Наталья ХАРЛАМПЬЕВА, народный поэт Якутии, председатель Союза писателей Республики (Саха)Якутии

Толмач мой сердечный

 

Это небольшое эссе было написано мной, когда Иван Тертычный был рядом с нами. Ему уже было тяжело, но Светлана Васильевна прочла  это ему и он был рад этому моему опусу. Сегодня же, к его сороковинам мне бы хотелось, чтобы писатели России знали – В Якутии помнят и любят славного русского писателя Ивана Алексеевича Тертычного.

Наталья ХАРЛАМПЬЕВА

Слово «толмач» выплывает из туманного марева столетий, из позабытого прошлого, хотя оно и сегодня понятно  не только литератору, но и обычному человеку… Оно имеет тюркское происхождение, и вероятно, родилось на стыке непростой истории  Древней Руси и Великой степи… И в шутку, и всерьез я зову «толмачом» Ивана Тертычного, замечательного поэта и прозаика, творчество которого вряд ли может оставить читателя равнодушным.

Иван Алексеевич был мне торжественно представлен супругой Светланой Васильевной Вьюгиной в Союзе писателей России. Со Светланой Васильевной у меня начала налаживаться дружба – мы встречались, говорили и не могли наговориться. А Иван Алексеевич при этом был где-то рядом, и в наши «девичьи» разговоры особо не вмешивался. Потом, когда я наезжала в Москву, помогать дочери с внуком, стала захаживать к ним на огонек, поскольку мои молодые жили недалеко от них. Иван Алексеевич дарил мне свои поэтические книги, затем и прозаические, но тогда, в своем желании стать самой лучшей бабушкой если не в мире, а в Якутии точно, мне не удавалось их внимательно прочесть… И уже дома, в Якутске, я открыла его поэтическую книгу «Когда-нибудь» и не выпустила ее из рук, пока не прочитала всю. А поэзия залпом читается очень редко, но со стихами Ивана Тертычного так случилось.

А жить-то становится проще:
Нет совести – нет и печалей,
Нет горькой осиновой рощи,
Нет этих пронзительных далей.

Остро и больно отозвались эти строки в моей душе – да, все от совести, совестливости. Если ее не будет, то и жить, наверняка, будет веселей. Иногда кажется, что многие избавились от совести, а ты все с ней, в мороке, с  собой и с миром не в ладу, и еще: без вины виноватая…

Было бы время, а место найдется
Слову – и делом оно отзовется.

И с этими словами просто и негромко сказанными, я тоже была согласна и даже показалось, что выдохнула их сама. Совесть и слово. Слово и совесть…

Еще довольно в воздухе тепла.
Еще не все додумано до точки.
Еще трепещут на ветру листочки.
Еще по-детски родина мила.

Еще не плещут сутками дожди
Еще любовь в душе не поугасла.
Еще земля зеленая прекрасна.
Еще большая радость впереди.
 
Еще волнует до слезы строка
Прочитанного в сотый раз поэта.
Еще есть счастье на Земле. Но это…
Давай об этом помолчим пока.

У нас, у якутов, не принято говорить о радости или о счастье громко, чтоб не спугнуть его. Иной раз чужому человеку, гостю даже может показаться, что мы не умеем радоваться, не умеем полно выразить свое торжество. А дело вот в этой традиции, и если кто-то по молодости слишком бурно начнет радоваться или хвалиться, на него найдется не меньше грех старших по возрасту, которые тут же сделают ему замечание… И потому высказанная Иваном Тертычным мысль, что счастье есть все-таки на Земле, но «давай об этом помолчим пока» кажется мне исконно якутской.

К Ивану Алексеевичу как к переводчику я присматривалась неспешно, благо, мы много встречались в Москве на мероприятиях Союза писателей России, были  и совместные писательские поездки.  Как-то во время Дней российской литературы в Белгороде  нас  повезли на место Курской битвы, на Прохоровское поле. Писатели, обычно шумные, веселые, слегка ошалелые от встреч друг с другом, а то и вчерашних посиделок, присмирели, притихли и потихоньку разбрелись по разным уголкам этого музея под открытым небом… Мы с Иваном Алексеевичем оказались в храме святых апостолов Петра и Павла, построенном у Прохоровского поля. Красивый белый храм был поставлен по инициативе Николая Рыжкова, памятного нам по советским временам. На стенах храма на белых мраморных плитах были выбиты имена всех 8 тысяч воинов, павших на Прохоровском поле летом 1943 года. Я прошла весь храм вглядываясь в фамилии, пытаясь найти якутские… И вдруг я увидела фамилию Тертычный, причем их было несколько. Я негромко окликнула Ивана Алексеевича, он подошел, увидел. Я помню, как он был взволнован и сразу предположил, что здесь вероятно увековечено имя его дяди, погибшего в Курской битве.  Тогда он не был еще уверен. Как выяснилось позже, действительно один из Тертычных оказался его дядей. Не знаю, помнит ли сам Иван Алексеевич этот эпизод, но я его запомнила – мне чуть-чуть приоткрылась душа человека, внешне напоминавшего образ русского былинного богатыря. Именно таким я представляла русского богатыря – статным, ясноглазым, немногословным, неторопливым.

Потом я прочла переводы Ивана Алексеевича – это были стихи народного поэта Бурятии Матвея Чойбонова. Чуть позже он взялся за переводы стихов башкирского поэта Марселя Салимова. Я видела, как Иван Алексеевич относится к толмачеству, то бишь к переводам – он и не хватался за то, что подплывает, не просчитывал выгоду. Был ему приятен человек и близки его стихи – он брался за переводы и делал их, прилагая все свое умение и мастерство.

Хотя, что значит перевод с подстрочника? Это, по сути дела, сотворение нового стихотворения на заданную тему с соблюдением множества нюансов. Надо постараться, чтобы не утерять основную мысль автора, учесть национальные особенности, ритмику стиха. С другой стороны, перевод должен быть понятен русскому читателю. И в третьих, все-таки это должна быть поэзия, стало быть размер и рифма должны соблюдаться. Эту непростую задачу выполнить очень сложно.

В советские времена существовала русская школа художественного перевода. Советская власть уделяла серьезное внимание переводу национальных авторов на русский язык. Были специализированные издательства, труд переводчика ценился и хорошо оплачивался. Мало-мальски известный национальный писатель издавал книгу в русском переводе, непременно в Москве. Мне в этом плане, кажется, повезло. Мою первую книгу стихов «Ночной полет» перевел известный переводчик Яков Козловский. Он переводил Расула Гамзатова и ,одно это обстоятельство свидетельствовало, что он один из лучших переводчиков Советского Союза. Сегодня, с высоты прожитых лет, могу сказать, что Яков Абрамович добротно, хорошо перевел мои стихи. Несколько стихов в его переводе я и сегодня читаю на встречах с русскоязычными читателями, стало быть они сделаны на отлично. А в целом, меня в моей первой  переводной книге  было мало…

Чуть позже я познакомилась с замечательной русской поэтессой Лидией Григорьевой, которая охотно взялась переводить меня. В ее переводах было полное совпадение – и мысли, и поэтики, и всех нюансов лирических откровений. Безвременье, начало 90-ых раскидали нас по разным континентам, странам. Это было не время поэзии и не время переводов…

Вторая моя книга на русском языке вышла в издательстве «Современник» в 1988 году. И прошло долгих 17 лет, прежде чем я решилась собрать все старые переводы, разбавить их новыми и издать книгу «Кумыс счастья». Я попросила сделать переводы новых стихов Аиту Шапошникову и мы с ней договорились, что пусть перевод будет на уровне подстрочников. Главное – сохранить мысль!

Понятно, что в такой ситуации я искала переводчика…

Иван Алексеевич брался за переводы стихов людей ему приятных. Когда я попросила перевести мои стихи на русский, Иван Алексеевич несколько растерялся.  «Я не переводчик, просто иногда берусь за стихи друзей, но не уверен, что это хорошо у меня получается», – сказал он. Договорились, что все-таки попробуем…

И полетели по электронной почте в Москву подстрочники моих стихов, а обратно в Якутск – переводы. Не все они были равноценными, что-то переделывалось, что-то с первого раза попадало в точку, а некоторые я откладывала с мыслью, что это один из русских  вариантов моего стиха… В первую очередь, зная, что русский поэт споткнется на наших этнографических реалиях, я пыталась подробно описать в ссылках чисто якутские понятия. Но толмач попался дотошный, Ивану Алексеевичу этого было мало, он выспрашивал более расширенные объяснения таких понятий как ысыах, Айыыhыт, кут, илин кэбиhэр...

Вот как он сам вспоминает об этом: «С первых дней нашего знакомства я стал мало-помалу знакомиться с творчеством Харлампьевой, осваивать его просторы. Поначалу мне казалось, что Наталья Ивановна – автор сугубо лирический, что герои ее произведений озабочены своей обжигающей страстью (болью), а фон их жизни (бытия) – заоконная, знакомая нам всем современность. Но мир, созданный Харлампьевой, оказался и сложнее, и многоцветней, и многомерней. Со страниц произведений повеяло таким простором, такими вековыми и тысячелетними глубинами, такие там клубились тучи, рвали темный воздух молнии, такие веяли ветры, что… Для меня до сего дня удивительно: как автор  вполне современных лирических сочинений, естественно и без малейшего усилия погружается в глубины народных преданий, прежнего давнего мира предков, и дышит им и живет в нем, а вместе с ним и мы, читатели…»

То, что переводчик вникает в якутскую реальность, пытается понять духовную жизнь моего народа – это было не только приятно, еще и доказывало то, что человек берется за дело основательно. Но, если бы только это! Иван Алексеевич, как он сам выразился – «слегка оробел» от моих стихов, особенно от основанных на древних преданиях или уходивших вглубь тюркской истории. И он, как тонкий лирический поэт и совестливый человек, даже как он побаивался приступить к переводу моих стихов, считая, что он не сможет донести до русского читателя ассоциации, образы и магические заклинания, плачи, вытащенные из древней прапамяти современных якутов. Не только внешне, но и по своим человеческим качествам Иван Алексеевич оказался вровень былинному русскому богатырю – дал слово, значит надо выполнять и не абы как, спустя рукава, а на совесть. Проявляя при этом сердечность, деликатность и бескорыстие. Национальному поэту сегодня надо самому финансировать переводы своих произведений на другие языки. Иван Алексеевич отказывался даже от символической платы за свою работу.

Основная часть его переводов вышли в книгу «Праматерь Азия», изданную в национальном книжном издательстве «Бичик». Так же мой сердечный толмач по своей инициативе опубликовал мои стихи в переводе на русском в различных периодических изданиях

Одну вещь в переводе Ивана Тертычного я ценю больше всего – это стихотворение «Праматерь Азия». Переводить это стихотворение было сложно, поскольку это обращение к Азии, своего рода моление сохранить народ саха в грядущих веках. В этом произведении поднимаются пласты истории моего народа и прочесть и почувствовать его может только подготовленный читатель. Иван Алексеевич не только прочел, но и перевел. Перевел так, что в каждой строке ощущается тревога и благодарность якутов  к праматери своей Азии.  
   
Если в аорте колотится вновь
Предков моих своенравная кровь,
Если я в полночи над головой
Вижу народа весь путь вековой,
Если тревожит кочевничий дух,
Враз обостряя и зренье, и слух,
Если желание к гриве припасть
Приобретает внезапную власть,
Если все счастья и горести разом
В сердце вбирая, не слушая разум –
Хочется пасть пред тобой на колени
И обратиться с заветным моленьем!

…………………………………….

Оо, Азия – Праматерь наша!
Я ведь дитя, которое когда-то
Ты прятала в своем широком подоле,
Наследница я древних тюрков,
Из уранхаев я, чьи думы
Длинны и воля, говорят длинна,
Я ведь кочевница, умеющая с ходу
Вскочить на своенравного коня…

При всем том, что Иван Алексеевич делает переводы по зову души, не ставя толмаческую работу на поток, он был отмечен большой премией за переводческую работу. В 1991 году Александр Тертычный был отмечен Международной премией переводчиков тюркоязычной поэзии «Ак Торна» («Белый журавль») в Уфе. Он представил на конкурс переводы Марселя Салимова, самобытного поэта-сатирика.

Вот так уживаются в нем поэт – тонкий лирик, вдумчивый переводчик и удивительный прозаик. Да, Иван Тертычный давно уже обратился к прозе, к жанру рассказа, издал несколько книг. Проза Тертычного стоит рядом с его поэзией и, я думаю, он обратился к ней потому, что жизнь иногда не укладывается в рамки поэзии, требуя подробностей, объяснений, вариаций… Как, наверное, замечает внимательный читатель, сегодня романы пишут в большинстве своем упрямые настоящие прозаики или литераторы, рассчитывающие на быстрый финансовый успех. Первых читают коллеги, литературоведы и малочисленные, такие же как сами авторы, упрямые читатели. Вторых читают больше, поскольку имена их на слуху, издают они в иной год по два-три романа, но останутся ли их книги после истечения времени? Налицо девальвация литературы, инфляция художественного слова. И в этой ситуации на первый план выдвигается жанр рассказа. Почему? Да потому, что не хочется совершенно выдуманных героев, сложных и невероятных сюжетов, оторванных от сегодняшних реалий. Рассказы Ивана Тертычного посвящены современности, его герои живут рядом с нами, у них те проблемы, что и у нас, те же радости…

Иван Алексеевич закончил в свое время факультет журналистики МГУ, долго работал в печати, начинал корреспондентом, а закончил эту веху жизни главным редактором журнала. Журналистская внимательность и хватка, наверняка, помогает ему в творчестве. Из рассказа в рассказ Иван Тертычный подводит читателя к вечным истинам – совесть, честность, нравственность, взаимовыручка и помощь ближнему, милосердие… Автор не говорит об этом напрямую, просто его герои осознают эти истины, а иногда и попирают ногами, но читатель находит в рассказах ту самую правду, которая поможет ему жить дальше… «Черная бабочка с белой оторочкой», «Безымянная вода» – эти две его прозаические книги есть у меня дома. В рассказах Ивана Тертычного я нахожу не только размышления о современной жизни, но и философское видение мира, строгость  все понимающего мудреца. Иван Тертычный отмечен всероссийскими литературными премиями, но больше всех дорожит, на мой взгляд, премией им. Николая Гумилева.

Как оказалось, не только я вижу в Иване Алексеевиче былинного богатыря, наш коллега поэт и прозаик Василий Дворцов тоже сравнивает его с богатырем. «Иван Тертычный –добрейший богатырь из наших былин, он Иван настоящий, Иван на века», – пишет он. И это действительно так! Иван Алексеевич родом из Курска, с исконных русских земель, где и рождались, жили богатыри земли русской.

Слово «толмач» – вошло в русский язык с древнетюркского, как полагают ученые, с кыпчакского языка; til, это означает слово. На якутском чуть видоизмененное тыл – также обозначает слово. Толмачи в нашей общей истории были людьми, от которых много зависело, они ценились на вес золота.

Так и сегодня переводчики, толмачи –  люди востребованные. В них очень нуждаются национальные писатели, которые желают, чтоб их читали на русском. В них нуждаются национальные читатели, которые хотят читать башкирских, бурятских, аварских и писателей других народов, населяющих Россию, на русском языке. Ибо только духовные скрепы держат мир, дают опору для понимания, уважения к представителям других народов. Может быть, наше государство когда-нибудь поймет это и в Кремле будут награждать  и чествовать переводчиков-толмачей, создающих эти самые духовные скрепы народов России, укрепляя тем самым безопасность и могущество страны.

Но это мечты поэта…

Низкий поклон всем моим переводчикам, и одному из них – другу, сердечному моему – толмачу Ивану Тертычному!   

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную