Николай ГРЕБНЁВ, (Курск)
ДВА РАССКАЗА

ИНОСТРАНЦЫ

Деревьями и домами закрыт горизонт в городе. К тому же суетливые его обитатели редко заглядывают в небо, в сумеречное время тем более. Так что туча подошла к городу нежданно, незамеченной. Громыхнув усердно, разразилась ливнем, смывая пыль с уличных тополей и лип. Ручьи, набирая силы, уносили прочь «сникерсовые» обертки да распотрошенные окурки импортных сигарет.

К этому часу гастроном «Курск» заканчивал вечернюю торговлю молоком. Не хватило его и на сей раз. Очередь поляризовалась. Передние дзынькали пустой посудой, чвиркали пластмассовыми крышками, уносили белесую жидкость, утешно урча.

Хвост очереди в ответ на окрик из-за прилавка «Всем не хватит – не стойте!» роптал, накаляясь. Возмущались всеми, начиная от слободских торговок, пригородных крестьян, взвинтивших цены на рынках, кончая запредельными темными силами. Больше других доставалось правителям – нынешним и бывшим, большим – что в первопрестольной – и своим, доморощенным...

Дождь с грозой переменил тему. Теперь гадали, надолго ли «прохудились» небеса, велика ли туча? Если с грозой, знать, ненадолго... С улицы в магазин то и дело заскакивали застигнутые врасплох люди. На выходе набухала нахохлившаяся от сырости толпа. Самые предусмотрительные, хлопая зонтиками, уходили прочь.

 

Неожиданно в разноголосице обозначился странный голос, заунывный и протяжный.

– Люди, тихо! Не галдите, – попросили из толпы. – Либо что стряслось?

Я прислушался: не понять было, то ли кто-то пел, то ли плакал. Протиснувшись ближе к выходу, увидел у распахнутой двери под магазинным козырьком сидевшую женщину. Скрещенные на груди руки, согбенная поза, полуприкрытые глаза и этот голос, в котором звучала не мольба, не просьба подать милостыню... Слов не понять: то ли это старая песня, то ли плач по утрате. Однако по бессловесному, незатейливому речитативу было ясно: с человеком беда...

Судя по репликам окружающих, так подумалось не мне одному, ибо одета старуха была вполне прилично: в светлом старомодном пальто, полушалке. И тем отличалась от синюшных, сопливых городских бродяг, мерзких и грязных. К ним, убогим пропойцам, испытывал я неприязнь, как к тем затасканным рублям и трешкам, которые бросали им в картузы и шляпы.

Не было ничего схожего также с памятными с детства странниками и скитальцами, ходившими от дома к дому, от окна к окну, повидавшими лиха, с озябшими телами и душами. Христарадничали они по двое, а то и ватажками, в то время как повылезавшие из потайных нор современные бичи и бомжи-мусорщики тут же с усобицами поделили прохожие места и восседали в пыли и грязи, на каменных тронах-ступенях, бессловесные и бесстрастные, словно божки чужеземной религии. Иные, судя по разговорам и по газетам, имели доходы легендарные...

На сей раз все было внове. На мраморной магазинной «паперти» старуха разостлала поверх полиэтиленовой пленки кусок шерстяной ткани. Брошенные монеты позванивали, попадая одна на другую.

Старуха, похоже, не замечала того, сколько кто положил, не кивала в знак благодарности, как то обычно делают нищие, даже не подвинулась от засекавшего дождя к месту посуше. С передыхом лишь на мгновения жаловалась она, и не было, наверное, той печали предела.

Из магазина напирали люди. Однако возле старухи оставалось полукружье. Всяк, кто желал, бросал монеты. С тихим звоном опустила на «жертвенник» желтый полтинник с двуглавым орлом барышня в пестрых лосинах и порхнула под плечо к своему захмелевшему «маэстро» с плейером. Едва стоявший на ногах, он с трудом выговаривал:

– Ну дак што, Тань, там вышло – орел или решка?

– Сходи, глянь, заодно от себя положь...

Грузная, тоже «радая месту», дама, долго копошившаяся в тертом полиэтиленовом пакете, отыскала наконец несколько медяков для старухи. Ее соседка, во всем синем, попыталась даже затеять разговор: мол, что, бабушка, стряслось, какая беда приключилась?

Но старуха продолжала голосить жалобно, с переливами...

– Глухая, наверное, – заметили в толпе. – Да и всем разве расскажешь...

– Первый раз ее тут вижу, знать, и не нищая. Нищебродие сразу видно...

– Развелось их... И не поймешь, где кто. А сами мы... Только что по миру не ходим! Просить осмелится разве один из тыщи!..

– Ох, докатились: сегодня хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра. Вся Россия так-то...

– Дальше то ли будет? Не зря люди говорили: не бойся суровой грозы, а бойся убогой слезы...

 

Неучастие становилось в тягость. А дождь лил не переставая. Невесть как попавшая в этот полукруг эффектная леди неопределенного возраста в белых брюках и кожанке роскошного пошива, не глядя, перевернула содержимое кошелька в ладонь и неожиданно неловко, возможно из-за всеобщего интереса к своей персоне, просыпала из целой пригоршни несколько монет на камни мимо «жертвенника». Легко скользнула сквозь толпу в магазин, исчезла...

– Ишь ты, с норовом, – заметила вполголоса дама, «радая месту», – но тоже раскошелилась.

– Что вы со злом, чего попрекать, – возразила ей блондинка – «нежный аромат», совсем молоденькая на вид. Она проворно собрала рассыпанные монеты в кучу и, разогнувшись, румяная, слегка взволнованная, досказала:

– Не сделай добро – плохо, сделаешь – еще хуже... Оно без выгоды, значит, по совести... Ее вина в чем?

– Ни в чем, – вступила в спор высокая, суховатая, немолодая, лицом строгая женщина. Она стояла в центре, ее было всем видно.

– Вот хлеб кой-как взяла, а молока – не успела... И завтра то ж! Всю жизнь враскоряк, гроша за душой нету. Помереть стало страшно. Не оттого, что жить любо-дорого, а не с чего... не с чем помирать. Грех говорить: задавиться – и то веревки нету! А она вон какая расфуфыренная, откуда все это... С моего горба тоже, небось?!

– Мы горбячили, – согласился стоявший рядом мужчина, отягощенный рюкзаком и сумками (видно, с дачного огорода). – С нас семьдесят лет шкуру драли, а они теперь делят нажитое. Бумажку чубайсовскую дали, даже срам прикрыть не хватит.

– Глянь-ка, обидели их, – раздался чей-то голос из толпы. – А сами в семнадцатом чужое хапали?!

Дело шло к сваре.

– Скоробогатым завидуете? – сказала свое бабушка – «сторожиха». – Эх-ма... Естся им сладко да спится гадко! Хотя, оно-то лучше давать, чем подбирать...

Никогда, ни разу в жизни не подавал я нищим. Во-первых, еще с юных лет свыкся я с официальной версией: не след поощрять бродяжничество. Проблем быть не может, коль есть госопека. Во-вторых же...

В тот день в городе ждали иностранцев. Гостей по тому времени редких и весьма важных. Не зря накануне на главной площади и вокруг наводили порядок.

Респектабельные, одетые вольно и ладно, с разнокалиберными фотообъективами, вышли они из центральной гостиницы на площадь. Что-то щебетала экскурсоводка. Наверное, что площадь эта – Красная, красивая, значит, и в самом деле достойна восхищения. Великолепием своим под стать лучшим в европейских городах.

Могла она рассказывать, мне того, вероятно, хотелось, что не зря они сюда приехали. История нашего города действительно удивительная, былинная. Во-он там, за храмовым куполом, столь богатырским, что во всем мире таких с пяток всего, где-то там вдалеке, у самого горизонта, раскинулась Стрелецкая степь с курганом! С того насыпного кургана лихие, сторожкие дозоры подавали городу сигналы тревоги: беда близко! А вот этот белобрысый парень, то бишь я сам, есть не кто иной, как их прямой потомок...

Поначалу, когда иностранцы все как один повернулись в мою сторону, показывая пальцами и восклицая: «Абориген?! Абориген!» – воспринял это, как нечто мной воображаемое. Однако, очнувшись, под пристальным, лихорадочным блеском объективов я растерялся.

– Абориген, абориген! – слово это произносилось с восхищением, азартом, любопытством...

Сбитый с толку, я совершенно не готов был к такому обороту дела. Уж не знаю, отважился б на что-либо иное, кроме как на постыдное: уйти, убежать прочь, но в замешательстве оглянулся и... Со стороны стелы с именами знатных людей навстречу заморским гостям двигалось чудовище, каких я отродясь не видывал. Нечесаный, весь в репьях, разукрашенный ссадинами и синяками, в лохмотьях, на босу ногу, с початой бутылкой в кармане напрямки к иностранцам мимо меня шел ханыга. Он бормотал несуразицу, смачно плевал, сморкался в руку...

Ужас и стыд обуяли меня. Откуда он взялся?! В городе не было нищих, не видно их было...

Заграничные гости с расчехленными объективами словно его и ждали.

Бродяга, нимало не стесняясь, полез к каждому со своим: «Здрасьте, товарищи-господа! Дали бы закурить, что ли... А не хотите ли водочки, мать вашу так! Водочка русская, едрена вошь!» Иностранцы, одни брезгливо шарахались от объятий нищего, другие, пожимая ему руку, охотно фотографировались на память, даже в обнимку с ним на фоне стелы. Некоторые, похоже, просили перевода: «Что значит «едрена вошь»?» Но чаще произносили гости города свое: «Абориген, абориген...» – картавя, с акцентом, белозубо улыбаясь, респектабельные и самодовольные...

И никто, ни один человек, ни экскурсоводка, ни любопытные прохожие, ни наверняка несшие неподалеку вахту чекисты не воспрепятствовали сраму, как не отважился на то и я, испугавшись скорее объективов, чем поступка. Однако больше всего поразили меня тогда живые, хитрые, сверкающие глаза проходимца.

Не угадать, чем бы все это кончилось, если бы не ливень, какие случаются, наверное, лишь в тропиках. Вмиг опустела площадь. Иностранцы заторопились в автобус и тут же уехали. Забулдыга опрометью кинулся назад, за гранитно-мраморное изваяние, словно провалился сквозь землю...

Вот с того самого злополучного дня и поныне мстил я этому паршивому бродяжному племени тем, что ни разу ни рубля, ни копейки даже не бросил, не подал я этим бедолагам, не приемля их ни душой, ни разумом, не стыдясь своей немилости. Лишь изредка в сторонке позволяя себе понаблюдать за ними, пристально вглядывался, пытаясь поймать хоть искру живого ума. Но тщетно! Затуманенный взор, тупые, обреченные лица, рабская благоотдача за подаяние. Какими бы ни были сумеречными времена, полагал я, не пойдет человек просить милостыню, если осталась в нем хоть капля достоинства, если есть хоть малый шанс прокормить себя трудом праведным, хоть малый шанс...

Что-то не складывалось на сей раз в моей логике... Вне рамок моих представлений была эта женщина на складном стульчике, в чистеньком старомодном «джерси», с тоскливой песней печали.

...В магазине раздался звонок к закрытию, кассиры считали выручку. Уже и продавцы с сумками пробирались поближе к выходу, а дождь все не унимался.

Я решил дать старухе денег и к тому приготовился, как вдруг из толпы к «паперти» протиснулся парень в фирменной джинсухе. В приподнятой руке держал он листок пятисотрублевки, недавно вошедший в обиход. В другой – купленную только что бутылку итальянского шампанского. Слегка навеселе, озоруя с дружком, сопровождавшим его, бахвалился: «За свой грош и для бога хорош! Вот сычас проверим, есть ли он там на верхотуре, либо его попы придумали?! Ну-кось, бабушка, – наклонился он к старухе, – бабулька, бабулешта...»

Та не отзывалась...

– Она, видно, глухая, не слышит, – подсказали из окружения.

– Отдай так, положи в кучу...

– Так не пойдет. За так не-не. Пусть Бога попросит, чтоб дождь перестал.

– Ты, безбожник, Христово дело не поганил бы, – возразила ему дама в синем. – Отдай по совести, а не с умыслом. Тогда Бог примет...

– Xox! Я ж и так по совести. Мое, не воровал. Седня повезло, ясно?! Замыть надо, так что гуляй, Вася. Вот и гуляем, господа! Все по-честному, мадам...

– Да отвяжись, оно мне надо, – пробурчала женщина в ответ. – Сразу видно – купи-продай...

Парень тем временем тронул старуху за плечо. Та перестала голосить, медленно, словно нехотя, взяла банкноту, будто не было в этом щедром для нее даре ничего особенного. Случилось же совпадение: дождь заметно пошел на убыль и через минуту прекратился вовсе. Взбаламученная происшествием повеселевшая толпа, подгоняемая продавцами, повалила на улицу, рассыпаясь в разные стороны.

Все же настроившись отдать старухе свою «долю», я не торопился уйти. Пережидая, когда наконец пройдут люди, вдруг увидел, как лысый с седыми вихрами прощелыга, примостившись возле старухи, прикрываясь авоськой с пустыми бутылками, проворно сгребал монеты, складывая в собственный карман.

Старуха была все в той же недвижной позе.

– Эй ты! – окликнул я. – ну-ка, положи, где взял, быстро! Нашел кого грабить?!

Казнокрад слегка опешил, однако без малейшего промедления стал выгребать деньги обратно и ссыпал их в карман старухи. Наконец извлек из преисподней своей замызганной куртки зелененькую с трехцветным российским флагом и вложил старухе в руку.

– Я-то че... предложил вот ей купить пустые бутылки, она и не возражает, не против. Все честно, благородно.

– Не валяй дурака, она не слышит, глухая. Все выгреб?

– Все, на, проверь, – нырнул он в карман и вывернул наизнанку.

– Давай катись отсюда!

– Лады, все понял, я пошел... Слышь, я пошел, – сказал он уже не мне, а старухе, и скрылся в полумраке.

Как ни странно, немедля исчезла и старуха...

Тем бы и кончилась эта история, но через несколько минут, вскочив в подошедший к остановке «Икарус», среди редких пассажиров, к изумлению своему, увидел, как на передних сиденьях усаживаются вместе старуха и прощелыга! Вот те раз! Что бы это значило?! Выходит, розыгрыш!

Я подсел поближе, наискосок, нисколько не прячась.

– С дождиком подвезло... Значит так – чешем в ресторан. Самый раз ко времени. Ты подужче голоси. Жалости поубавь: им, «кошелькам», все одно... а вот голосу поболе, а то музыка забивать будет.

Старуха кивала. Вдруг она обернулась и толк-нула сообщника. Тот, в свою очередь, оглянулся на меня, но на этот раз не было смятения на его лице:

– А-а, это ты... Свои мы, понял, гражданин хороший, кто б ты ни был. Так что зря вослед маешься, принюхиваешься.

– Нужны вы, – обозлился я. – На кой ляд мне вас выслеживать? И все же, чего ради бесплатный спектакль затеяли? Хотя...

– Ошибаешься, гражданин хороший, платный, – острил пройдоха. –  Не все вот по плану – у бабки, вишь, защитничек сыскался. Благодарствуем! Однако будет с нее меня одного, верно, старуха?

Та кивнула, мол, согласна и неожиданно замычала, делая непонятные для меня знаки.

– Не лезь, не твоего ума дело, – отмахнулся прощелыга. – Немая она, – пояснил он мне. – Хоть не глухая, и то слава Богу. Соседка она моя и супружница. Я ее партнер по бизнесу, понял?

Я невольно рассмеялся.

– Ладно ржать. – Однако и сам он не сдержался, рассмеялся хрипло и закашлялся. – Ну-ну... сожитель, елки подери. Хотя стар уже – нога ногу не минует. Ей вот, однакo, сгодился. Вишь, какое дело, – он отвернулся от старухи ко мне, – сыночек ее с контрабандой за кордон ушел, да и сгинул. Передали, чтоб не ждали... Невестка за другого выскочила и с детишками наутек. После жулики с жильем надули, квартиру споловинили. Как-то все разом вышло. Из-за этих погибельных перемен потеряла она речь. Только того и может теперь бабка, что голосить без просыху…

Скиталец говорил едва слышно, видно, не хотел бередить душу старухе:

– Голос у нее песенный, помнится, просить не надо было – сама пела. Теперь нужду плачет, а все одно припеваючи. Голосит, надо сказать, мастерски. В этих делах я, как никто, дюжий и то долго не выдерживаю. Заругаюсь особо, когда злой, а что толку. Видно, ей боль не унять... Я-то хлобысь стаканчик, и горя уже поменело... Смикитил, значит, да и взял ее в свой кооператив. «Живи – не хочу» называется. Не соглашалась попервах, помру, мол, но не пойду по миру... Теперь я у нее в охране. По совместительству бутылки собираю. Она не нищая, хотя тоже, конечно, бедолага. Но ей не так грош нужен, как пойти к людям пожалиться. Каждому человеку, обиженному особенно, хочется, чтоб его пожалели. Душою она сильно обедняла, понял теперь?..

Водитель остановки не объявлял, пассажиров было мало. Автобусные двери распахивались в сырость, прохладу, темноту...

– Где вы живете? – поинтересовался я, сам не зная зачем.

– Нате вам... В гости надумал? Приезжай, браток, приезжай... Хата небом крытая, двор ветром обнесен, понял?

– Понял... чего уж не понять.

– То-то же. Нету теперь ни угла, ни притулья... Ишь, где живете?! – передразнил он. – Может, паспорт тебе, а? Как зовут, представиться?

– Кстати, как вас зовут? – съехидничал и я в ответ на неприветливый тон прощелыги.

– Ишь, старуха, как вас звать-величать спрашивает!..

Та приподнялась было к выходу, но он усадил ее обратно:

– Не боись! Погодь маленько, наша через одну... Вишь, человеку интересно, какого мы роду-племени... Так вот она – Голь Голодалкина, а я Бухарь Дырофеевич Голодранский. А живем... живем мы в Обнищухине, понял? Так что мы тебе все секреты фирменные выдали, ну да ладно – ты нам не впоперек, или как там нынче – не конкурент!

Лицо его сморщилось серой, нездоровой кожей, осклабилось желтозубым ртом. В удовольствие к сказанному съязвил еще: «Тебе, хоть волком вой, гроша ломаного бы не дали. Что, не так, а? – домогался он подтверждения. – Скажут, лоботряс, иди вкалывай! Ить христарадничать – тяму надо. Я открытие сделал! Имею право пользоваться? Имею... Хоть не шибко прибытку от этого... бизнеса, елки подери, все одно дыра в горсти, но затушить огонь тут, в утробе, хватает. Иначе хана! Она – без претензий. Поняла, что кроме меня, никто ее не востребует. Никто! У нее, конечно, свое горе, у меня – своя беда, а нужда для нас сводницею...»

Неглуп был старик этот. Решив потрафить ему, сказал об этом:

– Однако как вас там... Гольянский сын дворянский, видно, что вы человек не без царя в голове... Неужто доли лучшей не заработал, чем так-то вот... хилять. Одно сплошное несчастье...

Взглянув на него, я замолчал. Старика словно ожгло, будто холодом окатило, глаза его сузились. Я пожалел, что позволил себе упрекнуть его. Вдруг эпилептик какой-нибудь.

– Что ты... Чего прискипался? С меня мерку мерять? Чего сюда лезешь, – тыкал он в грудь пальцем, – что про нас знаешь?

Я молчал.

– Скажи, кто я, кем был! – повернулся он к старухе. – Худруком... человеком был. Правда, выгнали за это дело, – щелкнул он по кадыку, поросшему седой щетиной.

Мне все еще не понять было, отчего взыграла в нем злоба.

– Как был без гроша, так и есть... Хошь, – вдруг оживился «худрук», – глянь-ко сюда. – Он распахнулся и отвернул лацкан ветхого пиджака. Я увидел орден. Орден Отечественной войны. – Хошь продам, а? Старый еще, военный, весь мой золотой запас... Значит не хочешь. Ну и хрен с тобой, ишь праведник нашелся...

Слегка отматерившись, он продолжил про орден, видно, заело, не ожидал отказа.

– Это первый мой орден, самый последний теперь, самый жалкий... Ладно, нехай пока душу греет, а там видно будет. Все одно продам. Вот как-то надо, чтоб не в поганые руки... На седня у нас деньги малость есть, в ресторан вот идем, хе-хе, если места наши не забиты. Шевелись, старая, – он приподнялся, – кавалер приглашает, елки подери... Ишь, опять в слезах, цыц! Побереги для дела слезы свои, старуха. Ну лады, нам пора. Будь здоров!

– До свидания!

– Какое там... не свидимся боле. Мы дважды на одно место не ходим... Беженцы мы, понял? Откуда, откуда... Тебе не все одно? Там, где жили мы, – неожиданно смиренно заговорил старик, – в нас, слава богу, не стреляли, а кнутами гнали, как в дикое время. С гор пришли, на лошадях... Ушли братья-славяне кто в чем был. Мне-то что – дело привычное, а она без меня пропала бы. Так вот и кочуем из города в город, по вокзалам. Милиция по божьей милости ее не трогает и меня тоже, поскольку я с нею, значит... Добрались до моей родинки, на Полтавщину, да, кажись, не признала меня, приблудного, ненька. А Россия – мать для всех! В деревню вот к ней еще, жаль, далековато. Небось к зиме доберемся. Не пропадем, а, старая?! В сторожа пойдем. Нынче самое потребное дело – сторожить. Ну, будь... Пока, хлопец, живи в охоту!

– Постойте, – спохватился я, – возьмите вот, от меня. Еще возле гастронома отдать хотел, да не вышло. Из-за вас же не вышло... Это от меня, по-доброму, по совести! – Я выгребал из карманов монеты, купюры, – все, что было. Много меньше, чем у купца-продавца, но все же... – Все, что могу, все, что есть... Зато от души.

Старик не отказывался, не сказал и «спасибо». Озадаченный, присмиревший, спускался он вослед своей «компаньонше» по ступенькам из автобуса, цепляясь за поручни и громыхая бутылками, медлил, намереваясь что-то досказать... Может быть, хотел пригасить в словах, брошенных мне сгоряча, излишнюю резкость... Глядя куда-то в сторону, в темноту, он так и стоял, мешая войти пассажирам, пока «Икарус», сердито шваркнув дверями, не сдвинулся с места, выезжая на Красную площадь.

...Снова невольно вспомнились иностранцы, виденные впервые в жизни, и тот загадочный бродяга и почему-то степь с темным курганом.

Где-то в небесах, под тучей, сверкала тревожным отсветом молния, обозначая в полумраке силуэты домов и деревьев, вытянутую вдлинь стелу и согбенные фигурки моих знакомых – нежданных пришельцев – новых иностранцев.

Автобус катился по площади вниз. Водитель включил «дворники». Над самой площадью громыхнуло раскатисто и грозно. Гром рокотал канонадой, наверное, в самых глухих и дальних уголках окрест. Грозовая туча кружила над городом.                         

1993 г.

 

ЗАБОТА У НАС ТАКАЯ..!

Тысячелетний когда-то просто русский, а теперь украинский город Глухов… Оберегами его старины остаются храмы, музеи, брусчатка у въездных ворот и редкое сочетание в названии главной улицы – Киево-Московская. От перворадостей встречи с хлебом-солью до грустных протяжных минут расставания неразлучны были мы не только с принимавшими нас украинскими «письменниками», но и с брянскими коллегами по Союзу писателей России… Мы – куряне – гости Глухова из Курчатова, Рыльска, Курска по случаю 70-летия его освобождения от иноземцев.

Исстари так было: сказители торили первыми пути порубежные. А уж за ними вослед государевы слуги, дипломаты, послы, политики… У нынешнего «купечества», таких же первопроходцев нынче на слуху возможные предписания не сейчас так потом воздерживаться: россияне остерегаются беспошлинных товаров Евросоюза, куда Украина устремлена, а России нет в том её устремлении резона.

Приугасли почему-то даже местные, «межкняжеские» связи. Не одолела даже полсотни километров делегация соседа – Рыльска. В большой праздник у славян не принято обходиться без родных и соседей, тем более, если в одном лице то и другое…

Православным нынче тоже не просто – если крестный ход через рубеж, то только в известное время в определённом месте, как это случается в здешних местах в Глинской пустыни… На всё это, как известно, нужно теперь не только Божье предписание.

А вот неодолимую тягу друг к другу у творческих собратьев не способен вытравить никакой столичный циркуляр – будь он из Москвы или Киева.

У нас мотив поступка, это то, что собственное сердце подскажет: долг человека, гражданина и верность давним нашим традициям.

Потому и явились мы на праздник без особого на то официального разрешения. На моей памяти никогда не выезжали курские мастера слова столь внушительной делегацией – полтора десятка поэтов, прозаиков, публицистов, краеведов. Поехали на собственных автомобилях, на свои скромные, по сметам собственных бюджетов. Да и приглашала ведь такая же негосударственная организация – Международный союз писателей и мастеров искусств и его предводитель Анатолий Мироненко.

Понятно, что именно поэтому вечерней, сырой прохладой после пасмурного дня по приезду грелись не у гостиничного камина, а у настоящего пионерлагерного костра и тем был обеспечен всеобщий восторг. Припомнились и песни. Та самая наша – «Забота у нас такая, забота наша простая…» звучала в Заруцком дубовом лесу…

У каждого свой взгляд на всё то, что виделось. Куряне всем, что было, остались довольны. Лишь автор этих строк оказался привередлив. Поневоле воочию сопоставлял я нынешнее с прошлым… В безвозвратных восьмидесятых – крепкая никем не навязываемая дружба журналистов «Червоного проминя» и «Молодой гвардии». Раздел на Порубежье ещё не оформился, но и мы, к тому времени уже «оперившиеся» и разлетавшиеся, кинулись было спасать великое наследие от усобицы…

По дороге с Михаилом Изотовым то и дело вспоминали, как почти два десятка лет назад здесь же на сумщине задумали, предложили, а после реализовали мы идею издания единой газеты «Славянка» для всего Порубежья – Украины, России и Белоруссии. Тогда этот проект был признан лучшим на Всероссийском фестивале Прессы и удостоен невероятным по сумме государственным грантом в полтора миллиона рублей. Но из-за премьерской чехарды в правительстве награда оказалась, в самом деле, невероятной. Тем не менее, проект был реализован, имел успех и всё же… сошёл на нет. Издательство «Славянка» всё же действует, но в пределах региона. Не нравилась окруженцам тогдашнего курского губернатора эта идея. И то бы полбеды, если б не вторая «пол…» за новоявленным кордоном.

…Тот фестиваль прессы проводили в Ялте наши коллеги с украинской стороны. Загодя получив приглашение, я не мог миновать это событие. В багажнике «Волги» короба с призами для победителей, подарками, письменными благодарностями за сотрудничество…

И вдруг по приезду мне деликатно переназначили время и место: «Трибуну – это пожалуйста! Но уже после закрытия фестиваля (?!) Причём так: мы вам слова не давали, вы сами, как бы… Поймите – успокаивали меня – «указивка» из Киева…»

Несмотря на унижение, я не постеснялся задержать фестивальную публику и свою миссию исполнил до конца.

Столь своеобразный опыт «наших» международных отношений поневоле припомнился в Глухове, когда получили мы предложения перенести «посольскую» миссию на потом в апартаменты городского Головы. Вот почему как только закончился митинг, то безоглядно на рекомендации ответлиц мы всё же на публике выполнили добрую волю своих земляков, поскольку имели если не предписание, то полномочия: я – в качестве члена Общественной палаты и Городского Совета вручил городскому Голове Ю.А. Бурлаке приветственный адрес с поздравлениями и памятными подарками: иконой, нашей Коренной, присутственно освящённой накануне в Курске и Рыльске – городах не менее древних, чем Глухов, близких ему по истории и по духу. В дарах курян был и большой альбом с работами фотокоров военной поры и столь же внушительный по объёму «Анализ Курской битвы» Виктора Давыдкова да ещё полновесная библиотечка других книг, выпущенных издательством «Славянка» в канун юбилея… Не с пустыми руками мы ехали. Да, общегородской митинг - формат не для нас!.. Может быть, что тут скажешь. Хотя, ах, как к месту были бы вживую от поэтов стихи, проникнутые крепостью духа, верностью долга перед павшими...

Но даже ненастная столичная политика в малом окраинном городе бессильна, коли заходит разговор о Памяти. Тут нам, безоглядно слово дали, и курский поэт Владимир Рябинин, не остерегаясь кладбищенской тишины, твёрдым голосом прочёл свои строки на открытии мемориального надгробия у могилы глуховских подпольщиков. С этого мероприятия начинался наш день в Глухове…

Отрадой этому событию было ещё и присутствие молодых глуховчан в школьной форме. В воскресенье в Украине отмечали начало нового учебного года.

Справедливости ради надо сказать – для публичного слова гостей заранее предписан был городской парк. Нашими зрителями здесь пришлось быть немногочисленным отдыхающим, случайным прохожим, да горстке школьников и студентов… Это из тысячи, или тысяч тех, что были на общегородском митинге.

Но мы намеченную программу не свернули: безоглядно на отсутствие массовой публики читали стихи, и тут тоже были призы и награды. Лучшим куряне признали Николая Ероху, вручили ему полное собрание сочинений Евгения Носова, пообещали на курщине опубликовать великолепные строки его «Братства», что и делаем с чувством исполненного долга.

Остальным «призёрам и финалистам» дарили внушительный по объёму сборник «Славянский Дом «Толока» со своими автографами и выпущенный в свет за свои же деньги ещё к I съезду курских литераторов.

…Остерегается местная «княжеская» элита, оглядываясь на столичные предписания… Чертыхаются купцы на таможенных барьерах… Целый год ждут светлого престольного праздника люди православные, чтобы свершить вековые обряды.

А мы… к счастью у нас нет ни «указивок», ни пограничных предписаний. Духовное подвижничество пока ещё беспошлинно и нет ему запрета. Пока ещё… и дай-то Бог!

Был ещё не вечер…Мы уезжали с Сумщины к себе домой, вослед провожало солнце и гостеприимный, преисполненный исторических достоинств, Глухов. И появилось неизбывное желание однажды ещё раз вернуться...

(Опубликовано в журнале «Курские ведомости»)

Другие рассказы Николая Гребнёва

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную