Александр ДОНСКИХ, (Иркутск)
ПУСТЬ ДРУГИЕ ВОЙДУТ В НАШ ЗАПУЩЕННЫЙ САД

Читателем попадая в книгу Валентины Сидоренко «Складень» (издательство «Сибирская книга», 2012), попадаешь как в окиян-море: перед тобой раскрываются немереные просторы жизни и судьбы, земли и неба. Однако на этих просторах тебя подстерегают шторма. Ты подчас испытываешь страх не доплыть до берега, повстречаться с неодолимыми, неведомыми силами природы. Но и светлые, чистые дали радуют тебя, маня плыть дальше. И на путях своих ты сможешь пристать к берегу в тихих гаванях островков или целых континентов, где можно передохнуть, подготовиться к новым испытаниям, узнать что-то неизвестное, полезное для тебя; и встречные суда могут поприветствовать тебя, при нужде поделиться пресной водой, припасами, дать совет.

Книга «Складень» всеохватная. И не размером складня, то есть двух- или, в основном, трёхстворчатой иконой, она определяется, а тем, что в иконе, из каких далей времён она, икона, пришла к нам и кто теперь владелец её, призванный, молясь, считывать, разгадывать духовное послание и богомаза, и предков наших, и, верится, вышних сил. О сиюминутном и вечном, о грехе и святости, о горе и счастье книга сия, да, тематически необъятна, окиянична, что ли. «Складень» скорее всего не только и не столько книга стихов, как примерно обозначено в ремарке, а целый роман. Или даже сага в стихах. Или – хочется быть ещё точнее – плач в стихах; плач – в смысле, исполнен труд в жанре древнерусской литературы. Роман-плач в стихах, пожалуй, так поточнее будет.

Складни средневековой, да и более поздней Руси-России, поясняют нам толковые словари, «могли являться путными, то есть их брали с собой в дорогу (в путь), на богомолье, в поход; некоторые многостворчатые складни так и назывались – походные…» Дорогой, походом, знаете, может быть и целая жизнь. А сама жизнь может стать неустанным духовным поиском. А поиск – это неизменно творчество. Валентина Сидоренко в прошлом много и интересно работала в прозе, создавая не рядового порядка повести, и вот теперь в дороге своей жизни она нашла себя ещё и как поэт. Это интересно; обычно от стихов уходят в прозу. Смеем предположить: если бы Пушкин пожил ещё, да пожил бы многонько, то он опередил бы аж самого Льва Толстого: высококлассные – но уже пушкинские – эпопеи были бы явлены русской литературе и миру раньше на два-три десятилетия, в том числе об эпохе наполеоновских воин или о декабристах с Сибирью и возвращением их. Впрочем, известно, что сослагательного наклонения в истории – и в истории литературы, разумеется, в том числе – нет и быть, слава Богу, не может.

Мы обратились к сослагательному наклонению и предположению только потому, чтобы отчётливее понять и увидеть проблематику отхода интересного, рядом с нами живущего писателя от прозы, которая, по преимуществу, является стихией ума, и перехода его в поэзию, которая, по сути, выражает собою стихию чувств. И это не праздный интерес, если задать вопрос и попытаться на него ответить: почему Валентина Сидоренко не смогла работать в прозе? Не говорим, «не захотела», потому что истинному таланту, как, к примеру, дождю или снегу, не дано хотеть в полной и безоговорочной мере, как, где и когда явить себя. Талант, как дождь или снег, явление природное . И, разумеется, – стихийное, не очень-то подвластное обстоятельствам. Но стихия сама по себе не является: для её зарождения, развития и последующего проявления в мире нужны предпосылки, некое предначалье силы её.

Что явилось предначальем рождения поэта Валентины Сидоренко? Почему она не смогла работать в прозе и на протяжении уже многих лет издаёт поэтические книги?

Наиболее ясный ответ в книге «Складень»: причина – боль. Боль большая, сложная и, похоже, свычная.

И она, боль её, в книге – стихия, явление природное, кажется, неодолимое уже и самим автором. Нерв боли, следует отметить, отчётлив и в прозе Валентины Сидоренко, но в её нынешнем творчестве, в поэтическом, он уже как раскалённые уголья, на которых стоит голыми ступнями поэт. Стихия чувств захватила и одолела душу! Но «одолела» в значении очаровала, пленила, повлекла за собой. Собственное страдание, возможно, стало культом (что, не будем скрывать, настораживает и печалит).

В «Складне» есть сюжет, вполне романный: в меру сложный, кажется, спиралевидный, в данном случае, с периодическими возвращениями к «болевым точкам» страдания, но уже на новом витке развития и души и мысли. Сюжет с ответвлениями, что можно отнести к канонам классического романа. Современная романистика, к слову, в большинстве своём по сюжету однолинейна, вроде как побаивается шагнуть в сторону, чтобы посмотреть, а что там; боится изгибов, поворотов, вставных новелл или даже повестей: зачем-де осложнять себе жизнь!

Есть в «Складне» главный герой, разумеется, лирический. Но он многоаспектный, даже многоликий, если хотите, поэтому не совсем к нему подходит формула из классического литературоведения «лирический герой», которую обычно применяют к одному конкретному стихотворению или небольшому циклу стихов. «Складень», повторимся, целый роман, состоящий, правда, из отдельных и по преимуществу вполне самостоятельных стихотворений. Герой «Складня» подвержен колебаниям, сомнениям, порывам, унынию, озарению, радости, печали – всему бытийному многообразию явлений жизни с человечьей силой и немочью. Право, не намного преувеличим, если условно назовём его – Поэт!

«Не рыдай мене, Мати»,
Не рыдай мене, Мати,
Не рыдай, не рыдай, не рыдай…
В вражьих смертных объятьях,
В вражьих смертных объятьях
Русской кровью исходит мой край…

Это первые строки «Складня», и вы – уже в действии, в страстях, а то и на угольях вместе с Поэтом, душа которого в плаче. Вместе с Поэтом мы входим в библейские истории и завороженно слышим:

И падая ниц, и вздымая как прах,
Пласталась блудница в песках, как в снегах,
И стыла в пустыне Мария…

И – молитвы, молитвы, преисполненные древлерусским плачем. На Байкале оказывается ли Поэт, в одиночестве ли у иконы, с прихожанами ли в храме, на улицах ли селений и во множестве других житейских проявлениях, он помнит и просит:

…Ты в битвах и войнах на свете возрос,
Ты внуком был Божьим и Спасом планеты,
Мечом в силе Отчей, неистовый росс,
К истокам родимым, молитвой согретым,
Вернись, как литовка на зрелый покос, –
Калёною сталью и песней распетой…

В книге четырнадцать глав, и их названия весьма красноречиво отображают путь развития главного героя – Поэта – гражданина современной, ещё говорят, «новой» России, такой разнообразной и нередко удручающе непоследовательной, противоречивой в своих проявлениях и устремлениях, но ежели Родина, она наша, как же нам быть? Каждый, видимо, решает сам. Поэт – решил, определился!

Первая глава «Складень» – как напутствие направляющемуся в дорогу, в дорогу жизни, судьбы, познания. …Близких не было… – сетует главный герой, обращаясь к Богу. –
                       ...Эти ушли
По дороге проторенно-белой,
В глубь мирскую житейской земли.
Уходили они, величаясь
Алчным знанием, сытью земной…
Я лампадами Иван-чая
Устилала им путь отходной.
Я вернуться их не упросила –
Не услышать им плачей моих,
Но помянников крестная сила
Имена вековечает их!

Вторая – «Великое стояние» – это не остановка, это преодоление, это поиск источника сил и поэтому неслучаен в самом начале главы несколько бунтарский посыл-выкрик трибуна:

Пока свеча пылает в храме
И не заброшен дом родной –
Не страшен зверь! И пентаграмме
Заслоном – русский наш устой!

Но снова – молитва, молитва, как итожение нового опыта и смысла, как упование:

Матерь-Владычица, свет Богородицы,
Встань над землёю своей,
Злых и мятежных и жертв их усобицы
Кроткой любовью согрей!

Сила – в молитве, но не в крике и кличе. Молитва – сила, а посему Поэту важно сказать нам:

Не будь ты пылью…
Будь ты почвой.
И, не гадая по руке,
Свой русский дом
построишь прочно
На камне, а не на песке…

Домостроительство, поиск государствообразующих начал жизни – стержневая тема второй главы. Здесь неустанное и строгое обращение Поэта к истории России, к житиям святых, к Библии, к недавним временам "кровавого распада и разрухи" , к идее «русской правды в русской крови" . Но боль нарастает, уголья раздувает ветрами судьбы, и Поэт подходит к черте отчаяния:

Погибают глаголы в душе –
Птицы – вестники Божьего света.
Ни вопросов в душе, ни ответов.
Жизнь мертва, как шиши камышей!..

На том бы и действию романа-плача конец. Но Поэт – герой, а герой, по законам жанра, не может не действовать, и перед нами открываются новые картины бытия, но уже во вставном сюжете-ответвлении – поэме «Егорьевское стояние». В те уже невозвратные годы, – неторопливо повествует автор «Складня», –

Чтоб совсем уж с ума не сойти,
Надышавшись безумной свободы,
Мы искали возврата пути…

Это, кажется, уже звучит сама Судьба, а судьба – это движение, развитие в какую-то из сторон, минуя распутья, а то и преграды.

В осенцы те случилось заехать
В край, заглохший, как камыши,
И, залатывая огрехи,
Как избушка осевшей души,
Я входила в притихшие сёла,
Я заросшие зрела поля.
Мыслям-думам моим невесёлым
Эхом вторила наша земля…

– в полной неспешности и бессуетности, в традициях добротной русской прозы, ступает Поэт по земле. Встречает старца. Жалуется ему на жизнь, на " громадный, стальной мегаполис" , на порядки «не народов, а инопланет", что "…радость светлая и удачи //
Отошли от пределов Руси
". Старец сказывает Поэту о прежней русской жизни, подытоживает: В старой жизни один был изъян –
"Сколь она ни была длинновата – // Вдосталь так и не нажилось…"

А потом революции, бойни
На Гражданской, нечистой войне,
Комсомольцы на колокольне
Службу правили сатане…

– рассказывает старец и о своей, и страны судьбине. После Великой Отечественной

…подымали хозяйство с детьми…
Нас любили, и мы любили,
Как бывает на свете с людьми
Целомудренными, не лукавыми…

Напоследок Поэт поинтересовался именем старца.

Я Егорий! И в близком соседстве
Было принято называть
Всех Егоров в деревне Егорьево
Иль Егоршами, иль Егорушкой…

Минули годы...

       …загнанным табуном,
Душу горечью ископытив,
Проскочили, и пыль за окном
Оседает под эхом событий,
Невысоких и мчавшихся жизни повдоль,
Своей дикостью оскорбивших…
Я одна прошагала земную юдоль,
Полусном-полужизнью забывшись!..

И случилось Поэту снова попасть в то село: "Воробьиный да враний неистовый крик // На колдобины вытолкнул вновь…Село разорено, "провалы разрушенной церкви", "плетни завалились", единой живой души не видно. Могилы.

Боже, кто тут со смертной косой
Так прошёлся, что воздух здесь меркнет?!

Я кричала: «Ау, отзовитесь!
На погибшем кто есть корабле?»
Вышел лунь, нереальный, как витязь,
Ноги шаркают по земле.
Встал согбенно, на сук опираясь,
Взгляд пытливый спокоен и смел…
Синих искр голубиная стая
Из очей вылетает в предел.
«Здесь народ жил, – спросила я. – Где он?
Был он духом высок и велик,
Он веками слагался, и демон
Осквернить не сумел его лик!
Защитив племена и народы,
Он освоил несметную ширь
Здесь, под небом суровой свободы,
Что издревле зовётся Сибирь…

Старец отвечал

…неторопко и просто,
Прорывая негулкую тишь:
«Я хранитель разрух и погостов
И живу здесь неслышно, как мышь.
Не забыла ты первой той встречи,
Её ради вернулась сюда…
Ждал тебя я все зимы и лета,
Не считая ломот и простуд!..
Тебя привёл Господь недаром –
Душа до раннего утра
Последним вызреет пожаром!
И я к Создателю вернусь.
А ты запомни слогом мерным
И, вызубрив всё наизусть,
По буквам передай неверным:
Свои Устои Мать-земля
Слагала долгими веками,
Так росы в вешние поля,
Чтоб напитать их, истекают.
И без законов не стои́т
Земля. И ничего не сто́ит!
Она уйдёт, как в море кит,
В пучину ада без устоев!..

Былинный дух, былинный слог заветов и обетов!

И заканчивает старец:

…Теперь прощай,
А я пойду готовить душу
В намоленный свой, бедный рай –
Я клятвы Богу не нарушил.
Я не покинул край отца,
Погост родимых я не бросил,
И милосердием Творца
Была дарована мне осень…

И необыкновенная, чародейственная картина распахнулась перед нами, гармонируя и с былинами, и с Пушкиным, и с Лермонтовым, и с русскими народными сказками: старец

…уходил в землю главою,
Холмами горбилась спина,
Над его белой головою
Кружился вран как сатана!
Но странный свет, как у святых,
Над ним сливался с осенцами,
И сойки скорыми гонцами
О переходе в мир иных
На редкость праведной души
Леса и сопки огласили,
И столп живой алмазной пыли
Юдоль земную разрешил…

И тут же из былины, из сказки – в мир реальный:

Теперь хожу за поворот,
Гляжу на рваный купол церкви.
Над ним уже который год
И днём и ночью свет не меркнет!..

И днём и ночью свет не меркнет!..

И Поэт верит, и автор верит, и мы, читатели, ему поверили, что и днём и ночью свет не меркнет. Как это важно! Через преодоление человек находит источник силы. Поэт тяжко, но отступил от черты отчаяния и позвал нас с собой.

Следующие главы – «Святцы», «Земной поклон», «Думы», «Свете тихие…», «Материнские песни» – пристани радостей и печалей, отдыха и сборов, молитв и – песней, праздников. Сюжет тот же – Поэт в дороге. Но если в дороге, мы уже говорили, значит, в развитии.

Вот Поэт перед нами в отраде мелочей, любований, невинных утех:

Как я люблю предчувствие начал,
Канун волнует более, чем праздник.
Совсем недавно вепрем проскакал,
Сугроб взметая, хиус – злой проказник…

А вот Поэт в предчувствиях:

Медлит свет. Ржаная ржавь уныло
Оголяет тихие леса,
Дым из труб, как голубь сизокрылый,
В серые взлетает небеса.
И глазами древними крестьянок
Глядя на Саяны и поля,
Слышу я, как с самых спозаранок
Всё быстрее вертится Земля…

И мы – затаены, и мы – чего-то ждём, всматриваясь, вслушиваясь.

Счастье, – говорит с нами Поэт, –

крошечный тот полустанок,
Сенокосов ромашковый цвет,
Где мы вскакивали спозаранок
Помахать электричке вослед.
И капель земляники, смородины
Красной – заводи на берегах…
Что незыблемо в слове «Родина»
Уложилось и светит в веках!

Поэт тих-тих, да вдруг – звонит слогом и вскликом, словно сзывая нас, таких разных, разнопёрых, но побольше, побольше чтоб возле него собралось, хочет:

Разве можно насладиться
Крепким говорком?
Как же так – наговориться
Русским языком!..

И сколько ещё таких же дивных происшествий-открытий приключается с Поэтом, а следом и с нами! Сколько на страницах слов высокой эмоциональной красоты! Но и здесь – плачи:

Мои окна заплачут зарёю…
И прошедшая ночь не обман…
Луч как ястреб мелькнул за горою,
А потом всё туман и туман…

Однако Поэт уже знает, что

не бывает ни рано, ни поздно,
Сослагательных «бы» не бывает…
Предназначенно вызреют звёзды,
В точный срок ветер листья срывает…

Поэт мудр; это его думы, а думы свойственны мудрецам. А мудрыми, бывает, можно стать после долгой дороги.

В «Свете тихие…» уютно расположился удивительный стих – главка, вставная, можно сказать (и не ошибёмся!), новелла. Его (или её, новеллу!) невозможно пересказать, переложить на язык прозы, ей-богу! текст сей надо вдохнуть в себя, как аромат:

Но строк моих никто не сбережёт
И не заплачет над моею болью,
И всё, что жгло и пламенело кровью,
В сырую землю навсегда уйдёт.

Но мой потомок, проходя в ночи
По вешним травам легкокрылой тенью,
Воззрит на несказанное свеченье
Под кроною и горько помолчит,
Чуть приклонивши резвые колени.

Мою любовь прочтёт он по воде,
По млечному сиянью над дорогой,
Над ковылём, ракитою убогой,
Под кровлей, у колодца – и везде,
Где я просила милости у Бога.

И плачи мои, словно бы свои,
Он повторит от слова и до слова,
И затрепещут в песне соловьи,
И всё на свете повторится снова.
 

Возможно, это плач плачей, как есть песнь песней. Впрочем, не надо определений и величаний, когда видно – сделано душой для души другого.

В «Материнских песнях» Поэт строг, порой нещаден, если женщина, мать на поруганье, если дитя брошено, без пригляда осталось. Разворачиваются и разветвляются сюжеты судеб:

И стоят они – матери с жёнами,
Сёстры в духе и сёстры по крови,
По Руси всей свечами зажжёнными,
Преисполнены горькой любовью…
Ой вы женщины русской России,
вражью силу сломив на века,
Ни о чём вы Творца не просили,
О спасении лишь мужика,
Своего, безнадёжно-родного,
Заплутавшего в дебрях живых,
Полумёртвого-полуживого,
Потерявшего честь, как обнову,
Как ключи на дорогах земных…

И «Заговор» драгоценной короной в алмазах слов венчает эту главу:

…Мой росточек дочь,
Крепкой будь.
Кровью и судьбой
Русской женщины
Пролагает мать
Тебе добрый путь!

Последующие главы «Жили-были», «Истоки», «Одинокие окна», «Осенцы», «Старые письма», «Последний разговор» – собрание сюжетов и картин, для которых славно подошло бы название, взятое из «Жили-были», – «Простая повесть». Но простота, бесхитростность, однако, здесь всюду кажущиеся, обманчивые. За этой простотой и скрытно и прямо являющий себя несладкий опыт большой и деятельностной жизни, и он минутами прорывается отчаянием: « Нам не понять уже друг друга…» ; или вдруг – мазок тёмной итоговой черты:

Уже любви нет, но осталась нежность
В глубинах отцветающей души.
Она в остатке уходящей жизни
Из глуби вынет писанное кровью,
Как мы любили милую Отчизну,
А в ней друг друга смертною любовью…

Такая простая непростая повесть...

Здесь тоже всюду плач, но плач тихими слезами, наверное, искушённой смиренности; проблесками – плач слезами счастья или же светлой грусти по давно ушедшему, так и несостоявшемуся счастью:

И всё пронеслось, пролетело, опало,
Как в грозы осенние листопад.
Всего побывало, казалось – всё мало!..
А ныне на небо вгляну невпопад,
Увижу, как луч запоздалого солнца
Короной зажжёт на берёзе листву,.
И плачу дитём в крестовину оконца,
И большего счастья изведать не рвусь…

Тональность разлита минорная, осенняя. Но – хорошо, очень хорошо.

Похоже, закончились витки спирали, повороты, а потому Поэт, герой романа-плача, здесь всюду зрелый, чуткий, внимательный, светло-одинокий, никуда не спешит и никого не торопит. Книга в наших руках на предпоследних страницах, и образ Поэта видится логично законченным, даже округлым; а округлость формы лица, к слову, даже подчёркивается в нескольких стихах.

Ах осень, осень! Горьких лет,
Падений шумных без побед
Ты одинокая подруга.
Как сокол, ввысь летит упруго
И златом блещет пегий лист!..

 

MEMENTO MORI

 

Так называется последняя глава «Складня», – да, помни о смерти .

Сюжеты и сцепки картин о главном для каждого человека, о том, от чего не увернёшься, как ни уворачивайся и ни хитри, от чего не откупишься никакими деньгами и златами.

И было так странно, так горько и странно
В пространном, как свет, ясновиденье сна,
Ни изморозь слов, ни сказанья тумана,
А то, что тебя провожаю одна.
Одна, наяву над развёрстой могилой,
Как зазимок стылой в предутренней мгле…
Душа лишь мелькнула птенцом
                                       сизокрылым,
Оставив единой меня на земле!..
И, глядя сквозь чёрную брешь краснотала,
В предзимнике грозном, седом, как зола,
И просто и ясно я вновь увидала,
Что это не он, это я умерла!

Вся глава – плач души, но души просветлённой, ждущей встречи с Богом.

Плач без слёз.

Со слезами было бы излишне и навязчиво поэтично, то есть тривиально, нехорошо. Здесь нужна проза, и она появилась. Как часом случается с нашим братом-литератором? Написал просто, а утром перечитал и сказал себе: «Нужно, дружище, ещё проще!» Например, вот так:

Пусть другие войдут в наш запущенный сад,
Распахнётся калитка витая.
Не зови ты меня ни в какое «назад»,
Я в небесный свой край,
сквозь златой листопад,
Где высокая жизнь, неземная…

Или так, чтоб ещё лучше было:

Водка гордого съела соседа.
Ну а тот,
С кем любима беседа,
Он ушёл. Просто так. Не со зла.
Он ушёл, чтобы я умерла…

...Книга закрыта. Мы молчим.
За окном - январь;
Ещё один год позади.
Думаем и грустим.

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную