше, чем минусов, обнаруживается…

Так что – не хнычь, не плачь, не расстраивай Боженьку.

Китайская мягкая игрушка – белый кудрявый мишка – подаренная ей на привокзальном рынке спела Юльке мультяшным голоском:

Мишка любит лапу сосать…

Мишка любит зиму всю спать…

Любит мёд и любит с тобою играть…

Светила в окно как-то озорно, в предчувствии скорой, никуда она не денется! - весны, февральская луна, и исповедь собственная, уже вчерашняя, Юльке не показалась ненужной и глупой.

У тёти Тани добрые глаза. А глаза врать не могут – до этого научного вывода она без всяких учебников дошла.

5

Характером Юлька, по словам мамки, в отца, которого она не помнит, а фотографии свадебные вместе с другими исчезли после какой-то уж слишком разухабистой мамкиной пьянки.

Мамка рассказывала: Юльке было три года, когда отец уехал в Москву защищать Советскую власть, вместе со своим другом и пропал. И друг не вернулся ни той осенью, ни следующей. Не у кого спросить, что же стало с отцом. А Советская власть – это та жизнь, при которой мамка была красивой и весёлой студенткой пединститута, и не влюбиться в неё было невозможно. Отец, участковый в ту пору, это и сделал, то есть влюбился, встретив её на улице. Была шумная свадьба, молодые остались у отцовых родителей в большой квартире, разменяв позже которую, стали жить отдельно, вот, в этой двушке на седьмом этаже. Потом отец уволился из милиции, устроился охранником. «Был папка твой не мне чета, швали и пьяни, честный и смелый, таких сейчас не осталось, одни мудаки кругом» - характеризовала его мамка в иные моменты удачной опохмелки, той, что в истерику не переходила запойную.

Ах, эти редкие, драгоценные минуты! Мамка обнимала Юльку, целовала, гладила её, приговаривая: «прости меня, моя хорошенькая, прости меня непутёвую».

Хорошенькая… Она иногда осматривала себя в зеркало…

Не придирчиво, нет, наоборот, она убеждала, что всё это перевесит, если он, встречи с которым она так ждала, будет выбирать… Белокурые, волнистые, густые волосы, простые, но удивительно правильные черты лица, никаких изъянов, чистая, нежная кожа (тьфу, тьфу, тьфу – прыщи, говорят, могут и в семнадцать лет появиться), маленький и такой милый носик, длинные ресницы, изогнутые брови, и огромные серые, но не холодные, а с таящейся в глубине их вечной смешинкой, глаза. А быстрый взгляд их способен выразить многое. Юлька знает в себе эти таланты, вот, пожалуйста. И напускное равнодушие. И томность естественная. И ледяной водой может окатить вас этот взгляд, а как же, без этого в такой-то жизни! И позвать за собою… так позвать, что всё бросишь и пойдёшь хоть в огонь, хоть на плаху за этими глазами… Ой, не завирайся, Юлька! Меньше книжек читай про страсти любовные…меньше слушай музыкальных красивых баллад…

Когда Юльке было четырнадцать по телеящику показывали сериал «Бедная Настя», всё там так нарядно, красиво по старинному. И Юльку все женщины торговки, она, к тому времени, уже абы как посещала школу и всё больше торчала на базарчике, стали сравнивать с главной героиней, которую играла актриса Елена Корикова.

- Надо же! – удивлялись женщины. - В таких условиях росла и поди ж ты!

- Прямо цветочек аленький!

- А этой курве опять кто-то всю рожу разукрасил. И почему её прав родительских не лишают?

- Сапожки-то доносит девонька эту зиму или нет?

Юлька стала тоже смотреть этот сериал по старенькому телевизору, едва ли не самой дорогой вещи, был ещё принесённый Юрасём ворованный бумбокс, в их пленённой бедностью, квартире.

Да! И личиком и фигуркой вся в эту кинодиву!

Только кинодива эта не хромает, не волочит за собою, вечно желающую отстать и уйти в сторону, ногу. Отсюда и прозвища обидные от сверстниц – меньше, и за глаза, в школе, а вот в ПТУ такие выдры подобрались…

Левая нога перестала слушаться Юльку лет в девять.

Она, непоседа-егоза, носилась с подружками как угорелая по двору, упала, ударилась головою о бордюр, лежала в больнице с сотрясением мозга, мамка в больницу ни разу не пришла – ей уже всё по барабану тогда было. В том числе и Санька, родившийся от «любови» с этим… инструктором по туризму – так он себя называл - с которым мамка невесть где познакомилась, и который оказался простым вором, с туризмом завязавшим ещё в ранней молодости, и всё больше путешествующим по зонам тюремным.

Бабушка повела Юльку по врачам, сделали томографию головного мозга, намекнули врачи, что нужны большие деньги для сложной операции, а, впрочем, сказали, можно и так жить. Так и живёт Юлька.

6

Вернее, так жила. Пока не встретился он.  

…Оказалось, что времени уже половина десятого и его зовут Тим, Тимофей, он учится в строительном колледже на дизайнера, заканчивает его, а летом, наверное, в армию загребут, он из простой семьи, а вас, девушка, как зовут? Она ответила. Он спросил, уже полностью поворотившись к ней на своём сиденье, и переходя сразу на шутливый, необременительный тон, близкий, правда, к пошлости, а потому и опасный разочарованием – разве можно зимою, в их тёмном, угрюмом городе в такое недетское время, ехать одной да ещё в таком холодном, задрипанном, бензином воняющем, автобусе? Юлька заступилась горячо и за Икара, так прозвала она автобус, и за тётю Таню и за дядю Пашу. Откуда у неё такие познания, про автобусный коллектив? А вот, не скажу, напропалую уже кокетничала Юлька. А вы знаете, что вы ослепительно красивы? Как же закружилась голова, после таких, неслыханных ею слов! Неужели это и есть та встреча, о которой она мечтала? Да, уж красива… Нет, правда, вас хоть сейчас на кастинг мисс мира, ну, ладно, не будем планетарить, мисс самая красивая девушка, которая ездит в автобусах, нормально? Соперницы просто отдыхают (знал бы он!)…

А проспект, по которому также пролегал маршрут Икара был пустынен, и как ни медленно, выручая Юльку, полз автобус, приближалась её остановка, и тётя Таня уже пару раз прошлась мимо них, с подозрением рассматривая этого разговорчивого парня в модной бело-красной зимней куртке «Колумбия», готового уже записать номер Юлькиного несуществующего сотового телефона.

А была не была! У меня нет пока сотового, не накопила, (знал бы он!), как только накоплю, так сразу и куплю а как только куплю, так сразу и позвоню, как можно не позвонить после таких комплиментов, хотя я их, конечно, не заслуживаю… Блин, великосветская беседа! А ей, сотрясавшейся от внутренней дрожи, уже хотелось, чтобы он всё знал про неё. У него так же, как и у тёти Тани были глаза, которым можно было довериться, хотя он и насмешничал, и пытался вести себя как штатный плейбой.

И надо было вставать с сиденья, уже её остановка, и как, скажите, вы, у которых всё в порядке, всё есть, всё лады, всё тип-топ, скажите, пожалуйста, как на его глазах доковылять мне, да ещё в своём допотопном пальтище до двери выходной?!.

…А Тим вызвался проводить её – настойчиво, весело, непринуждённо - с ним, наверное, всем и всегда легко, подумала Юлька, пожала плечами в ответ на предложение и встала и… пошла…

До Юлькиной девятиэтажки от остановки сотня шагов, напрямую, если, сквозь кленовую рощицу, по протоптанной упрямыми пешеходами тропинке, хорошей такой тропинке – можно по ней идти вдвоём, взявшись за руки…

И шли они вечность и Тим напевал – откуда он мог знать про это? - любимую её песню Julia Dream …

…Солнце гладит мне лицо лучиком легчайшим. Пусть оно прикажет иве, чтоб сомкнулось чашей. Юлия – сон, июльский сон, сон того, кто снится…

- Мы должны были встретиться, я знал, я верил в это.

- И я знала. И я верила…

…Подвенечный бархат твой мне мешает видеть свет. Твой незрячий броненосец под землёй возьмёт мой след. Юлия – сон, июльский сон, сон того, кто снится…

- Всё у нас будет хорошо. Всё будет хорошо.

- Обязательно будет. Я верю тебе. Только тебе…

…Не старайся, князь тумана, я тебе не отопру. Неужели мир проснётся, неужели я умру. Юлия – сон, июльский сон, сон того, кто снится…Спаси меня… сохрани меня…

7

Икар, стесняющийся дряхлости своего длинного тела, притулившийся в сторонке от модных современных автобусов, понимал, что наступившая весна – последняя в его жизни.

Он хотел произнести прощальную речь перед всеми, но уже был по-стариковски нерешителен, и говорил про себя. «Я хочу сказать, что человек, который придумал автобусы был человеком гордящимся тем, что он человек. Мы, автобусы, не унижаем человека, заходя к нам, он не сгибается, не лезет с поклоном, чуть ли не на карачках, как заставляют вести человека все эти супер-пуперные, так говорит молодёжь, низкие автомобили. Чем навороченее, так говорит не только молодёжь, но и дядя Паша, слегший в больницу, автомобиль, тем ниже кланяется человек, тем покорнее он. А потом уж он вымещает свою злость на стрелке спидометра. Мы не должны ссориться с человеком, он стал таким слабым и беззащитным. Мне жалко всех, может это старческое, но мне, честное автобусное слово, всех жалко. Будем уважать, будем жалеть друг друга. Жизнь так коротка. Я всё сказал».

Снилось и Икару.

Солнцем ранним, солнцем летним освещённая дорога… Молодой улыбчивый Пашка за рулём… на его уверенные движения сильных жилистых рук посматривает, стоящая на передней площадке девушка с тубусом и в любимом ею розовом платье… рядом семейная красивая пара, голова жены склонилась к плечу мужа, а он держит за ручонку девчушку лет семи, с ангельским личиком и большим фиолетовым бантом на белокурой головке… серыми большущими глазами девочка смотрит на мальчика-юлу… заметив это мальчик подпрыгивает и зависает в воздухе…
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную