Читателем попадая в книгу Валентины Сидоренко «Складень» (издательство «Сибирская книга», 2012), попадаешь как в окиян-море: перед тобой раскрываются немереные просторы жизни и судьбы, земли и неба. Однако на этих просторах тебя подстерегают шторма. Ты подчас испытываешь страх не доплыть до берега, повстречаться с неодолимыми, неведомыми силами природы. Но и светлые, чистые дали радуют тебя, маня плыть дальше. И на путях своих ты сможешь пристать к берегу в тихих гаванях островков или целых континентов, где можно передохнуть, подготовиться к новым испытаниям, узнать что-то неизвестное, полезное для тебя; и встречные суда могут поприветствовать тебя, при нужде поделиться пресной водой, припасами, дать совет. Книга «Складень» всеохватная. И не размером складня, то есть двух- или, в основном, трёхстворчатой иконой, она определяется, а тем, что в иконе, из каких далей времён она, икона, пришла к нам и кто теперь владелец её, призванный, молясь, считывать, разгадывать духовное послание и богомаза, и предков наших, и, верится, вышних сил. О сиюминутном и вечном, о грехе и святости, о горе и счастье книга сия, да, тематически необъятна, окиянична, что ли. «Складень» скорее всего не только и не столько книга стихов, как примерно обозначено в ремарке, а целый роман. Или даже сага в стихах. Или – хочется быть ещё точнее – плач в стихах; плач – в смысле, исполнен труд в жанре древнерусской литературы. Роман-плач в стихах, пожалуй, так поточнее будет. Складни средневековой, да и более поздней Руси-России, поясняют нам толковые словари, «могли являться путными, то есть их брали с собой в дорогу (в путь), на богомолье, в поход; некоторые многостворчатые складни так и назывались – походные…» Дорогой, походом, знаете, может быть и целая жизнь. А сама жизнь может стать неустанным духовным поиском. А поиск – это неизменно творчество. Валентина Сидоренко в прошлом много и интересно работала в прозе, создавая не рядового порядка повести, и вот теперь в дороге своей жизни она нашла себя ещё и как поэт. Это интересно; обычно от стихов уходят в прозу. Смеем предположить: если бы Пушкин пожил ещё, да пожил бы многонько, то он опередил бы аж самого Льва Толстого: высококлассные – но уже пушкинские – эпопеи были бы явлены русской литературе и миру раньше на два-три десятилетия, в том числе об эпохе наполеоновских воин или о декабристах с Сибирью и возвращением их. Впрочем, известно, что сослагательного наклонения в истории – и в истории литературы, разумеется, в том числе – нет и быть, слава Богу, не может. Мы обратились к сослагательному наклонению и предположению только потому, чтобы отчётливее понять и увидеть проблематику отхода интересного, рядом с нами живущего писателя от прозы, которая, по преимуществу, является стихией ума, и перехода его в поэзию, которая, по сути, выражает собою стихию чувств. И это не праздный интерес, если задать вопрос и попытаться на него ответить: почему Валентина Сидоренко не смогла работать в прозе? Не говорим, «не захотела», потому что истинному таланту, как, к примеру, дождю или снегу, не дано хотеть в полной и безоговорочной мере, как, где и когда явить себя. Талант, как дождь или снег, явление природное . И, разумеется, – стихийное, не очень-то подвластное обстоятельствам. Но стихия сама по себе не является: для её зарождения, развития и последующего проявления в мире нужны предпосылки, некое предначалье силы её. Что явилось предначальем рождения поэта Валентины Сидоренко? Почему она не смогла работать в прозе и на протяжении уже многих лет издаёт поэтические книги? Наиболее ясный ответ в книге «Складень»: причина – боль. Боль большая, сложная и, похоже, свычная. И она, боль её, в книге – стихия, явление природное, кажется, неодолимое уже и самим автором. Нерв боли, следует отметить, отчётлив и в прозе Валентины Сидоренко, но в её нынешнем творчестве, в поэтическом, он уже как раскалённые уголья, на которых стоит голыми ступнями поэт. Стихия чувств захватила и одолела душу! Но «одолела» в значении очаровала, пленила, повлекла за собой. Собственное страдание, возможно, стало культом (что, не будем скрывать, настораживает и печалит). В «Складне» есть сюжет, вполне романный: в меру сложный, кажется, спиралевидный, в данном случае, с периодическими возвращениями к «болевым точкам» страдания, но уже на новом витке развития и души и мысли. Сюжет с ответвлениями, что можно отнести к канонам классического романа. Современная романистика, к слову, в большинстве своём по сюжету однолинейна, вроде как побаивается шагнуть в сторону, чтобы посмотреть, а что там; боится изгибов, поворотов, вставных новелл или даже повестей: зачем-де осложнять себе жизнь! Есть в «Складне» главный герой, разумеется, лирический. Но он многоаспектный, даже многоликий, если хотите, поэтому не совсем к нему подходит формула из классического литературоведения «лирический герой», которую обычно применяют к одному конкретному стихотворению или небольшому циклу стихов. «Складень», повторимся, целый роман, состоящий, правда, из отдельных и по преимуществу вполне самостоятельных стихотворений. Герой «Складня» подвержен колебаниям, сомнениям, порывам, унынию, озарению, радости, печали – всему бытийному многообразию явлений жизни с человечьей силой и немочью. Право, не намного преувеличим, если условно назовём его – Поэт! «Не рыдай мене, Мати», Это первые строки «Складня», и вы – уже в действии, в страстях, а то и на угольях вместе с Поэтом, душа которого в плаче. Вместе с Поэтом мы входим в библейские истории и завороженно слышим: И падая ниц, и вздымая как прах, И – молитвы, молитвы, преисполненные древлерусским плачем. На Байкале оказывается ли Поэт, в одиночестве ли у иконы, с прихожанами ли в храме, на улицах ли селений и во множестве других житейских проявлениях, он помнит и просит: …Ты в битвах и войнах на свете возрос, В книге четырнадцать глав, и их названия весьма красноречиво отображают путь развития главного героя – Поэта – гражданина современной, ещё говорят, «новой» России, такой разнообразной и нередко удручающе непоследовательной, противоречивой в своих проявлениях и устремлениях, но ежели Родина, она наша, как же нам быть? Каждый, видимо, решает сам. Поэт – решил, определился! Первая глава «Складень» – как напутствие направляющемуся в дорогу, в дорогу жизни, судьбы, познания. …Близких не было… – сетует главный герой, обращаясь к Богу. –
Вторая – «Великое стояние» – это не остановка, это преодоление, это поиск источника сил и поэтому неслучаен в самом начале главы несколько бунтарский посыл-выкрик трибуна: Пока свеча пылает в храме Но снова – молитва, молитва, как итожение нового опыта и смысла, как упование: Матерь-Владычица, свет Богородицы, Сила – в молитве, но не в крике и кличе. Молитва – сила, а посему Поэту важно сказать нам: Не будь ты пылью… Домостроительство, поиск государствообразующих начал жизни – стержневая тема второй главы. Здесь неустанное и строгое обращение Поэта к истории России, к житиям святых, к Библии, к недавним временам "кровавого распада и разрухи" , к идее «русской правды в русской крови" . Но боль нарастает, уголья раздувает ветрами судьбы, и Поэт подходит к черте отчаяния: Погибают глаголы в душе – На том бы и действию романа-плача конец. Но Поэт – герой, а герой, по законам жанра, не может не действовать, и перед нами открываются новые картины бытия, но уже во вставном сюжете-ответвлении – поэме «Егорьевское стояние». В те уже невозвратные годы, – неторопливо повествует автор «Складня», –
Чтоб совсем уж с ума не сойти, Это, кажется, уже звучит сама Судьба, а судьба – это движение, развитие в какую-то из сторон, минуя распутья, а то и преграды. В осенцы те случилось заехать – в полной неспешности и бессуетности, в традициях добротной русской прозы, ступает Поэт по земле. Встречает старца. Жалуется ему на жизнь, на " громадный, стальной мегаполис" , на порядки «не народов, а инопланет", что "…радость светлая и удачи // А потом революции, бойни – рассказывает старец и о своей, и страны судьбине. После Великой Отечественной …подымали хозяйство с детьми…
Напоследок Поэт поинтересовался именем старца. Я Егорий! И в близком соседстве Минули годы... …загнанным табуном, И случилось Поэту снова попасть в то село: "Воробьиный да враний неистовый крик // На колдобины вытолкнул вновь…Село разорено, "провалы разрушенной церкви", "плетни завалились", единой живой души не видно. Могилы. Боже, кто тут со смертной косой Я кричала: «Ау, отзовитесь! Старец отвечал …неторопко и просто, Былинный дух, былинный слог заветов и обетов! И заканчивает старец: …Теперь прощай, И необыкновенная, чародейственная картина распахнулась перед нами, гармонируя и с былинами, и с Пушкиным, и с Лермонтовым, и с русскими народными сказками: старец …уходил в землю главою, И тут же из былины, из сказки – в мир реальный: Теперь хожу за поворот, И днём и ночью свет не меркнет!.. И Поэт верит, и автор верит, и мы, читатели, ему поверили, что и днём и ночью свет не меркнет. Как это важно! Через преодоление человек находит источник силы. Поэт тяжко, но отступил от черты отчаяния и позвал нас с собой. Следующие главы – «Святцы», «Земной поклон», «Думы», «Свете тихие…», «Материнские песни» – пристани радостей и печалей, отдыха и сборов, молитв и – песней, праздников. Сюжет тот же – Поэт в дороге. Но если в дороге, мы уже говорили, значит, в развитии. Вот Поэт перед нами в отраде мелочей, любований, невинных утех: Как я люблю предчувствие начал, А вот Поэт в предчувствиях: Медлит свет. Ржаная ржавь уныло И мы – затаены, и мы – чего-то ждём, всматриваясь, вслушиваясь. Счастье, – говорит с нами Поэт, – крошечный тот полустанок, Поэт тих-тих, да вдруг – звонит слогом и вскликом, словно сзывая нас, таких разных, разнопёрых, но побольше, побольше чтоб возле него собралось, хочет: Разве можно насладиться И сколько ещё таких же дивных происшествий-открытий приключается с Поэтом, а следом и с нами! Сколько на страницах слов высокой эмоциональной красоты! Но и здесь – плачи: Мои окна заплачут зарёю… Однако Поэт уже знает, что не бывает ни рано, ни поздно, Поэт мудр; это его думы, а думы свойственны мудрецам. А мудрыми, бывает, можно стать после долгой дороги. В «Свете тихие…» уютно расположился удивительный стих – главка, вставная, можно сказать (и не ошибёмся!), новелла. Его (или её, новеллу!) невозможно пересказать, переложить на язык прозы, ей-богу! текст сей надо вдохнуть в себя, как аромат: Но строк моих никто не сбережёт Но мой потомок, проходя в ночи Мою любовь прочтёт он по воде, И плачи мои, словно бы свои, Возможно, это плач плачей, как есть песнь песней. Впрочем, не надо определений и величаний, когда видно – сделано душой для души другого. В «Материнских песнях» Поэт строг, порой нещаден, если женщина, мать на поруганье, если дитя брошено, без пригляда осталось. Разворачиваются и разветвляются сюжеты судеб: И стоят они – матери с жёнами, И «Заговор» драгоценной короной в алмазах слов венчает эту главу: …Мой росточек дочь, Последующие главы «Жили-были», «Истоки», «Одинокие окна», «Осенцы», «Старые письма», «Последний разговор» – собрание сюжетов и картин, для которых славно подошло бы название, взятое из «Жили-были», – «Простая повесть». Но простота, бесхитростность, однако, здесь всюду кажущиеся, обманчивые. За этой простотой и скрытно и прямо являющий себя несладкий опыт большой и деятельностной жизни, и он минутами прорывается отчаянием: « Нам не понять уже друг друга…» ; или вдруг – мазок тёмной итоговой черты: Уже любви нет, но осталась нежность Такая простая непростая повесть... Здесь тоже всюду плач, но плач тихими слезами, наверное, искушённой смиренности; проблесками – плач слезами счастья или же светлой грусти по давно ушедшему, так и несостоявшемуся счастью: И всё пронеслось, пролетело, опало, Тональность разлита минорная, осенняя. Но – хорошо, очень хорошо. Похоже, закончились витки спирали, повороты, а потому Поэт, герой романа-плача, здесь всюду зрелый, чуткий, внимательный, светло-одинокий, никуда не спешит и никого не торопит. Книга в наших руках на предпоследних страницах, и образ Поэта видится логично законченным, даже округлым; а округлость формы лица, к слову, даже подчёркивается в нескольких стихах. Ах осень, осень! Горьких лет,
MEMENTO MORI
Так называется последняя глава «Складня», – да, помни о смерти . Сюжеты и сцепки картин о главном для каждого человека, о том, от чего не увернёшься, как ни уворачивайся и ни хитри, от чего не откупишься никакими деньгами и златами. И было так странно, так горько и странно Вся глава – плач души, но души просветлённой, ждущей встречи с Богом. Плач без слёз. Со слезами было бы излишне и навязчиво поэтично, то есть тривиально, нехорошо. Здесь нужна проза, и она появилась. Как часом случается с нашим братом-литератором? Написал просто, а утром перечитал и сказал себе: «Нужно, дружище, ещё проще!» Например, вот так: Пусть другие войдут в наш запущенный сад, Или так, чтоб ещё лучше было: Водка гордого съела соседа. ...Книга закрыта. Мы молчим. |