| |
РУЧЕЙ
Среди камней незвонкий ручеёк
Вприпрыжку скачет, опустив поводья.
Пока он только шёпот и намёк
На близкое рожденье половодья.
Без имени, без отчества течёт,
То ропщет, то немеет от тревоги.
И разума ему недостаёт,
И нету сил, чтоб выпрямить дорогу.
Но вот уже он – юноша – ручей,
Окреп уже и голосом, и телом,
И срок пришел спросить себя:
– Ты чей? –
И впору браться за большое дело.
Куда ему в последний раз свернуть?
И кто,
И как,
И чем ему поможет?
Ручью к реке найти бы верный путь,
А русло к ней –
он сам себе проложит.
***
Пойму себя, да будет поздно.
Начну искать, но не найду.
Однажды полночью морозной
на дальней станции сойду.
Времён купеческих лабазы.
Вокзал кирпичный сморщил лоб.
Луч фонаря, как див безглазый,
ползёт с перрона на сугроб.
Увы! Нас стольких поражала
мечта найти себя в глуши,
что и глубинка вздорожала
насчёт лечения души.
Она целебна, слава богу,
но на кого теперь пенять
за то, что в дальнюю дорогу
забыл себя с собою взять?!
Дурная ночь.
Как в детстве, жутко.
Летят сквозные поезда.
И слева от буфетной будки
дрожит бездомная звезда.
***
А лошадь – неподкованной была.
Но сердцем
суть момента понимала,
и снег копытом чутко подминала,
топыря уши,
словно два крыла.
Седок упал на гриву головой.
А голова –
таким огнём пылала,
что вороная крупом обмирала:
ну, как он там? –
живой иль не живой?
И лошадь шла,
презрев и риск и страх.
В очах её
плескалось, словно море,
такое человеческое горе,
что не узреть
в иных людских глазах.
Вершились в мире важные дела.
Шли где-то люди
с песнями на площадь.
И сквозь пургу –
везла больного лошадь,
Хотя и неподкованной была.
***
Нас поле на ночь приютило
в давно слежавшейся копне.
Былое чувство подступило
стыдом к тебе, стыдом – ко мне.
Но этот стыд не так наивен,
не так
загадочен и мил,
как прежний,
тот, что словно ливень:
пролил –
и грязное всё смыл.
Лицо и волосы мне гладя,
ладони рук твоих горят,
но чувства с мыслями не ладят –
мне нервно пальцы говорят.
И в жаре губ
сквозит простуда.
А ночь растерянно тиха.
И нас гнетёт доступность чуда
и преднамеренность греха.
***
Какой сегодня сыпкий листопад!
Как будто к нашим бедам приурочен.
Осиротел вишнёвый старый сад,
Безвыходностью жёлтой оторочен.
У жёлтого всегда прощальный тон –
Двусмысленный, расплывчатый, без точек.
И я хожу, ловлю себя на том,
Что в листопаде твой замешан почерк.
И сам он весь – упрёком мне, виной,
Мольбой и неприятием пощады,
Где жёлтое так связано со мной,
Как с подвигами связаны награды.
И я зубрю на память листопад,
Как будто мне держать экзамен срочно.
И сыплет, сыплет щедро старый сад
На землю золотые многоточья.
|
***
Акация ль мёдом запахнет.
петух ли взлетит на колок –
душа встрепенётся и ахнет,
припомнив один уголок,
где цветом исходят сирени,
где пойма ликует травой,
где ветер упал на колени
и бьётся в курган головой.
***
Мне не тебя, мне нашу радость жалко
среди пустых веселий потерять.
С добротною крестьянскою закалкой
я буду молча горе поджидать.
Упрямый в дом всегда беду накличет.
А я упрям.
Какая мне корысть
ждать журавлей, которых небо кличет,
и слышать, как прощально закурлычет
моя любовь – последняя, как жизнь.
Об этом тополь шепчет у порога.
Об этом вяз шумит на берегу.
Помешанный на собственной тревоге, –
чужую боль отринуть не могу.
Я выдюжу: моя пряма дорога.
Но как другие, что меня слабей?..
Когда б исчезла у других тревога,
мне кажется, что не было б – моей.
И я мечусь душой, живя в запарке,
ищу причину, повод и вину.
С добротною крестьянскою закалкой –
и не впрягали – сам тот воз тяну.
Не валко еду.
Не сказать чтоб шибко.
И тяжело, и бросить не с руки,
и мне твоя мерещится улыбка
как бы с другого берега реки.
НАСТЯ
То-то был курень у Насти! –
Муж, три сына, дочь... И – на! –
Разнесла за год на части
Счастье Настино война.
И теперь у Насти в хате,
Так сказать, из казаков –
Лишь Мироня, кот усатый,
Да и тот до петухов
По чужим загнеткам лазит,
Вечно в саже до ушей.
Он ни в коем даже разе
Не охочий до мышей.
А бывало в этом доме:
Вечер – в шутку, день – всерьёз,
И ни тучки, разве кроме
Мимолётных детских слёз.
А бывало, а бывало...
Что былое ворошить! –
Всех кормила, обмывала,
Век готовила их жить.
С мужем сказочно мечтала
Возле деток жизнь продлить,
А теперь уже устала
Даже слёзы по ним лить.
Нет старух в селе старее,
Настя – вся из седины.
Ей с Миронею труднее,
Чем в те годы с пятерьми.
Кот невиданный сластёна,
Беспросветный бедокур,
И умаялась Настёна —
Отдавать соседкам кур
На замену тех хохлаток,
Что меж прочих тёмных дел
Кот Мироня вплоть до лапок
Самолично в балке съел.
Но тому уж Настя рада,
Что на ней лежит печать:
Ей ведь хочется, ей надо
За кого-то отвечать...
***
Природа щедрою была,
Когда меня лепила:
На все телесные дела
Семь фунтов отпустила.
Да где ж ей было больше взять
Живого матерьяла,
Когда уж двести дней подряд
Сынов своих теряла
И огне войны.
И вот – поди ж!
Мела но всем сусекам,
По крохам собирая жизнь,
Лепила человека,
Чтоб жил он, солнышко любя,
Вращался в круговерти,
Чтоб жил и чувствовал себя
Противовесом смерти. |
Член Союза писателей СССР, России с 1982 года, поэт. С 1990 года по 1991 год – председатель правления Ростовской писательской организации Союза писателей СССР. С 1991 года по 2006 год – председатель правления Ростовского регионального отделения Союза писателей России. Умер в 2007 году.