Геннадий ИВАНОВ
"Творить во имя светлое Твое..."

Стихи о поэзии и поэтах

14 марта 2015 года замечательному русскому поэту Геннадию Иванову исполняется 65 лет!
Секретариат Союза писателей России и редакция "Российского писателя" от всей души поздравляют Геннадия Викторовича!
Желаем крепкого здоровья, благополучия, вдохновения, новых ёмких и точных строк, согревающих сердца читателей, источающих мудрость и свет!

* * *
Всё начиналось очень просто—
Как будто лодка мне дана:
Качнулся борт,
             качнулся остров,
Кивнули дальние дома.

Никто не ждал меня на моле –
Но разве в том была нужда?
Ладонь, опущенная в море,
Вела неведомо куда!..
1980

* * *
Подстроенная радость – это глупо,
Когда ты просишь похвалить себя.
Пусть промолчат, пусть упомянут скупо,
Чем щедро хвалят, в сердце не любя.

Зато какая истинная радость,
Когда не плёл заботливо интриг,
А слово твоё на глаза попалось –
И человек душой к нему приник.

Подстроенная радость – это вредно:
Поэт теряет первородный свет.
И сердце – сердце не стучит победно
От загодя подстроенных побед.
1976

СТРОКА
Я на дворец глядел вельможи,
На золотой его дворец –
Как пламень, в темноте окошек
Светился осени багрец.

В них отражались липы, клёны
И солнце за Москвой-рекой.
Хранили окна, как иконы,
В себе торжественный покой.

А в парке – гроты и пещеры,
Скульптуры, лестницы, мостки,
Блистала белая Венера
В закрытой нише у реки!

Какая церковь над рекою!
Какая чистая река!
И Пушкина живой строкою
Дворец отмечен на  века!

Она всю красоту венчает.
Хоть что, казалось бы, в строке?..
Но было б без неё печальней
Скульптурам этим и реке.
1975

НОЧНОЙ РАЗГОВОР
У ворона чёрные перья,
У ворона чёрная грудь –
В минуты тоски и доверья
Летит он ко мне отдохнуть.

Летит и садится напротив,
На гору прочитанных книг –
Я делаю отдых в работе
И слушаю вредный язык.

А ворон лишь клювом склонённым
Коснётся любого листа –
И голосом хриплым и сонным
Одно говорит: «Суета».

У ворона чёрные перья,
У ворона чёрная грудь.
Но есть ещё ветер за дверью
И есть неизведанный путь…

Ты слышишь ли, птица ночная, -
Не только там плач или стон,
Там вечные силы без края!..
«Попробуй!», - ответствует он. 
1973

СЛЕПНЁВО
Здесь ничего по сути дела нет –
Высокий холм, овеянный забвеньем,
Через него пролег тележный след,
Но и дорога веет запустеньем.

Как хорошо мне в этой тишине!
Иду, присяду где-нибудь на кочке
И слушаю – слова идут ко мне,
Как будто здесь таинственный источник.
     
Струится тихо доблестная речь,
Мне слышится высокое моленье…
Не надо никаких музейных свеч,
Пусть будет вечно это запустенье.

Вот этот холм, трава и облака,
Благодаренье Богу, что остались.
О, как картина эта глубока!
Какие чувства перед ней рождались!
1974
 --------------------------------------------------------
Слепнёво– имение матери Николая Гумилёва в Бежецком уезде Тверской губернии, где жена Гумилёва Анна Ахматова написала  многие свои  прекрасные стихи.        

* * *
… И не надо никакой награды
В деле непростом –
Говорить кому-то только правду
О себе самом.

Да о жизни – как бы ни давалась –
Говорить светло,
Что пройдут страданья и усталость,
И отступит зло.
1981
               
* * *
Когда-нибудь останутся стихи
Уже одни, без суеты моей,
Как зёрнышки уже без шелухи,
В них будет всё точнее и ясней.

Я не увижу ясности такой,
И не узнаю, кто стихам помог –
Дополнил их покоем ли, тоской,
И что потом в них будет между строк.
1985

* * *
Сиреневый клевер, сиреневый клевер!
И туча под солнцем – в синих лучах!
Я полю родному всю душу доверил
И слушаю в клевере птах.

Прошедшую тучу они провожают,
Взвиваются выше и звонче поют!..
И звуки заботливо так подбирают,
Что каждую песню, как гнёздышко, вьют!
1977

РУБЦОВ
Одних поэтов лепят, создают…
Находят сложным их нестройный лепет.
Им шумных споров праздничный салют,
Им – молодёжи трепет.
Но ты другой, тут незачем л е п и т ь.
Ты есть как есть – глубокий и от Бога.
И кто стихи твои пытается хулить –
Перед стихами выглядит убого.
1974

* * *
То здесь, то там моя лопата
Копает, в камень бьёт кирка…
Я до сих пор искатель клада,
Хоть нет его наверняка.

Но иногда в воображенье
Мне видится издалека
Так зримо местоположенье
Того, что нет наверняка.

Уйдёт желанное виденье,
И видишь – на твоём столе
Ещё одно стихотворенье
О невозможном на земле.
1983

* * *
Целый день спортивный самолёт
Делает фигуры пилотажа:
То ввинтится в небо, то замрёт
И, блеснув на солнце фюзеляжем,
Делает то «бочку», то «петлю»,
То опять – завис, остановился…
Не волнуюсь я и не молю,
Чтобы этот лётчик не разбился.
Даже скучен мне его полёт,
Тарахтит над Волгою без дела.
Здесь к нему привык уже народ,
Трескотня изрядно надоела.

Да, конечно, это мастерство.
Мастерство оттачивать нам надо.
Но его, знать, мало одного,
Чтоб взлетал ты с лётчиком и падал.
1981

* * *
В той комнате, где на заре столетья
Ахматова сидела у окна
И вдаль глядела на поля и церкви,
Потом сидели школьниками мы
И выводили: «Мама мыла раму».
Так где стихи Ахматова писала…
В ту комнату в имении Слепнево
Входил к ней муж влюбленный -  Гумилев.

Как это странно, даже бестолково,
Но в наше время школьное ни слова
Никто нам  не сказал, что два поэта
Здесь жили. Не читали их стихов.
………………………………………
Давно известно, что поэта можно
Травить и запретить,  или убить,
Но если это истинное слово,
Оно пробьется к людям все равно.
Вот я теперь Ахматову читаю,
Вот я теперь читаю Гумилева.
Ахматова в Слепневе написала:
«Была с тобой мне сладостна земля!»
1983

* * *
Старинный дом многооконный
В сирени весь, внутри темно,
Мансарда с небольшим балконом –
Все просто, все затаено.
Дом этот выстроили баре.
В нем, говорят, живал поэт –
Играл помногу на гитаре,
Любил коня и пистолет.
И в нём жена его живала –
Гулять любила у пруда,
И тоже все стихи читала…
Но это было-то когда!
Я этот дом как школу знаю –
Сюда пошёл я в первый класс,
Здесь в пионеры к Первомаю
Когда-то принимали нас.
Теперь читаю тех поэтов
И даже верится с трудом,
Что жили они в доме этом,
Куда и мы вошли потом.
Здесь, под тверскими небесами,
В поре блистательной своей
Поэты жили и писали,
И мне от этого светлей.
Дом этот как стихотворенье,
Уже знакомое давно,
В строках ни капли запустенья –
Все для любви затаено.
1983

* * *
           Верхом на Пегасе юноша Беллерофонт
           пытается штурмовать небо,
           но боги сбрасывают его на землю.
                                       Греческий миф
Поэзия принадлежит земле –
Полям и рощам, ветру и прибою,
Глазам девичьим, женской доброте,
Первопроходцам, мудрецам, влюблённым…
Поэзия принадлежит земле.

И сколько б мы ни поднимались в небо,
И как бы дерзко или же смиренно
Богам не заявляли о себе,
Нам не откроются глубины неба –
И снова скачет по земле Пегас.

Богам как будто очень интересно
Знать наше мненье о земной юдоли:
Мы знаем этот мир, а что до неба –
То что же можем мы сказать о нём? –
Как муравей о жизни человека…

Поэзия принадлежит земле –
Беллерофонт напрасно  рвётся в небо.

…Но если он не будет рваться в небо,
Крылатый конь угрюмой клячей станет –
Брюзгливым будет, злым Беллерофонт.
И что же он расскажет о земле?..
1977

* * *
Ты говоришь о вечном и простом:
Спасти Россию можно лишь терпеньем –
Ты говоришь: молитвой и постом!
Но я добавлю: волей и служеньем!

Не просто жить – как по теченью плыть.
Не просто жить – как лебеда и тополь…
Служить России, «рваться ей служить»,
Как в «Выбранных местах…» заметил Гоголь.
1985

* * *
«Поэзия должна быть глуповата», –
Сказал поэт великий и мудрец.
Поэзия должна быть глуповата –
Я тоже это понял наконец.

Она должна быть просто глуповата –
Как волны, травы, ветки, облака…
Про них не скажешь, что ума палата,
Зато без них – пустыня и тоска.
1992

* * *
Стою перед огромным стогом,
И навевает строки он…
Зачем Канары, если богом
Я послан в Бежецкий район.

И неуместен скучный ропот,
Где всё моё, где всё мне впрок.
Здесь я пророк, на этих тропах,
А в тропиках я не пророк.
1995

В БЕЖЕЦКЕ
Порой я прихожу сюда с цветами,
Стою у низкой кованой ограды.
Нет на земле могилы Гумилёва,
За свой талант он был убит и скрыт.

Нет на земле могилы Гумилёва,
Но есть могила матери его –
Здесь можно постоять и поклониться
И матери, и сыну, и земле…

А впрочем, что могила? У поэта
Могилы нет, поскольку нет и смерти –
Есть жизнь в стихах. И век, и два, и столько,
Пока читает кто-нибудь стихи.

…Нет на земле могилы Гумилёва.
Себе он это явно напророчил:
Его стихотворенье «Завещание»
Прочтите – он могилы не хотел.

Он землю м ё р т в о й называл, мечтая
Уйти из жизни не в неё, а в небо –
Хотел, чтоб «труп закутанный» подняли
На яркий «кипарисовый костёр»…
1991

* * *
Эта речка простая, как рифма «река-облака».
Отражаются в речке коров чернобоких бока,
Отражается глиняный розово-красный обрыв,
Отражается некий, до времени скрытый, мотив.

Отражается в речке, наверное, Божья строка,
Что вмещает в себя и реку, и над ней облака,
Что вмещает в себя и деревни, и поле, и  лес.
И великую тайну земных и небесных чудес.

Вот за этой строкой и пришёл я на берег реки,
Мне безрадостно в мире без этой зовущей строки.
Я хожу и надеюсь, плыву и надеюсь и жду –
Я без этой строки в буреломе тоски пропаду.
1992

* * *
Россия – это не страна,
Не государство, не колония,
А диво дивное она,
Она картина и симфония…

Она, конечно, и страна,
И государство, и колония,
Но где-то в вечности она –
Моя любимая симфония.

Мои поля, холмы и мхи…
Неисчислимое наследие…
Мои любимые стихи.
Моя любимая трагедия.
1992

НАСТОЛЬНЫЙ АМЕТИСТ
Аметист – это камень терпения.
Вот лежит на столе аметист.
Терпеливо я жду вдохновения –
Уж исписан, исчёркан весь лист.
 
Лист исписан, но без вдохновения,
Я по друзе ладонью веду.
Аметист – это камень терпения,
Я с терпеньем сегодня в ладу.

Аметист – это камень терпения.
Излучается в душу мне свет.
Терпеливо я жду вдохновения –
Лишь тогда я, быть может, поэт.

А когда прилетит вдохновение
И слова станут чудно легки, -
Фиолетовый камень терпения
Уплывает из-под руки…
1988

ПОЭЗИЯ КАК БЫ УМОЛКЛА
Поэзия как бы умолкла.
Свои потеряла права.
Ягнёнок она перед волком,
Она перед бурей трава.

Поэзии как бы и нету.
Нелепо – и петь, и парить…
Но муза приходит к поэту,
И есть им о чём говорить.
1989

* * *
Всё детективными завалено томами.
Поэзии в продаже не видать.
- Что делать нам с бессмертными стихами? –
Спросил поэт. Отвечу: - Издавать!

Без них кругом великая пропажа,
Без них на нас не сходит благодать.
Да, издавать бессмертные, и даже
Бессмертные не очень – издавать!
1989

В ЭТОМ ДЕРЕВЕ…
В этом дереве водятся пчёлы…
До дуплистого пня доживу –
Весь источенный и удрученный,
Посыпать буду прахом траву.

Но прошу одного я у Бога:
Чтобы век мой в тоске не затих,
Пчёлы-песни, хотя бы немного,
До конца жили в бортях моих.
1986

* * *
Не надо много говорить об этом,
Не надо много говорить о том,
Не надо многотомным быть поэтом,
Поэзии претит понятье  т о м.

Она в немногом: в нескольких страницах,
Она в карманной книжке небольшой…
Она в томах пылящихся томится
И любит быть всё время под рукой.
1989

В ПУТИ
Размышляю и мучаюсь, всё понимаю и каюсь –
И тогда ощущаю на сердце своём благодать.
Знаю: надо вот так и туда – но опять забываюсь
И бреду-забредаю в тоскливые дебри опять.

«Помоги мне, Господь!» -   говорю, и Господь помогает.
А потом заленюсь и почти что вперёд не иду.
Вот ещё один день, словно свиток, дымясь, догорает.
В нём написано всё… Неужели гореть мне в аду?

Не увидеть чудес, что обещаны кротким и верным,
Не увидеть то Царство, прекрасней которого нет…
А зловоньем дышать там, где скрежет зубовный безмерный,
И бессмысленно помнить, что был на земле ты поэт.
1990

* * *
Трудилась жизнь, она во мне хотела
До срока душу отделить от тела.
Но я не смог помочь ей в этом деле,
Хотя не слишком хлопотал о теле.

Но – о душе я думал тоже редко.
Прости, душа, тебя я впутал крепко
В излишества земные, во грехи…
И в этом виноваты не стихи.
1993

* * *
В слове «терпение» - пение, пение, пение.
Тернии? Да. Но и пение. Вот и пою.
Тернии? Да. Но летает сквозь них вдохновение
И окормляет печальную душу мою.
1995

НА ПУШКИНСКОЙ ПЛОЩАДИ
Этот памятник Пушкину – грустный.
Потому что увидел поэт,
Как народ унижается русский
И народу защитника нет.

Славянин-то, написано, гордый.
Где он, гордый теперь славянин?
Обо всё его грохнули мордой,
Он стоит перед миром один.

Все гогочут, запрячь его рады
И погнать – и погнали уже…
Ах вы, сволочи, ах, конокрады,
Мы ещё не погибли в душе.

Не сдались, хоть уж к этому близко.
Будет час – мы вас так развернём,
Что не только посыплются искры,
Но и тошно вам станет кругом.

Этот памятник Пушкину – грустный,
Но я верю: увидит поэт,
Как народ улыбается русский,
И в глазах – избавленье от бед.
1994

ОДНА КНИГА
Красивые тома в старинных переплётах
Из дедовских шкафов я в детстве не читал.
Ни дедовских шкафов и ни томов старинных –
Как я жалею – не было в избе.
Один лишь том, большой и золотистый,
Лежал у нас – собранье русских песен;
И эти песни я читал на печке,
Откладывал, потом опять читал…

Наверное, так отрок православный,
Который с детства к Богу потянулся,
Относится к Священному Писанью.
Я вдумчиво, доверчиво читал.
И многое из песен узнавал.
Я узнавал о трудной русской доле,
О казаках, гуляющих на воле,
Про армию и про пожар московский,
О Волге-матушке и о степи Моздокской…

Прошли года. Теперь я понимаю,
Что эта книга всё определила –
Через неё мне Родина открылась,
Поэзия открылась и душа.

Порой я даже думаю, что ангел-
Хранитель эту книгу мне принёс.
1981

* * *
Когда не пишутся стихи
И даже нет на них намёка,
То вспоминаются грехи –
И в мире очень одиноко.

Зато когда идут стихи,
То забываются грехи.
И словно Бог тебя простил
И даже чем-то угостил.
1995

ОКНО
Щавель выцвел. И жизнь выцветает,
И поблекли мои небеса…
Что теперь мою душу питает,
И какие теперь чудеса?

Мою душу питает надежда,
Что мне всё-таки будет дано
Для стихов, для стихов неизбежных,
В этих суетных буднях о к н о.
1996

* * *
Мужик копает огород – а я гляжу.
Мужик сажает огород – а я гляжу.
Мужик готовится косить – а я гляжу.
Мужик надстраивает дом – а я гляжу.
Мужик снимает урожай – а я гляжу…

Ведь кто-то должен и глядеть –
И я гляжу.
1996

ХАФИЗ
На могилу Хафиза в прекрасном и древнем Ширазе
Приезжают, приходят за мудрым советом иранцы.
Продавец предлагает в конвертах цитаты поэта –
Покупай и читай и к себе самому примеряй.

Я гадать не люблю не по Пушкину, не по Хафизу,
Но сегодня Хафиза я взял и газели читал –
И подумалось мне, что для многих из нас, как и прежде,
Будут добрым советом такие поэта слова:

«На колесе судьбы, смотри, как много праха!
От алчности беги. Цени свой скудный хлеб».
2002

* * *
Сегодня панихида по Рубцову,
И Дионисий говорит, монах,
Что было всё в судьбе его, но слово
Его с добром, и свет  в его стихах.

Добро и свет не потерять из вида,
Не слушать унывающих гонцов.
Кругом зима, и в храме панихида,
И в небесах – возвышенный Рубцов.
Спасо-Прилуцкий монастырь,
Вологда,15 декабря 2005 г.

НИКОЛАЮ ДМИТРИЕВУ
Эти стихи зацепились за русскую почву.
Эти стихи прорастут, будут жить и цвести…
Дмитриев Коля, скажу тебе нынче заочно
То, что при жизни тебе не сказал я, прости.

Строчки твои зацепились за русскую почву.
Книги твои говорят мне о жизни родной…
В книгах твоих открываются добрые почки,
Птицы поют, деревенскою веет весной.

Мы из деревни с тобой и поэтому, Коля,
Зримей, понятней нам русской разрухи тоска.
Как хорошо ты рифмуешься - Коля и поля!
Каждая строчка твоя мне понятна, близка.

Вот у тебя уже вышла посмертная книга.
Я прочитал её – в ней всё острей и больней…
В общем, стихи твои, скажем так, высшая лига,
Хоть и не любят пускать в неё русских парней.

Ты поработал, талант свой ты выразил полно.
Как ты свободно и  плакал и пел на земле!
Катятся, катятся, катятся вечности волны;
Как маяки, остаются поэты во мгле.
2012

ДРОЖЖИН И РИЛЬКЕ
В тверской деревеньке Низовке
Дрожжин Спиридон проживал.
Забыв о московской тусовке,
Здесь Рильке, в Низовке, бывал.

В восторге он был от деревни,
Душой полюбил Дрожжина,
Читал его стихотворенья
И переводил его на

Немецкий язык, и о Боге
Они говорили бродя
По тихой пустынной дороге,
За птицами в небе следя…

Они выходили на Волгу,
И Рильке глядел и глядел
На русскую реку подолгу
И всё уезжать не хотел.

Потом будет Африка, много
В судьбе его будет дорог…
Но тёплого русского Бога
Забыть никогда он не мог.

То снилась поэту икона,
То вид на поля из окна…
И помнил всегда Спиридона
В Низовке своей Дрожжина.
4.12.11.

ВОЗРАЖЕНИЕ     
         В моей стране так мало света,
         Царят в ней деньги и чины.
         В моей стране мечта Поэта –
         Наесться вдоволь ветчины.
                       Николай Зиновьев
Как много света – выйди в поле!
Какая дивная страна!
Не унижай поэтов, Коля.
Зачем поэту ветчина?

Ему Катулл, ему Конфуций,
Ему божественные сны.
Поэту мало конституций!..
Ну что ему до ветчины.

Поэты ходят по фуршетам
И по банкетам, но всегда
На них не по себе поэтам –
Еда она и есть еда.
2005

ВОСХИЩЕНИЕ
                 Я прощаю вас, люди!..
                 Простите меня.
                 Если путь у вас труден,
                 Отдам вам коня.
                                 Магомед Ахмедов
Прослышал я, что друг мой Магомед
Людей спасает от забот и бед.
И если у кого-то путь тяжёл,                  
Отдаст коня, чтобы пешком не шёл.

Какой ты добрый, щедрый, Магомед!
Я б так не смог. Коня к тому же нет.
А у тебя ведь тоже нет коня…
Но ты щедрее всё-таки меня.
2005

О МИРЕ                     
                 Я устал от тоски. Я не сплю.
                 Я стою у окна. Замерзаю.
                 Боже мой! Как я мир не люблю,
                 Как устройство его презираю!
                                        Михаил Анищенко
Этого мира осталось, быть может, на годы,
Не на столетья осталось лесов и полей,
Птиц распевающих, в сердце поэта свободы…
Не проклинай этот мир, а его пожалей.

Что, Михаил, мы о мире воистину знаем?
Мы в этом мире пичужки, песок и трава…
Мы о нём знаем немного, хоть много страдаем.
Выстрадай душу, а всё остальное – слова.
2005 

* * *
Мне говорит Фарух Шуша,
Поэт египетский большой,
Что главное для нас душа,
То, что в душе и за душой.

А за душой у нас одно –
Любовь к прекрасному родному.
На древний Нил его окно,
Моё – на поле и солому…

Теорий будет миллион
И всяких споров, конференций…
А победит – тот, кто влюблён
В дух красоты, не в скуку лекций.

Мне говорит Фарух Шуша,
И я во всём согласен с ним.
И у него поёт душа,
И у меня поёт душа –
И мы с ним х о р о ш о  с и д и м.
2007

СВИДЕТЕЛЬ
Я видел поэтическое дерево –
Я видел Соколова, Передреева,
И Кузнецова, Тряпкина,  и  Сухова…
Я видел их и слышал, и любил.

Казанцева, Жигулина, Горбовского,
И Решетова, но березниковского…
Рубцова я не видел, но поистине
Он рядом, ближе многих ближних был.

Да, это было дерево так дерево.
Душа при нём жила, любила, верила.
Застал я время дивное в поэзии,
Чему я рад и по чему грущу.

И альманахи были интересные,
И вечера поэзии чудесные.
И много значили тогда для многих строки
В Москве и в Питере, и во Владивостоке…
15.08.14

* * *
Соколов работает над словом.
Он часами бродит по бульвару.
Соколов работает над словом
С музой русской лирики на пару.

Соколов изысканный и чуткий,
Соколов и нежный и гражданский…
Ценит он и шутки-прибаутки,
И задор отчасти хулиганский.

Он бывает радостный и грустный,
И ему терпенье не в обузу.
Главное – любовью он неустной
Любит ясно родину и музу.
20 апреля 2013

* * *
Куда-то ехал, до какой-то станции.
Летел. И плыл – и напрягал весло…
Поэзия – последняя инстанция.
Когда уже ничто не помогло.

Когда оставил все заботы, промыслы.
Когда не надо никуда бежать,
Всё позади – все поиски и полосы…
Тогда приходит эта благодать:

Стихи писать…Неторопливо, вдумчиво.
Стихи писать как главное из дел.
И радоваться по такому случаю,
Что день настал такой, и ты успел...
30.07.13.


(Из энциклопедии «Русские писатели ХХ века»)


Г.Иванов. Фото Андрея Богова
Иванов Геннадий Викторович родился 14 марта 1950 в г. Бежецк Тверской (тогда Калининской) области.

По отцовской и материнской линии родом из крестьян Тверской губернии. Родители рано разошлись, поэтому отца не помнит; воспитывался матерью и отчимом. Детство провел в деревне Высочёк Бежецкого района. Первые представления о мироустройстве почерпнул от глубоко религиозной бабушки Евдокии, которая в вере особо не наставляла, но сумела заронить в детскую душу ощущение, что Бог видит всё. Поэт вспомнит ее не раз в стихах:

Полосы снега метельного
Ветер проносит по льду.
Над занесенными елями
Первую вижу звезду.
…Бабушка часто в раздумии
Учит, чтоб я уповал:
Люди, что жили, не умерли –
На небе век их настал.
…Есть ли там снежные россыпи?
Песни поют ли? О чем?
Разве с такими вопросами
Справишься детским умом…
(«Далекое»).

Учиться пошел в соседнее село Градницы, где была школа, располагавшаяся в бывшем барском доме Гумилёвых, перевезенном в 1930-х гг. из Слепнёва. Тогда эта фамилия мало что говорила (Н. С. Гумилёва, расстрелянного в 1921 г. как участника контрреволюционного «таганцевского заговора», в советской поэзии легализуют лишь в середине 1980-х), но впоследствии бежецкая земля, давшая одного из самых таинственных русских поэтов, будет питать не одно стихотворение Иванова:

Нет на земле могилы Гумилёва,
Но есть могила матери его –
Здесь можно постоять и поклониться
И матери, и сыну, и земле…
…Нет на земле могилы Гумилёва.
Себе он это явно напророчил:
Его стихотворенье «Завещание»
Прочтите – он могилы не хотел
(«В Бежецке»).

Если о Гумилёве не говорили, то о том, что в Слепнёво бывала А. Ахматова, вспоминали. И этот поэтический уголок поэт не минует:

Как хорошо мне в этой тишине!
Иду, присяду где-нибудь на кочке
И слушаю – слова идут ко мне,
Как будто здесь таинственный источник.
Струится мужа доблестная речь,
И женщины высокое моленье…
Не надо никаких музейных свеч,
Пусть будет вечно это запустенье…
(стихотворение «Слепнёво»).

Оно войдет в первый сборник Иванова, готовящийся к печати на рубеже 1980-х, и поэт, конечно, уже знал о судьбе Гумилёва («Струится мужа доблестная речь…»), но – характерная примета времени! – стихотворение в книге снабдили осторожной сноской: «Слепнёво – бывшая дворянская усадьба в Тверской губернии, куда не раз приезжала Анна Ахматова, где она написала многие стихи». К бежецкой земле Иванов сохранит привязанность и переехав в столицу – в 2003 г. выпустит книгу «Знаменитые и известные бежечане. От Алексея Аракчеева до Алексея Смирнова».

Читал в детстве немного, но из скромного собрания книг, имевшихся в доме, сразу выделил чеховскую «Каштанку» и старинный сборник «Русские народные песни», который в восьмилетнем возрасте читал часами и постоянно напевал полюбившиеся песни из него.

В отроческом возрасте Иванов вместе с семьей переехал в г. Кандалакша Мурманской области. Там, на побережье Белого моря, начали складываться первые стихотворные строки, а уже в семнадцатилетнем возрасте (1967) в г. «Кандалакшский коммунист» впервые была опубликована его стихотворная подборка. И все же в выборе литературного пути определился не сразу. Закончив Московский политехникум, получил специальность электротехника, отслужил в армии, поступил в Университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы, откуда через некоторое время ушел в Литературный институт им. А.М. Горького, который окончил в 1977 г. Много лет проработал редактором в издательствах «Современник», «Художественная литература» (заведующий редакцией современной литературы) «Вече» (заместитель главного редактора). С 1999 г. – секретарь правления Союза писателей России, с 2004 г.- первый секретарь Союза писателей России.

Первой серьезной публикацией считает поэтическую подборку в ж. «Москва» (1975, № 11). Представляя поэта, В. Соколов отмечал: «Стихи Геннадия Иванова искренни по интонации и чувству, молодой автор экономен в слове, его поэзия стремится к краткости и точности». Заметна в этой подборке и склонность Иванова к философичности:

На влажном солнце я плещу
Свечусь, ласкаю птичью стаю,
И к берегу я, как к плечу
Доверчивому припадаю…»
Играй, волна, играй и пой,
Пока душа веселью верит,
Не ходят тучи над тобой,
И не разбил тебя прибой
О тот же берег
(«Песня утренней волны»).

Первый сборник стихотворений Иванова «На высоком холме» вышел в 1981 г. в издательстве «Современник». Рекомендуя его к изданию, В.И. Казанцев писал в рецензии: «Рукопись Геннадия Иванова заметно выделяется своей свежестью. Когда говорят о свежести стихов, то обычно имеют в виду языковую свежесть или свежесть чувств. Я же имею в виду свежесть самого поэтического содержания. Его составили раздумья о постижении мира, о смысле труда, творчества, красоты. В стихах Г. Иванова по-своему отозвалась судьба калининской деревни, где прошло его детство, и мурманский север, где он несколько лет жил и откуда уходил в плавание матросом в Арктику» (архив автора).

К тому времени Иванов прошел через любопытство к поэзии Е.А. Евтушенко, А.А. Вознесенского, но не увлекся «громкой» новизной, которая подчас сводилась к игре экстравагантных для тогдашнего читателя слов.

«Кто будет тешиться игрой
И увлекаться ложью,
Окажется перед горой.
И подниматься должен.
Он должен камень докатить
К сияющей вершине
И там его установить!
» –
Так боги порешили, -

писал Иванов в стихотворении «Сизифов труд». Настоящим открытием стали Н.М. Рубцов, В.Н. Соколов, А.В. Жигулин, умевшие в традиционном стихе выразить современное содержание, сочетаемое с извечными темами поэзии. В способности Иванова к неодномерному постижению мира Казанцев, думается, и уловил свежесть содержания:

Когда погас на горизонте свет
И от миров повеяло кочевьем,
Я все глядел на уходящий след
При свете кормового освещенья.
И думал я, что жизнь, как этот след,
Недолго вьется, мчится и играет,
Что чуть подальше – и его уж нет,
И он в волнах бесследно исчезает.
Но всё хотелось на него смотреть…
Работал винт, поток воды толкая,
И несся след – исчезнуть, умереть,
И смысл, и очертания теряя
(«Когда погас на горизонте свет…»).

Критик Ю. Болдырев так характеризовал сборник «На высоком холме»: «Я прочел первую книгу Геннадия Иванова… книгу, довольно объемистую для дебютной. Прочел и перечел снова – но уже не в том порядке, как она составлена, а как (предположительно) она писалась… Собственно, перед нами… как бы четыре книги: раздел – книга. Книга о деревне. Воспоминания о детстве. Ностальгическая грусть об ушедшем и уходящем… Вторая книга. …Зарисовки моря и неласковой северной земли. Описания тяжелого моряцкого и рыбацкого труда… Третья книга – грустный любовный и семейный роман… Обычные, привычные, многажды встречающиеся мотивы… Резко меняет впечатление четвертая, последняя, книга, составляющая первый раздел сборника. Тут уже не воспоминания тлеют, тут жизнь происходит на наших глазах:

Ночь грозовая – мрак огнистый!
Мы с другом вышли на крыльцо:
Над нами гром гремел, и близко
Светили молнии в лицо!
И этой полночью ненастной,
Похожей на большой пожар,
Мы называли жизнь прекрасной
И снова верили в свой дар!
Как будто гром, потрясший стены,
Огонь – пронзающий стрелой –
Освобождали нас из плена
Какой-то тяжести земной…

Вялость сменилась энергией. Стихотворец обрел голос поэта… Характер, личность прорезались. Биографические детали… – уже не мелочи быта…; в них то мерцает, то внятно говорит и сказывается судьба. «Я стал другим», - пишет в стихотворении «Горит костер» Г. Иванов. Конечно. Произошло укрупнение облика…» («Гражданственность – талант нелегкий…» – «Литературная учеба», 1982, № 1, с. 172 – 176). Впрочем, «укрупнение» не только облика, но и смыслов можно предугадать и в более ранних стихотворениях сборника, к примеру, в мудрой народной простоте, казалось бы, самого романтического из сюжетов:

Смеялась и пела, смеялась и пела -
Стирать и готовить и шить не умела.
Но это до срока, потом то и дело
Стирала, готовила, шила – и пела.
И счастья другого вовек не хотела!
(«Счастливая»),

хотя первые поэтические книги нередко грешат формальной усложненностью очевидных вещей.

Вторая книга, как известно, самая трудная, часто «кризисная», ведь то, что обещано в первой, должно подтвердить во второй. И поэт откровенно начинает следующий поэтический сборник «Любовью живы» («Современник», 1986) со строгих вопросов к себе и сомнений:

Эта ночь – не пора ли итогов?
Нет, еще не пора, не пора.
Еще мало я вынес уроков,
Начал жизнь понимать лишь вчера.
Только-только пришли испытанья,
Есть о чем говорить не спеша.
Только-только чужие страданья
Ощутила своими душа
(«Эта ночь – не пора ли итогов…»).

Отсюда и самоирония:

Мы пьем вино в старинном ресторане,
Который прежде назывался «Яр»,
Мой друг времен сопоставляет грани
Под грохот электрических гитар…
…Но вдруг мы оба странно замолчали
И засмеялись с грустью пополам:
Ведь мы с тобой никем еще не стали,
И Пушкина-то толком не читали,
А всё туда же – «Яр», цыганей нам…
(«Студенты»).

Вообще сквозная тема этой книги – размышления о верности избранного пути, о праве называться поэтом («В нас ни огня священного, ни яда, / Во всем у нас какая-то прохлада…» - «Другу-поэту»), о сути поэзии («Поэзия принадлежит земле – / Полям и рощам, ветру и прибою, / Глазам девичьим, женской доброте, / Первопроходцам, мудрецам, влюбленным… / Поэзия принадлежит земле…» – «Поэзия принадлежит земле…»). Эту объяснимую и в общем-то естественную для чуткой поэтической души рефлексию уравновешивает по-народному мудрое отношение к жизни:

Жизнь прекрасна, удивительна,
Упоительна подчас.
Но летит она стремительно
И легко минует нас.
Умоляюще, зависимо
Ловим блеск ее волны.
…Поперек ложимся жизни мы.
Как на речке валуны
(«Жизнь прекрасна, удивительна…»).

В следующих поэтических сборниках Иванова «Утро памяти» («Советский писатель», 1988), «Красный вечер» («Современник», 1991), «Берега» («Столица», 1991) заметно расширился диапазон тем, личные, лирические мотивы обогатились более масштабными размышлениями, на которых настаивала уже сама жизнь. Набирала ход перестроечная кампания, начавшаяся с уценки великого прошлого Российского государства. Иванов обращается к фигурам, составившим славу и крепость России – стихи «Сергий Радонежский» (««Безбожество будет разбито», - / напутствовал князя монах. / Безбожество будет разбито / И проклято будет в веках…»), «Раздумья М. В. Ломоносова» («Добро в круговой обороне, / А пошлость – опять на коне. / И снова ты, как посторонний, / В своей необъятной стране…»), «Судьба – суд Бога…» и др.

В этом ряду и в это время совсем не праздным представляется и обращение к классике:

Читаю «Бесов»… Верховенский,
Ставрогин, Шатов…
Боже мой,
На них какой-то мрак вселенский,
И души их налиты тьмой.
… Ах, публика передовая,
Ну почему всегда ты там,
Где ложь и наглость? Как слепая,
За ними ходишь по пятам
(«Читая «Бесов»»).

Появляется и совершенно неожиданная для «тихого лирика» – а Иванов с полным основанием можно отнести к этому поэтическому направлению – тема:

Русланову слушает старый солдат,
И вольно в душе, как в долине.
Да, он консерватор, и он ретроград,
Но был в сорок пятом в Берлине.
И песня как ветер летит сквозь года
Из дали поверженной прусской -
Русланова пела в рейхстаге тогда
С великою удалью русской.
Шумите, витии, не знавшие бед,
В герои себя возводите.
Не знали ни бед, ни великих побед,
Что вам остается – шумите
. («Ветеран»).

Для тех, чья память еще удерживает первые смерчи перемен, когда новые витии обрушивались на армию, пытаясь украсть у ветеранов победу, и договаривались до того, что войну выиграли чуть ли не штрафбаты, ироничный подтекст слов «консерватор» и «ретроград» вполне понятен.

Перестроечная смута почти не изменила лирический голос поэта, в нем не появилось ни бравурных нот, ни унылого тона, - лишь горечь наблюдений. В интервью газете «Литературная Россия» («Девятый вал прошел…»; 1996, 23 февраля, № 8) Иванов вполне определенно высказал свой взгляд на происходящее: «Я тут слушал одного современного мыслителя: он считает, что мы переживаем конвульсии умирающей эпохи. Именно жуткие конвульсии и именно жуткой эпохи. Поэтому, мол, так страшно в этом времени… Владимир Соколов сказал мне в ответ на жуткое время и все такое прочее: «А все-таки ведь красиво, и стихи пишутся». Может быть, он имел в виду красоту осени – а за окном была чудная осень. Но можно посмотреть и пошире. Красота ведь не только в природе, красота есть и в трагедии… Бог посылает страдания… чтобы православные одумались. Что в сущности и происходит. И мне кажется, что русские поэты будут здесь не посторонние. Но это такая сложная тема, что лучше ее оставить».

В рассуждениях – оставить, а в творчестве поэта вопрос веры и безверия, прежде всего как личный вопрос, становится все насущнее:

Окропи меня, батюшка, грешника,
Намоленной водою святой –
Разных бесов большого приспешника.
Окропи меня, батюшка, грешника,
И спасительных Тайн удостой…
(«Окропи меня, батюшка, грешника…»).

Сосредоточенность на этой теме отметил по-своему и С. Казначеев в статье ««Мы пришли в этот храм зарыдать…». Проблема веры в современной русской поэзии»: «В сборнике Геннадия Иванова «Долгий день» (Тверь, 1999. – Л. К.) добрая половина стихов посвящена возрождению в России православных обычаев. С недавних пор высказываться и писать об этом стало хорошим тоном… Герой Геннадия Иванова, принимая веру предков, признает, что церковные обряды для него пока что знакомы и понятны не вполне. По его мысли, требовать от литератора строжайшего соблюдения всех церковных предписаний можно, но не это главное в вопросе веры, главное – чтобы его творчество находилось в согласии с евангельскими принципами:

…Я знаю, что не отмолить стихами
Грехов, но все тревожусь о стихах.
А надо просыпаться с петухами,
Читать каноны, думать о грехах…
И так, наверно, будет до могилы,
Хоть это мучает сознание мое.
Прости меня, Господь, и дай мне силы
Творить во имя светлое Твое
(«Я не могу как следует поститься…» - Л. К.)» («Литературная учеба», 2003, № 2, с. 74).

Вообще, как показывает история литературы, проблема поэзии (светской) и веры, а точнее, поэта и веры теоретически нерешаема, хотя подступались к ней и более могучие, чем наши, умы. Думается, деликатнее других об этом высказался Г. Адамович: «Люди по-настоящему ведь делятся не на верующих и неверующих, не на тех, кто ходит к обедне и кто к обедне не ходит, люди делятся на тех, которые чувствуют загадочность жизни, наличие тайны в мироздании, и тех, которым все представляется просто… Богу не оскорбительны ни сомнения, ни недоумения, Богу оскорбительно равнодушие, отсутствие «трепета»» («Оправдание черновиков»). В отсутствии трепета, судя по стихам, Иванова вряд ли упрекнешь:

Эта жертвенность листьев – как знак примирения…
Вот и я примиряюсь то с тем, то с другим,
И все чаще в устах моих благодарение,
Что подлунный наш мир еще Богом храним
(«Примирение»),

потому в сомнениях поэта видится более искреннего религиозного чувства, нежели в прямых декларациях и начетничестве. Здесь нелишне вспомнить и евангельские слова: «И блажен, кто не соблазнится о Мне» (Мф. 11: 6), которые можно истолковать и так – не надо посягать на роль Всевышнего Судии, каждый должен исполнять свое предначертание на земле: поэт – петь, воин – защищать Отечество, священник и монах – молиться за нас, грешных. Иначе случится Вавилонское столпотворение (что мы имели возможность наблюдать в последнее десятилетие). И поэт это интуитивно чувствует:

Куда бегут все эти «мерседесы»,
Все эти дорогие катафалки?
Они везут покойников духовных –
А я живой, а я иду пешком…
Конечно, все не так прямолинейно,
И все не так, наверно, безнадежно,
Но все-таки никак я не поверю,
Что вот они Россию и спасут.
Монах спасет Россию и священник,
Спасут Россию воин и крестьянин,
Спасут Россию тихие молитвы
И громкие орудия спасут» («Куда бегут все эти «мерседесы…
»).

Лауреат премий «Литературной России» в 1990 и 1991 гг. и имени Ф. И. Тютчева в 2002 г. Живет в Москве.

Соч.: На высоком холме: М., 1981; Любовью живы: М., 1986; Утро памяти: М., 1988; Красный вечер: М., 1991; Берега: М., 1991; Долгий день: Тверь, 1999; Кресты и ласточки: М., 2000; [Стихотворения] // Русская поэзия. ХХ век. Антология. / Под ред. В. А. Кострова, Г. Н. Красникова. М., 1999; второе изд. 2001; Знаменитые и известные бежечане. От Алексея Аракчеева до Алексея Смирнова. Вып. 1: М., 2003; Вып. 2: М., 2003.

Лит.: Юрий Болдырев. Гражданственность – талант нелегкий. / Литературная учеба, 1982, № 1; А.А. Тер-Маркарян. Девятый вал прошел… (беседа). / Литературная Россия, 1996, 23 февраля; С.М. Казначеев. «Мы пришли в этот храм зарыдать…» / Литературная учеба, 2003, № 2.

Л. С. КАЛЮЖНАЯ

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную