Владимир ПЛОТНИКОВ (Самара)

НА ВЫДОХЕ РОЖДАЮТСЯ СТИХИ...
Новое имя, первая книга

…Пиита званье  страстное и злое;
Нельзя служить без боли красоте.
Сегодня он стоит у аналоя,
А завтра его место на кресте...

…Язык — капризнейшая из стихий:
В нём колкость звёзд, ночей благоуханье,
Когда, порой, в прерывистом дыханье
На выдохе рождаются стихи...

Судьбы набросок в пустоте

Вручение Якову Фишу Александром Громовым
писательского билета
23.11

Стило исполнено отваги:
Оно оставит на бумаге
Судьбы набросок в пустоте,
Мгновенья оттиск на листе…

Сердце мужчины в графике стихов

Передо мною эта книга. Книга-плод. Книга-отчёт. Книга-поступок. Поступок — как решительный Шаг в новую веху, в новую, так и хочется сказать: «реальность», но ведь это еще не реальность, а только-только замаячивший её проект.
Признаюсь честно, не «в лёгкую» решился я проанализировать шаг-поступок-плод зрелого мужчины...
Ибо, ставя себя на его место, вдруг проникаешься и сознаёшь, каково это — обнажить сердце перед всеми, и какой «нейрохирургии» требует уже твоё к нему прикосновенье.
Ибо мало ль у нас «самоопределившихся Есениных и Бродских»? Да ровно столько, сколько может себе позволить суммарная мощность «печатного стана» страны, конвертированная в проплаченную амбициозность её «творцов». Но я рискнул.
И, по-моему, не ошибся.
«Графика стихов» другая. И о другом. 90-страничная стильная книжечка с мягкой «графикой дождинок на гуаши» — чуть пуантильных иллюстраций и набросков.
Автору 51 год. По профессии преподаватель истории, кандидат наук. По работе — директор самарского Дневного пансиона № 84. Всё остальное — его поэзия. Она стоит отдельного разговора — авторского монолога, коим и является «Графика стихов». И начинается он со звезды, а если точней: с «Прогулок по Млечному пути».

Ещё не время эпилога,
Лишь только наступил июль;
Рискнём прожить ещё немного.
Пусть солнце, бритое под нуль,

Нас не пугает на закате.
На твердь агатовых небес
Я брошу Млечный путь как скатерть,
И будет пир — с друзьями, без…

Пока желаньем полон воздух,
Не будем ждать лукавых фей,
К твоим ногам я кину звёзды —
У неба вырванный трофей.

Впрочем, кого сегодня удивишь «личным отношением» к «звездам»? Быть со «звездой» накоротке — этим у нас заражены все, даже те, кто и на небо-то ни разу не глазел по-настоящему. «Звёздная болезнь»… Безнадёжное сужение ума и духа.
Поэт обязан быть шире, глубже, щедрей — на образы, чувства, мысли и темы. Но, к сожалению, эстеты, воспевая розы, нечасто внимают Некрасову, равно как горланы-главари, разгребая бытовой и социальный сор, давно не ведают про розы. Узреть в одном лице и лирика, и гражданина сегодня редкость. Создатель «Графики стихов», не оробев перед рамочными условностями, облекает изящество строк в гражданский минор, что и занозистей, и солоней гламурного мажора. Тем более, когда на весах поэта оказывается то, что вроде «не удобно» обсуждать. Допустим, так:

Вчера ещё монах — Отрепьев,
Сегодня царственным перстом
Грозит. Смотрите, как отребье
Своих сажает на престол.
Не слишком беспокойтесь, Минин!
Ведь на войне как на войне;
С себя последнее мы снимем,
Чтобы с другого снять вдвойне.

На панство нас венчает пьянство.
«На трон того, что в шалаше!»
И звонким звоном самозванство
Звонит у каждого в душе.

Казак иль царь он — что нам имя?!
Мы на меже и в кураже;
Нам любо биться со своими.
«За правду в бой веди нас, Лже!»
(«Лже»)

Но ведь — правда же! И актуальнее не скажешь. Каждое слово, ровно пуля, — в яблочко, и для года 1612-го, и 400 лет спустя!

Странствие в царство Логоса

Однако не только историческая эрудиция окормляет и оформляет затейливое макраме авторских — без преувеличения, фирменных — «фишек».
Но и природное любознайство. А ещё больше — путешествия…
Сочи, Суздаль, Прага, Париж и…
…И, конечно, Петербург:

Немецкий слог, голландский стиль,
И быль болот, и парков небыль;
Здесь шилом протестантский шпиль
Вонзился в мешковину неба.

Здесь море — West, а суша — Ost;
Здесь Русь с Россией в вечном споре.
Путь душ иссушенных непрост:
Изведать искушенье морем.

Даны за буйство и труды
Нам — вольнолюбцам и холопам:
Москва — племянница Орды,
И Он — внебрачный сын Европы.

Путешественник — понятие объёмное, раздольное, пространственное. А ещё — многомерное, если ты путешествуешь по миру слов и смыслов, который неизбежно приводит в царствие Логоса — Логоса Божественного. Тут ты уже не просто путешественник, но странник, паломник, поклонник:

Как вновь услышать радостную весть
И посредине месяца нисана
Поверить, что важнее сана
Смиренье, милосердие и честь.
Пускай пророков не пускают в дом
И «уши» прокуратора повсюду,
Попробуй задушить в себе Иуду,
Коль делишь трапезу с самим Христом.
Сегодня и сейчас, а не потом,
Попробуй оторваться от оравы,
Орущей за спасение Вараввы,
Идя не за крестом, а под крестом.
Забудь гордыню и отвергни лесть.
Прости, что люди так беззлобно люты.
И, может быть, тогда воскресным утром
Услышат о тебе благую весть.
(«Пасха»)

Страннику трудно и бесприютно одному. Даже на пути к Богу. Не всякому дано осилить путь сей в одиночку. А потому воистину великий дар нам — это спутник. Для многих, правда, спутник — лишь мечта. Мечта! Но в жизни каждого мечты хоть раз сбываются, — и спутник обязательно даётся. Главное: не проглядеть, не упустить свой шанс. Ведь он даётся ровно раз.
Автор книги искал и обрёл… спутницу — со светлым именем — в любви и в горести, в сомнении… и, обязательно, в Творчестве. Потому что спутница — это ведь и Муза, главный Со-Автор творца:

Мы начинали свой простой рассказ,
Не претендуя на объём романа;
Но будущее так непостоянно —
Мы пишем продолженье каждый час.

Опять на взлёт, опять светает рано,
И небеса в облатке облаков;
Я твой так искренне, что даже странно:
Но мне от этого не трудно, а легко.

Мгновение не ведает обмана.
И, пролетая над землёй рябой,
Я счастлив продолжением романа,
Что я пишу в соавторстве с тобой!

И это, право, величайшая находка для творческого человека, когда есть плечо, к которому — плечом, а грудь к груди, спина — к спине… Не это ли искомый унисон, с которым путь вперёд не страшен?!

Нам только б тепла и крова;
А в доме такой очаг,
Чтоб в пору зимы суровой
Огонь его не зачах.

Нам только б хватило вдоха,
И шторм сменился б на штиль;
Да, чтобы всё без подвоха,
И фронт не был там, где тыл.

Нам только ещё потребны:
В гранёном — русский наркоз,
Да ломтик чёрного неба,
Посыпанный солью звёзд…

Стих Фиша крайне ёмок, он полон густых смысловых рядов: двойных и тройных. По-хорошему радует плотность образов и ассоциаций, сюжетный замес, обилие метафор, философская глубина, широта мировИдения и исповедальность мировЕдения. А ещё тонкость иронии без амбициозной язвительности.

Что подарить: топазы иль кораллы,
При помощи кларнета выдуть страсть?
Спасибо Кларе — из теорий Карла
Она сумела «женский день» украсть.
(«8 марта»).

Украдено многое, и будущее всё чаще становится гробовщиком настоящего, которое забыло прошлое. Лишь поэт твёрдо и программно стоит на страже вечных ценностей, устойчивых скреп, корневых начал, мудрых подходов и проверенной лоции:

Земля вращается! Открытием полны,
Покуда за прогресс мы рвём рубахи,
Пусть держат мир усталые слоны
На трижды неподвижной черепахе.

Планета свой меняет бренд и тренд,
Нас разобщая в знаниях и вере;
Но всё же здесь не наступает «end»,
Пока богам послушны эти звери.

Не разбегайтесь, милые слоны,
Ещё чуть-чуть терпенья, черепаха,
Мы всё-таки достаточны сильны,
Чтобы над вами жизнь не стала прахом.
(«Космогония»).

Однако пора, пора заканчивать наш маленький вступительный «киноальманах» перед широкоформатным сеансом «Графики стихов». Сеанс, поверьте, обещает быть умным, красивым, интересным и неожиданным. Ведь он о ступеньках судьбы и лабиринтах души — одарённой, нежной, чуткой и восприимчивой, иногда жёсткой и сильной, но даже тогда — тонкой и ранимой…
Такое уж оно, Сердце мужчины. Будьте аккуратны. Сердце поэта всегда на ладони… читающего. Всегда на ладони, когда мужчина творит стихи — настоящие стихи!

…Но публика покинет зал,
Привычно не читая титры.
Прощанье пишется петитом,
А мы ждём новый сериал.
(«Киномарт»)

А мы увеличиваем и читаем титры:

ЯКОВ ФИШ «ГРАФИКА СТИХОВ», Самара, «Офорт»... *

* Это был первый (скорее, ободряющий и не опубликованный) мой отзыв на первую книгу поэта, которую по робости он напечатал сугубо для «внутреннего пользования». И только под одобрительно-растущим нажимом читающих самарских литераторов (в том числе Александра Громова, Бориса Сиротина, Эдуарда Анашкина) он поверил в свои силы. В 2010-е годы Я. Фиш издал еще три сборника. И (что отрадно) время подтвердило справедливость первой оценки: именно «Графика стихов» не в последнюю очередь впечатлила «приёмный ареопаг» СП: в 2019 году  Яков Фиш пополнил Союз писателей России.

Коротко об авторе
 
Яков Генрихович Фиш родился 1 сентября 1960 года в Куйбышеве. Окончил среднюю и музыкальную школу (по классу фортепиано). В 1982 году с отличием окончил Куйбышевский государственный педагогический институт, где учился на факультете истории, обществознания и английского языка, редактировал стенгазету, участвовал и побеждал в межрегиональных вузовских олимпиадах. После службы в армии преподавал в куйбышевских/самарских школах (учитель истории и географии, директор) и в Экономическом лицее (заместитель директора по учебной части), созданном при его решающем вкладе. С июля 2001 года — директор МОУ СОШ «Дневной пансион – 84» с углубленным изучением экономики, права, английского языка и социологии. Отличник Народного Просвещения (1991), кандидат педагогических наук, член Союза писателей России (2019). Автор 4 книг поэзии: «Графика стихов» (2011), «У околицы Вселенной» (2013), «Безрассудство красоты» (2015), «Линия строки» (2018)…

Ниже предлагаю подборку его стихотворений…

Яков ФИШ (Самара)

ПУСТЬ ДЕРЖАТ МИР УСТАЛЫЕ СЛОНЫ

* * *
Необходимо нас предостеречь,
Чтобы слова туманами не висли,
А, лескою натянутая, речь
Из суеты выуживала смыслы.

Мы, их поймав, отпустим в глубину,
Но, так же как они, вздымали жабры,
Пока с тобою не уйдём ко дну,
За жизнь свою бороться будем жадно.

* * *
Года друг друга вовсе не сменяют —
Они всегда спешат, и в этот миг
Похожи на людей, что всех сминая,
В автобус забираются в час пик.

А мы по-прежнему ждём лет лояльных,
Спокойных и свободных от невзгод;
Но успевает тот, кто понахальней,
И, значит, старым будет новый год.

Он вновь нетерпеливо-нетерпимый,
С ним в мире всё не в лад и невпопад:
В сочельник тает Русская равнина,
И мёрзнет Ниагарский водопад.

На солнце взрывы, лунные затменья,
Междоусобица скликает рать;
И время есть разбрасывать каменья,
И нету времени их собирать.

* * *
Быть может, в Рай закрыты двери,
Для нас, не признающих стыд,
Но, всё же, в покаянье веря,
Надеемся, что Бог простит.

Что приголубит и утешит,
Поймёт наш непокорный нрав,
И скажет: «С теми я, кто грешен,
Они важнее тех, кто прав».

И мы все станем на колени,
Чтоб получить в который раз,
Прощение за поклоненье,
За лепет вызубренных фраз.
Чтоб после, утром, с чистым сердцем,
Себя обрушить в срам и блуд;
И ждать с усердьем страстотерпца,
Когда наступит Страшный суд.

* * *
       «Позабыли Бога, спасавшего их…
         и возгорелся гнев Господа на народ свой».
                (Тегилим, гл. 106)
Шли наследники раввинов
С красным стягом по равнинам;
«По долинам и по взгорьям»
От Москвы и до Приморья.
Одолела ль их забота,
Чтоб работать по субботам?
Или, может, власть прельстила?
(правда, Русь не Палестина).
Шли забывшие о Боге
Переделать свет убогий;
Не поняв, что мир Господень
Без Него лишь чёрту годен.
Шли наследники раввинов
Горы уравнять с равниной;
От российского погоста
Прямо в топку Холокоста…

* * *
Нет, не собрать всех подданных
Империи раздавленной:
Из зарубежья давнего — из зарубежья дальнего,
Из зарубежья ближнего (или совсем недавнего),
Где поезда не встречены и письма не отправлены.

Обмануты, обкрадены, обижены
здесь жители —
Соборного, союзного, советского хранители;
Вам ангелы б устроили рай в маленьких обителях,
Но без пространств империи вы рая захотите ли? 

ЮБИЛЕИ
«Люблю Отчизну я, но странною любовью...
Ни слава, купленная кровью...
Ни тёмной старины заветные преданья,
Не шевелят во мне отрадного мечтанья».
(М.Ю. Лермонтов)

Двести лет гусарам, кирасирам,
Дважды двести Минину с Пожарским;
В мирной жизни холодна Россия,
А в беде целует в губы жарко.

Пусть «военна песнь» звучит на флейте,
И бубнят про битвы барабаны;
Ветеранам мёд во здравье лейте, —
Будем вспоминать увечья, раны.

Смерть, как прежде, на миру красива,
И доспех блестит, готовый к бою.
Жаль, что трудно полюбить Россию
«Странной», как сказал гусар, «любовью».

К ПОСЛЕДНЕМУ МОРЮ
Набитый стрелами колчан,
Узда, пропитанная потом,
Нас вновь тревожат по ночам,
Ордынских всадников заботы.

Мы измельчаем время в пыль,
Пространство превращаем в пепел,
Коней разгорячая пыл,
Народы повергаем в трепет.

Нет, не покой и не уют,
В душе живёт иная небыль;
И не исчислить наших юрт,
Как звёзд не сосчитать на небе.

Пускай пределов не найти,
Но до морей домчатся внуки;
Чтоб умерли в конце пути,
Последний хан, последний нукер.

* * *
Где Карфаген? Где Вавилон?
Спит Троя в ведомстве Аида;
Уж не клубится за селом,
Пыль от тумена чингизида.

Под солнцем прожитых веков,
Былые выгорают страхи;
Ведь мир по-прежнему таков:
В нём время самый лучший знахарь.

Но от ниспосланных тревог
Живущие неизлечимы;
Боящихся лишь видит Бог,
Мы в беспокойствах различимы.

Нам, в навалившейся тиши,
Дышать не вечным, но минутным…
На побережье Трои штиль,
На месте Карфагена утро.

* * *
Пришвартовав к причалам корабли,
И позабыв тревожные пассаты,
Мы к Господу воззвали из глубин,
Чтоб дал нам негу и блаженство сада.

Но флибустьерам трудно на земле —
мель не становится милей и баста!
Живем как в штиль — от скуки разомлев,
перебирая в рундуках пиастры.

Давно запущен сад и лада нет,
Халва, как слово, не рождает сладость;
Осталась сила тяжести монет,
способная весомой сделать слабость.

* * *
Таится дьявол в мелочах —
Бог не нуждается в деталях;
Угрюмо ангелы молчат,
о том, как мы грехи зачали,
о том, как породили ложь,
и выкормили преступленье,
оттачивая остро нож,
клялись фальшиво на коленях.
Из-за каких пустых кручин
мы впали в грех — неважно Богу;
Причины дьяволу вручив,
Он воздаёт нам по итогу.

* * *
В пространстве скрыта простота
И страсти странствий,
В нём скрыты ширь и высота,
Яд и лекарство.

И время здесь наверняка
Четвёртый вектор,
Куда уходят на века
Тристан и Гектор.

И мы уйдём без суеты,
Прося прощенья,
Туда, где нету пустоты,
Где душ сгущенье.

* * *
Растут пространства страху вопреки,
одолевая ночь и козни мрака;
А облаков холщовая рубаха,
уносится течением реки.

Ещё тепло и радость суждены,
неважно то, что дни идут на убыль;
У темноты доверчивые губы —
они зовутся именем жены.

Из всех пространств всего просторней там,
где мы вдвоём, и сердцу в утешенье,
дана награда нам за прегрешенья —
во тьме уста, прильнувшие к устам.

* * *
Всё переменится, всё перемелется:
Не мУка будет — снежная мукА;
Мне на ладони сыпь её, метелица,
Чтоб горе не приклеилось к рукам.

Ах, как же круто всё, порой, замешано;
Хватает оторопь, бросает в дрожь;
Я позабуду все рецепты грешные
И солнца выброшу горелый корж.

Хочу сор вымести, чтобы не выместить
Ожесточение на этот мир,
Чтоб солнце новое с тобою вымесить,
На небо вынести на брачный пир.

* * *
        «Как причудливо тасуется колода!»
                         (М.А. Булгаков)
Причудливо тасуется колода...
Чем мы унижены — тем и горды.
Стоящие на Невском кони Клодта
Не так давно сбежали из Орды.

Здесь времени не исчезает иго,
Пускай в колоде царь, генсек, «гарант»;
Где был Сарай-Берке на страх воздвигнут,
Наследником вознёсся Сталинград.

Что праздновать и что запишем в святцах,
Нам в ноябре отказывает ум:
То ли изгнанье польских самозванцев,
То ль Самозванца красного триумф?!

МОЦАРТ — САЛЬЕРИ
Ему не трудно быть разнообразным:
Сейчас молчун, а после — острослов;
Пусть говорят, что он гуляка праздный,
Но вдохновению не чуждо ремесло.

Есть в бочке меда дёготь в малой мере,
В броженьи винном — уксусный исход:
Так в каждом гении живет Сальери,
Как опухоль растёт из года в год.

Любовь толпы и благосклонность власти,
Порою заглушают голос муз;
К тому ж долги, семейные напасти,
С гармонией не укрепляют уз.

Так, может, лучше, в дружество поверя,
Вино испив, прервать теченье дней;
Чтобы не жить стареющим Сальери,
А умереть как юный Амадей.

СТИХИ И ПРОЗА
За городом к закату ветер стих.
Кокетничает кустовая роза
в саду, где почивает стих,
и, как всегда, неугомонна проза.

Ей всё досадно: злая мошкара,
брехливый пес, прожорливый котище...
Уже давно из-за стола пора,
Но водка есть и для беседы пища.

Когда ж забудет о делах пустых —
её сморят питьё и тёплый воздух;
Тогда проснётся отдохнувший стих,
Чтоб вновь с тобой поговорить о звёздах.

ПОЭТ
Покуда ночь Санкт-Петербургом правит,
О горестной земле опять забудет Блок;
Ведь женское лицо в простой оправе
Сияет так, как будто это Бог!

Любимцу муз не суждено покоя.
Его удел мучительный таков, —
Весь этот мир, что так неладно скроен,
Сшивать скупыми строчками стихов.

Но рвётся нить и далеко «до света»,
И не хватает времени, хоть плачь.
Жена, судьба и молодость поэта
Уходят, обернувшись в синий плащ.

Пиита званье — страстное и злое;
Нельзя служить без боли красоте.
Сегодня он стоит у аналоя,
А завтра его место на кресте.

ЕСЕНИН
Все мы из праха:
Честный и тать;
Жизнь, точно брага:
Выпил — не встать.
Сколько в нас скверны
Знает любой;
В тайных кавернах
Скрыта любовь.

Дури навалом,
Зла через край;
Боже, как мало
Призванных в рай!
Плачет Есенин —
Сил нет терпеть:
Есть Воскресенье —
Значит, есть смерть.

* * *
«Быть иль не быть?» — вопрос не разрешён.
Мы бодрствуем, хоть время третьей стражи.
И страшно от того, что хорошо,
И хорошо нам потому, что страшно.

Пусть призраки минувшего сильны,
А петухи не выкрикнули завтра,
Надежды злобой не опалены,
Хоть помыслы обожжены азартом.
Черновики исправлены огнём.
Мы властны над судьбой, коль ей покорны.
Покуда рук своих не разомкнём,
Вопросы все для нас смешны и вздорны.

ОФЕЛИЯ
Быть может, Дания — острог,
И королева вероломна,
В глазах у Клавдия порок,
Старик Полоний врёт обломно,
Все виноваты. Миражи
Мощней, чем явь, взыскуют к мщенью;
Где слабость силу сторожит,
Там нет пощады и прощенья.
Там из-за яда льётся кровь,
А кровь переполняют ядом;
И лишь Офелии любовь,
Сияет благостной лампадой.
Пусть утонул венок в реке,
Но высоко в раю весеннем,
Она для всех, кто твёрд в грехе,
Сумеет вымолить спасенье.

МАРИЯ
Пусты ещё ясли,
предчувствие смутно;
И миру не ясно,
что сбудется утром.

Ночей долгосрочных,
пространство бесснежно;
Но сына шлёт Отче,
внимая надеждам.

Во имя спасенья
от ярости ада;
Во имя весенней
Пасхальной награды.

Пусть пленником тлена
останется Ирод;
Звезда Вифлеема
в ладонях Марии.

ТРОИЦЫН ДЕНЬ
Гроза закончилась. Опять
весенний воздух пьётся залпом;
И ощущаешь благодать,
с небес сошедшую внезапно.
Венок оденешь, чтобы в ночь,
пойти к реке со мною рядом;
И разбегутся в страхе прочь,
от нас все местные наяды.
Там будем вместе ворожить,
согласно праздничным заветам;
Пусть молния, уснув во ржи,
рождает плодородье лета.
Венок, сплетённый на семик,
ты спустишь на воду с ладоней.
Я загадаю в этот миг —
и он, конечно, не утонет.

* * *
Один лишь раз сотворены
И космос, и природа,
Но кажется, как будто мы
Присутствуем при родах
Земли растрескавшейся, вод,
Вскипающих безумьем.
И всякий век, и всякий род
Ждёт собственный Везувий.

Пусть очи залепляет мгла,
Но создан свет по счастью;
Так Господу в Его делах
Мы вечно сопричастны.
Нет, не прогресс — круговорот:
Вновь кто-то со смиреньем
У Евы яблоко берёт
Во имя повторенья.

* * *
Да! Мир становится другим,
Но не отменишь многоточий;
Пускай не нам слагают гимн
Цикады черноморской ночью.

Мы продолжаемся во всём —
Раскрыты пыльные портьеры;
Внимает звёздам окоём,
Вбирая свет как символ веры.

Есть избавленье от скорбей;
Ведь звёздный луч летит оттуда,
Где мы на крошечной корме,
Застыли в ожиданье чуда.

* * *
Хоть морщится река от ветра,
Пронизан светом день насквозь,
И солнце в облаке из фетра,
Бредёт по небу на авось.

Как беззаботна жизнь в июне,
Где твердь тепла как водоём,
Где мы, минуя невод улиц,
Плывём по времени вдвоём.

Пусть не к истоку, а к исходу,
Но отражён рекой покой,
Тот, что ниспослан с небосвода,
Сюда невидимой рукой.

* * *
Вновь солнце сытое ползёт к закату,
Сгущеньем красок сдвинут горизонт.
День катится, поскольку мир покатый,
Слегка похожий на раскрытый зонт.
Часы стекают, высыхает купол,
Земля уютна, ибо мы вдвоём.
На ткани неба звёзд блестящих купы,
И заблудился в роще окоём.
К нам космос так доверчиво распахнут,
Как будто исключён сюжет иной:
Когда исчезнут цвет и звук, рельеф и запах,
Поскольку зонт — он всё-таки складной.
Но в шаткий день, созвездья накренивши,
Пусть купол нас укроет от дождя.
Ещё чуть-чуть — вокруг всё станет бывшим.
Но не сейчас. Немного погодя.

БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ
Начало сентября. На улице «плюс девять»,
а в Болдине ещё льёт дождь к тому ж,
и небосвод глядит, как на невестку деверь,
когда её подозревает муж.
Но, говорят, при Пушкине об эту пору
уж снег лежал. Выходит, что теплей
становится с годами (в том нет спора).
Но нам все холодней среди полей.

Среди лесов и рек равнины многовёрстной
дороги лучше, только нет пути;
И неверна рука, и зрение не остро,
Быстрей сгорает месяца фитиль.
Осенняя пора по-прежнему уныла.
Но в сентябре есть время «чистых нег»,
Когда сверкает стих, как солнечная милость,
И оттого не выпадает снег!

* * *
Добежать до октября,
Додышать, докуролесить;
В очаге зари не зря,
Сжечь записки злых прелестниц,

Сдуть с деревьев листьев треть,
Застелив тебе пространство,
Замерев — не постареть,
Когда ты мне скажешь: «Здравствуй!».

ДЕКАБРЬ
Ну, как тебе живётся в декабре,
где тишина сгущается до снега,
и нет желанья спорить о добре —
всё знает Тот, кто «альфа и омега»?

Ну, как тебе живётся в тишине,
когда декабрь сгущается до мрака,
и Млечный путь — небесное кашне —
не защитит от холода и страха?

Ну, кто тебя осудит, укорит?
Случилось так, что ты чуть-чуть устала;
Хотя вглядись: галактика искрит
в пределах только нашего квартала.

Декабрь — перемогу, перемолчу,
и на меня ты не посмотришь вчуже;
ведь из глубин небес я получу
Луну в коллекцию твоих жемчужин.

НОВЫЙ ГОД
Декабрь, предновогодний снег кроша,
Им насыщает как небесной манной;
Пир праздничный всегда нам по карману:
Ведь жизнь так безнадежно хороша!

Не грех, что за душою ни гроша,
А был алтын. Уже пора в дорогу;
Уют для нас подобие острога,
Лишь волю уважают кореша.

Над прожитым неправый суд верша,
Себя погрузим в старую телегу,
Чтоб в предвкушеньи пищи и ночлега,
Ждать чуда щучьего, хлебнув «ерша».

* * *
Опять поскрипывает снег,
Как в старом доме половицы;
Рождественские небылицы
Вновь превращают слёзы в смех.

Вновь с Богом заключён завет,
И час добра столь неизбежен.
Сколь убедителен и нежен
Сошедший с неба снежный свет.

И нам до ночи Рождества
Всего два сна, всего две притчи,
Чтоб в снеговом многоязычье
Расслышать голос божества.

Чтоб в Новый Год, как в новый храм,
Войти и тихо помолиться
За боль, за быль и небылицы,
За исцеление от ран.

За дом, где все спокойно спят.
Хоть вьюгам ещё долго виться;
За то, что в доме половицы,
Как встарь, божественно скрипят!

* * *
На Рождество все в поисках Христа —
По страстной вере или по приказу.
Кто счастлив ожиданьем, кто наказан,
Но ищут все, от Ирода устав.
Век зол. Он всё ещё скрипит
Повозками упорных легионов.
В пещере, словно в материнском лоно,
Никем не найденный Спаситель спит.
Волхвы не в силах разомкнуть уста,
В своих пророчествах не видя прока.
Уставшая от иродов эпоха
Никак не может отыскать Христа.

* * *
Спасибо за весну!
Отчалило отчаянье,
Я солнечного чая
В бокал тебе плесну.
Спасибо за апрель!
Оттаивают дали,
Капели отрыдали,
И ветер подобрел.
Спасибо, что нет вьюг,
А теплота внезапна,
И сразу непонятно,
То, что приходит вдруг…

«КОСМОГОНИЯ»
Земля вращается! Открытием полны,
Покуда за прогресс мы рвём рубахи,
Пусть держат мир усталые слоны
На трижды неподвижной черепахе.

Планета свой меняет бренд и тренд,
Нас разобщая в знаниях и вере;
Но всё же здесь не наступает «end»,
Пока богам послушны эти звери.

Не разбегайтесь, милые слоны,
Ещё чуть-чуть терпенья, черепаха,
Мы всё-таки достаточны сильны,
Чтобы над вами жизнь не стала прахом.

ОГОНЬ, ВОДА И МЕДНЫЕ ТРУБЫ
То от дождей не помогает зонт,
А то нещадно солнце небо сушит;
То мокнет, то сгорает горизонт;
И мы твердим: «Спасите наши души!»

Но те не могут, эти не хотят,
И вот между пожаром и потопом
Живём, огонь и воду проходя,
К спасению отыскивая тропы.

А над страной густеет звуков гул —
Медь раскраснелась в праздничном звучанье;
Пусть город утонул, сгорел аул —
Мы год от года трубами крепчаем.

* * *
Что остаётся в утешенье?
Быть может, всё же утишенье,
Когда немеют жерла труб;

Не раздражает резкость звука,
И ухо вовсе не для слуха,
А только для любимых губ.

* * *
Мы начинали свой простой рассказ,
Не претендуя на объём романа;
Но будущее так непостоянно —
Мы пишем продолженье каждый час.

Опять на взлёт, опять светает рано,
И небеса в облатке облаков;
Я твой так искренне, что даже странно:
Но мне от этого не трудно, а легко.

Мгновение не ведает обмана.
И, пролетая над землёй рябой,
Я счастлив продолжением романа,
Что я пишу в соавторстве с тобой!

* * *
Ещё есть силы, чтобы сделать вдох,
А там, где вдох, возможно вдохновенье;
И, может быть, грехов во искупленье
Мне рифмы свыше посылает Бог.

Язык — капризнейшая из стихий:
В нём колкость звёзд, ночей благоуханье,
Когда, порой, в прерывистом дыханье
На выдохе рождаются стихи.

Они летят в темнеющий простор.
Одни на землю, а другие к звёздам;
Их путь по-прежнему, увы, не познан,
Как и полёт неприхотливых спор.

И лишь тебе не трудно их найти.
Они взойдут в твоем саду укромно,
А если повезёт, над крышей дома —
На самой кромке Млечного пути.

Вверх

Комментариев: