Исполнилось 65 лет выдающемуся русскому поэту Евгению Чепурных!
Секретариат правления Союза писателей России и редакция "Российского писателя" от всей души поздравляют Евгения Петровича!
Желаем крепкого здоровья, светлых дней, радости и вдохновения!

Евгений ЧЕПУРНЫХ (Самара)

Правда. Промысел

(Стихотворения разных лет)

* * *
Твои рассыпанные зёрнышки 
Дыханьем чистым сквозь дымы 
Всходили вновь на самом донышке 
Переполнявшей душу тьмы. 

Скорбящее за человечество, 
О, как ты терпишь каждый день, 
Моё Небесное Отечество, 
Свою поруганную тень? 

ПРАВДА. ПРОМЫСЕЛ
За дорожкой, что в небе провисла.
За рассеянным взглядом в окно.
За словами без всякого смысла,
За слезами, что лить не грешно.
За сверканием речки-беглянки,
За горой, что вросла в небосвод.
В перелесье,
В глубокой землянке,
Наша русская Правда живёт.
И улыбчива,
И босонога.
Принимает, как дар, свой удел.
Но никто кроме Господа Бога
У неё за столом не сидел.
Всё, как есть,
Она слышит и видит.
Свет играет на чистом лице.
Никогда
У вас, гады, не выйдет
Поселить её в вашем дворце.
2014

* * *
...Наступят годы зрелые,
Проступят мысли ясные,
Лишь не забыли б белые,
За что их били красные.

Красивые и сытые
В шезлонгах и авто,
Уже однажды битые
Как будто ни за что...

Как это по Конфуцию?
Родную вашу мать,
Мать вашу,
Революцию —
Не надо забывать!

ТРИНАДЦАТАЯ СТРОКА
...А когда задрожал в руке 
Леденистый фужер, искрясь.
На тринадцатой
На строке
Кровь невинная пролилась. 

Обожгла. 
Обратилась в суть, 
Испаряя животный страх. 
Я не знал, что кого-нибудь 
Будут резать в моих стихах. 

Отвернулся на два глотка. 
Думал: выпью — и все дела, 
А тринадцатая строка 
Кровью жертвенной истекла. 

И теперь в тишине крутой 
Я тянусь через все стихи 
Окровавленною рукой 
До четырнадцатой строки. 

И всплеснёт она, как волна, 
И уколет, как остриё. 
И отмоет меня она 
От всего, что есть не моё. 

ЕСЛИ ГРУСТНО...
Забавное желание – не думать.
Ходить – не думать
И сидеть – не думать,
И старый потолок белить – не думать.
Чего тут думать,  коль пора белить?
И сладкое желание – не помнить.
Тебя не помнить
И себя не помнить,
И всех, кто за окном живёт – не помнить.
Чего их помнить?  Чай, и так живут…
Живут себе,
Гнездятся, пузырятся.
Приходят в гости, вежливо стучатся.
Но как бы ни старались различаться.
А в общем-то, все на одно лицо.
Как эти птички,
Серенькие перья,
Которых  Бог не ради смысла создал,
Не ради красоты иль сущей пользы, 
А просто, чтобы жили,
Вот и всё….

ЗВЕРЬ
У зверя глаза с поволокой,
и в каждом – холодный алмаз.
И с каждой душой одинокой
зверь встретится с глазу на глаз.

Забудешься, словно ребенок,
кошмаров ночных посреди,
когда он, как теплый котенок,
уснет у тебя на груди.

А утром, поднявшись на локте,
увидишь, рассвет пригубя,
какие огромные когти
сжимают в объятьях тебя.

А сердце все тише и тише,
и колокол тает, звоня.
А пастырь небесный все выше.
А зверь – на груди у меня.

Холодный, и грозный, и льстивый.
И, что характерней всего,
по-своему очень красивый,
и можно погладить его.

* * *
Кудрявое резвое чудо, 
Смеясь, семенит по лучу.
- Как звать тебя, мальчик?
- Иуда.
- А хочешь малины?
- Хочу.

Ешь горстью и смейся беспечно, 
И щёки измажь, и чело.
- А денежку хочешь?
- Конечно.

Вот с этого всё и пошло.

* * *
Что на Руси? Не таи.
– Господи, вьюга и вьюга.
– Как же там овцы мои?
– Господи, режут друг друга.

Вьюга и ночи, и дни.
След от могилы к могиле.
То ль осерчали они,
То ли с ума посходили.

Лютый, садись на коня,
Добрый, в слезах умывайся.
– Что ж они, верят в меня?
– Господи, не сомневайся…

* * *
Когда человек разлетается в клочья, 
Кричит и волнуется племя сорочье, 
Кричит и волнуется племя воронье: 
«Убили, убили опять!». 
Волнуются птички: «Да что ж это в мире? 
Ведь мы же в Европе - не где-то в Заире». 
И так, описавши кружочка четыре, 
Спускаются вниз пировать.

И медленно-медленно тянется снизу 
Душа, облачённая в смутную ризу, 
Душа, не привыкшая к тяжести ветра, 
Скрывая смущенье своё. 
И машет руками - нет-нет! - не руками. 
И смотрит глазами - нет-нет! - не глазами. 
И плачет слезами - нет-нет! - не слезами. 
И видят слепые её.

* * *
Снег выпадет
И не растает.
И не прервётся тишина.
Кто первый след на нём оставит?
Война.

Она войдёт, скрипя ремнями:
— Ну, что? Пошли?
И снайпер ляжет между пнями.
- Палить?
- Пали.

Огнём расколота колонна, 
Но остальные — напролом. 
В снегу
Застынет цепь ОМОНа 
Перед Кремлём.

Взлетают в воздух мавзолеи, 
И опадают купола. 
Вон — по заснеженной аллее — 
Война прошла.

Война прошла по волнам снега, 
Уткнувшись мордой в свой предел. 
И взял Господь Россию в небо. 
И пожалел

Своя измученныя овцы.
- А кто там ходит в этот час?
- Там только топрые литовцы.
Им хорошо теперь без нас.

* * *
Скачет красный отряд.
Скачет белый отряд.
И со страху молчат соловьи.
Скачет в красном мой брат,
Скачет в белом мой брат.
Скоро встретятся братья мои.

Не поют соловьи,
Не зовут соловьих.
И не кончится дело добром.
Слишком острые сабли
У братьев моих
И сердца заросли серебром.

Встрепенётся трубач
И застынет, трубя.
Обнажат мои братья клинки.
Так они возлюбили, Россия, тебя,
Что тебя же и рвут на куски.

Помолчим, брат, мой брат.
Догадаться – не труд:
Русский узел никто не разрубит.
Те, кто любит,
Те первые нас и убьют.
А потом уже, те, кто не любит…

ГРЕХОПАДЕНИЕ
Мы долго падали с небес
К земле, трясущейся от гуда.
Стонала речка, плакал лес,
Когда мы падали оттуда.

Мы — нечисть, нежить. Мы никто.
Страшнее страха. Тьмы темнее.
Никто не спрашивал: «За что?» —
Оно Всевышнему виднее.

В провале средь зеркальных скал
Нас облепила гниль сырая.
Один рычал, другой рыдал,
Обличье зверя примеряя.

С тех пор мы — грешных душ ловцы —
Глядимся в зеркало всё реже.
Нам поклоняются жрецы,
На алтаре младенцев режа,

Чьи души примет Бог, любя,
За поколеньем поколенье.
Но каждый бы из нас — себя
Зарезал ради искупленья.

Плачь, павший ангел, лютый бес.
Неужто кровью захлебнёмся?..

...Когда мы падали с небес,
Мы думали — что мы вернёмся.

* * *
«Давайте мириться», — сказала змея
И вытерла слёзы.
Ликует и плачет старушка Земля
И нюхает розы.
И думает: «Вот они, дети мои,
Как любят друг друга!
Согрело их мудрое слово змеи.
Спасибо, змеюка».

А ветер поёт, как Орфей и Баян,
Ветвей не ломая.
По жёлтым полотнам плывёт караван,
Той песне внимая.
— О, мы не погибнем в походе, друзья,
Не надо молиться!
По радио утром сказала змея:
«Давайте мириться».

От снежной земли до песчаной земли,
До крайней границы
Весёлые праздники дружно взошли,
Как стебли пшеницы.
Салюты в столице, гармошки в селе!
Ах, друг мой,
Гляди же,
Как ласточки-птицы слетают к земле
Всё ниже и ниже...

* * *
Крона осени красна. 
Высока. Хрестоматийна. 
И певуча, словно церковь, 
И, как старость, холодна. 

Будь внимательней стократ, 
Проходя по хрупкой плоти. 
Вспомнишь всех, кого не хочешь, 
Сам же будешь виноват. 

Тихо вспыхнет под землёй 
От твоей походки шорох, 
И обманет, как гнилушка, 
И рассыплется золой. 

Ни о чём, прошу, не пой, 
Ни к чему не прикасайся. 
Мама. Мама. Эхо. Эхо. 
И в тебе и над тобой.

* * *
Всё окончится праздничным пеньем
Петуха,
Колыханьем ветвей.
И не громом небесным,
А тенью,
Что несёт под собой воробей.
Обернёшься - мол, что там в итоге?—
И увидишь: в мелькании дней
Тихо лошадь идёт по дороге,
Позабыв, что телега за ней.
Вздох баяна. Крыльцо золотое.
Куст сирени. Поленница дров.
И сидят на завалинке двое —
Жизнь и Смерть,
Как сноха и свекровь.
Как серьёзные люди большие,
Не спеша, без улыбок и слёз,
Все они за меня порешили
И на этом закрыли вопрос,
Никого не поставив в известность.
Мол, вопросику — мелочь цена.
А казалось когда-то, что вечность
Для его разрешенья нужна.

* * *
Как змея, соскользнув со ствола,
Оценив мою злую унылость,
Шелестящая осень вползла
Мне на плечи. И там поселилась.

Я не высох, не пал, не зачах,
Я хожу со змеей на плечах
И пускаю слова на распыл,
Как заштатный болтун, бестревожно.

Я не то чтоб тебя разлюбил,
Просто понял, что это возможно.
Просто понял, что нынче могу
Через золото видеть пургу.

(Непричёсанной глупой душе
Не положено умничать-думать).
Я не то чтобы умер уже,
Просто понял, что это — раз плюнуть.

Что во времени, пущенном вскачь,
Так бывает: пред тем как расстаться,
Обнимается с жертвой палач —
Больше не с кем ему обниматься.

* * *
Полетав по холодной России,
протрезвели мои соловьи.
Не курю я, мои дорогие,
и не пью, дорогие мои.

Изучаю язык и манеры
и вникаю в основы основ,
и вторично вступить в пионеры
я хоть нынче, хоть завтра готов.

Но безгрешный огонь мне не светит,
ибо вызнал умом и хребтом,
отчего появляются дети
и куда исчезают потом,

Почему в золотом водопаде
грозовой утопает разряд,
и зачем на церковной ограде
в полнолуние черти сидят.

Все-то вижу я зреньем подкожным,
всё-то знаю, где край, где стезя.
И меня убивать уже можно,
год назад еще было нельзя.

Год назад еще в мире и вере
в тихом сердце моем, как в тени,
укрывались и люди, и звери,
и любили  друг друга они.

Но какая-то  внешняя сила
из души безмятежной моей
поначалу зверей исключила,
а теперь исключает людей.

В зачарованной жизненной чаще,
где сгорели перо и тетрадь,
ничего нет больнее
и слаще,
чем людей из себя исключать.
2013

*** 
Один лишь раз в судьбе непышной 
Я небеса поцеловал. 
Пусть с журавлём промашка вышла, 
Зато журавлика поймал. 

Он, свыкшись с долей неизбежной, 
Живёт в кармане много лет. 
Он маленький 
И очень нежный. 
Ни у кого такого нет. 

Он подрасти уже не смеет. 
Угрюмым небом позабыт, 
Курлыкать вовсе не умеет, 
Зато немного говорит. 

Пуглив, как чиж, всегда взволнован, 
Он — Маугли наоборот. 
Он сам не знает, для чего он 
На свете, собственно, живёт.

Безгрешна в мире многогрешном 
Его душа — моей сестра. 
Я б познакомил их, конечно, 
Я сердцем чувствую: пора... 

* * *
Пока меж нами длилась драма,
Там, за окном, все эти дни
Шёл снег
Устало и упрямо,
Как будто бы солдат с войны. 

Снегирь ел крохи из кормушки, 
Печной дымок струился ввысь. 
Пора, пора, друзья-подружки, 
Смотреть серьёзнее на жизнь. 

И украшать полезным делом 
Свой ясный и короткий век. 
И землю чувствовать всем телом, 
Как этот к ней летящий снег. 

* * *
Говоришь ей: «Дорогая...» — 
А однажды вдруг придёшь, 
А она уже другая, 
Непонятная, как дождь. 

Да и сам ты непохожий 
Смотришь, словно не любя, 
И летит сквозь пальцы дождик. 
Что идёт не для тебя. 

Это мастерская сцена. 
Отшлифованный процесс. 
Это даже не измена, 
Просто — человек исчез. 

Нет ума — считай калека.
Нынче дождь,
А завтра снег.
Не ищите человека.
Не вернётся человек.

* * *
Только тем я и буду утешен,
Что прошли,
Одаряя сполна,
По душе моей несколько женщин.
Но осталась со мною
Одна.
Да, одна.
Посажу её в кресло
И уткнусь, опустившись с небес
Лбом в коленки,
Пока не исчезла,
И покамест я сам не исчез...


* * *
Оставь мне
Твой утренний голос.
Он чист
И пушист, как снежок.
Он, словно податливый волос,
Спадает со лба и до щёк.

Как сон, что спускается с крыши
И вдруг превращается в явь.
Из всех голосов твоих стихших
Мне утренний голос оставь.

* * *
Ночь. Прогулки по полю. 
Разговор на крыльце. 
Только глупости помню, 
Только глупости все. 

Ночь.
И слышно спросонок, 
Что от тайных обид 
Вся земля, как волчонок, 
В лунный омут скулит. 

Потихоньку.
Не споря
С тяжкой долей своей.
И не хватит нам горя,
Чтоб скулить вместе с ней. 

БРОДЯГА
Он не врёт, неумытый кочевник, 
На здоровье пеняя своё. 
Говорит, собирался в деревню, 
Да, видать, не дошёл де неё. 

Не дойти до небесного града, 
Не присесть царским гостем к столу. 
Но для каждого русского зада 
Место есть на бетонном полу, 

Где хрустят перебитые кости 
В спёртой сырости долгих ночей. 
Где мы все — неумытые гости 
Для суровых своих сторожей.

МЫШКА
Ходит мышка у экрана 
Под моей ладонью теплой 
И попискивает мягко, 
Если пальчиком нажму. 
Нет у ней мышонка-мужа, 
Нет у ней мышат-детишек. 
Лишь экран голубоватый 
Да полоски по нему.
Молочка она не просит. 
Сыра с плесенью не хочет 
(И без плесени не хочет). 
Вот такая скука-грусть. 
Но зато она, бедняга, 
От большого впечатленья 
Все мои стихотворенья 
Долго помнит наизусть.
2014

ГЛАВВРАЧ
А из нашей психбольницы
Под названием Земля
Все врачи давно сбежали,
Рвя подмётки и пыля.

Говоря: «Какого чёрта
Дни напрасные влачить?
Бесполезно этих психов
От чего-нибудь лечить».

Лишь один
Усталый лекарь
Не бежит отсюда вскачь.
Самый мудрый,
Самый добрый,
Самый старый
Главный врач.

Смотрит долго
Психам в глазки,
Не крича и не браня.
Говорит:
«Побольше ласки…
И ремня, ремня, ремня…»
2014

ПОРЦИОННЫЕ ДНИ
В наши дни, порционно-вьюжные, 
Плачут граждане безоружные, 
Даже войны пошли ненужные 
(А когда они были нужные?).

В наши дни, порционно-праздные, 
Стали крайние меры быстрыми, 
А сражения очень грязными 
(А когда они были чистыми?).

В наши дни, порционно-бедные,
Все герои - немного бледные.
И лишь будучи шибко пьяными, 
Пребывают они румяными.

И смотрю я глазами круглыми: 
Что, Россия моя усталая? 
Слишком порции наши - крупные 
(А когда они были малые?).
2014

ВЕЩМЕШОК
На дорожку присяду с друзьями,
Выпью, губы утру. А ещё
Вещмешок со счастливыми днями
Перекину себе за плечо.

Эти дни, что резвились, светились,
Протекали ручьём между строк,  -
Все в один вещмешок уместились.
В очень лёгкий такой вещмешок.

- Ну, - мне скажет Господь справедливый,
Милосердный и грозный Судья,
- Видно, нету поэтов счастливых?
- Что ты, Господи?
Вот же он, я…
2014

* * *
…А в этом городе так много –
Автомобилей и собак.
Но нету Бога,
Нету Бога,
И потому здесь мрачно так.

Железный блеск Дворца и Рынка.
А посреди пустых дорог –
Рыдает глупая травинка
За всех одна.
Ей нужен Бог.

И я её люблю, как чудо,
Дитя моё, всё ничего.
Пошли,
Пошли,
Пошли отсюда.
Они привыкли без Него.

Евгений Петрович Чепурных родился 2 октября 1954 года в городе Чапаевске Куйбышевской области. 
Учился на филологическом факультете Куйбышевского госуниверситета, в Литературном институте им. А.М. Горького. Работал грузчиком, составителем поездов на железной дороге, монтировщиком сцены в театре, корреспондентом многотиражной и областных газет. 
Автор поэтических книг: «Письма» (1980), «Свет из окна» (1982), «След на траве» (1986), «На расстоянии руки» (1988), «Картонное копьё» (1992), «Маятник» (2003), «Новые стихи» (2006), «Перелётное счастье» (2009), «Снежный человек« (2014).
Лауреат премии им. Ивана Дмитриева. Живёт в Самаре.

 

Если диктуют...

- Стихи я начал писать поздно, в 1974 году, когда пришел из армии. А в 1975-м попал на областной семинар молодых писателей - мои рукописи прошли отбор. Как раз там мы и познакомились с моим другом, будущим известным самарским поэтом Михаилом Анищенко. Нашими руководителями были Иван Никульшин, Борис Сиротин и Борис Соколов.

Вскоре стал печататься в областных газетах «Волжская коммуна», «Волжский комсомолец», «Волжская заря». А в 1978 году состоялась первая серьезная публикация в журнале «Юность» - целых три страницы стихов. Рукописи я отправил туда наугад.

В ответ получил от завотделом поэзии Нотана Злотникова телеграмму: «Стихи хорошие, даем первый номер. Срочно вышлите фото». Редактор «Юности» Борис Полевой оценил мои стихи так: «Мы еще никому кроме Евтушенко и Рождественского столько места в журнале не давали, тем более из молодых». В то время журнал был очень популярен, и я долго получал письма со всей страны. В 1979 году меня и Володю Евсеичева вызвали на VII совещание молодых писателей в Москву. И мы оба вошли в десятку лучших молодых поэтов. Чтобы из трехсот участников, приехавших со всего Союза, сразу двое оказались из одного города - это фурор. Мы, конечно, были очень польщены, а «Литературная газета» напечатала об этом на первой странице. В конце 1979 года вышла моя первая книжка. Она называлась «Письма».

Учился я к тому времени в нашем госуниверситете на филфаке. Но однажды нам с Мишей Анищенко пришла в голову дерзкая идея поступить в Московский литературный институт им. Горького. Мы послали рукописи на творческий конкурс - он был огромным, около 100 человек на место. Прошли его успешно, так же, как и последующие экзамены. Мне, признаться, было несложно, все-таки два года филфака за плечами. Кстати, этот факт пришлось старательно скрывать - по тогдашним правилам в литинститут не принимали студентов, уже имеющих гуманитарное образование, пусть и неоконченное.

Но до диплома я так и не доучился. В то время уже выходили мои книги, я был принят в Союз писателей, и учиться мне стало просто неинтересно и ненужно. А зарабатывать тогда неплохо получалось и без образования. На гонорар от издания одной книги можно было жить года два-три, неплохо платили за публикации в журналах. Были у меня выступления и по линии бюро пропаганды художественной литературы - 15 рублей за одно. Выступишь в месяц раз 8-10 - хорошие деньги по тем временам можно было зарабатывать. Кстати, жилье я тоже получал по линии Союза писателей. Потом десять лет проработал литературным консультантом в областном отделении Союза писателей (1985-1994). Работа была интересная. Я был первым читателем рукописей Владимира Плотникова, Дмитрия Агалакова, читал я и первую рукопись нынешнего председателя областного Союза писателей Александра Громова. Приятно, что они об этом помнят до сих пор.

А задача моя как консультанта состояла в том, чтобы просматривать и оценивать рукописи, принесенные авторами. Далеко не все отправляют свои работы в печатные издания. Есть и те, кто обращается напрямую в Союз писателей, чтобы получить оценку, критику, а чаще - одобрение и выпустить сборник. Да и сама система выпуска поэтических сборников тогда предполагала обязательное прохождение материала через секцию поэзии Союза писателей. Прозаики, соответственно, отдавали произведения в секцию прозы. Только Союз писателей мог рекомендовать издательству взять материал в работу, и эти рекомендации обычно выполнялись. Те рукописи, что поменьше, я смотрел и оценивал сам, более крупные формы обычно отдавал мэтрам - Солоницыну, Сиротину.

Любопытные наблюдения связаны с тем периодом. Я, например, заметил, что если приходит человек в костюме, при галстуке, рукопись в новой кожаной папке аккуратно прошнурована, вся в самодельных иллюстрациях - ничего путного ждать от нее не стоит. Если же приходит человек неуверенный, с настороженным взглядом, приносит рукопись порой не самого опрятного вида - вот тут и надо искать «жемчуга».

...Меня часто спрашивают: как приходят стихи? Не знаю, как к другим, а я предпочитаю ждать вдохновения. Если «идет» - то все само и пишется. А если нет - не стоит тратить времени, ничего путного не выйдет. По моему опыту, периоды творческого полета неизбежно чередуются с периодами затишья, накопления мыслей, образов, энергии. Выплеснул - жди. Сердце всегда подскажет, когда снова надо начать писать. Вообще все стихи пишутся по-разному. Одно приходит сразу и не требует доработки, другое может писаться годами - у каждого свой характер и своя судьба. Как это происходит? Для меня это тайна.

Даже когда вышли мои первые книги, я какое-то время думал: «Я ведь обманываю людей. Они все думают, что я поэт, а на самом деле - ничего подобного. Они же не знают, что все это получается будто по волшебству». Я чувствовал себя обманщиком и думал: «Все, что я пишу, люди уже давно знают». Об этом хорошо сказала Анна Ахматова - на вопрос «А трудно ли писать стихи?» она ответила: «Что же тут трудного, если диктуют?!» Не знаю, откуда это берется. Порой еще и слов никаких нет, возникает лишь какой-то образ, как мимолетный шорох... Потом появляется какое-то одно слово, совершенно непонятное тебе, и пока не знаешь, зачем оно тебе нужно. Потом вокруг него что-то вырастает... Это как любовь.

Записала Анна Прохорова («Самарская газета»)

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную