* * *
Качну на родину качели,
Руками разведу туман.
Соцветья пижмы почернели,
Трясёт лохмотьями бурьян.
Златая опадь в чернотале
В глаза кидается, слепя.
– А мы ведь годы коротали.
Цвели и гасли без тебя!
Повыветрилась древесина
В строеньях серых во дворе,
Лишь, как ночник, зажглась осина
Для всей округи на горе.
Во двор отца входи без страха,
Хоть здесь живых и нет уже,
Но – и в тебе всё больше праха,
Дождя и опади в душе.
Так принимай во славу нашу
И в память всех полынных дней
Неупиваемую чашу
Осенней родины твоей.
* * *
Я-то знаю, что время – река,
Только есть в ней заливы и старицы
Там невыцветшим наверняка
Деревенское детство останется.
Отчего ты в начале пути,
Жизнь, вручая свою подорожную,
До конца завещаешь нести
Эту память, на песню похожую?
– Может статься, в сумятице лет
Мало света судьба твоя выищет
И совсем несчастливый билет
С попугаем на ярмарке вытащит.
И поникнешь, его теребя,
И тихонечко примешься стариться, –
Вот тогда и окликни себя,
Докричись до залива и старицы.
...Этот мальчик корову пасёт,
Ладит кепку газетную важную,
Занят он. Но тебя он спасёт,
Объяснив твою жизнь как незряшную.
1981
* * *
Рухнул на липы пролётный ливень,
Выпал на землю уже медовым.
Раньше июль называли «липень» –
Крепко любили и мёд, и слово!
Пчелы намокшие сыпанули,
Солнце их высушило в полёте,
Чтоб не остаться при ложке дёгтя –
Не прозевайте свои июли.
Сколько их выпадет, невозвратимых,
Знает ли кто? Но пока они длятся,
Не оставляйте губы любимых –
Пчёлы обманутся и слетятся.
1976
ДЕТСТВО
Ты к земле припади – всё воскреснет,
По-отцовски уколет жнивьё.
Если всё-таки жизнь – это песня.
Значит, детство – припев у неё.
Ты коснешься морщин невесёлых,
Ничего не успев, не найдя,
Но тебе остаётся просёлок
Весь в наклёвках грибного дождя.
Здесь несладость пути и немилость,
От которой хотелось кричать, –
Всё в знакомом припеве забылось.
Чтобы новой надежде звучать.
Здесь не бойся ни в чём повториться -
Как рассвет в опадающей мгле,
Как весной повторяется птица,
Всё к одной возвращаясь ветле.
1979
* * *
«Пиши о главном», – говорят.
Пишу о главном.
Пишу который год подряд
О снеге плавном.
О желтых окнах наших сёл,
О следе санном,
Считая так, что это всё –
О самом-самом.
Пишу о близких, дорогих
Вечерней темью,
Не почитая судьбы их
За мелкотемье.
Иду тропинкою своей
По всей планете.
И где больней, там и главней
Всего на свете.
1976
* * *
Я ушёл, когда, не сосчитаю,
И почти не веруя в успех,
В мир хрустящих словосочетаний,
Незнакомых, словно первый снег.
Милость меня ждет или немилость?
Постучусь с тетрадкой на весу.
– Хоть, – скажу, – и мало накопилось.
Я один уже с трудом несу.
1975
* * *
Снова снится мне равнина,
Чёрный бор и талый снег.
Видно, что-то обронила
Там душа моя навек.
Я не знаю точный адрес,
Мне оттуда нет вестей,
Но, наверно, и состарясь,
Я увижу на кресте
Колокольни отзвучавшей
Гроздь растрёпанных ворон
И как сумерки из чащи
С четырёх ползут сторон.
Может, это вид дорожный,
Поразивший всех сильней,
Или это лик тревожный
Прежней родины моей?
1977
* * *
Не топчите мухоморы
За неделю до пороши,
Потому что мухоморы
Носят платьица в горошек.
Так отчаянно краснеют,
Пережив грибное царство,
Говорят, что мухоморов
Мухи белые боятся.
В листопадную усталость,
В обложной косой дождище
Это все, что нам осталось,
Тем, кто в чащах лето ищет.
1976
* * *
Каждый год съезжают понемножку,
Кто в район, а кто и к Иртышам,
Но жива последняя гармошка,
Деревеньки крохотной душа.
Ей нельзя умолкнуть ни на вечер,
Потому что без её ладов
Вмиг оледенит глухая млечность
Малых ребятишек да дедов.
Люди с немотою не согласны –
Надо, чтоб напомнил кто-нибудь,
Что, мол, светит месяц, светит ясный,
И не всем сюда заказан путь.
Только гармонист переменился –
Просветлён, как облачный пастух.
Что-то он в околицу влюбился,
В поездов далекий перестук.
Что-то он про ПТУ с вечёркой,
Что-то про культуру и кино.
Разузнали – связано с девчонкой,
Но теперь, конечно, всё равно.
И его, вздыхая, понимают,
И с утра, когда цветёт заря,
Из колодцев вёдра вынимают –
Словно поднимают якоря.
1976
* * *
Здравствуйте, белые мухи,
Вы наполняете воздух!
Здравствуйте, белые слухи
О недалёких морозах.
Всё к торжеству готово,
И под возню сорочью
Мир народился снова,
Только уже в сорочке.
Набело жить не в силах,
Но опускаю ворот,
Но я дышу, Россия,
Белым твоим простором.
1977
* * *
Семя одуванчика спустилось,
Парашют оставив на виду,
И чужая сельдь отнерестилась
В хмуром стратегическом порту.
Ничего не зная о границах,
Растворяясь в пасмурной дали,
Улетают на зимовку птицы:
Ниже – гуси, выше – журавли.
Но однажды в этом перелеске
В землю лось рога воткнул навек -
Здесь его по вздохам и по треску
С человеком спутал человек.
1977
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Просверлен майскими жуками,
Весенний вечер так пахуч!
Сижу на горке с мужиками,
Слежу за ходом низких туч.
Добыли лаской и нажимом,
Что жёнки прятали в чулке,
И вот походит каждый живо
На Стеньку Разина в челне.
Трепещут листья и побеги,
Собаки лают на селе,
Сегодня можно – День Победы,
Кто весел – тот навеселе.
Но трезво-трезво, близко-близко
В тумане, словно на весу,
Далекий лучик обелиска
У всех, как искорка в глазу.
И на мосту, в коровьей свите,
В тревожных гаснущих лучах,
Бычок совхозный, как Юпитер,
Несёт Европу на плечах.
1977
* * *
Стадо припозднилось и устало:
Грудилось, дышало нелегко
И дорогой молоко роняло,
Видное в потемках далеко.
Что-то рано сумерки упали,
Свежестью пахнуло, и тогда
Возле самых ферм его догнали
Тучные небесные стада.
Пыль свернулась в серые комочки.
Скоро полегчали облака,
И стояли в каждом закуточке
Запахи дождя и молока.
И текли над полем испаренья
Млечною невидимой рекой.
...Если б не имел я слух и зренье –
Родина б запомнилось такой.
1977
* * *
Прощайте, Красных Шапочек года,
Теперь в лесу мы ходим без опаски.
Мы сами не заметили, когда
Произвели отстрел последней сказки.
Остались тайны злака и листа,
Боровика, тумана в чаще синей,
Но потеряли прежние места
Ознобную тревожащую силу.
Ушло зверьё неведомой тропой,
Оставив нам с надеждою и грустью
На память волчье лыко, зверобой,
Медвежье ухо, заячью капусту.
1976
ЗАБОР
Наберу калёных гвоздиков,
С молотком пойду похаживать,
Из сухих жердинок-хвостиков
Нынче мне забор налаживать.
На проталинных залысинах
Слеги новые протёсывать,
Чтобы гребнем он завысился
Ветры буйные расчёсывать.
Чтобы лоси, звери рыжие,
Что несут рога точёные,
От моих пугливых вишенок
Повернули, огорчённые.
Март похрустывает, ёжится,
То смеется он, то скалится,
Но уже под льдистой кожицей
Голубой огонь скитается.
В небесах открылись ставенки,
Солнце дали пораздвинуло,
На реке заторы стаяли,
И стена тумана сгинула.
Над заждавшимися пашнями
Колосится солнце спелое –
И забор тебе я, матушка,
Из одних калиток сделаю.
1973
* * *
Когда в каникулы домой
Вернулся в первый раз, –
Увидел ельник молодой
На вырубке у нас.
В один из сумасшедших дней
Заехал на чаёк –
Услышал – от реки моей
Остался ручеёк.
На третий – мне открыла дверь
Уже старухой мать,
И вот на родину теперь
Боюсь я приезжать.
1975
* * *
Соседи сходились как будто за делом,
Привычно ругали снега, холода,
И что-то давно позабытое пела
В твоём самоваре певунъя-вода.
А я все смотрел и смотрел за окошко:
Поддакивал, спорил и думал о том –
Вот все разойдёмся, а ты остаёшься
На тысячу вьюг с самоваром вдвоем.
На тысячу вьюг со своею кручиной,
С никем не разделенной давней бедой,
Которую годы напрасно лечили
Живою и мёртвой своею водой.
Хоть знаешь сама, что не будет веселья,
И сын не приедет – он в дальнем краю,
Но всё же с лопатой всегда к воскресенью
Ты выйдешь расчистить тропинку свою.
Так пусть же узоров таких понавесят
На радость тебе добряки декабри!
И эту вот зорьку, что виснет над лесом,
По каплям на грудках несут снегири.
...Остыл самовар, проводи до порога,
А я расскажу тебе в скором письме,
Как в нашем лесу проболталась сорока
О нынешней ясной и ранней весне.
1973
РАДУГА
Здравствуй, радуга, как ты сумела понять
Все земные цвета и над грязью поднять?!
Встать на время связующим звонким мостом
Между пашнями и высоты торжеством!
Между высью небесной и ширью земной...
А всего-то и было, что дождик грибной!
1973
* * *
В пятидесятых рождены,
Войны не знали мы, и всё же
Я понимаю: все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.
Летела пуля, знала дело,
Летела тридцать лет назад
Вот в этот день, вот в это тело,
Вот в это солнце, в этот сад.
С отцом я вместе выполз, выжил,
А то в каких бы жил мирах,
Когда бы снайпер папу выждал
В чехословацких клеверах?!
1974
* * *
Тихо кружится звездная сфера,
Светит млечная пыль на сосне.
«Разворачивай пушку, холера!» –
Это папа воюет во сне.
На земле, под разрывами шаткой,
Обругав по-российски ребят,
Он в последнюю сорокапятку
Досылает последний снаряд.
На полу мои ноги босые –
Вот бы мне в этот сон, в этот бой!
Вдруг сегодня отец не осилит,
Не вернётся оттуда живой?!
1974
* * *
Перевозчик, мальчик древний,
Славно ль в жизни погулял?
Смычку города с деревней
Сорок лет осуществлял.
Ты на трубы заводские
Правил лодку – вёз туда
Сало, дыни золотые
И молодок – хоть куда!
Вёз обратно их с платками,
Всё с товаром дорогим,
Брал за службу пятаками,
А когда и чем другим.
Стал ты старый и недужный,
А закон у пользы прост:
Вот и встал он, очень нужный,
Очень скучный, важный мост.
Он доставит вас с поклажей
В город и наоборот,
А вот сказку не расскажет
И вот песню не споёт.
Я припомню все, что было,
Погрущу издалека –
На бугре твоя могила,
Под бугром твоя река.
Долетают с тёплым ветром
Плеск волны, осины дрожь.
...То не ты ли в лодке светлой
Тихо по небу плывёшь?
1976
* * *
Вдруг ослепит на повороте
Ненастный льдистый свет небес,
Как много странного в природе.
Как смотрит в душу этот лес!
И снега нет, но есть творожный
Тревожный запах юных зим,
Над колеей моей дорожной
Скользит он, хрупок и незрим.
И ветру с торопливой речью
Вдруг удаётся донести
Печаль почти что человечью,
Своё какое-то «прости».
И как бывало не однажды,
Когда родна земле тоска,
Я все ищу, ищу в пейзаже
Недостающего мазка.
С годами сердце не умнеет:
Смотрю, смотрю в простор полей,
Где, объясняя всё, темнеет
Фигурка матери моей.
1977
* * *
Если жаждой сведёт тебе губы –
Вдруг покажется, чащей храним,
Родничок, опоясанный срубом,
И берестяный ковшик над ним.
Пробираясь по кладям над бродом,
Умиляться не вздумаешь ты -
Это делалось нашим народом
Неприметно и без суеты.
То добра незаметные корни,
А не стебли, что празднично прут,
Иногда он как будто укор мне,
Бескорыстный застенчивый труд.
...Режу ковшик руками моими,
Невеликий – хотя б на глоток,
Не трудясь обозначивать имя,
Чтобы он прохудиться не мог.
1975
* * *
Не спится что-то, смерклось в поле,
Луна восходит на престол.
Открыл окно – и ветер воли
Крылатых сыплет мне на стол.
И, запоздавших подбирая,
Маня на свет, как мотыльков,
Ползёт куда-то в область рая
Автобус горсткой угольков.
И надо б спать – оно умнее, –
Хожу, пою, курю, свищу,
И ничего я не умею,
Но я нисколько не грущу.
Наверно, ждёт меня удача,
И что-то вдруг произойдёт,
И всю судьбу переиначу,
Как только солнышко взойдёт.
1975
* * *
Вот и снова тебя победили
Поезда. Ты проснулся, ничей,
Оттого, что тебя разбудили
Отсыревшие крики грачей.
Три часа до рассвета осталось,
Ты промок и продрог до костей:
И старуха пустить отказалась,
И гостинице не до гостей.
И когда ещё сон подберется
К той скамейке твоей на углу!
Так натягивай до подбородка
На себя августовскую мглу.
Ничего, ещё можно скитаться,
На пустых полустанках сходить,
Незнакомым местам улыбаться,
Кепкой воду из озера пить.
Думать: все ещё только в начале,
Можно жизнь, как и надо, прожить, -
Пусть не с теми – с другими грачами
Дом построить и песню сложить.
1975
* * *
Оттаяли зимние тайны,
Нездешние, лунные сны,
Брожу одинокий, случайный
Среди откровений весны.
Шатаюсь, нечаянно грешен,
Шатаюсь, отчаянно рад
За заячий каждый орешек,
Оброненный зиму назад.
За этот кусток краснотала,
За летнюю нашу тропу,
Которая нас ожидала
В невечном хрустальном гробу.
Я верил, что так и бывает,
Я верил, что это не смерть,
Что все нам весной возвращает
Холодная белая твердь.
И там, где у просеки зыбко
Тумана висит кисея,
Сияет подснежник – улыбка
Оттаявшая твоя.
1973
* * *
Живу спокойней и ровней,
Иду задумчивою Русью,
Как реки родины моей,
Не изменяющие руслу.
Чужды им пена, вой, надрыв –
Они не хвастаются силой;
Текут, объятия раскрыв,
В своей могучести красивой.
Им надо напоить стада,
Легонько перемыть икринки
И чисто отразить стога –
До лепестка и до былинки.
И, вслушиваясь в речи трав,
Стряхнув налёт равнинной лени,
Зацеловать у переправ
Девчонок жаркие колени.
Нельзя шуметь, где сон полей
И родничок песчинки ставит,
Где коростель и соловей,
А берега в крови и славе.
СЕСТРЕ
Жгут ботву. Коричневые тени
По земле, исклёванной дождём.
Вот и всё, что мы с тобой хотели,
Вот и мы ботву свою дожжём.
Память, словно свет, необходима,
Но в лучах обветренного дня
Вижу: твои слёзы не от дыма,
Потому что ветер на меня.
Как туман, глаза твои незрячи,
В них не поле, небо и кусты –
На два метра для тебя прозрачны
Глины и песчаника пласты.
Всё же подойди погреть ладони.
Научись на ветреной земле
Видеть молодое-молодое
Даже в остывающей золе.
И тогда к осевшему порожку,
Где забвеньем пахнет и жнивьём,
Радость, словно прутиком картошку,
Выкатим к ногам – и проживём.
* * *
Сжалась Родина, но вроде
Велика ещё пока,
Как в четырнадцатом годе,
В этом роде велика:
Там – пируют,
Там – крадут,
Там – головушки кладут,
До последнего снаряда
Защищая свой редут. | * * *
Не исчезай, мое село, –
Твой берег выбрали поляне,
И ты в него, судьбе назло,
Вцепись своими тополями.
Прижмись стогами на лугу
И не забудь в осенней хмари –
Ты будто «Слово о полку» –
В одном бесценном экземпляре.
Вглядись вперед и оглянись
И в синем сумраке былинном
За журавлями не тянись
Тревожным и протяжным клином.
Твоя не минула пора,
Не отцвели твои ромашки.
Как ими, влажными, с утра
Сентябрь осветят первоклашки!
Послушай звонкий голос их,
Летящий празднично и чисто,
И для праправнуков своих
Помолодей годков на триста.
ТРИ ВИНЫ
Несу к святой обители
С притихшими людьми
Вину перед родителями,
Вину перед детьми.
По быльнику позванивают
Сухие семена,
Вина перед призванием
В конце пути видна.
Уж слишком часто с бесами
Случалось петь и пить,
И звуками небесными
Тот грех не искупить.
Шажочками неверными
Иду, скрипит костяк.
...Нет, по сравненью с первыми
Последняя – пустяк.
1998
* * *
Мне было всё дано Творцом
Без всяких проволочек;
И дом с крыльцом, и мать с отцом,
И складыванье строчек.
Россия – рядом и – в груди,
С мечтой о новом Спасе,
С тысячелетьем позади
И с вечностью в запасе.
Мне было всё дано Творцом:
И у скворечни скворчик,
И дом с крыльцом, и мать с отцом,
И складыванье строчек.
И вот теперь сказать могу
(Не за горами старость),
Что всё досталось дураку,
Всё – дураку досталось...
1997
* * *
Осталось уж не так и много
Скрипеть до смертного конца.
Я знаю: у того порога
Увижу хмурого отца.
Увижу орденские планки,
Увижу ясные глаза.
Он заставлял чужие танки
Коптить родные небеса.
И спросит он не без усилья,
Вслед за поэтом, боль тая:
– Так где теперь она, Россия,
И по какой рубеж твоя?
Нет у меня совсем ответа,
Я сам ищу его во мгле,
И тёмное безвестье это
Удерживает на земле.
1998
РУЗА
Шесть с половиною веков
Светила ты среди лугов.
Москва, с летами хорошея,
Звоня на тысячу ладов,
Жемчужной нитью городов
Обвила царственную шею.
В ту нить и ты вошла зерном.
В цепочку мужества – звеном,
И, оглянувшись на столицу,
Среди багрянца дней лихих
Сзывала соколов своих
На боевую рукавицу.
Ты окликала Верею,
Сестру сосновую твою,
Соседку по кровавой тризне,
И без подмоги и вестей
На стены ставила детей,
Даря Историю Отчизне.
Прости торжественный язык –
Я сам к такому не привык,
Но так ты дремлешь величаво
Над лесом с пятнами полян!
Кто здесь хоть малость не Боян,
Кто петь испрашивает право!
Легли дороги стороной,
И ты осталась избяной
Еще почти наполовину,
Нет над тобой фабричных труб,
Но свят смолёный русский сруб -
Ему ль пред нами быть повинну!
Он помнит Смуты времена,
Недальний гул Бородина
И сорок первого раскаты,
И слезы радости из глаз,
Запомнит он и нас. И нас!
Хоть окна и подслеповаты.
Прими ты, Руза, мой поклон
Из всех земель, из всех сторон,
Куда б судьба ни заносила.
И к твоему позволь гербу
Мне положить свою судьбу,
Коль будет в ней краса и сила.
1979
ХОЧУ ДОМОЙ!
Дочери Маргарите
Раньше это было незнакомо,
А теперь всё чаще – Боже мой! –
В тишине единственного дома
Вдруг произношу: – Хочу домой...
Посреди стихов легко свихнуться, –
Словно муравейник голова!
Но меня заставили очнуться
Дочкины такие же слова.
Дочка, дочка, что не отвечаешь?
Ты ведь лучше видишь – Боже мой! –
Где он, светлый дом, какого чаешь?
Дай ручонку и пошли домой!
Или жизнь, пропитанная ядом,
Жуткая, как гололёдный скат,
Заставляет жить и рыскать взглядом,
И везде убежище искать?
Или был он, да теперь потерян,
В сны вплывал, а днём – горел огнём?
Может, это – златоверхий терем
С семицветной маковкой на нём?
Или он над кромкою тумана,
В незакатной вотчине парит?
Но туда заглядываться рано –
Это тебе папа говорит.
1998
* * *
Успокойся, трудное сердечко,
Вспомни в толкотне и суете:
Ножиком скоблённое крылечко
Дождиком пропахло в темноте.
Я живу как надо – по спирали.
Но в минуту эту или ту
Тихо улыбнусь, что не украли
Ни крыльцо, ни дождь, ни темноту.
Ничего года не умыкнули,
И туда лишь только загляну –
Словно у гитары ущипнули
Самую вечернюю струну.
И Земля, конечно, не взорвётся
И продолжит величавый путь,
Ибо каждый под луной и солнцем
Из такого помнит что-нибудь.
1984
ПОЛУСТАНОК
В окно вагона спозаранок
Ты кратких несколько минут
Глазел на пыльный полустанок:
Неужто люди здесь живут?
Ты видел выкрашенный охрой
Столетней выдержки забор,
Жалел и тополь с кроной дохлой,
И плешью венчанный бугор.
Но в тусклом нездоровом свете
У полированных корней
Под тополем играли дети
На бедной родине своей.
Другой у них уже не будет,
Так пусть ничто не оскорбит
Сторонку ту. Она ж не судит
Твой кочевой скользящий быт.
И, может, с этой скудной сени
Они сумеют больше взять,
Чем ты с персидской взял сирени,
Что под окном растила мать.
1997
ВОСПОМИНАНИЕ О БЕССМЕРТИИ
Помнишь, как без бухгалтерской сметки
Тратил ты золотые года,
Как поверило детство в бессмертье,
В синь, которая будет всегда?
Или это природа обманом
Отвести захотела от дум,
Чтоб до срока печальным туманом
Не смутился младенческий ум?
Завязала глаза, описала
Круг надёжный от тёмных вестей.
...Или Выход она подсказала,
Пониманья ища у детей?
Веря в то, что превыше науки
Их наитья, прозрения их,
И рыдала, сжимаючи руки,
От незрячести смертных своих.
Я не знаю дороги к бессмертным,
Я не помню: леском ли, лужком?
Замело ее цветом и снегом,
Только память стучит посошком.
Но не стану ни зол, ни прижимист
По-над горсткой оставшихся дней
Я, бессмертье своё переживший
В перепутанной жизни моей.
1980
* * *
Не перебивайте в разговоре –
Вдруг забудет что-то человек,
А потом совсем исчезнет вскоре,
Не на час, не на год, а на век.
Вдруг он скажет что-нибудь такое,
Так расставит главные слова,
Что уже не будет нам покоя
На Земле, пока Земля жива.
Тише, гром! Замри, ручей беспечный, -
Ты ли балаболить не устал!
Маленький, задумчивый, невечный
Современник растворил уста.
1981
* * *
Памяти бабушки Прасковьи
Всю-то жизнь в земле она копалась,
Праведницей, говорят, была.
От нее одна земля осталась.
Где она? И где ее дела?
Лишь трава забвенная волнами
Ходит по усадьбе родовой.
Это то, что светит и за нами,
Если хочешь, сядь – и волком вой.
Но какой-то здесь особый ветер,
Отчего – не стоит и гадать,
Потому что есть места на свете,
Где благоухает благодать.
Где само собою встрепенется
И укажет мне наверняка
Сердце, как рогулька лозоходца
Гнёздышко святого родника.
Словно был за этою калиткой,
Словно не приснился мост Калинов,
Где расстался я с моим хвостом,
Где с самим собою смог сразиться
И теперь – навек преобразиться,
Укрепясь молитвой и постом.
2001
* * *
Станут в темноте лягушки квакать,
Станут петь ночные соловьи.
Родина, ну как тут не заплакать
На призывы детские твои?
Что мне век и все его законы?
Теплю я костёрик под лозой.
Этот край родней и незнакомей
С каждой новой ночью и грозой.
С каждою оттаявшей тропинкой,
С каждым в глину вкрапленным дождём,
С каждой появившейся травинкой
Из земли, в которую уйдём.
Мы уйдём не подарить потомкам
Новые культурные слои,
А чтоб их тревожили в потёмках
Наших душ ночные соловьи.
1976
ОБРАЗ
Вдруг приключилась голодуха!
О подаянье не моля,
Вот постепенно в область духа
Переместилась жизнь моя.
Однажды небо зазвучало!
Я слушал. И забыл спроста
Недобровольное начало
Всё тянущегося поста.
Жевало дни желаний стадо.
А тут – как ветром отнесло,
И вроде бы даваться стало
Некормящее ремесло.
Иконописец, предваряя
Свой труд, постился сорок дней,
Чтоб увидать ворота рая
В оконце горенки своей.
Но он-то помнил все каноны,
Пред ним светился образец –
Златой и рдяный лик иконы,
Согретый свечками сердец.
А мне, наверное, за пьянство
Горелым, выгнутым дугой,
Запечатлённым окаянством
Достался образ дорогой.
И сердцем, словно взглядом цепким,
Я разве сразу в толк возьму,
Как слой очистить драгоценный,
Как снять позднейшую мазню!
Судьбу оплакиваю дурью,
Слезу точу, почти старик, –
Вдруг прежней охрой и лазурью
Засветится Отчизны лик?
1998
МОСКВА. 1999 ГОД
Свобода слова, говоришь,
И всяческой приватизации?
Москва похожа на Париж
Времён фашистской оккупации.
Пусть продают кругом цветы,
Пусть музыка и пусть движение –
Есть ощущенье срамоты
И длящегося унижения.
Есть призрак русского маки!
Ни в чьи глаза смотреть не хочется.
Лишь подлецы и дураки
Не знают, чем всё это кончится.
1999
ПОДОЛЬСКИЕ КУРСАНТЫ. 1941 ГОД
От инея усаты,
На мёрзлый свой редут
Подольские курсанты
По улице идут.
Шинель из военторга
Куда как хороша!
От смертного восторга
Сжимается душа.
– Эй, девица в оконце,
Дай жизнь с тобой прожить!
Греть косточки на солнце,
О юности тужить.
Скользнуть одной судьбою
По линиям руки
И в детство впасть с тобою,
Как речка в родники.
Уткни меня в колени.
Роди меня назад!
Но – только на мгновенье:
Я все-таки курсант!
Нам не под плат Пречистой,
Не под её подол –
Под небо в дымке мглистой,
Под этот снежный дол.
Уж вы с другими мерьте
Огонь златых колец,
А мы напялим Смерти
Тот свадебный венец.
Зенитные орудья
Забыли про зенит.
Загадывать не будем,
В какой душе звенит.
Сейчас по фрицам вмажем,
Метнем возмездья кол
И – юными поляжем
Под этот снежный дол.
...Кремлёвские куранты
Звонят недобрый час.
Подольские курсанты,
Спасите сирых, нас!
2001
* * *
Когда на братскую могилу
Я приношу свою тоску,
Я думаю: а мы смогли бы
Вот так погибнуть за Москву?
Уже навек во тьме кромешной
Уткнуться в снеговую шаль?
Сорокалетней, многогрешной,
Угрюмой жизни – тоже жаль.
Смогли б, наверно. Но не скрою,
Что в бой ушли б с большой тоской:
Известно ль было тем героям
О куцей памяти людской?
И что Москву к ногам положат
Не трёхнедельным удальцам –
Бандитам, стриженным под ёжик,
Своим ворюгам и дельцам.
И всем самоновейшим ваням,
И тем, кто кормится при них,
Кто подплывает к изваяньям
С собачьих свадебок своих.
Стоят, косясь не без опаски
С иноплемённою душой.
Им те высоты – остров Пасхи
С культурой странной и чужой.
1995
* * *
Упал на пашне у высотки
Суровый мальчик из Москвы...
Яр. Смеляков
Подростки сверстника убили
За две кассеты с рок-звездой,
С портфелей кровь небрежно смыли,
В портфелях – Пушкин и Толстой...
Свои швыряю рифмы в ящик,
Но пусть горит мое окно,
А вдруг в ночи, убийц родящей,
Кого-нибудь спасёт оно?
Замыли кровь, убрали тело,
И спотыкаясь, и спеша.
...А вдруг еще не отлетела
Та удивлённая душа?
Вдруг – здесь парнишка тот суровый, –
Всё топчется в родном краю,
Пытаясь снять венец терновый,
Обнову страшную свою?
1992
НА СТРОИТЕЛЬСТВО ХРАМА ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ
Храм возводится, нищих плодя.
Положили кирпич – застрелился
Офицер молодой, не найдя
Ни буханки в семью – как ни бился.
Кто-то сытый, из новых, из этих,
– Возрождается Русь! – говорит.
Купол краденым золотом светит,
Словно шапка на воре горит.
Но, конечно, святыней он станет,
Средоточием вечной любви –
Новый век, встрепенувшись, вспомянет
Тот замес на слезах и крови.
2000
НИЩИЙ
Промелькнуло: кто-то просит хлеба
Во дворце подземном под Москвой.
Кремовое каменное небо
Светит завитушкой золотой.
Как чьему-то подчиняясь зову,
Перед ним проходит, словно сон,
Попирая заповедь Христову,
Сомкнутый могучий легион.
Чем-то озабоченное стадо,
Лестницей ползущее туда,
Где уже открыты двери ада.
Что ж, смелей входите, господа!
2000
* * *
Брось ты, друг, считать тысячелетья!
С неба – ад. Отравный пар – с земли.
Всё темнее жить на этом свете,
Что когда-то белым нарекли.
Иногда что вредная привычка
Призрачное выглядит житьё.
Как не разучилась божья птичка
Щебетать на ветке про своё?!
1998
ИОВ*
Толпа торопится под кров
К нескудной или скудной пище.
А на углу сидит ИОВ
На гноище и пепелище.
Клубится перекатный вал,
А у него заботы нету –
Он уголок отвоевал
Размером в рваную газету.
Глядит, портвейном укрощён,
Глазами, полными прощенья.
Удобно сложносокращён
Чиновным хамом в миг смущенья.
Воспалена ИОВа плоть,
Истлели все его именья.
И чудно так глядит Господь
На русское долготерпенье.
1996
* ИОВ – инвалид Отечественной войны
* * *
На мглистой заре XXI века
Я славлю борцов за права человека.
За чёрную воду гнилого колодца
С тяжёлой бадьёй вылезают бороться
Старухи в обносках и парень-калека –
Четыре борца за права человека.
Им надо бороться и не понарошку
За право своё на дрова и картошку,
А значит, на жизнь – это главное право,
Скрипуч журавель, а ворона картава.
Зловеще молчанье соснового бора,
Морозы страшней мирового террора.
Отсюда и псы, поразмыслив, до снега
Сбежали во мглу XXI века.
2003
* * *
В краю без неба и светил
В священном ужасе когда-то
Не раз, не раз и я бродил
Кругами дантовского ада.
Но, выронившему перо,
Мне будет там не так хитро,
Мне опыт адской муки ведом:
Несотворённое добро
И – сожаление об этом.
2003
* * *
Берега позёмкой обметало.
Я в осоку ломкую войду:
Сотни светлых пузырьков метана
Под ногами хрупают во льду.
А в глуби, хоть ухо и не слышит,
Ил зелёно-бурый вороша,
Всё-таки ворочается, дышит
Речки замурованной душа.
Жутко от январской акварели,
Но в лиловый сумрак и мороз
Ей приснились лягушачьи трели,
Жестяные шорохи стрекоз.
И тепло зелёных от прополки
Женских рук, и высверки мальков,
И коней опущенные холки,
И венок из блёклых васильков.
До сих пор она его колышет,
В полынье до камушка видна.
Потому и выжила, и дышит,
Потому не вымерзла до дна.
|
Николай Фёдорович Дмитриев родился 25 января 1953 года в деревне Архангельское Рузского района Московской области в семье сельских учителей. Здесь, в этой деревне, прошли детские и юношеские годы поэта.
В 1969 году поэт поступил в Орехово-Зуевский педагогический институт. Начал посещать литературное объединение "Основа" при редакции "Орехово-Зуевской правды", которым руководил Владислав Бахревский.
В 1973 году окончил Орехово-Зуевский педагогический институт. Работал сельским учителем.
1974 год - знакомство с поэтом Николаем Старшиновым, который много помогал и поддерживал молодого поэта.
Служил в Советской армии на Балхаше в Казахстане. Участвовал в поездках, организованных газетой "Комсомольская правда", по Нечерноземью и на БАМ. Побывал на Северном полюсе с экспедицией Шпаро.
Автор книг: "Я — от мира сего". — М., 1975, "О самом-самом". — М., 1978, "С тобой". — М., 1982, "Тьма живая". — М., 1983, "Оклик". — М., 1987, "Три миллиарда секунд". — М., 1989, "Между явью и сном". — М., 1993, "Зимний грибник". — М., 2002, "Ночные соловьи". — М., 2004, "Очарованный навек". — Московская область, 2007 (посмертное издание), "Зимний Никола". — М., 2008 (посмертное издание). Умер 13 июня 2005 года в деревне Аниськино под Покровом. Похоронен на Покровском городском кладбище. 