Бывает так – прозвучит какое-то слово или выплывет конкретная деталь – и высветит давно известную всем проблему по-новому ярко, пронзительно и остро. Так вышло у меня и с Анатолием Аврутиным. Как-то в одном из его писем, полученных по электронной почте, прочитала: «На днях мне сообщили из Германии, что во Франкфурте выходит фундаментальная четырехтомная антология «Сто лет русской зарубежной поэзии». Первые три тома – три волны эмиграции (там все звезды, начиная с Цветаевой), четвертый – поэты двадцать первого века, волею судьбы оказавшиеся вне России. В данном случае я составителям очень подошел, хотя никуда и не уезжал, а потому сказали, что дают меня в четвертом томе, который выйдет к международной книжной ярмарке… Антология поступит во все крупнейшие университеты мира и будет своего рода путеводителем по русскому зарубежью. Единственная печаль – зарубежьем себя считать очень грустно...»
Все мы хорошо знаем, что живет Анатолий Аврутин в Минске, и проблемы у русского поэта, оторванного от России, возникают немалые. Но вот чтобы так – антология русского зарубежья, да еще в одном ряду с поэтами русских эмиграций… Минск совсем рядом с моим родным Смоленском, и Беларусь, при всем понимании современных проблем и реалий, людьми, выросшими в СССР, чем-то отчужденным не воспринимается – наша родная и добрая соседка. Но литературный ряд, в который волей судьбы попали стихи Анатолия Аврутина в антологии поэзии русского зарубежья, высвечивает проблему с неумолимой конкретикой и делает ее проблемой русской истории, русской геополитической катастрофы и русской литературы. Я не видела вышедшей во Франкфурте антологии, но в памяти сразу зашелестели страницами многочисленные выпускавшиеся у нас антологии поэзии русского зарубежья. Выплыли хрестоматийные ностальгические строки Ивана Бунина: «Темнеют, стынут сумерки в пустыне,// Поля и океан...// Кто утолит в пустыне, на чужбине,// Боль крестных ран?», сопротивляющийся, упругий стих Владимира Набокова: «Но где бы стезя ни бежала, //Нам русская снилась земля.// Изгнание, где твое жало, // Чужбина, где сила твоя?», горькое цветаевское: «Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст, //И все — равно, и все — едино. // Но если по дороге — куст// Встает, особенно — рябина…» Вспомнились, конечно же, и классические строки поэта второй волны эмиграции Николая Моршена, удивительно кратко и точно сказавшего о мироощущении людей, переживших великие исторические потрясения:

Он прожил мало — только сорок лет.
В таких словах ни слова правды нет.
Он прожил две войны, переворот,
Три голода, четыре смены власти,
Шесть государств, две настоящих страсти.
Считать на годы — будет лет пятьсот.

Эти строки – о каждом из нас, переживших развал и разграбление страны, смену общественной формации и идеологии, войны, то и дело вспыхивающие на территории бывшего СССР – всего и не перечислишь! Так что по жизненному опыту и мироощущению и у празднующего сегодня свой юбилей большого русского поэта Анатолия Аврутина психологический возраст, реальное, не календарное время души по «шкале Моршена» зашкаливает за пятьсот и устремляется куда-то к отметке «тысяча». «Спрессованное время», рожденное неустанной работой души, уходит на дно сознания, тягчит, давит, но и всплывает удивительными по накалу строками, другим видением мира, другим ощущением себя в мироздании, другой радостью, другой, особой, прожитой и выстраданной глубиной. И все же– какое отношение к поэтам русской эмиграции может иметь Анатолий Аврутин, коренной житель Минска? Вот и в письме его четко и ясно написано: «… хотя никуда и не уезжал…» И тем не менее я должна признать, что многие строки Анатолия Аврутина с неумолимой и пронзительной точностью и болью подхватывают и продолжают то лучшее, что было написано поэтами русской эмиграции:

Вдали от России 
И птицы летят по-другому —
Еще одиноче безрадостно тающий клин…
Вдали от России 
Труднее дороженька к дому
Среди потемневших, 
Среди поседевших долин.

«Вдали от России» – стихотворение откровенно хрестоматийное. Кроме боли, любви, выстраданности и бесконечной важности темы есть в нем та редкая в современной поэзии простота, о которой молят Бога монахи и которая всегда была присуща русской классике. Но тема заявлена и обозначена –точно.

Тема оторванности от России, тоски по родине– главная у Анатолия Аврутина, одного из лучших и, пожалуй, самого пронзительного русского поэта последнего десятилетия. Россия из его стихов наплывает на читателя лавиной– признанием в любви, пейзажем, размышлениями о русской истории, картинками современной жизни, русскими характерами, ностальгией, болью, отчаянием, философскими раздумьями, женским взглядом, осмыслением собственной судьбы. Наверное, не будет преувеличением, если я скажу, что все, о чем пишет Аврутин – это Россия: «Не брести, а скакать по холмам помертвелой Отчизны, //На мгновенье споткнуться, ругнуть проржавелую гать, //Закричать: «Ого-го!» — зарыдать о растраченной жизни, // Подхватиться и снова куда-то скакать и скакать». Лирика Анатолия Аврутина накатывает волной, захлестывает, увлекает за собой читателя, слова и образы идут наплывом, он поэт мощного лирического чувства и сильного музыкального накала. Но успокаивается подхватывающая и несущая ввысь могучая поэтическая стихия– и звучит прозрачный, спокойный, пронизанный тишиной и светом лирический голос: «Сызмалу я нет – приучен не был// Трепетать от трелей соловья...// Грозовая утренняя небыль, // Роковая родина моя.// Но уже тогда я чуял кожей// С родником и родиною связь,// С драною кошелкой из рогожи,// Где ромашка робко привилась». Рубцов в этих строфах слышится настолько отчетливо  («С каждой грозою и тучею// С громом, готовым упасть, // Чувствую самую жгучую, // Самую смертную связь»), что нет нужды объяснять –с каким поэтом Аврутин ведет поэтический разговор о России, чью оборвавшуюся песню подхватывает в своих стихах, вслед за чьим конем направляет своего скакуна «…по холмам помертвелой отчизны». Поэтический диалог через время Аврутин ведет не только с Рубцовым, но и со многими русскими поэтами. Анатолий Аврутин обладает своим неповторимым и сильным голосом и в поэзии искушен. Он владеет лирической стихией и умеет быть разнообразным и неожиданным — по-блоковски и по-рубцовски лирическим и стихийным, по-некрасовски классически ясным и реалистичным, по-фетовски прозрачным и чутким, по-тютчевски глубоким и философичным. И все же эпиграфом к его творчеству я поставила бы строки далекой от него по лирическому ладу Марины Цветаевой: «Из сырости и шпал// Россию восстанавливаю». Ностальгия по России в его стихах так сильна, а образы так предметны и живы, словно оказавшийся за пределами Родины поэт хочет воссоздать, «сотворить» словом ушедшую за горизонт Россию, восполнить потерю собственными стихами. Познание России – песня о родине –отталкивается от земного и восходит вверх по звенящей отвесной вертикали. Ностальгический бесконечно русский пейзаж – церквушки и хатки, проселки и перелески, пустующие поля и птицы в шелестящих рощах («Зеленым дыханьем наполнится чахлый пейзаж,// Рассадят по веткам галчат суетливые клены.// И встанешь… //И вздрогнешь…// И все, что имеешь, отдашь// За галочий крик и над церковью крест золоченый») сменяется знакомыми картинами народной жизни, выписанными верно и точно («Не закрыта калитка…// И мох на осклизлых поленьях…// На пустом огороде разросся сухой бересклет…// Все тревожит строка,// Что «есть женщины в русских селеньях», // Но пустуют селенья, и женщин в них, в общем-то, нет»). Картины народной жизни рождают улыбку земной любви, и взгляд обращается к женщине –но там, где у другого писалась бы любовная лирика, у Аврутина все равно продолжаются стихи о Россиии: «Такое вот имя — Ирина, Арина…// Слегка журавлино, слегка голубино,// Слегка снегопадно, слегка февралёво,// Но вечно — небесного чувства основа». Женский взгляд сливается с таинственным ночным пейзажем, и вдруг — устремленная к небу песня резко взмывает вверх — к звездному небу, а потом — еще выше, в совсем уже неотмирные дали – к раскрывшейся над мирозданием плотиновской Мировой Душе, а в ней неожиданно и ясно угадывается сокровенная Россия, а точнее – ее светящаяся Вечная Душа: «Когда бредешь в раздумчивой тиши// Наедине с ночным небесным светом, // Есть ночь и высь…// А больше – ни души, // Но все душа, но все душа при этом…»

«Родина есть нечто от духа и для духа. И тот, кто не живет духом, тот не будет иметь Родины; и она останется для него темною загадкою и странною ненужностью... Но именно поэтому творцы духа суть живые очаги Родины. Назови мне, кто те пророки, гении и герои, перед которыми ты в любви преклоняешься, и я скажу тебе, какого ты духа и где твоя Родина… Ибо ты любишь их и преклоняешься перед ними потому, что они облегчили тебе бремя твоей жизни, показали тебе путь к устроению твоей души, дали тебе утешение, дали тебе радость быть сильным… знаешь ты о том или не знаешь, — они твои пастыри, учители и вожди, создавшие твою Родину и указавшие ее тебе», – писал волею судьбы оказавшийся за пределами России Иван Ильин в своей работе «О России. Три речи». Для самого Анатолия Аврутина национальная идентичность невозможна без русской поэзии, пророческим зрением провидящей в исторических катаклизмах и мятущемся хаосе бытия великую Небесную Родину, силой песни проявляющей ее суть и возносящей на должную высоту: «Если вдруг на чужбину// заставит собраться беда, // Запихну в чемодан, // к паре галстуков, туфлям и пледу, // Томик Блока, Ахматову…// Вспомню у двери: «Ах, да…// Надо ж Библию взять…» // Захвачу и поеду, поеду». Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Тютчев, Фет, Блок, Есенин, Ахматова, Цветаева, Рубцов – вечная часть земной родины, земного отечества, ибо они не только путеводные вехи, маяки во мраке, но и творцы родины. Это свойство поэта творить родину в области земного духа для тысяч и миллионов Анатолий Аврутин знает прекрасно. И, оказавшись за условной географической границей, он тем паче готов исполнить свое поэтическое предназначение не ради собственной беды и тоски, а ради миллионов таких же страждущих, вопрошающих, нуждающихся в слове объяснения и любви, «восстановив» «из сырости и шпал» ушедшую за земной горизонт, выстраданную и очищенную сердцем Россию. Он готов стать живым очагом разоренной родины, одной из вех духа, маяком в беззвездной тьме крушения. Но для того, чтобы самому понять и найти Россию, ему надо очиститься от скорби и страстей, пережить трагедию крушения, осмыслить собственную жизнь, русское прошлое и русское настоящее. Ибо «вдали от России» выходит за область географического и, как все, имеющее отношение к духу, преодолевается только духом.

Анатолий Аврутин родом из СССР — послевоенной, уже вставшей на ноги, но еще не окрепшей и не пришедшей в себя страны –нищей и счастливой, где скудное житие скрашивалось мамиными драниками и супом с лисичками, а окрыленное надеждой детство неизменно венчалось пушкинским «Золотым петушком»: «В ногах скрутилось одеяло, // Часы с кукушкой били шесть .// Мне мама Пушкина читала  –// Тогда не так хотелось есть». В той стране нищего быта и холодных квартир из репродукторов еще говорил не оболганный и не попранный победитель Сталин: «…динамик хрипел от темна до темна// И нигде его не выключали// – Вдруг внезапно объявят, что снова война, // И по радио выступит Сталин?..» А. Аврутин  – прежде всего наследник той эпохи, наследник вечной трагедии Великой Отечественной, наследник Победы и рожденных ею надежд, наследник великой, привольной и свободной страны по имени Советский Союз: «Там Сталинград еще не Волгоград, // Там «Тихий Дон», там песенное слово.// И в ноябре, как водится, парад – // Под первый снег… В каникулы… Седьмого…» А рожденным в большие эпохи даются не только большие испытания, но и большой характер, большое зрение –чувство истории и чувство современности, чувство народной правды и потребность стоять за свою страну – до великой Победы: «Даже из собственных помыслов изгнан, // Разве ты вправе грешить на Отчизну// В черную полночь без дна?». Наверное, поэтому Россия Анатолия Аврутина – это и современное разорванное культурное и геополитическое пространство, и простирающаяся в даль веков глубина исторической и генной памяти, в которой нашествие сменяется нашествием, а разорение – разорением. «И Орда одолела… Не нас – тех, кто следом пришел,// Тех, кто вытравил память из шариков гемоглобина.// Им чванливо велели, и, ноги поставив на стол, // Потешались: «Плевать нам, что харкает кровью рябина…» Вечная Орда выплывает из глубины веков в наши дни, «вечный бой» за геополитическое пространство длится беспрерывно – прошлое и настоящее в этих стихах, как и в жизни, разделить невозможно. Но «…Орда одолела»  – произошло самое больное и непредставимое для всех, особенно – для фронтовиков и рожденных в послевоенные годы детей Победы. На пушкинское «Или…// От потрясенного Кремля// До стен недвижного Китая, // Стальной щетиною сверкая, // Не встанет русская земля?..» был дан невозможный ответ: «Не встанет…»

Россия Анатолия Аврутина — не позолоченная прянично-лубочная страна грез, а великая и горькая страна-трагедия. Аврутина часто небезосновательно обвиняют в излишних мрачности и пессимизме. Отчасти это так. Но только – отчасти. Зачастую за пессимизм принимают умение поэта прямо смотреть правде в глаза и говорить ее – какой бы горькой она ни была. Аврутин зорко и точно видит недостатки России и русского характера, и о многих исторических и житейских проблемах пишет с откровенной горечью: «Да, характер такой у смурного от жизни народа, // Все: «Авось, перебьемся… Авось, доживем до поры…»// Будут мед добывать, а себе не останется меда ,// Воздвигают палаты, а хаты кривы и стары». Но любовь — вне рассудка, поэтому Аврутин «восстанавливает» ушедшую за горизонт Россию целиком – с недостатками и изъянами, ибо они тоже мета родного. Вообще же «мрачность» Аврутина проистекает из того, что он пока находится внутри трагедии, внутри огромной геополитической катастрофы, и преодолеть ее духом поэту только предстоит. «Ничего от той жизни, // Что бессмертной была, // Не осталось в отчизне, //Все сгорело дотла…» — эти строки Владимира Соколова о длящейся больше века русской катастрофе. Об этой же трагедии — великая печаль Аврутина: «Взъерошенный ветер к осине приник…// Одна вековая усталость, // Где русские души, где русский язык, // Где русская кровь проливалась». Здесь опять «Все расхищено, предано, продано…» (А. Ахматова), и Аврутин перебаливает потерю родины, ищет Россию — но нигде не находит ее светящейся Вечной Души, глядящей на ночные просторы из самых глубин мироздания. Поэтому его душа — неспокойна и мрачна, простор, наплывающий на поэта — темен, ночь беспроглядно черна:

Просто за старым скрипящим забором
Бездна бесстрашно висит над собором,
Птиц от крестов отогнав…
Просто, как старые чуни скрипучи,
Небо закрыли тягучие тучи…
Просто идет ледостав.

И все же в этом мраке где-то за стенкой кричит роженица, рождается будущее, рождается грядущая Россия. Поэт осознает это, но пока не может перебороть беды, ибо он, как и все его современники и соотечественники, жившие в СССР, находится не только в географической, но и в духовной дали от России. Радостного отклика на крик роженицы не следует: «На капли расплескана, тысячелица, // Усталая вечность мешает вздохнуть.// И только за стенкой кричит роженица… // И суть непонятна… И тягостна суть». И действительно — географическая даль порождается далью духовной, как и геополитическая катастрофа – прежде всего происходит в миллионах душ, утративших «родное», потерявших родину, не вставших на ее защиту: «Вдали от России…// Да что там — вдали от России, // Когда ты душою порой вдалеке от себя…» В беспроглядном мраке катастрофы подвергается сомнению все – даже самое незыблемое:

И шатаюсь я вдоль раздорожий,
Там, где чавкает сохлая гать,
И всё Бога пытаю: « Я – божий?..»
А Господь отвечает: «Как знать…»

А за стенкой кричит роженица – Аврутин пока не может принять рождающегося будущего. Но крик тревожит его, он понимает, что от этого крика зависит его душа, и темный, обступивший душу простор с холмами, ломающимися льдинами, мятущимися, как река, далями держится сейчас на этом крике: «И вечность не чудится золотолицей , // И кровь вместо пота сочится из пор…// И только за стенкой кричит роженица — // Умолкнет она, и умолкнет простор…»

Но как же пронзителен внезапно вспыхивающий в стихах свет! Он летит в душу все той же аврутинской лавиной, когда в стихотворение врывается рожденная безвестной роженицей и немного подросшая девчушка. Она не ведает страха катастроф и потерь, — она просто есть — и принимает мир таким, какой он есть, и поэтому находится вне трагедии. Она — вне времени, вне мрака, а значит, пока принадлежит области духа. И сердце мгновенно узнает ее вместе с деревьями, рыбами, птахами, ведь они — «родина», «родное», будущее – и весь этот знакомый, единый мир, и эта несущая в волосах солнце девчушка зовутся словом «Россия».

Угорая в чаду, что дарит позабытая вьюшка,
Все боятся чего-то, и вечен тот давящий страх.
Но наутро из хаты — чуть свет — выбегает девчушка,
И сама, как росинка, и солнце несет в волосах.

И ее узнают и деревья, и рыбы, и птахи,
И листок золоченый все тщится в ладошку слететь…
Крикнет: «Папа, гляди!» И отцы забывают про страхи,
И шеломистый купол на Храме спешит золотеть.

Таким пронзительным бывает только свет преодоленной трагедии.

Пронзительность, пожалуй, одно из главных свойств поэзии Анатолия Аврутина. Не только дар глубоко и остро переживать происходящее, но и умение безоглядно открыться читателю, донести свою боль, не ведая преград между его и своей душой. Есть у А. Аврутина и великий дар сострадания и сочувствия. Анатолий Аврутин очень человечный поэт –так видеть и любить простого человека, так понимать народ умеют немногие. Как поэт я не могу не ценить мощную, покоряющую, возносящую волну аврутинской лирики. И все-таки, на мой взгляд, лучший Аврутин – это Аврутин, поднимающийся до некрасовской простоты и народности – поэт просветленный, чистый и ясный. И если с врывающейся в стихотворение  девчушкой в сердце поэта вспыхивает мгновенный луч узнавания родного и преодоления трагедии, она – «солнечный удар» постижения родины и возвращения к жизни, то в душах простых людей А. Аврутин находит вечный ответ на трагические события и свою ушедшую в дальние дали Россию. Его герои не могут спеть песню преодоления, они тоже внутри трагедии, но по смирению и душевной простоте именно они сохранили Россию в своей душе:

И в душе запеклась,
Будто кровь на обветренной ране,
Вековая обида
За этот забытый народ,
За того мужичка,
Что с получки ночует в бурьяне,
И все шарит бутылку…
А все остальное — не в счет.
Как он ловок
Венец за венцом возводить колокольню,
Как он любит по-старому мерить —
Верста да аршин!..
А поранится: «Больно, Михеич?» –
Ответит: «Не больно…»
Все не больно – и нажил не больно
До самых седин.

Сколь бы ни был современен и знаком нам этот лирический герой, придется признать, что мужичок, ловко возводящий колокольню и шарящий в бурьяне бутылку, не так уж и отличается от мужичков Николая Алексеевича Некрасова и героев других русских классиков. Безответный и терпеливый умелец Левша, молча страдающий и молча прощающий — Михеич вечен, как вечно его дело – «венец за венцом возводить колокольню», ибо он – душа Россиии, один из главных русских человеческих типов. К Аврутину приложимы слова Николая Тряпкина: «Нет, я не вышел из народа». Поэтому герои его стихотворений –не только узнаваемые, но и родные – не утратившие исконной связи с родиной. Это вечная русская старуха: «У столетней старухи// Белесые, редкие брови, // И бесцветный платочек опущен до самых бровей…». Это деревенская бабка на базаре, даром отдающая поэту кулек с ежевикой: «Не тащить же назад, –улыбнулась, – мне ягоды с рынка, // Хворь совсем одолела… Самой притащиться б назад…» Это и знакомая картина послевоенных лет в стихотворении «Стирали на Грушевке бабы…»  Одной меткой деталью Аврутину удается передать горе вдов: «И дружно глазами тоскуя, // Глядели сквозь влажную даль, // На ту, что рубаху мужскую// В тугую крутила спираль». Еще один мгновенно узнаваемый аврутинский лирический герой  – Мирон. Современный и хорошо всем известный образ  –ветеран Великой Отечественной, в беззащитной старости брошенный выживать в реалиях нового времени. Он потерял рассудок и до сих пор живет в далях минувших сражений:

Он сдал в музей медаль и ордена,
Он потерял жену, а с ней – рассудок.
И встречного: «Закончилась война?..» –
Пытает он в любое время суток.
«Да-да, Мирон, закончилась…Прости,
Что мы тебе об этом не сказали…»
Он расцветает… И звенят в горсти
Монеты на бутылку от печали.

Сдавший в музей медали и ордена, потерявший память фронтовик с бутылкой от печали на фоне разрушенной, расчлененной страны и попранной Победы потрясает до глубин души. Но Аврутин на этом не останавливается – концовка у стихотворения пронзительная, бездонная: «Проклятый век… Шальные времена… // В соседней Украине гибнут дети. // А здесь Мирон: «Закончилась война?..» // И я не знаю, что ему ответить…» Несколько строк стихотворения – и не названная в них великая драма развала СССР прочно вписывается в трагические дали русской истории и вековечную печаль тысячелетней войны… Мирон стар и уже не может встать за Россию – но он солдат и проливал свою кровь за родину. Это за его солдатской спиной жила мирная страна, кричала безвестная роженица, а теперь теснятся, подпирая друг друга, дети и внуки: «Эх, какая земля! Как здесь всё вековечно и странно! // Здесь густая живица в момент заживляет ладонь .// Здесь токует глухарь… И родится Иван от Ивана –// Подрастет и вражине промолвит: «Отчизну не тронь!» Простой «народ безмолвствует», он пока не поднялся над трагедией и еще ищет «монеты на бутылку от печали», но он естьи сохранил в своей душе родину  – а значит, может подняться и встать за Россию. И сам Анатолий Аврутин – уже не идущий наугад по бездорожью эпохи путник, а часть народа, солдат отечества, вечный «певец во стане  русских воинов» – внутренние ресурсы и отправная точка для противостояния трагедии найдены. И в области духа оживают молчавшие до поры и ждавшие своего часа торжественные строки Николая Тряпкина: «А в сёлах гремят витии, // А с нами  –отряды муз.// О Русь! Купина! Россия! // Великий Советский Союз!.. .// Держава — на полном сборе.// Хвалынцы и тверяки. // И песни мои в дозоре,// Готовые, как штыки».

И все же главная парадоксальность ситуации состоит в том, что свою бесконечно русскую и бесконечно далекую, ушедшую за горизонт Россию с ее городами, храмами, проселками, большаками, реками, холмами и мгновенно узнаваемыми русскими людьми Анатолий Аврутин пишет с натуры. И «натура» эта – его родная, ставшая зарубежьем Беларусь. Да и странно было бы думать, что за лирическими впечатлениями поэт ездит из Минска в Россию. Для меня, жительницы граничащей с Беларусью Смоленщины, это совершенно очевидно – доберись до пригорода или до ближайшей деревни – и смотри на аврутинских спившихся умельцев-мужичков, изработавшихся и почерневших красавиц-баб – русских ли, белорусских – а кто когда спрашивал? И пейзажи в стихах Анатолия Аврутина – равным образом узнаваемо минские и узнаваемо смоленские. Да так ли уж отличается от русского белорусский пейзаж? Те же нищие хаты и поля, те же холмы и березовые рощи, те же сосновые боры и низко идущие серые облака, давно знакомые по русской классике: «И низких нищих деревень // Не счесть, не смерить оком, // И светит в потемневший день // Костёр в лугу далёком…» (А. Блок). Этот исконно русский пейзаж, давно введенный в область земного духа родины почти всеми поэтами, Аврутин пишет с Беларуси, не то расширяя границы русского духа, не то вводя «заграничную» Беларусь в область «родного русского»:

Здесь сипло и нудно скрежещет забытый ветряк,
И лица в окошечках, будто бы лики с иконы –
Морщиночки-русла от слёз не просохнут никак,
И взгляд исподлобья, испуганный, но просветлённый.

И все-таки – как верно и точно назвать ту ушедшую в далекие дали Россию, то затерянное Беловодье, тот затонувший Китеж, о котором поет поэт? «Белорусская Россия»? «Русская Беларусь»? Что ему ближе и важнее? Что он потерял в результате чудовищной геополитической катастрофы? О чем его мощный – то журавлиный, то аистиный – крик над пространством распавшегося отечества? Его утерянная родина находится рядом – но она бесконечно далека. Безусловно, Анатолий Аврутин, как и всякий поэт, пишущий о родине, всегда подсознательно ищет ее идеальный образ, ее Вечную Душу, отразившееся в земном отечестве Отечество Небесное. «Страдания, посланные нам историей, отрезвят, очистят и освободят нас… Но к самому естеству русской народной души принадлежит это взыскание Града. Она вечно прислушивается к поддонным колоколам Китежа; она всегда готова начать паломничество к далекой и близкой святыне». (Иван Ильин. «Поющее сердце»). По сути, Аврутин, пишущий свою «белорусскую Россию» и «русскую Беларусь», пишет древнюю и вечную Святую Русь с едиными в самом замысле Творца Россией, Беларусью и Украиной и неотвратимо и точно показывает русским и белорусам их глубинное, корневое и неискоренимое родство, ведь ни простой народ, ни родное пространство «никуда не уезжали» – они так и живут в вечных далях единого славянского этноса. Перед этим родством бессильны указы, границы, политика, революции, войны. Таково Слово Творца о Святой Руси, и Аврутин, порою даже не сознавая этого, покоряется Божьей воле, идет за природой явлений и своим поэтическим словом отражает их суть.

Но поэзия А. Аврутина неумолимо говорит и о разделении, стремительном отчуждении Беларуси от России  – именно отчуждение рождает острую ностальгию, поражающее сердце «вдали от России». В этой разверзшейся духовной дали великой потери собственной сути, национальной идентичности, корней и памяти рушатся державы и перемалываются человеческие судьбы. В этой дали и в глубине России – «вдали от России», и в глубине Беларуси — «вдали от Беларуси». Именно над этой далью трагедии летит и кричит поэтический аист Анатолия Аврутина, взрезая «беспросветность своим осторожным крылом»:

И вроде светлело… Все больше являлось народу –
Следили за птицей, чубы к поднебесью задрав.
И вброд перешли они стылую черную воду,
Что в скользких обломках несла очертанья держав.

Аврутин не пишет о политике, не покушается на суверенитет Беларуси и России, но его мощный аистиный крик о единстве и разделении, о любви и отчуждении звучит над неделимым в своей глубинной сути пространством, и о невозможной чудовищности происшедшего говорит куда убедительнее и достовернее политических лозунгов и умственных выкладок.

…И все же рановато во Франкфурте записали Анатолия Аврутина в поэты русского зарубежья. Перед нами – живое, полнокровное и яркое явление русской литературы. Стихи А. Аврутина, сорвавшись со страниц «Нашего современнника», «Москвы», «Молодой гвардии», сайта «Российский писатель», не только легко встали в ряд лучшего, что было создано современными русскими поэтами – но и оказались самым значительным из того, что было написано в русской поэзии за последнее десятилетие. Трагедия распада СССР прошла по судьбе А. Аврутина гораздо сильнее, чем по судьбам поэтов, живущих в России, и гораздо пронзительнее, значительнее, больнее отразилась в его творчестве. Анатолий Аврутин не только поэт, переживший трагедию, но и поэт, рожденный трагедией –трагические десятилетия распада страны вознесли его музу на новую высоту, выковали как мастера, дали стихам крепость и пронзительную глубину. Поэтом, имеющим общерусское значение, Анатолий Аврутин стал, оказавшись вдали от географической России, за ее пределами – ведь именно тогда открылась ему во всей глубине даль русского духа – беспредельность и глубина земной и Небесной Родины.
В творчестве Анатолия Аврутина отразилась не только его личная трагедия и трагедия нашей разрушенной страны, но и великая трагедия заброшенной, никому не нужной, вопреки всему выживающей в России, гонимой по миру, разорванной на части русской литературы. Литературы, одинаково «ищущей Россию» и в России, и в Беларуси, и на Украине, и на Памире. Не только по Анатолию Аврутину – по многим и многим русским писателям, никуда не уезжавшим, но волей судьбы оказавшимся за пределами России, трагедия распада СССР прошла куда больнее, чем по живущим в России. Поэзия и судьба большого русского поэта Анатолия Аврутина пронзительно и ясно говорят нам еще и о том, что мы, русские писатели, не имеем права, идя на поводу у политиков, разрывать единое литературное пространство и отдавать наших собратьев по перу в «русское зарубежье», в «русскую эмиграцию». Они – полноправная и значительная часть России, часть русской судьбы и русской литературы, «очаги родины», горящие в нынешнем зарубежье. И пока горят в разных уголках распавшейся державы эти «творящие родину» огни, пока льется творящая русское и поверх границ восстанавливающая единство духа песня, о крушении державы и окончательном распаде страны говорить рано. Ибо, как написал об этом Анатолий Аврутин: «Вдали от России//круты и пологие спуски, // Глухи алтари, // сколь ни падай в смятении ниц. // Но крикни: «Россия»…// И эхо ответит по-русски, // Ведь русское эхо нерусских не знает границ…»
 
Смоленск-Москва

Вверх

Комментариев: