«Зерно - …целое крошечных размеров…».
В. И. Даль

ЗЕМЛЯ РАЗБЛИЗИЛАСЬ

Михаил Николаевич Еськов с внуком

-  Безблатный сыр бывает в сыроловке.

Усмехнувшись, женщина поправила:

-  Бесплатный. От слова плата, платить.

-  Нет, безблатный,  -  упорствовал мальчишка.

-  Тогда что ж такое блат?

-  Ну, это когда свои.

-  Хых…Впрочем… -  Но договорить ей не довелось. Мальчишке не терпелось высказаться самому:

-  А дядя Сеня «Мерседес-джип» купил. БээМВэшку разбил, ремонтировать не стал. У него деньги куры клюют… Мы ходим вокруг дома, у нас во дворе земля разблизилась, трубы будут укладывать… А маме дядя Сеня «мерина» подарил.

-  Лошадь, что ли? – поинтересовалась женщина.

Фи, лошадь! – рассмеялся мальчишка. – «Мерседес шестисотый». А вы что не знали, что его «мерином» называют?.. Все знают, а вы почему-то не знаете? - продолжал он удивляться.

-  Хороший у вас родственник.

 Родственник  -  а это кто?  -  вытаращив глаза, озадачился собеседник.

- Вот ты говоришь «дядя», значит, мамин или папин брат,  - объяснила женщина.

И опять вы ничего не знаете! Дядя Сеня  -  мамин друг. Он нам квартиру купил. Мы жили с бабушкой, а он…

Мать тут же его окоротила:

-  Вла-а-дик! Разболтался!

А парикмахерша, обернувшись,  спросила у женщины:

-  Вы ко мне по записи?

-  Какая еще запись? Вижу, вывеска, вот и зашла постричься.

-  С улицы я не принимаю.

Женщина в недоумении замешкалась. Последовало напутствие парикмахерши:

-  Здесь тебе не парк отдыха… Расселась…

Женщина потом долго шла по городу. Она уже не глядела ни на какие вывески. Лишь время от времени бормотала себе под нос: «Земля разблизилась… Разблизилась…».

ИГРА В «КЛАССИКИ»

Блаженная теплынь. Распахнуты окна. В черёмуховой мари бражничает душа. Хочется всего на свете. Хорошо. Слышно, на асфальте дети играют в «классики». Им тоже хорошо. Но наше, взрослое,  «хорошо» их не волнует. Они настроены на игру. Давно скрылось солнце, а день уходить не желает. Вечереет медленно, незаметно. И детские голоса, и эта весенняя благодать кажутся неразделимыми, существующими друг для друга.

Вздрагиваешь, когда вдруг врывается крик: «Дура! Кто так толкает?.. Дура, ты щёчкой,  не носком туфли, щёчкой! Вот, дура, заронила!» Нравоучения продолжаются, куда-то деваются все лишние слова, остаются лишь эти: «Дура!.. Дура!…» Уже не слышно девчоночьих прыжков. И «классик»  -  пустая баночка из-под сапожной ваксы  -  не издает своей жестяной песни, из клетки в клетку не уводит за собой ловкие детские ножонки. «Дура!.. Дура!..»  -  Лиза, девочка из восьмого подъезда, явилась учить сверстниц, как, по её мнению, нужно правильно играть. Разумеется, никакой игры уже нет, идет учёба.

Вот уже и настоящая ночь воцаряется.   В темноте властный женский голос зовёт:     «Ли-и-за-а! До-омой!»

Наступает долгая тишина, будто жизнь навсегда кончилась.

Эх, Лиза, Лиза:  сама не поиграла и другим не позволила.

А может, и мы, взрослые, вот также играем в  «классики», не живём без оглядки, а только учим себя и других,  как надо жить.                                                    

САГА О ГРАЧАХ

Лишь на двух тополях колония грачей многоэтажно и впритык понастроила уйму гнезд. Поблизости росли такие же тополя и прочие деревья,  гожие для гнездовья, однако  чёрным крылатым поселенцам они чем-то не приглянулись. Хотя было время, когда грачи обживались всюду. А вот второй год кряду по какому-то птичьему уговору выбор был ограничен только этим местом. 

И всё-таки случилось нарушение. Колония уже выхаживала галдевших крикливых птенцов, а какая-то грачиная пара в одиночестве решила обзавестись гнездом на совершенно свободном тополе. Вскоре началось  насиживание кладки. Грач-хозяин подолгу отсутствовал, занимался добычей.  Когда он прилетал, усаживаясь на ближайшие ветки, грачиха вставала с кладки, выпрыгивала на край гнезда,  как в полете,  расправляла крылья, в передышке освобождалась от перегрева. Уж чем там, но грач подолгу кормил её, будто малого будущего грачонка, из клюва в клюв.

А за нарушением последовало крушение.  Грачи тучей налетели, подняли невообразимый гам. Дескать, ишь вы, выделились, единоличники, сами себе хозяева. Нате вам!  Живите как все!… Хватило мгновения: порушили, раздергали гнездо. Земля под деревом окрасилась кровавым  месивом насиженных яиц.

Но этим дело не кончилось. Через несколько дней грачиная пара понесла ветки для строительства гнезда уже на другом дереве, ещё более удалившись от общего скопища. Печально лишь, что лето было на исходе.

ЧТО ТАКОЕ КОЛХОЗ?

Внучка-школьница, встретив в книжке незнакомое слово, спросила бабушку:

 -  А что такое колхоз?

 -   Ну, это когда объединяются. У одних есть корова, у других козочка, у третьих лошадка  -  вот их и объединяют. Совместно за ними ухаживают, каждый может пить от коровы и от козы молоко, а на лошадке пахать общую землю.

Восхищенная  ликующая внучка бежит к деду:

- Дедушка, представляешь, колхоз  -  это когда чью-то козочку и чью-то коровку объединяют. Молоко пей, - хочешь, козье, хочешь, коровье.   И лошадка  общая.

 Долго не мудрствуя, дед внёс свои коррективы:

- Сперва отбирают, потом уж объединяют. К примеру, твоего попугая Прошку, а у кого-то есть кошка или хомячок,  -  вот чтобы с ними могли играть все кому  захочется,  -  их нужно поначалу отобрать.

- Фиг! Фиг! Прошечку никому не отдам! -  взбунтовалась внучка.

ЖАРКИМ ДНЁМ

Давно было. Не только на городских улицах, но и в помещении железнодорожного вокзала появились чудо-автоматы. За небольшие копейки поили они жаждущий люд газированной водой.

Не чуя под собой ног после долгих магазинных очередей, с приобретенной поклажей в мешках к пригородному поезду прибрели две сельские молодухи. Молодухи этакие курбастенькие, основательно упитанные. Несмотря на жару, на каждой из них сыто по живому лоснились теплые плюшевые кофты, должно быть, купили и на радости не захотели упрятывать их в мешки к прочему хозяйственному чебур-хобуру. На головах   поверх платков этажами высились  кепки-восьмиклинки: своим мужикам, братьям, деверям, малым сорванцам  -  не частая обнова на смену  закожанелым от   давней носки бессменным картузам. Проходя по вокзалу в поисках, где бы можно было на время притулиться, а то и присесть, заинтересовались диковинным самобраным  измышлением.

-  Хрось, читай, што там написано.

-  Дак с сиропом  три копейки, без сиропа одна копейка.

-  Ну,  мы с тобой не барыни, штоб с сиропом. Давай без сиропа.

Выпили по граненому стакану и замерли, прислушиваясь к упругому колкому духу, заполнившему все дыхание.

-  Мань, давай либо ишшо по стаканчику?

-  Ды не, Хрось, будя. Она ж на газу, ишшо разорветь.

СОВЕСТЬ СПАТЬ НЕ ДАСТ

После недавнего ремонта вновь отказал электроприбор. Мастер, ранее чинивший его, всполошился и тут же приступил к обследованию. Уяснив в чём дело, сообщил:

-  Моя вина. Исправлю.

- Что ж вы так откровенно,  -  удивился клиент. - Могли бы что-нибудь иное придумать.

Совесть спать не даст,  -  сухо ответил мастер.

Вот бы нашим правителям да такую совесть.

ЛОСКУТКА НЕ ХВАТИЛО

Звонит давняя подруга, живущая в другом городе:

-  Ну,  родила?

-  Родила, слава Богу.

-  Кого же приобрела?

-  Не угодила мужу: на мальчика  лоскутка не хватило, скроила девочку.

ГРЕХ - ДУМАТЬ ПЛОХО

В трамвае   подростки  о чём-то шумно говорили, и уж очень подозрительно обступив старушку, не отходили от неё. Потом она хватилась денег и заплакала. Не удержался, стал совестить ребят: это ж они опростали бабушкин карман, не зря же поблизости вертелись. Слава Богу, нашлась пропажа! Деньги обнаружились за пазухой, старушка думала как лучше, спрятала подальше  -  и забыла.

Выхожу из трамвая, а там оказываются те же ребята.  Направляюсь домой, ан нет, дорогу мне преграждают. За навет грозят расплатой. Обращаюсь за помощью к прохожим и слышу: «Никто тебя не защитит».

До  расплаты дело не дошло: вовремя проснулся.

Ба! Да это же непросто сон, а вещее указание. Купил как-то арбуз и пока дома не взвесил, думал, что меня не меньше чем на полкилограмма обманули. За арбуз, однако,  не взяли ничего лишнего, а  в душе стало сумрачно, и покупка уже не радовала.

Теперь вот последовало разъяснение моему поступку. Грех к людям нехорошо относиться, и не меньший грех  -  думать о них плохо.

НА ПРИВЯЗИ

В колхозе внедряли модный хозяйственный приём: на бригадный подряд отдали полторы сотни телят и целое клеверное поле. Снабдили немалыми финансами.

По полю были забиты колья, и телята оказались на привязи. Думалось ладно: кончится клевер на одном месте, перебил кол на другое  -  и вся забота. По осени останется лишь суммировать привесы и посчитать прибыль.

Но пока проматывали финансы, про телят не вспоминали. А они в кругу, насколько дозволяла верёвка,  съели всё до последней былинки, с землёю пополам выгрызли паутинки корешков. В предсмертных муках, лёжа, из последних сил высунутым языком тянулись к зеленому цветущему клеверу, на который почти у самого носа садились весёлые беззаботные птички. Среди оазиса привязь  обернулась лобным местом.

Сдаётся, многие из нас тоже на своеобразной привязи. При окрестном вроде бы родном богатстве мы посажены на мизерную пенсию: околеть не околеешь, но жизни невзвидишь.

ХОРОШО, КОГДА В МЕРУ

Аккуратненький мужичок, вынося коврики, половички,  от дома удалялся как можно дальше и там выбивал их. Если случался порыв ветра, он пережидал его, чтобы, пыль не отнесло к дому. Пыли в его вещах, в общем-то, не было, но он всё равно  выколачивал их часто и подолгу.

Глядя на него, подумалось: «От такого аккуратиста жена сбежит: жизнь превратить в сплошное вытирание и вытряхивание  - белый свет померкнет».

И вправду, семья распалась. Его бывшая жена потом жаловалась:

Закаял: ложки по пять раз перемывать заставлял.

СТОЯ НА КОЛЕНЯХ

В далеком от Москвы областном центре проводилось большое писательское мероприятие, на котором главным «генералом» был популярный литературный мэтр. В президиуме он показался ненадолго. И к этому отнеслись с пониманием: накануне он перенёс тяжелую операцию. С пониманием отнеслись и к тому, что  уезжал он раньше времени. В таком положении долгая командировка  -  не под силу.

Полностью было оплачено купе «СВ», пошли навстречу его желанию  -  ехать без попутчика. Попрощаться с ним перед дорогой явился областной писательский начальник. Как и подобает провинциалу, в дверь он постучал тихо, просительно. Постоял, подождал и напомнил о себе  уже погромче. Затем решился:  открыл дверь. И чуть, было, не наступил на московского гостя.

Купе было завалено коробками, громоздкими бумажными упаковками. Стоя на коленях, хозяин купе вскрывал очередную коробку, вынимал оттуда хрустальную вазу или салатницу, внимательно оглядывал, аккуратно возвращал в коробку и опускал в открытый рундук. Местный хрустальный завод, судя по всему, не досчитался многих своих музейных экспонатов. Областное начальство не устояло перед знаменитым литератором, одарило по-царски.

Провинциальный писательский начальник незаметно задвинул дверь на место. А, сойдя на землю, в первой же забегаловке мстительно напился.

В том же месяце центральные газеты сообщили, что после тяжелой болезни скончался имярек. Под некрологом подписи самых известных в стране людей.

 Господи, прости нас.

РАССКАЗ ШОФЕРА

Аж в самую Москву пригнал машины на ремонт. Мастерские в центре, на виду у Кремля. А очередь… Передо мной ярославские шофера вторую недели «загорают» без движения, смеются: «Снимай квартиру и на полгода перевози  семью». На проходной не пускают: «Приема нет. Запись через десять дней». Говорю: «Да мне не по поводу ремонта, мне к главному инженеру». «А-а, к Виталию Григорьевичу».

На третьем этаже отыскал  кабинет этого самого Виталия Григорьевича, зашел. Он роется в ящиках стола и оттуда гудит: «Записи на ремонт нет…» В общем, известная песенка: занимай очередь и жди. Ну, а я этак, между прочим, завел свою песню, мол, приехал не абы откуда, а со спиртзавода. Гляжу, голова появилась над столом, и взгляд явно заинтересованный. Достаю  две фляжки, специальные такие, чтобы под одеждой незаметно прилегали к телу, в каждой по три литра. Прошу инженера дать пустую посуду. Кстати,  в  ящиках, в которых он рылся, нашлись бутылки, куда  слил спирт. «Завгару,  -  спрашивает,  -  найдется?» Отвечаю, что и завгар в обиде не останется. Не прошло  полчаса, как мои машины стояли уже в боксах для ремонта.

Как и велено было,  приехал через пять дней. Пока по точкам разнес спирт, пока оформил документы, машины мои успели покрасить и просушить. Надо же, без меня не красили, ждали, чтобы я собственноручно колер выбрал.

-  Ярославские,  -  спрашиваешь.  -  Ну, так на прежнем месте. Может, и доныне там.

ТРОХЫМ

Трохым, начальник пионерского лагеря лег спать. А снаружи сильно шумел пионерчик. Жена послала начальника утихомирить непослушного пионерчика. Вышел Трохым, держа в руке собранные на боку трусы:

-  Ты шо горканыш? У-у, идиёт,  -  поднес руки к носу пионерчика.

Трусы опали наземь.

-  Звиняйтэ,  -  кивнул он в сторону столпившихся воспитательниц. А пионерчику отпустил подзатыльник:  -  Сгинь вид мэня.

КОЗОЧКА И КОЗЁЛ

Пока работал, все откладывал свою задумку. Случилось несчастье: заболел  -  и с первой же пенсии купил  молочную козочку на завод. Как малого ребенка, выпоил из соски, приспособил к душистой травке, к зеленому листику, боясь авитаминоза, кормил тертой морковкой.

Выросла козочка. Радовала неугомонными проказами. А то вдруг сникла, отказываясь есть, жалобно блеяла. Догадался в чем дело: привез в багажнике козла. Выпутал его из мешка, поставил на землю. А он озверел, да и только, как саданул ее рогами под бок. Козочка  закувыркалась по двору, самостоятельно подняться не смогла. Еще один такой удар  -  и, пиши, пропало. Спрятал ее в вольеру. Железные сетки по бокам и сверху от коршуна и от сорок берегли куриные выводки, теперь вот годились для козочки. Забилась она, бедняга, в дальний угол, дрожит, словно перед убоем.

Сын в отпуск из армии прибыл, собрался пойти к товарищам погулять,  пришлось  провожать до ворот. Козел набрасывался на него, как на врага, и хворостины не боялся. Вернувшись  домой, сын ползком по крыше добирался до крыльца, так как у калитки был сбит с ног.

Поутру картина не изменилась. Козочка по-прежнему жалась в углу, от страха,  должно быть, за ночь глаз не сомкнула. Козел носился по двору, никого из домашних за порог не выпускал. От греха подальше, вынужден был срочно увезти его.

Хотите  -  верьте, хотите  - нет, но козочка наша принесла трех козляток: двух девочек -  красатулечек и мальчика, сорванца в папашу.

ПОЯСОК ИЗ МАМИНОГО СУНДУКА

За время войны мамин сундук опростался до испода: что сами сбыли в обмен на съестное, что прилипло к чужим рукам. Семь месяцев без хозяев  -  стоял фронт,  немцы на топку полхаты сломали, - приходится удивляться, как это еще сундук остался цел. Среди немногих вещей  сохранился и старинный поясок. Три красно-желто-синих шерстяных полоски, обшитых сверкающим разноцветным бисером, производили небывалое впечатление. Будто недосягаемую, небесную радугу каким-то божественным образом  из горней выси опустили прямо перед тобой для близкого разглядывания и душевного любования.

В сундук имела доступ только мама, она даже взрослых моих сестер туда не пускала, обо мне и говорить нечего. Но и в закрытом сундуке, стоило лишь подумать, тот волшебный поясок перед глазами без труда представал живым игристым ручейком. Несмотря на то, что место расположения его нередко менялось, на спор, я мог бы даже сказать, тугим или рыхлым колечком он свернут и в каком углу  находится в данный момент.

Пояс мама берегла, мне позволяла разве что подержать его в руках, когда ей зачем-нибудь приходилось лезть в сундук. Чтобы обрядиться в поясок  -  и речи не было. Но как-то мама все же сжалилась надо  мной.

-  Потеряешь, домой не приходи,  -  напутствовала она и  поверх рубахи дважды обернула меня пояском, чтобы махровые концы лишком не болтались. -  Батя-покойник, царство  небесное, никуда больше, только в церкву по праздникам одевал, а ты вот   - на побегушки. Ох, Господи…

Вначале то и дело спохватывался, нащупывая пояс, боялся не обнаружить его на месте. Затем  -   как отрубило. Вспомнил о нем, когда  вернулся домой. Лап, лап  -  а пояса нет. Рванул из хаты да бегом по дороге. Из школы шел,  валтузился с ребятами, точно где-нибудь обронил. Лишь бы никто не подобрал, а от меня он никуда не денется, как миленький, найдется. В прошлом году, когда еще шла война, вот также пришлось искать утерянное школьное перышко для ручки. Брат с Дальнего Востока прислал мне его в письме  -  военном треугольнике. На обструганную палочку  привязал его нитками, и этой ручкой, макая в чернила, я с дружками  учился писать  первые слова. Тогда по дороге трава росла побольше теперешней, и то углядел пропажу. А пояс  -  не палочка с перышком, пояс,  -   вон, какой, не тут-то ему затеряться.

Но нынешнее искание  оказалось тщетным. Трехкилометровую дорогу  прочесал несколько раз  -  все без толку. Над вечер решил прекратить поиски. Пока с работы никто еще не пришел, забрался на печку, с глаз подальше, надеясь побыстрее заснуть и отодвинуть суровое неминучее объяснение. Как же я жалел, что не знал ни одной молитвы, шептал лишь отдельные обрывки из божественных маминых причитаний. Молитвенные слова перемешивались с жалостью к маме, как она, бедняга, будет переживать неожиданную потерю. То, что мне достанется мокрой веревки  -  не в счет,   заслужил. При немцах в оккупацию пояс уцелел, дороже и красивее вещи у мамы  не было  -  и на тебе, родной сын хуже врага оказался.

Тревога разбудила меня чуть свет.  Скоро мама начнет растапливать печку, и настанет мой час расплаты. Наверное, лучше будет, если  незаметно лыгнуть из дома, где-нибудь проболтаться день, а там  -  что Бог даст.

Спал я всегда неугомонно, старший брат нередко вынужден был будить тумаками, когда от моего брыкания иного сладу не было. И в эту беспокойную ночь я умудрился вывинтиться из рубахи, голяком лежал на почти остывших  кирпичах. Стал одергивать рубаху и пальцами наткнулся на жесткий жгут на животе. Не вздрогнул, не сообразил сразу. И нехотя, лишь бы удостовериться, что там мешало, заглянул под рубаху.

-  И-и!  -  по-звериному взвыл от радости.

Брат испуганно сел рядом:

-  Что? Что?  -  до конца не проснувшись, бормотал он.

А мне теперь было все нипочем, потому и ляпнул, не задумываясь:

-  Кирпичи… обжегся.

-  Чё брешешь, печь холодная,  -  не раскрывая глаз, брат повалился на подушку.  

ПЕДАЛЬ УДОВОЛЬСТВИЯ

Человек, приобретший власть, не замечая того, теряет свою собственную силу. А далее, слабость, служение ей, составляют заманчивый, извне подогреваемый смысл жизни. Восхваление слабостей под видом добродетелей тем ужасней, чем слаще об этом говорят. Ибо слабость, бессилие питается сладостью, без сладости оно немыслимо, это ее почва и мать родная. Весь ужас человеческой жизни состоит в том, что большинство любит сладкое, оттого и стремится хоть над чем-нибудь да повластвовать, ибо «природа посредством наслаждения правит миром…»

Крысам в эксперименте предоставляется возможность нажать на определенную педаль и тут же получить порцию пищи. Включение другой педали обеспечит быстрое засыпание и отдых. Но крыса не отходит от третьей педали, не только нажимая лапой, но давя всем телом, посылая импульсы на электроды, вживленные в мозговой центр удовольствия. Сутками, неделями не покидает она эту педаль. Лишаясь шерсти, становится голой, покрывается трофическими язвами. Теряет зубы, истощается до последней степени. Сил не остается на предсмертные судороги. А педаль она все нажимает и нажимает.

Человек, не замечаешь ли, что и над тобой кто-то экспериментирует? А иначе как понять, если: долой мораль, лишь бы тебе было хорошо; долой стариков, лишь бы тебе, молодому и сильному, было комфортно; долой нищих и хворых, лишь бы ты был сыт и здоров. Одумайся, человек! В жизни ты много наприобретаешь, но  потеряешь больше.

ЖИТЬ ХОЧУ

В три года девочке предлагали операцию на сердце. Мать была категорически против: «Резать не дам».

В четырнадцать лет об операции речь уже не идет: девочка при смерти. Мать в слезах:

-  Доченька, родная моя, прости. Это я тебе жить не дала… Прости, доченька.

А девочка в ответ:

-  Это ты меня прости. Это я тебе жить не дала: со мною все по больницам и по больницам.

Прощались несколько часов.

Врач подошла со шприцем. Мать затрясла головой:

-  Не нужно. Зачем ей мучиться?

Девочка открыла глаза:

-  Нет, мамочка. Пусть делают все, что нужно. Я жить хочу.

ОТКУДА ЧЕЛОВЕК БЕРЁТСЯ

Жорик, не отвлекаясь, просмотрел телевизионную передачу о наследственных заболеваниях. Что-то он понял из профессорских рассуждений, так как заважничал перед матерью:

-  Я теперь знаю, откуда человек берется.

Мать, занятая стиркой, подумала, что он увидел какую-нибудь недетскую сцену, с опаской спросила:

Ну, и откуда же?

Из клетки,  -   гордо ответил сын.

Из той, что ли, где хомячок сидит?

Нет, из другой, из малюсенькой… Когда хромосомы перепутают, можно заболеть. А когда не доложат хромосомы, в нормальную школу не возьмут. Мам, а меня в нормальную школу примут?

Примут, примут,  -  и сына, и себя успокоила мать.

РАССКАЗ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ РАЙИСПОЛКОМА

А у лесничего, надо сказать, и собака же была! Бурды седые,  сама широкорылая, громадная. Случись, не только волка, но и быка завалит. На моего предшественника похожа.

 Когда съезжалось начальство, волкодав служил навроде пропускного бюро. Становился у двери, словно для своей собачьей бухгалтерии считал гостей. Кампанию он знал, никого не трогал. Если кто оказывался у лесника впервые, следовал спокойный хозяйский наказ: «Свои!» И этого было достаточно на все времена.

Однажды завсельхозотделом щелкнул псину по носу. Лесник выставил на стол вареных раков. Собака вела себя невозмутимо, но стояла вблизи, не сводила со стола глаз. Завсельхозотделом шаловливо и тюкнул ее щелчком. Тогда она никак не отреагировала.

А через год чуть не загрызла своего обидчика. Я же говорю, на моего предшественника похожа.

ВРЕМЕНА ЧЕЛОВЕКА

Ребёнок времени не ощущает. Он пребывает в собственных  физиологических потребностях. Время, как таковое, находится где-то позади, там ждёт своего  часа, пока же его вроде бы и не существует.

Первые сигналы от него начинают поступать в юности. Но оно всё еще далеко за спиной. А так хочется ускорить  движение, оказаться за далёким, как вечность, порогом восемнадцатилетия, ведь взрослые чего только себе не позволяют, а ты не смей, ты в ежовых рукавицах родителей и учителей.

Ну а у взрослого времечко рядом. Живёшь необременительно, и любой груз  -  по силе. Идёшь и идёшь, зная, что не собьёшься с шага. И окружают тебя сплошь свои, почти что родные, люди.

Затем настаёт период, когда вдруг замечаешь: время отдаляется, как бы за него не хватался, оно убегает вперёд уже с незнакомыми, в сущности, чужими для тебя людьми.

…А по осени, будто снова в детстве, на огородах  спокойно дымят  соблазнительные костры, далеко и сладко пахнет палой ботвой. Над утомлённой рожалой землёй в просветленном воздухе  в вечность плывут голубые заманчивые дали… Господи,  Ты отпустил мне короткое время, и оттого, должно быть,  позволил  так остро полюбить жизнь.

ПЕТУХИ С ОБМОРОЖЕННЫМИ НОГАМИ

Среди немногого, что в памяти сохранилось об отце,  два эпизода долго и на все лады смаковались на хуторском таборе.

На базар отец вывел продавать корову. Явился какой-то  мужичок  -  и давай куражиться. То вымя  маловато, то рога слишком остры, то шерсть давно скобёлки не видала. Вошёл в раж вплоть до того, что и коровьи копыта чем-то не понравились. Явно с издёвкой спрашивает у отца:

-  Ну, а молока на забелку хоть даёт?

Отец в долгу не остался:

-  И так съешь.

Получив достойный ответ, незадачливый купец нырнул в толпу, мол, я не я, и хата не моя.

В другом случае отец «разыграл» деревенских баб. Сидел он, сапожничал. По какому-то поводу две женщины зашли  в хату. О чем-то покалякали с мамой и наладились уходить. А отец, не поднимая глаз от своих сапожных дел, как бы между прочим, вроде бы безадресно сообщил:

-  Из Воронежа в Германию гонят курей. Курочки еще ничего, вынесли дорогу, а петухи, как один, лапы обморозили. Холода-то  -  вон, какие. И путь  -  неблизкий, дён десять ходу, не меньше. Нынче остановились на Красном хуторе, тех-то петухов раздают бесплатно, не пропадать же добру. К вечеру, а может, завтра с утра погонят курей дальше, надо спешить в Германию. Задержка, считай, из-за квелых обмороженных петухов.

Бабы навострились:

-  Ой, Коляй, ты и сбрешешь  -  не дорого возьмёшь.

-  Чё мне брехать? Вот обтяжку кончу, мешок в подмышку, и сам помчусь,  -  отец набрал в губы щепоть кленовых гвоздей и торопливо принялся прибивать на колодке кожаную обтяжку.

Мама пока совестила отца да пока догадалась сказать бабам про розыгрыш,  те уже немалым гуртом оказались  в поле и далеким клубком катились по снегу. Запыхавшись,  еле догнала их. Да еще труда стоило разуверить баб в неправде.

ХЛЕБНЫЙ ДУХ

Голодная военная пора. 1944 год. Студенток пригласили помочь убрать огород одинокому горожанину. На столе в комнате увидели: стоит хлебница с толсто нарезанными скибами хлеба, и рядом возлежит безучастный сытый кот. Он даже морду вбок отворотил, хлебный дух не возбуждает его ленные мысли.

А вот нищих студенток с подведенными от скудости животами тот одинокий горожанин так и не угостил.

ЧЕЛОВЕК С ПОМОЙНЫМ ВЕДРОМ

Нередко услышишь: « А Иван Иваныча  -  того… Попрут с должности, вроде хапнул слишком много». Или: «Ты уж смотри, никому не говори, я тебе - по секрету: Николая Петровича скоро уйдут, вот увидишь… Ну и что, что только выбрали. Он же алкоголик, приглядись, харя всегда пьяная». Или: «Софья Лазаревна изображала из себя благородную, кто бы подумал, что при живом муже…». В ловких руках подобный пасьянс раскладывается легко, косточки перемываются с наслаждением. Человек с помойным ведром неистощим на варианты и чувствует себя истым праведником. Под шепоток плеснуть в спину нечистотами, под любым видом запустить гадкий слушок  -  его и мёдом не корми, благо, помойное ведро всегда при себе, а зловония, более чем достаточно, надолго и на всех хватит.

Не без греха, иной раз не заметишь, как и сам воспользуешься помойным ведром. А всего-то и нужно: сообщили тебе гадость, похорони её тут же, не заражай других.

УСЮДУ МУЖИКИ...

По телевизору мама смотрит Чеховского «Егеря». В свои сто лет всё, что она видит на экране, воспринимает буквально, невыдуманно, словно это происходит где-то рядом, не дальше соседней квартиры по лестничной площадке. А там, на экране, куражливый мужичонка изгаляется над женщиной. Не замечая гадких слов в свой адрес, женщина с раскрытым жаждущим сердцем подступается к суженому в поисках хоть какого-то отзвука на человеколюбие, но все тщетно…  Мама плачет:

-  Усюду мужики над бабами издевляются.

ЧАСОВОЙ МАСТЕР

Будучи студентом, ездил на целину в Казахстан убирать урожай. На заработанные деньги впервые в жизни купил себе наручные часы. И надо же, разбил стекло.

Получив отремонтированные часы у словоохотливого пожилого еврея, обнаружил, что стекло свободно вращается, значит, и пыль, и вода внутрь проникнут за милую душу. Попросил:

-  Стекло маловато, смажьте хоть клеем, часы ведь пылевлагонепроницаемые.

Часовой мастер безропотно крутнул по периметру стекла обмакнутым во что-то пальцем и, глядя на меня поверх очков, сказал:

-  Запомните, молодой человек, если я вам хорошо сделаю, вы ко мне со своими часами больше не придёте. А без работы оставаться я не хочу.

Услышанное откровение, помнится, поразило меня. А потом пришлось привыкнуть, так  как каждый день встречаешься с вещами, исполненными по тому самому рецепту.

ВЕРА

Как хочется верить, что время Сатаны все-таки кончится. Настанет момент, когда люди поймут, что нельзя  жить по принципу: это мне и это тоже мне.

ДЕД ГУРЕЙ И КОТ МАТЮША

У деда Гурея и у кота Матюши стариковский возраст. Гурею трудно ходить, по собственной охоте он бы порой с места не тронулся. В лучшем случае вынес бы табуретку на волю, часок-другой посидел на солнышке, если бы не Матюша. Кот, бывало, нагуляется ночью, -  недосуг поесть или зализать рыцарские раны,  -  валится в молодецком сне. А теперь, когда отпала тяга к ночному баловству, взял изноровку булгачить чуть свет. Будто от боли, что есть мочи, такой мятеж устраивает, что не до сна,  от тревоги впору хвататься за нитроглицерин. Дед Гурей попробовал как-то переждать, авось, Матюша побуйствует и угомонится. Куда там угомонится, орал часа два, словно заведенный, пока у деда сдали нервы. С тех пор перестал противиться: кота не переборешь. Стоило   встать с дивана, как хитрован Матюша оказывался в углу около удочек, тем самым, давая понять, ради чего понадобилась эта побудка. Пока в ногах не было сбоя, кот у деда был вроде компаньона: один ловит, другой употребляет. Пристрастил к рыбе, а теперь рад бы на попятную, да кто научит, как это сделать.

Когда удочки оказываются в руках у деда, Матюша тут же затихает, мол, к чему теперь гвалт. И до калитки  неотступно следует за Гуреем. А тот с раздражением бурчит:

Бандит… С тобой и в гробу покоя не будет.   

В открытую калитку кот вышмыгивает между дедовых ног, но получает окорот:

 - Ты-то  -  куда?..  Жди дома. За хозяина оставайся …  Через дорогу не ходи: машины носятся, не-то собьют, ты теперь такой же, как и я, без внимания.

Дедовы слова кот будто и впрямь разумеет: хоть и без желания, однако разворачивается и идет вглубь двора. Хвост, дыбырком вверх, что сухая палка, не шевельнется.

-  Ишь, недоволен бандит,  -  усмехается Гурей и успокоенный отправляется на промысел.

Вдвоём  оно бы веселей было, но  кот в последнее время стал помехой. Самому обуздать десяток шагов, что в гору подняться, а тут он то и дело садится, жалобно мяучит: останавливайся, жди, пока к нему вернутся силы, или, что ещё накладнее, бери на руки.

…С рыбалки Гурей возвращался, неотвязно  думая, как бы этот поход не стал последним. И на берегу пробыл вроде не дольше обычного, а ухондокался без меры, словно чужие, груженые ноги переставлять мочи не было.

А Матюша встретил деда далеко от дома. Надо же,  не побоялся, пересёк и дорогу с машинами и парк перед школой, где полно шкодливой детворы, всегда норовившей хоть что-нибудь да швырнуть ему вслед. Кот перед дедом возник до испуга внезапно. В нахолодавшую дедову грудь будто кипятком плеснули. От  внезапного тепла, от непривычно приятной боли слёзы застлали глаза:

- Бан-ди-ит…  Ры-ы-бки хочешь…  Есть, есть рыбка. Набузуешься вволю.

Гурей заторопился. Отвыкшие от спешки старческие ноги запутались, заскоргыкали на ровном месте. Но затем шаг сам собою наладился, и все внимание теперь направлено было на то, как Матюша, следуя позади, лобышкой подталкивал деда в пятки, дескать, не тяни время, сколько еще ждать твою рыбку.

НАКОНЕЦ-ТО, ПОВЕЗЛО

Цыганисто смуглый, непоседливый дедок  Никишка Смоляной за лето усыхал до явственных костей. А необутые его ноги с потрескавшимися пятками не страшились ни навозной хляби, ни колкой стерни. Над ним подтрунивали, мол, дед экономит на обуви, глядишь, скоро на манер ребятишек без штанов станет бегать. Никишка сверкал радостными глазами:

-  Сказано, человек создан из праха, стал быть, из земли. Чего ж я буду от той-то земли отгораживаться?..  А ноги  -  что ноги? Помыл  -  и все дела.

Босым он ходил от снега и до снега. Чем всегда удивлял сельчан. А тут, что называется, выпрыгнул из себя: бросил свою бабку, ушёл к другой, такой же по возрасту, старухе. По этому поводу кто над ним только не издевался. А Никишка словно радовался каждой подковырке, всякому по-детски наивно объяснял:

-  С прежней бабкой прожил пятьдесят лет с гаком. И что видал? Ей коли хорошо, коли плохо  -  все молчком. И не знаешь: не то жарко, не то холодно. Как на том свете. А теперь я хоть всласть поцеловался.

ВЫСОКИЕ МЫСЛИ

У шестилетнего пациента врач спросила:

-  Андрюшенька, кем же ты хочешь быть?

-  Кем, кем… Врачом, конечно.

-  Врачи, Андрюшенька, мало получают.

-  Зато работают на благо народа,  - гордо ответил маленький пациент.

Ничего не скажешь, Андрюша недалек от истины. Забота о благе народа лежит, как раз, на тех, кто «мало получает».

ПЕТУШИНАЯ СЛЕПОТА

Давние пенсионеры при встрече разжалобились. 

-  Замучила гипертония.

-  А у меня, если б одна твоя гипертония, а ещё и мерцалка.

-  Геморрой.

-  И у меня.

-  Дивертикул.

-  И у меня.

Чем богат один, то и у другого в избытке. Соревноваться можно долго: хворей накопилось,  что годов за плечами.

-  А ещё признаюсь, у меня склероз всего организма,  -  уж после этого, казалось, крыть нечем.

Но замешательство продлилось недолго, у напарника в глазах засверкала не окончательно угасшая дерзкая плоть:

-  Петушиная болезнь…

-  Куриная слепота, что ли?

-  Не-э, не куриная. Петушиная слепота. Это когда петух куриц не замечает. 

Такой поворот в разговоре собеседник воспринял как личную обиду:

Думал, ты о серьёзном, а ты, словно мальчишка.

 Он сплюнул в сердцах и, не подав руки на прощанье, ушёл решительно, будто навсегда.

ТЫ У МЕНЯ ПОЛУЧИЛСЯ

Работавший в команде скульптора Вячеслава Клыкова Русаков Владимир рассказывал, как ездил повидаться с  умирающей бабушкой. Родственники при живой ещё старушке в открытую заняты были дележом наследства. А он в барахольной оргии не участвовал. Бабушка напоследок сказала: «Вова, ты у меня получился». После похорон взял себе лишь семейную икону, на которую никто из родственников не позарился.

НАШЛИ В КАПУСТЕ

Бабушка наблюдает с балкона за четырёхлетним Ромой. А тот, ухватившись за макушку, мочалит, выкручивает из земли недавно посаженое деревце. Оказавшаяся поблизости женщина пытается остановить неразумное деяние. С балкона окрик:

-  Женщина! Женщина! Идите своей дорогой. Что он такого делает? Он же ребёнок.

Первый снег. И такой обильный. Малышня катает глыбы, строит снеговиков. Отлучается домой за морковками для носа, чем-то чёрным обозначает глаза. Должно быть, из  дедушкиных запасов одно из творений обряжается даже в широкополую фетровую шляпу… Из школы возвращается Рома и кидается в бой без правил: с наскоку ногами рушит, превращает в бесформенное месиво то, что создавалось для красоты.

-  Рома! Рома! Надень рукавицы… Подвяжи шапку…

Бабушка, как всегда, не спускает с внука глаз. Заботится.

Женщина, на глазах которой несколько лет тому назад Рома курочил деревце, стала свидетельницей и другого случая. Спортивно окрепший Рома что-то мороковал с отодранными досками на скамейке перед подъездом. Женщина обрадовалась:

-  Молодец, исправляешь.

-  Не-э, не исправляю. Я хочу, чтоб кто-нибудь навернулся.

-  Рома, кто это тебя там обижает?  -  откуда-то сверху вопрошает бабушка.

В живучих родительских сказках для детей часто упоминается капуста. Дескать, там до поры до времени находятся желанные дитяти. Вот и Рома, это уж точно, обрёл себя в нравственно уродливой бабушкиной капусте.

СОН В РУКУ

Непредвиденно довелось пообщаться с попавшим в наши места столичным писателем. Овеянный и осенённый почестями, Н. М., вместе с тем, оказался очень простым дружелюбным человеком. В гостиничном номере долгое время мы провели за приятной беседой. Он не скрывал, что я ему понравился. О себе умолчу. Н. М., как тогда говорили, Большой Писатель. На моём месте каждый счёл бы за счастье побыть в его компании.

Как и условились, на его имя я отослал в журнал новую повесть. Авторитет главного редактора, кем являлся Н. М., давал хорошие надежды. Он ведь заверял, что даст команду, чтобы рукопись попала к нему в руки, и опубликует её без проволочек.

Стал ждать. Недели, месяцы улетали и улетали. Закрадывалась думка: уж не обидел ли чем высокого московского гостя? Так я в друзья не навязывался, ни о чём не просил, он сам предложил напечататься в его журнале.

И случился сон. В тёмной ночной Москве встречается человек:

-  Ты  -  к эН эМ? А бутылку прихватил?

-  Ну, как же к эН эМ и без бутылки. Знаю, знаю.

На редакционном столе остатки трапезы. В окна брезжит жиденький свет  -  под утро. Уставшие люди. Они меня видят и не видят.

-  Мне  - к эН эМ. Где он?

Спрашивают:

-  А в чём, собственно, дело?

-  Хотел узнать насчёт рукописи.

О-о, это мы и без эН эМ обойдёмся… Вот, смотри. -  На столе, я только тут обратил внимание, лежал лист бумаги. Сдвинули с него начатую консервную банку с килькой в томате и ещё какие-то объедки. -  Ищи себя.

Лист был разлинован как график дежурств по числам месяца. Отыскал свою фамилию и на середине листа в закрашенном квадрате прочитал: «Заголовок оставить. Текст сократить до трёх строчек».

Вскоре за подписью какого-то литсотрудника получил из журнала письмо с лаконичным ответом: «Повесть нуждается в значительном сокращении».