Светлана ГЛАДЫШ
Он вынашивал эту книгу всю свою сознательную писательскую жизнь, бережно, как вынашивают долгожданного ребенка, смешивая грядущую радость с тревогой – не случилось бы чего до положенного срока. Боги оберегали сокровенный замысел, и в отведенное время роман Евгения Богданова «Ушел и не вернулся» появился на свет. Трагедия семьи Николая II , последнего Императора Российского государства, на десятилетия канувшая в небытие, явилась перед читателем – как искушенным в истории отечества, так и перед девственно чистым. Талантливый прозаик Богданов взялся за исследование темы, обозначив произведение как роман-дознание, с намерением разобраться, понять и оценить свое личное отношение к случившемуся. Отважиться на подобное даже опытному исследователю, особенно когда за последние четверть века появились десятки книг на тему злодейского убийства царской семьи и тех, кто находился при них, было довольно опасно. Но Богданов всегда причислял себя к группе риска. А посему главный герой Богданова – писатель Глеб Сергеевич Елахов – получая от издателя заказ написать «семейный роман из жизни последнего русского императора в историческом интерьере» для серии документально-художественных произведений – соглашается... хотя работа по заказу ему претит. Наивный читатель (как и сам Елахов поначалу, кстати) может решить, что все дело в финансовой нужде – и ошибётся. Начиная «входить в материал», с первых прикосновений к прошлому Глеб обнаруживает, что с историей семьи последнего царя, похоже, связана и история его предков. Можно только удивляться мудрости случая, подкинувшего сидящему на мели писателю заказ именно на этот роман. Писателю, принцип которого – «Я должен знать о предмете все. Ну, или почти все». Автор дерзко погружает Глеба Елахова в кипящую страстями и интригами предреволюционную эпоху начала прошлого века, отправляет его действовать в годы революции, бестрепетно устраивает на исходе двадцатого столетия Елахову мистические встречи. Слышится Глебу Сергеевичу имя его пращура Ерофея Павловича или Елахи в толпе подгулявших мастеровых, среди которых оказался автор. «Разум нащупывал нечто неуловимое, близкое, ускользающее, как предрассветный летучий сон. Так бывало уже не раз: в памяти вдруг всплывали слова, значения которых он не знал и которые не слыхал прежде, либо высвечивались исторические подробности, не ведомые ему ни из книг, ни из каких других источников, а подчас воображение рисовало пейзажи, не виданные им прежде – ни на выставках, ни в альбомах». Богданов создает действительность и наделяет ее событиями, пользуясь правом абсолютной творческой свободы, недоступной историку. Но, как и его герой-писатель, он хорошо изучил эпоху и очень внимательно вчитывался в «стопроцентные реалии» – частные документы, сохранившие ее дух… и многие имена. Чтобы персонаж получился живым, автор должен знать о нем гораздо больше, чем требуется для воплощения образа, считает Елахов. И читателю дозволяется войти в мастерскую настоящего писателя и время от времени «подглядывать», как создается роман. Богданов – художник, и главным инструментом писателя – «уменьем писать» владеет виртуозно. Ерофея Павловича он отправляет сопровождать разжалованного императора в Тобольск, но до той поры случается много более или менее важного. Трехсотлетие Дома Романовых, прежде всего. Глеб Елахов весьма экстравагантно поучаствовал в мероприятии по случаю Юбилея российского престола, он оказался в Тобольске, за столом ссыльного марксиста-«теоретика» Артемия Дуновенского. Пестренький состав сходки: большевик Заборов, бомбист Смакотин, Майстрюк – рубщик мяса для арестантов, знакомец Дуновенского, гимназисты, семинаристы. Странная компания, но писатель Елахов весь внимание. «– Итак, император Николай Кровавый. Чем запомнится его правление? Ходынкой, японским позорищем, Гапониадой. – Дуновенский свёл брови в единый куст, подвигал носиком, словно принюхивался к лесной опушке. – Противу сказанному, а скорее вследствие сказанного, предлагаю здравицу нашему императору!» Народ не понял и Артемий Павлович разъяснил: «– Николай Второй есть самый темный из всех предшествующих ему монархов. Разве что в таком захолустье, как наш хиреющий городишко, можно, пожалуй, встретить подобную ему личность. Посудите сами! Вместо веры и религии – грубое суеверие, спиритизм, церковные маскарады… Постойте, господин марксист, о чем вы? – искренне возмутился Глеб. Николай был глубоко набожный, верующий человек, и тому есть неисчислимое множество подтверждений». Однако слова на сходке писателю не положено – он вынужден молча записывать застольные речи «борцов с режимом». Марксисты разочаровали его, как и филёров, торчавших под окнами Дуновенского. …Телефонный звонок вытряхнул Елахова из Тобольска 1913 года обратно в Дом творчества постперестроечных дней. «– Да что за бардак… – схватил он трубку. – Слушаю! В трубке раздался голос дежурной: – Глеб Сергеевич? – Я!!! – Майстрюк просил передать, что придет к вам в столовую послезавтра, к ужину. – Какой Майстрюк?! – Богучарский, корреспондент. – Минуточку! Вы сказали: Майстрюк? – Ну да, он самый. Богучарский – это он так подписывается. А по жизни Майстрюк. Потомок какого-то допотопного революционэра. Вот так да, ошеломленно подумал Глеб. Призраки прошлого лезли из всех щелей». Если верить знаменитому Ролану Барту, то «прошлое и будущее существуют в настоящем как призрак. "Призрак прошлого" – но возможен и "призрак будущего"». Вскоре нам предстоит в этом убедиться. Может, дело в обостренном восприятии, когда писатель начинает буквально на лету ловить все, что имеет отношение к теме его творения? Богданов, как и его герой, считает такие совпадения закономерными: «когда погружен с головой в работу, жизнь постоянно тебе что-то подбрасывает, то деталь высмотришь, где другой бы век ее не увидел, то еще что-нибудь нужное и уместное. Надо лишь не зевать, прилежному писателю всякое лыко в строку…» И Елахов времени даром не теряет: ознакомившись с окружением Николая II накануне февраля, отказывает в общении министру-предателю князю Львову: «так-с… Георгий Евгеньевич… Конунг, потомок Рюрика. Вообще-то пока, Ваша светлость, Вы мне не нужны». Евгений Богданов напомнит: «Львов… Общественный деятель, возглавил первое буржуазное правительство. Второе, гайдаровское, образуется как раковая опухоль, через семь с половиной десятилетий». А Глеб Елахов успел переместиться из московской квартиры в последнее пристанище семьи Романовых. Богданов смело внедряет в ткань повествования свидетеля событий Ерофея Павловича и нашего современника Глеба Елахова – гражданина России конца 20 века. Оба персонажа, случается, действуют одновременно на одном и том же исторически обозначенном пространстве. Выстроив сложные извивы сюжета, Богданов с блеском осуществил выполнение авторского замысла. Признаемся, в течение десятилетий судьба последнего русского самодержца, его семьи и приближенных, разделивших с ним судьбу, никогда не являлась предметом обсуждения в нашем обществе. Еще не так давно в нашей стране открыто объявить о своем сочувствии к Николаю II и его семье не представлялось возможным. Не говоря уже о том, чтобы осудить палачей. Надежда Яковлевна Мандельштам училась в гимназии, которую однажды посетил Николай II с семьей. Она на всю жизнь запомнила очаровавших ее девочек и красивого мальчика. Много лет спустя она написала горькое эссе «Девочки и мальчик», где были такие строки: «По слухам Николая II убили первым. Дай-то Бог: он не видел, как убивают его детей. И мне жалко мать: садисты могли убить ее последней. И жалко каждую из девочек, и жалко мальчика – надежду семьи… Убивали всех, но мало кого семьями». В России этот текст увидел свет в лишь XXI веке (1). Большинством гибель царской семьи воспринималось как данность, занимая умы лишь историков. И молча затаилась в сердцах тех, кто не разделял государственную позицию на убийство в подвале дома купца Ипатьева. Русский писатель Евгений Богданов печаль свою обращает в работу, погружаясь в завораживающий плен архивов, исследуя сотни документов и рукописей. И «перед ним открывалось то, что было незримо доселе». Некоторые современные исследователи привлекали Богданова стремлением оспорить общепринятое. Появляется собственная версия о попытке спасения царевны Анастасии и у Глеба Елахова. Ведь Анастасия так похожа на дочь купца Угарова (будущую жену Елахи), она непременно будет спасена. «Интересный складывался узор: Анастасия – Натали и Георгиевский кавалер Ерофей Елахов, в недавнем времени участник боевых действий. … этой паре необходимо встретиться, лучше – наедине…». А жизнь, по убеждению автора, «искусная кружевница». Но «о том, что авантюра с подменой Анастасии не удалась, что Натали не смогла уломать княжну, как ни просила, ни умоляла, ни заклинала всеми угодниками, он еще не дознался и пребывал в неведении». Не получилось: Елаха прожил жизнь с Натали Угаровой, благополучно оставив страшный 1918 позади. Однако терзается Глеб Елахов мыслью – а вдруг все-таки Анастасия?! «…то что же тогда получается? Анастасия родила сына, назвала его Сергеем. Сергей родил меня, Глеба. Получается, что я ее внук и, следовательно, правнук Николая II. ?!! Принц крови? Великий князь? Глебу стало жарко от этой мысли – настолько фантастичной она была». Спросит читатель, что за амбиции у главного героя вместе с его создателем? Да нет же – это продолжение основной нити сюжета о взаимосвязи всего и вся происходящего, о том, что та, далекая эпоха не столь уж и далека и накрепко связана с днем сегодняшним. Через такие вот фантастические мысли и неожиданные находки, дознается Глеб Елахов до своих истинных корней. Он поймет: прошлое открыло ему, потомку героев тех страшных дней, тайны, ключ к которым не мог оказаться в руках непричастных. И его долг, смысл писательской жизни – закончить роман. Отбросив как несущественное все личные проблемы. Ведь судьба ставит каждого из нас на определенное место в заданных временем обстоятельствах, а нам оставляет выбор как поступать. И взять на себя груз ответственности за поступок. Выбор имеется всегда, другое дело – как его оценивают потомки. И – трепетно важное, на мой взгляд, для автора. Пронизывает все переплетения сюжета – тема злодейства, творимого отдельной личностью, которой дана власть над людьми. Семья Николая II и те, кто не пожелал его оставить, были уничтожены с чудовищной жестокостью – физической и моральной. Без следствия и суда… Просто так распорядилась небольшая группка людей, уверенных в правоте и безнаказанности. Для русского писателя-гуманиста Евгения Богданова в трагедии, взятой в основу романа, на первый план выходит не процесс отречения, не обсуждение хорошим или плохим руководителем государства Российского был последний ее Император (и вообще – плохим или хорошим человеком был Николай). Об этом написано много, разные точки зрения присутствуют при сем наших и зарубежных авторов. Для современного писателя Богданова под обозначенным им углом зрения важнее ТЕ или ТОТ, кто способен на любое злодеяние во имя собственных амбиций. И сходятся в финале романа две нити сюжета: полная трагедии жизнь граждан России в постсоветском пространстве, где кульминацией и своеобразной аналогией – аналогией до ужаса сходной – автор дает читателю картины подготовки, штурма и другого расстрела. Расстрела Дома советов в Москве, где находились депутаты и те, кто пришел поддержать их, защищая Конституцию страны. «…в соответствии с 121 статьей Конституции РФ Верховный Совет, – напоминает Богданов, – объявил Ельцина вне закона и поручил исполнение его обязанностей вице- президенту Руцкому. Съезд большинством голосов утвердил решение. В ответ противная сторона обнесла Белый Дом колючкой – сталистой зубчатой канителью, так называемой спиралью Бруно, запрещенной Постановлением Лиги Наций еще до Второй мировой войны. Это коварное противопехотное ограждение вцеплялось в одежду всякого зазевавшегося человека и втягивало его в игольчатые объятия, не оставляя ни малейшего шанса вырваться». Мне выпало побывать тогда возле этой площади. Никогда не забуду эту ночь и благословляю милиционера, отодравшего меня с куском пальто от колючек, отчаянно ругавшегося: «Куда вы, бабы, прете, не видите что происходит?!» А на мой лепет «журналистка я» махнул рукой в сторону метро «Баррикадная», откуда отчаливала перегруженная моими коллегами милицейская машина. «…строились баррикады и жгли костры… Глеба, проникшего за оцепление, не покидало, как это уже не раз случалось, с ним, ощущение дежавю. Но было и нечто новое. Кроме красных флагов и транспарантов – хоругви и монархические знамена. Неподалеку от палаток и шалашей был сооружен полевой алтарь, под которым стояли столы с иконами, свечами и фотографиями семьи Романовых». В этот час среди окруженных на площади находился писатель Евгений Богданов: Глеб Елахов и автор романа материализовались в одно лицо. Рядом запели: Я прошу, господа, преклоните колени! Затеплите побольше свечей! Государь Николай этой ночью расстрелян, Наша Родина снова в руках палачей! А потом грянул импровизированный хор Вставай страна огромная, Вставай на смертный бой… Это было в ночь с 3 го на 4 октября 1993 года. А наутро из танковых орудий пальнули по Белому Дому. Погибло – сгорели заживо и были убиты – около 1400 человек. «Как раз по одному на каждую единицу номера пресловутого ельцинского Указа». А избежавшему пуль и ареста, но сраженному пневмонией бесприютному писателю Глебу Елахову чудятся последние мгновения жизни царской семьи и ее расстрел… * * * Евгению Богданову было не суждено увидеть «Роман-газету», напечатавшую «Ушел и не вернулся» в декабре 2011 года, Евгения Николаевича не стало в феврале. Художник, оформлявший журнал, понял автора: на первой странице обложки – Николай II, на последней – пылающий Дом Верховного Совета. Оба рисунка держит мощная фигура Зла. Но название… Что-то не так, что-то не то… Звоню жене Евгения Николаевича. – Яна, а почему «Ушёл и не вернулся»? – Женя назвал роман иначе. – Как? – Спрашиваю… догадываясь, что услышу в ответ. – «Расстрел», – тихо отвечает Яна.
Есть писатели, обладающие особым даром. Александр Воронский определил его как «предвосхищение грядущего». Евгения Богданова природа наделила этим качеством щедро. Роман «Ушел и не вернулся» едва увидел свет, как призраки недалекого прошлого полезли изо всех щелей. ------------- (1) Он вошел в третий том воспоминаний Н. Я. Мандельштам.
|
|