|
* * *
Дрожит росой небесный белый крин,
Где с милосердьем слита чистота,
Когда монашка с лилией кувшин
Несет к ногам тишайшего Христа.
И каждый раз — как молния, как стон:
— О, Кто распят был и зачем распят? —
И лилией белеет Твой хитон
В алтарной мгле вселенных и лампад.
Христос мой тихий! Лилия Небес!
По Галилее среди рощ и скал
Ты шел земной судьбе наперерез
И лилии тяжелые срывал.
Так мы, беспечно споря о своем,
Смешная озорная детвора,
Ромашки и гвоздики вольно рвем
В изрытых поймах старого Днепра.
И вдруг нас настигает, словно гром,
Открытый голос правды и вины.
Мы поднимаем головы — и ждем
Ответа напряженной вышины.
Над храмом разоренным облака.
И город в новостройках и пыли.
И душит сердце смертная тоска,
Как будто мимо главного прошли.
И навсегда душа потрясена
Незнамо чем — невнятным сном? лучом? —
И дышит напряженно глубина,
Где все на свете знает обо всем.
И снятся нам цветы в накрапах рос —
В них с милосердьем слит поющий прах.
И судит мир прощающий Христос —
И лилия сияет на устах*.
2015
______________________________
*В мировой символике лилия, исходящая из уст Христа во время Страшного суда, является символом милосердия.
* * *
Мама моя, из-под тихих седин
Глянь своим синим сияньем огня,
Ибо не вырвать тебя из глубин
Сердца — не вырвать тебя из меня.
Жизни не вырвать — что жизнь без любви?
Смерти не вырвать — калеке слепой.
Мама моя, говори, говори!
Гладь мои волосы тихой рукой!
Плод твой, таимый до оного дня
В древней, открытой мирам глубине —
Как ты носила когда-то меня,
Так ты сегодня созрела во мне.
Долго ты зрела в дочерней тиши —
Мира основа, вселенская ось.
В необоримых глубинах души
Все с твоей нежностью тихой срослось.
Все я запомнила — голос и взгляд,
Синий-пресиний, как небо весной.
Годы твои никуда не летят.
Вечно во мне ты и вечно со мной.
Синие очи — святые огни.
Родина сердца. Печали покров.
Солнцем и светом прогретые дни.
Сладкое детское счастье без слов.
2013
РУССКИЙ ДУБ
1
У Мамврийского дуба в поющем дупле
Блещут царства — и звезды текут по стволам.
Тыщи лет он стоял на иссохшей земле
Там, где Бога однажды узрел Авраам.
Вспыхнул огненный Свет, порождающий свет.
Заструилось теченье любви и тепла.
И хватило на долгие тысячи лет
Жизни той, что от ангелов трех изошла.
Вырван вечною силой из тока времен —
Ни старенья, ни смерти ему не узнать.
Льется Небо по листьям играющих крон,
И течет по корявым корням благодать.
Крестоносец кичливый давал здесь обет.
Чтил законы раввин, голосил муэдзин.
Византии засохла священная ветвь.
Пал разрушенный Иерусалим.
Но в молитвах, звучавших под кроной сквозной,
Не услышал он жаркой прохлады лучей:
— Пусто, Господи, дубу в глуши мировой
Пить безвкусный настой иссушающих дней!
Вот тогда, жаждой Бога великой томим,
Среди жара пустынь не ища своего,
Из России безвестный пришел пилигрим,
И три ангела пели в молитве его.
Богоносная Русь! Духоносная Русь!
Над крестами — бездонных небес снеговей,
Под санями — сугробов таинственный хруст —
Потрясла исполина от крон до корней.
Как летит куполами над реками скит!
Что за пламя молитвы вдали ото всех!
Как Господь над лесами лучами блестит!
Как поет благодатью божественный снег!
И за сродство молитвы с единственной — той —
Стал он Русским среди палестинских равнин,
И пригрел монастырь под своею листвой,
И тянулся к России за Богом своим.
Ибо видевший Бога и чующий Дух
Будет Духа искать, не польстившись на прах.
И Россия легла под ветвями его —
Все в горящих свечах и поющих снегах.
2
Но века пронеслись, как сметающий вал.
Новый русский явился из шума молвы.
Ветви дуба сломал и кору ободрал,
И продал на крикливых толкучках Москвы.
И настолько он был бездуховен и груб,
Так проникся идеями лжи мировой,
Что засох потрясенный безверием дуб
И ветвями скрипел в пожирающий зной:
— Богоносная Русь! Духоносная Русь!
Над тайгой и снегами — Христа тишина!
Дай же я за тебя посильней помолюсь
В нарастающей бездне последнего сна! —
И в видении, чье толкованье мудро,
Вдруг увидел мальчишку. Москвы воробей —
Тот просил подаянья в снегу у метро
И молился в слезах о России своей.
И летел в его шапку сияющий снег.
И о Боге Миров он не знал ничего.
Гнал и гнал беззащитного русского век —
Но три ангела пели в молитве его!
Те же ангелы пели — сквозь грохот и грязь,
Так же пели — в нахлынувшей мерзости лет.
И ожил, долгожданному чуду дивясь,
Русский дуб — и росток появился на свет.
Херувимы поют в его шумных ветвях.
Стаи ангелов гнезда в листве его вьют.
Нерушимо Престолы таятся в корнях.
Светоносные Силы по жилам текут.
И, среди запустенья Любви торжество —
Ради вечного Духа отвергшая прах —
Вновь Россия лежит под ветвями его —
Вся в горящих свечах и поющих снегах.
Русский мир! Снизошла на тебя благодать —
Суховей ли шумит или падает снег —
Ибо каждый, кто Бога стремится узнать,
Будет жив и уже не погибнет вовек.
2015
* * *
И опять упаду я в кислицу и мхи
И вдохну этот запах, понятный до слез,
Будто плакал ребенок, слагая стихи,
Да слова потрясенные ветер унес.
И пойду я туда, где мурашек следы,
Где погладит черемуха по голове,
И дурманом фиалки пахнет от воды,
И пронзительно ландыш запахнет в траве.
Этой речью без слов в трепетанье лучей,
И с Творцом, и с творением соединены,
Пахнут Богу леса на исходе ночей,
Пахнут Богу цветы на исходе весны.
И открыты миры этим духам лесов,
Этой речи без слов, этой вечной любви.
О, как множится в чаще число голосов!
Как свободны в таинственной жизни они!
Брать легко им лучи, и легко отдавать
Этот хвоей и прелью дрожащий эфир.
И зачем познавать им и что познавать,
Если в льющемся духе содержится мир?
Если в сторону облака тянутся сны
В переводе со света на запах и цвет,
И все гуще над бором покров тишины —
Ибо тайн у Творца от творения нет.
2015
ПОХВАЛА АЛЕКСАНДРУ НЕВСКОМУ
На свет он явился под утро — как Божие диво.
И храбрый, и кроткий, и мудрый душой отродясь.
И лик не опишешь — уж больно собою красивый —
Каким с колыбели и должен быть воин и князь.
Но я воспою — не в хоругвях летящих Победу,
Не меч беспощадный, не плавящий доблестью взгляд,
Не то, как он шел за тевтонцем и шведом по следу,
Не плащ его алый, как в льдинах Чудского закат —
Нет, я воспою, что на княжьем столе над Россией
Он церкви украсил смарагдами и кумачом,
Что твердой душою он правду поставил — над силой,
И кротость — над гневом, и милость — над острым мечом.
И был он смиренным — со свечкой таких не отыщешь
На древних просторах, где рыщет разруха, ярясь.
Любил он крестьян. Раздавал свои житницы нищим.
И хлебушек сеял — как истинный воин и князь.
А дальше явилось — крапивное подлое семя
Князей и князьков, растащивших на части страну.
И каждый приблуда возносит себя надо всеми
И в жирное брюхо швыряет миры, как в мошну.
А если с экранов признаться обманутым тыщам,
Что вы поблудили и кровушки попили — всласть?
А если раздать все, что вы понаграбили — нищим?
А если достойным отдать, как положено — власть?
Но если не можете правду поставить над силой —
Смотрите: из ночи гнилых иноземных свобод
Огромное солнце встает над замерзшей Россией,
И в рать на Чудском собирается нищий народ.
И огненный плащ развевая над пеплом пожарищ,
Летит над страной и коня поднимает, ярясь,
И меч вынимает святой Александр Ярославич
На правое дело — как истинный воин и князь.
2015
* * *
Бессловесная наша словесность
Не такие забыла стихи!
Светлана Кузнецова.
Этот русский анапест, что плачет во имя любви…
Татьяна Глушкова
Опять взойдут, сметая тьму обмана,
Готовя мысли резкий поворот,
Две музыки — Светлана и Татьяна —
Среди навек закрывшихся широт.
Еще мы пьем, поем и лиц не хмурим,
Как в детстве, беззаботны и легки.
И все вокруг — затишье перед бурей.
И все вокруг — звенящие стихи.
Еще светлей сибирских льдов окрайны
Глаза Светланы с правдой о другом.
Еще черны как чернозем Украйны
Глаза Татьяны под высоким лбом.
И в их союзе обоюдоостром
Есть что-то свыше — как ни назови.
Две русских музы — в отчем слове сестры —
Два света, две печали, две любви.
Но нет в холодном воздухе спасенья
От тьмы рвачей и ханжества невежд,
И слышен голос близкого крушенья
В трагедиях поломанных надежд.
Они уже так скоро станут солью
Земной России, обращенной в прах,
И без торгов заплатят смертной болью
За родину в руинах и слезах.
Но и тогда, сметая мрак обмана,
Споют святые строки на крови —
Две музыки — Татьяна и Светлана —
Два русских сна о вере и любви.
2015
ПРОЩАНИЕ С МАТЕРОЙ
…Река сомкнула медленные воды
Над островом с забытой деревушкой,
Над лиственеем, над кладбищем, над жизнью
Простых людей, не нужных никому.
Ты помнишь, как мы плакали, читая
Скупую повесть нового потопа,
И ни секунды не подозревали,
Что повторится вечный сон Земли?
…Опять сомкнулись медленные воды,
И, как когда-то тихая Матера,
Ушла под воду целая эпоха.
А в рукотворных времени морях
Мелькают до сих пор, светя в глубинах,
То Китеж-град, то новая Матера — Эсэсэсэр,
И Богородице-на-водах —
Заступнице — Россию сторожить*.
И знаем мы: нерукотворно время,
Но рукотворны дамбы и полотины,
Что перекрыли медленное русло
Природного течения времен.
Так обернулась малая Матера
Пророчеством скупым о нашей жизни,
О всех, за миг оставшихся без крова,
Без родины, без детства, без корней.
Прощай, Матера, Бог тебя храни!
Давно сомкнулись медленные воды
Над Родиной, над правдой, над Победой,
И только тихий Валентин Распутин
Горит свечой на дальнем берегу.
И помним мы — когда входил Распутин,
Досужие смолкали разговоры,
И раскрывалось медленное сердце:
Ведь что-то было в нем всегда такое,
Чего не передать бессильным словом,
Но передать стоустой тишиной.
Прощай же, удивительное чудо!
Рассказ о том, как жить, чтобы остаться
Среди светил — во времени огромном,
Среди святых — на дальнем берегу.
2015
____________________
* Леушинская икона Божьей Матери имеет несколько названий — «Аз есмь с вами и никтоже на вы», «Защитница России», «Богородица-на-водах». Леушинский Иоанно-Предтеченский монастырь, в котором был написан образ, затоплен Рыбинским водохранилищем.
* * *
В коричневых платьицах выше колена
Застыли у школы в сиренях и сини
Морозкина Оля, Крещенская Лена,
Садковская Лена и я вместе с ними.
— Что будет? — спросила Крещенская Лена.
— Все будет! — Морозкина Оля сказала.
А мне показалась судьба сокровенной,
И я, засмущавшись, в ответ промолчала.
.
Провинции полдни в проулках таились,
Бросая нам звезды и взгляды косые.
А впрочем, не слишком ли мы опустились,
Провинцией называя Россию?
И мы, как могли, полюбили округу,
Сложили окрестность, и землю, и воду,
В заботах насущных промчались по кругу,
Повсюду ища бытие и свободу.
Любовью побило, бедою побило,
Судьбой по другим городам разбросало.
Да сколько всего еще разного было!
А я подглядела и вскользь записала.
Цвели нам сирени, маячили грозы,
Рабочие дни завершала усталость.
Душили проблемы, туманили слезы,
Но много любилось и много прощалось.
А трудно ли было все это осилить?
На этот вопрос мы ответим едва ли.
Но жизнь мы прошли и сложили Россию,
Какую мы знали и понимали.
Простую Россию — с недолей и долей,
Охапкой сирени, крестом небосвода,
Со всем, чему вряд ли научишься в школе,
Но это и есть бытие и свобода.
2015
* * *
Сугробы и крыши — в сумбуре нахлынувших строк.
Припомнить не лишне, в какой ты попал уголок!
Аукает Устюг, Смоленску поет Чухлома,
И снова антоновкой русская пахнет зима.
И солнце-снигирик чирикает с ветки: чуть свет —
Несет почтальонша нечитанный ворох газет.
— Ах, бабушка, неча хворобить — письмишко пришло!
— На добрую встречу! Да чтоб и тебе повезло!
Примерзшей луною блестит из снегов полынья.
И трубы дымятся. И запах идет от жилья.
Электрик залезет на крышу чинить провода —
А в небе над школой горит Вифлеема звезда.
А дальше — за школой — церквушка, фонарик-ларек,
С горы по Советской грохочет трамвай-огонек,
И юный учитель шагает сквозь двор проходной
К жарынь-несмеяне — герани за рамой двойной.
В днепровской протоке звенят «никогда» и «всегда».
А вечность не сложишь, как ты ни мудри, изо льда.
Что ж, вечность не сложишь, так вечно невечным живи!
Ты вечность не сложишь, но сложишь признанье в любви!
К мгновенности жизни, в буране таящей беду.
К замерзшей отчизне — теплынь-рукавичке на льду.
К загадке извечной — привычной судьбине на всех,
Где празднуют встречи. И в городе падает снег.
2009
* * *
Над могилою папы — молчание льдин.
Без тебя одиноко в вечернем дому.
Но родился один и ушел ты один,
И не знает душа, то ли в свет, то ли в тьму.
И не знает душа, как ты будешь один
В этих жутких просторах нездешних миров
С тихим сердцем и пеплом солдатских седин,
С добротой, не просившей себе ничего.
С этой кроткой любовью без мелочных фраз,
С молчаливой мужскою надежностью дел.
Отдавая солдату последний приказ,
Сотвори ему, Боже, счастливый удел.
Просыпаясь, шепчу: «Не стряслось бы беды!
Что за бездны неведомым мраком гудут!
Что за адские муки торят борозды!
Что за древние слезы текут и текут!
А в его простоте так доверчив и тих
Голос совести, что беззащитней всего.
Не стряслось бы войны во глубинах Твоих,
Бесконечный мой Боже, хранящий его!»
2012
* * *
Сыпнет снежком за ворот шубы тьма.
Дай рукавичку, зимушка-зима!
Пускай за всех, кто в буре одинок,
Горит червонной розою платок.
С чужих перил сметаю снежный прах.
В чужую дверь стучусь в промозглых тьмах.
Чужой пурге кричу: «Довольно выть!
Мне не с кем о любви поговорить!»
2003
РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ
В доверии детском похоже на лиру,
Сердечко цветка розовело в ладонях,
Легко открывая печаль свою миру,
Наивно не зная сердец посторонних.
И в душу входили с настырностью долга
Любовь и беда, если в память вглядеться —
И эти цветы вспоминала я долго
За меткость названья: «Разбитое сердце».
А дальше… Из мраков и пеплов восстала
Миры сокрушившая дикая сила.
Страну размололо. Друзей разбросало.
Судьбу поломало. Цветы опалило.
Не стало державы — жила на руинах.
Все в землю ушли — и любимый, и ворог.
Разбитое сердце мечтаний старинных,
Как сладко тебе от наивных укоров!
Ты счастливо за полчаса до страданья
Не знать, что придется жестокой порою
Держаться за горестный хлеб выживанья —
И выжить. И сердце поднять над землею.
Я лишь хохочу над наивной мечтою,
Когда от несчастий мне некуда деться:
Разбитое сердце — безумье какое!
Бездумье какое — разбитое сердце!
Его не разбить ни измене, ни страсти,
Ни смерти, ни горю, ни зною, ни вьюге,
И если весь мир разлетится на части —
Оно уцелеет и в Дантовом круге.
Что было — то было. Что было — то сплыло.
Как можно разбить, что от Бога не бьется?
Летит мое сердце над далью унылой
И светит живым. И над болью смеется
2014
* * *
Нависли, как тучи, над громом лесной тишины
Сосновые кроны — и кругом идет голова.
Здесь бремя событий еще не рождает вины,
А голос молчанья еще не распался в слова.
Не жизнь ли моя пролетела? А вовсе и нет!
Ведь ближе мне вечность, чем времени шумный порог.
Народы проходят, и страны, и тысячи лет,
А я все сижу, у обрыва присев на пенек.
Так — все пролетело. Казалось, и жизни огонь
Давно уже должен мигнуть и иссякнуть — ан, нет!
То белка-вертелка несет боровик на ладонь,
То крылья стрекозок из хвои мерцают, как свет.
А как все неслось! Размывало державную мощь,
И корни народов смывало бурливой водой.
Но жизнь не проходит мгновенно, как мир или дождь,
И если ты жив, ты до самых седин молодой.
Так что же выходит — что молодость некуда деть? —
Нахлынут года — и заполнят тебя до краев.
А ты все моложе, и помнишь все меньше про смерть,
А если не помнишь — так значит, не встретишь ее.
Так значит, оставишь настырным и умным другим
Вопрос бесполезный и праздный — а все ли пройдет? —
Коль время в тебе не совпало с привычным земным
И делает трудно какой-то другой поворот.
Что тлело в начале — огнем заблистало в конце.
Смешались все даты под птичий ликующий гам.
А станешь ребенком с корою морщин на лице —
Тогда и заскачешь вприпрыжку к другим берегам.
Тогда и узнаешь, зайдя за последний предел,
Что нету предела тому, что зовется тобой:
Ты был муравьишкой, а нынче ты — сущий — везде —
И в кронах, и в звездах, и в мерном качании хвой.
2015
* * *
Ни зги не видно в глубях ночи темной.
Лишь гул шоссе и дальний лай собак.
И снова беспредельную огромность
Земного мира — выявляет мрак.
А в кронах сосен, в черноту воздетых,
Еще громадней всей земли обочь,
Летят планеты, движутся кометы,
Мерцая, звезды шествуют сквозь ночь.
Равнины спят. Материи унылой
Уже не встать над смертным в полный рост:
Ты, Космос — Царь. Но беспредельной силой
Связал тебя спасающий Христос.
И потому над речкою и полем
В разумной, шевелящей звезды мгле
Огромною безбрежной Божьей волей
Все движется на небе и земле.
А я — песчинка — говорю с Тобою
Сквозь шелест крон над далью вековой,
И благодать прощенья надо мною
Сильнее смертных звезд над головой.
Ты дал нам дар дерзанья и свободы,
Чтобы смогли мы, жизнь пройдя и смерть,
Преодолеть земную власть природы
И вечным словом — звездам повелеть.
2015 |
ОДИГИТРИЯ СМОЛЕНСКАЯ
Распахнул благодатных энергий отвес
Богородицы град, Богородицы дом —
Словно вылили золото с древних Небес,
И застыло оно над днепровским холмом.
И свечою надежды горя к Небесам —
(Так лишь деды святые молиться могли!)
Ввысь в расплавленном пенье вздымается храм,
Все земное с собой увлекая с земли.
О, Небесная Матерь — летящий зенит!
Вся — распахнутый космос, вся — хор бытия!
Ты приходишь, и золотом вечным звенит
Над годами и гарями риза Твоя.
В жгущем золоте Неба за тысячу лет
Переплавились войны и моры, и пря.
Ничего, кроме вечности хлещущей нет —
Кроме бьющего в ночь золотого огня.
Ничего, кроме радостью бьющих огней!
Над всемирною сечей в кровавой пыли
Все страданья умолкли по Воле Твоей,
Все дороги, расплавившись, в Небо ушли.
Золотая, грядет, указуя нам путь,
Милосердного Бога о грешных моля.
Это сердце России стучит тебе в грудь —
Это вечная вещая тайна ея.
И хранит Богородицы город во мгле
Тайну пить благодать и струить благодать,
И свечою до пепла сгорать на земле,
И из пепла вставать — чтобы насмерть стоять
2012
* * *
Зазвучит в тишине Иоанн Златоуст —
Золотое свеченье польется из уст.
Золотые слова — разгоняют печаль.
Загорится сильней золотая свеча.
Златоклювая птица засвищет в горсти
Золотому «люби!» — золотое «прости!»
Иоанн Златоуст! На кресте своих дней
Каждый платит за слово судьбою своей.
Ибо в мире, где все о своем говорят,
Даже Бог сокровенного Слова — распят.
Но грядущее — скрыто, а прошлого — нет.
Золотые слова — очищающий свет.
«По Глаголу да сбудется мне Твоему!» —
Золотая молитва уходит во тьму.
Там — изгнанье, и месть, и чужбины печаль,
И щемящего сердца открытая даль.
И терновый венец заушенья и мук —
Этот Крест золотой из раскинутых рук.
Тьмой покрыта судьба. Мглой покрыты пути.
Мы из Слова пришли, чтобы в Слово уйти.
Но за свет — и за крест — ибо мука свята —
Славят Бога твои золотые уста.
2013-2015
* * *
Черемуха в щелканье веток —
Сквозящий резной силуэт.
Как будто слепили из света
И в плоти оставили свет.
Парит себе, не беспокоясь,
В цветении сбросивши вес.
Какая-то чудная прорись
Энергий, упавших с небес.
А рядом — канавы и склоны,
Крылечки, калитки в цвету.
Господь, как большую икону,
Всь мир написал — на свету.
В сплошной похвале благодати
Ни тени, ни тления нет.
Но все здесь — божественно кстати,
И все, что здесь явлено — свет.
2007
* * *
Замолчите, завалы словесной трухи,
Где во веки веков все не то и не так!
Это Тряпкин приносит в газету стихи —
И от слова живого колеблется мрак!
Николай Златоуст среди дымной Москвы,
Как пророчил ты в старости ветхой своей,
Огневой Купины несгорающий куст,
Слова русского смерд среди отчих скорбей!
Заикаясь, не слушался косный язык —
Лир, скорбящий над лирой в земной суете!
Синеглазый, опрятный, великий старик,
Как красив ты в крестьянской своей простоте!
А страна разрушалась. И бездна росла
Средь заросших полей, средь заброшенных хат.
И держава обманутой беженкой шла
В свой престольный, ее же запродавший град.
И в московских проулочках корчилась тварь,
Всех иуд породившая в бездне земной.
И гремящий Проханов — народный звонарь —
«День» лампадою нес над убитой страной.
И ты встал за Россию и слово прорек
Средь клокочущей тьмы, средь наглеющей тьмы.
Уходящий старик, одинокий пророк,
Как ты Бога просил, чтоб опомнились мы!
Как ты встал на колени и плакал сквозь дым,
И Россию свою увидал на Кресте.
Вот и мы у того же Распятья стоим.
Вот и мы прикоснулись к святой высоте.
Вот и мы на кладбищах порушенных дней
Поминаем тебя и страну как во сне —
Неопальное слово великих скорбей,
Феникс, сжегший себя на священном огне!
И опять я те строки твержу наизусть.
А земля аки свалка, а кровь как вода.
Драгоценный, бесценный, седой златоуст —
Все, что ты написал — навсегда! навсегда!
2012
АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ
За блоковской вьюгой сжигающих слов
Промчались огни золотые.
Тебя не найти среди грязных снегов
Чужой бесконечной России.
Всего-то и век промелькнул на земле,
А ночь между нами все круче.
И снова страна пламенеет во мгле,
И опыт немногому учит.
В огромной пурге затерялись пути
Народной украденной воли.
И что нас способно еще потрясти
В столетнем беспамятстве боли?
Но Русь, что любил ты, сгорая дотла —
С кометою, с тройкою шалой —
Такой, как ты пел, никогда не была —
Лишь внукам такою осталась.
Такой не была — да осталась такой —
Поверив судьбе неизбежной,
С волной ковылей и цыганской тоской,
С Христом над метелью безбрежной.
И ты ли ее сквозь пургу разглядел —
Она захотела другого —
Но Богом досель не положен предел
Живому творящему слову.
В огромном сияющем слове без дна
Тебя никогда не забуду!
Всегда разрушенью и смерти равна
Цена объясненного чуда.
Пусть снова — крушенье державы — Христос —
Пусть жизнь все вокруг растоптала —
Я знаю: то Бог тебя снегом занес,
То вьюга тебя целовала.
2015
* * *
Поют сквозь годы и житейский мрак
Два Сирина — Ефрем и Исаак.
Когда печаль и на душе темно,
И снег летит в замерзшее окно,
А ты твердишь в неверный зыбкий свет:
— Помилуй Бог, России больше нет!
И нет путей, и нет былых друзей,
И нету жизни минувшей твоей. —
Опять поют и грудками горят
Два сирина — два райских снегиря.
О вере, о терпенье, о Любви,
О храме Бога на святой Крови,
О том, что для любви важней всего
Не осуждать собрата своего.
Слепой фонарь качается во мгле.
Да разве так возможно на земле?
Увы мне, век не тот, не тот расклад,
Седое время не течет назад,
И в драме мировой из года в год
Совсем другой сюжета поворот.
Вселенский снег. Кромешный неуют.
Но дунет вихрь — и вновь они поют!
О вещем сердце в тишине молитв.
О доблести духовных древних битв.
…Два снегиря за белою горой
В сирийском сне над Русью вековой…
И как понять, поверив этим снам —
Что нужно нам, чего не нужно нам,
И что нам всем в крутой пурге дорог
Завещанные Родина и Бог?
Душа продрогла на краю времен,
Но снится ей морозный вещий сон —
Среди рябин над безднами скорбей
Две русских птицы в инее ветвей…
2012
* * *
Кроны сосен поднимутся выше,
Шишка шлепнется в зыби болот,
Почва прелью весенней задышит,
Отправляя вершины в полет.
И родит перегнившая хвоя,
Воплощаясь в картинах времен,
Перелески лицо дождевое,
Переливчатый ландыша звон.
Но цветы перепреют. И снова,
Искрой духа суглинки живя,
Те же атомы в образе новом
Телом жабы воздвигнет земля.
В превращеньях вполне откровенных,
Плоть времен замешав на крови,
Слишком призрачны, слишком мгновенны
Миражи многоликой Земли.
Крот ли мудрости в глинах нароет,
Дрозд ли в кронах любви напоет,
А не знаю я, грешная, кто я
Средь завещанных Богом высот —
Зверь с вместившим планеты сознаньем,
Червь, взлетевший весной мотыльком,
Или умный огонь мирозданья,
Над лесным полыхнувший цветком.
2015
СИРЕНЬ
Мигнет в листве лиловой влагой пенной,
Коснется мерным трепетом лица —
Как будто гроздья медленных вселенных
На свет продрогли из руки Творца…
В ней все другое: царственная дрема,
Прохладных снов таинственный запас.
Поет сирень безбрежная у дома
И вновь с ума надеждой сводит нас.
И что других миров манящий разум,
Когда в прогретый солнцем час земной
Такая пропасть, видимая глазу,
Такая бездна меж тобой и мной.
А мне, застывшей в собственном сознанье
Среди страстей и судеб мировых,
Так надо видеть свет иного знанья
И понимать язык безгласных сих.
Здесь все цветет, и свищет, и роится,
Исходит светом, плещется дождем.
Лишь человек тоскует и гордится
В безмерном одиночестве своем.
2012
* * *
Там, где смыкает кроны старый бор,
Воздвигнут черный идол над угором,
И солнца глаз — огромный мухомор —
Рождает сны над замкнутым простором.
Язычник пьет вино, он любит прах,
Жрет шашлыки и жжет костер тревожный.
За мир, погрязший в идольских пирах,
Дары приносит идолам безбожник.
И обнажив души и мира связь,
Родя возмездье в бренном настоящем,
Куски резины, шины, мусор, грязь
Живою плотью дышат в чреве чаши.
В той непотребной вязкой темноте
Греха и сора — что-то шевелится,
Как будто в смрадном гнилостном гнезде
Птенца беды выводит гнева птица.
И лесом труб восторг ему ревет
Завод цивилизаций непреклонных,
И змеем труб подземных землю жрет
Грехи и грязь рождающее лоно.
Ты все разрушил на своем пути,
И предал все, и все убил, что встретил.
Адам, Адам, поет тебе «прости!»
С помойки мира весть принесший ветер.
Ты был священник зверю и кусту,
Защитник каждой твари в мире божьем.
Адам, Адам, какую красоту
Ты предал в верстах русских бездорожий!..
А что теперь? Шарахнулся в кусты
Упрямый лось — лесов дремучих витязь.
И волк, и вепрь бегут за три версты,
Тебя на диких вырубках завидев.
Но, не заметив в прожитом греха,
В багровом свете знаний бесполезных
Ты говоришь устало: «Чепуха!» —
Рождая монстра, зверя черной бездны.
Вот он ревет — швыряя грязь и сор
Гнезда родного в небеса над бором.
И солнца глаз — горящий мухомор —
Диктует явь разрушенным просторам.
2010
* * *
В устье речки — кувшинки и ряска,
Ходят рыбинки в омутах звезд,
И скрипит с мирозданьем согласно
Подвесной догнивающий мост.
Над песком — камышиные метлы,
Над зыбучей струей — козодой.
Прямо в воду вошедшие ветлы
Серебрятся летучей листвой.
И такая вокруг безмятежность,
Что за тысячи весен земли
Мы разрушить священную нежность
И покой замутить не смогли.
Заблудившись в погоне за счастьем
Меж текучих всемирных зыбей,
Мы приходим с жестокою страстью
И уходим со страстью своей.
Но, навеки ушедший из рая,
Жизнь живущий в безликом краю,
Плачет в сердце Адам, вспоминая,
Как утратил он Землю свою.
Как утратил он древнее знанье,
Власть нал миром и власть над судьбой —
Дар бесценный Небес — пониманье
Всех, живущих на свете с тобой.
2010
ЛЕВ СВЯТОГО ГЕРАСИМА
— Да будут зверю дикому отныне
Питьем — роса, а пищею — трава.
…И лев пошел за аввой по пустыне,
Почуяв явный отсвет Божества.
Но люди слабы волею — однажды
Льва оболгал такой же добрый брат.
И к гриве солнца взвился львиной жаждой
Надрывный долгий рев: «Не винова-а-а-ат!»
Зверь все терпел: неправду, боль невзгоды,
Он жил, как пастырь в гневе приказал:
Стерег овец, таскал в кувшинах воду
На дне повозки хлипкой — и алкал!
Когда же старца в землю схоронили,
Лев камни рыл и плакал что есть сил,
И умер на рассевшейся могиле,
Поскольку он однажды полюбил.
А мы давно забыли, что над миром
Поставлены Всевышним исстари.
Как ждет он нас! А мы проходим мимо —
Священники, святители, цари.
А миру — мир, а миру — радость снится.
Он львом ручным лежит у наших ног.
— Смотри вокруг! — поют цветы и птицы,
И человека ищет древний Бог.
Но нет нас под гремящим небосводом.
Бьет дым из труб, сочится свалок яд.
И гибнет мир, и рушится природа,
И в небеса кричит: «Не винова-а-а-а-ат!»
И плачет мир цунами и громами,
И роет жирный чернозем могил,
И тихо умирает вместе с нами —
Поскольку он однажды полюбил.
2015
* * *
Утром пройдешь по замерзшей траве —
Бросивший вызов, нарушивший срок,
Спелый шиповник цветет в сентябре
На пустырях и развилках дорог.
Льдинки на острых шипах — дили-дон!
В кровь исколовшись, запоминай:
Нижет плоды на исходе времен
Рядом с цветами — алеющий рай.
Ты ли свихнулась, порядок вещей
Чтя неизменным в земном забытьи?
Мир ли свихнулся в идее своей
Жить, не старея, и вечно цвести?
Сожжен морозцем, а все-таки цел,
Вызов судьбе, генетический сбой,
В серой округе лишь он и посмел,
Разум оставив — остаться собой.
Если и можно здесь душу спасти,
Только вот так — наплевавши на рок.
Кто запрещал тебе жить и цвести,
Ставя какой-то неведомый срок?
Зрело шиповником в детской мечте,
Да позабыла до времени ты —
В высшей, конечной своей простоте
В сердце едины — плоды и цветы.
2014
* * *
Разъярившейся бурей могучей
Над скамейкой у сгнивших ворот
Заклубится сирень, словно туча,
И затянет собой небосвод.
И из хлещущей тьмы многопенной,
Громом Божию правду творя,
Из сиреневых далей вселенной
Загрохочет пророк Илия.
Сыпанет дождевым озареньем
На промокших пионов кусты,
Брызнет молнией — и на мгновенье
Мир появится из темноты.
Светом выхватит четко с излишком
Сад, сараи, крапиву, осот —
Ибо мир — лишь мгновение, вспышка
Перед горним гореньем высот.
Ибо сам ты — лишь вспышка сознанья,
Умный свет, озаряющий лбы,
Сгусток воли и выплеск дерзанья
Под грохочущим ливнем судьбы.
Всполох молнии в сумерках сада.
Смерч, сшибающий туч корабли.
Голос Неба, где Божия правда
Не сливается с правдой земли.
2014
ЦЕРКОВЬ ПЕТРА И ПАВЛА. XXII ВЕК
Других времен осколок в настоящем,
Она стоит на городском торгу
Среди заводов, трубами коптящих,
Как маков цвет на пойменном лугу.
А внутрь войдешь — и ангел бликом солнца
В цветном стекле лампады задрожит,
И бор навстречу хвоей распахнется,
И лось на мшистом взгорке вострубит.
И внешний мир ребенком дерзновенным
Сплетет цветы и запоет у ног,
И все пути распахнутой вселенной
Сосновой прелью лягут под сапог.
И бытию распахнутый до устья,
Поймешь: деля с живым свой хлеб и кров,
Твой мудрый предок жил не в захолустье,
А в центре Богом созданных миров.
И в этой церкви, поднятой из тлена,
Проплывшей сквозь забвение и тьму,
Остался и святой, и дерзновенный
Высокий Дух причастности всему.
А мы живем в глухом углу творенья,
Где выше правды мира боль своя,
Замкнувшись в искаженном измеренье,
Отторгнувшем законы бытия.
Но луч скользнет — и душу боль отпустит.
Пройдут миры в распахнутой дали.
И вновь предстанут диким захолустьем
Все дали завоеванной земли.
А дух скорбит, и жжет, и ждет чего-то,
И вновь сквозь смог и смрад глядит туда,
Куда не долетают самолеты,
Куда не доезжают поезда.
2015
ВСЕЛЕНСКАЯ ЦЕРКОВЬ
Давно деревни вымерли в округе.
И за молитвой жизнь простую для,
В забытой церкви, в обветшавшем круге
Остались тихий поп да попадья.
Они стары как мир. На клирос сонный
Сквозь дыры в крыше дождь звенит светло.
То мышь шуршит за черною иконой.
То выпь кричит в разбитое стекло.
То бабка Марья, что еще старее,
Чем мир окрест, забыв о счете лет,
Через овраг в промокшей душегрее
Бредет спросить — каков он, белый свет?
Все глуше мрак. Но служба в храме длится.
Под сонный скрежет ржавого креста
Вино и хлеб желают претвориться
Во Кровь и Плоть Пречистого Христа.
И сходят с туч, как даль окрест, убоги,
Тревожа сон зачитанных житий,
Святые старцы, прожившие в Боге —
Лампады Палестин и Византий.
Гудит бурьян, что минула Россия.
Но надо мхом церковных сгнивших стен
Восходят Царства — вечные, святые,
Не знающие тлена перемен.
И сам Христос, продрогший в ветхой раме,
Сквозь дождь и мрак несет Благую Весть,
Чтоб знали все в забытом этом храме,
Что центр мира — пребывает здесь.
2013
ЕГОРИЙ ХОРОБРЫЙ
Пусто, Господи, поле и солнце мертво.
Заблудился в безбрежном бурьяне закат.
Лишь Егорий Хоробрый коня своего
Погоняет вдоль в землю врастающих хат.
Сельсовет, как корабль, потонул средь травы.
В средней школе навеки закончен урок.
Пусты, Господи, реки и пашни мертвы.
Все давно опочили, отживши свой срок.
Вот оно — пораженье великой земли.
Той землицы, что мы не сумели сберечь.
Пали, Господи, войны, кресты заросли.
О какой же победе заводим мы речь?
Лишь черемухи вымокшей брызжет покров,
Да на губы летит одуванчиков пух,
И Егорий Хоробрый пасет соловьев,
Соловьиного войска небесный пастух!
Там, где тризна-жнея завершила свой труд,
Где осот и крапива взошли на крови,
Там выходят поэты и песни поют
О священной Победе и вечной Любви.
Ведь известно давно — кто посеет печаль,
Тот великою жатвою песни пожнет.
Что за птицы мы все, коль себя нам не жаль,
Если отчая тризна нам — песенный мед!
Разве падальщик ты, разве плакальщик ты,
Что поешь о любви на пиру воронья?
Но огнем самогоночка в кружке дрожит,
И о павших гармошечка плачет твоя.
Ведь вмещает в себя нашей песни печаль
Всю кручину и кровь, все века и поля —
И клокочет, как колокол, древняя даль
В сердце мокрых черемух — груди соловья.
Подседай же, Егорий, в редеющий круг,
Подпевай, как враги наши хаты сожгли,
И скажи неутешную правду, сам-друг,
Где хранится Победа великой земли?
За лесами? За звездами горних миров?
У Творца-Саваофа в мозольной горсти?
Или можа у глотках святых соловьев,
Что ты вышел в черемушных тучах пасти?
Мы пропели на весь межпланетный эфир
Про войну-да-разруху — а снова поем.
Если в Слове творящем запахан весь мир,
Значит, наша Победа посеяна в нем.
Но гниют разоренные сёлы без слов,
И без слов потрясенное сердце болит.
Да и ты, расплескав самогоночку вдов,
С партизанкой столетнею плачешь навзрыд.
2013-2015 |
