Дмитрий Анатольевич Иващенко

Дмитрий Анатольевич Иващенко родился 23 октября 1967 года. Детские годы прошли в Железногорске-Илимском Иркутской области, где автор жил до 17 лет. Служил в рядах Советской армии, в мотострелковом полку. Демобилизовавшись, поступил на отделение журналистики в Иркутский университет. С 1990 по 2014 год поэт жил в Ангарске, самым главным в жизни считает семью. Воспитывает трех сыновей и трех дочерей. Уже есть внуки. Зарабатывает трудом каменщика-бетонщика. В 2011 году окончил Литературный институт им. А. М. Горького (заочное отделение). Обладатель первой премии «Молодость. Творчество. Современность» (Иркутск, 2005). Автор двух сборников стихов «На ветру» и «Встречи и разлуки». На сегодняшний день переехал с семьёй во Владимирскую область.

ИЗ РАБОЧЕЙ ТЕТРАДИ

***
Здесь все, молодой и старый,
пашут – за милый мой.
Вручную – кряхтячим паром –
взяли бетон большой.
Отхаркиваем мокроту
и отираем пот.
Под краном, где грязь да грохот,
вдатый стропаль орёт.
Гружённый ЗИЛок
стакатто
выдал и вновь застрял…
Работа у нас такая, –
каждый квартал – аврал.
Но как бы ни было трудно,
знаем наверняка,
что хлеб наших чёрных будней –
стимул для мужика.
Бетон и монтаж консолей
переведём в рубли.
Земеля, покурим, что ли?..
Мозоли
ладонь
прожгли.

КАМЕНЩИК
При деле ты.
И, стало быть, в порядке.
Ты почестей в почёте не искал…
Растёт стена твоей кирпичной кладки.
Проверена отвесом вертикаль.
В движеньях точен ты и нравом весел.
Кирпич в раствор влипается.
Потом
на швах излишек выдавленной смеси
ты ловко подрезаешь мастерком.
А в перерыв 
заштопываешь робу
да тянешь «Приму», сщуривая глаз.
Перессказать свою судьбу попробуй –
судьбу расскажешь каждого из нас.
Фазанка, армия да производство.
Дни праздников – на месяцы труда.
И дочь на выданьи,
и сын подрос твой,
и голова твоя уже седа.
Бывает, что прихватит поясницу.
Бывает, бьёт бодун – не без того.
Но чувство правоты
в тебе теснится,
когда лицо солёное лоснится
и торжествует кладки мастерство.

***
Остаканились – по второй.
Закусили – по карамельке.
И вываливаем гурьбой
из вагончика:
кто с пилой,
кто с разноскою,
кто с кайлой, –
подпоясанные телогрейки.
                                 
Хохот,
мать-перемать-рассказы.
Снег под валенками скрипит.
Нам делов-то –
«сварить» каркасы
да опалубку раскрепить.
                                 
Вязких сумерек антрацит.
Ветер встречный порошу крошит.
А мороз – аж корёжит рожи.
И, на срезанный ноготь похожий,
месяц
точно пила
звенит…

ЦЫГАНСКИЕ МОТИВЫ
Тройка борзых лошадей
да по снегу сани.
По родству души моей –
с вами я, цыгане.
Пропадать нам не впервой,
как под воду камень.
Пропадаю с головой,
всеми потрохами.
Эх, раз, ещё раз.
Вместе с потрохами.

Понесёт нас, занесёт
далеко-далече.
Отчего же так живёт
русский  человече?!
То ли от себя бежим,
то ли Бога ищем.
Бьём поклоны, рвём ножи
из-за голенища.
Эх, раз, ещё раз.
Нож за голенищем.

Слышишь – с веток вороньё
каркает-хохочет.
Сердце на ветру поёт,
словно колокольчик.
Ой, ты век мой золотой,
век мой окаянный!
Вон пропитый-испитой
просит подаянье.
Эх, раз, ещё раз.
Плачет колокольчик.
 
Полюбил дивчину я.
Славная такая.
Выйди, милая моя.
Выйди, дорогая.
Что Париж мне, что Тибет,
или Пирамиды –
захандрил я по тебе,
лишь тебя увидел.
Эх, раз, ещё раз.
Славная дивчина.

Тройка борзых лошадей
да по снегу сани.
Веселее, веселей,-
мы с усами сами!
В унисон ли,  вразнобой –
скрипка да гитара.
Я покудова живой,
я пока в ударе.
Эх, раз, ещё раз.
Нынче я в ударе.

***
Вот после отпуска очередного –
в бригаде Николая Куражова.
Знакомый этот гогот слышу снова.
Я знаю, наши люди – на все сто.
Вхожу в бытовку:
 – Мужики, здорово!
В ответ:
– Кила здорова у коровы!
Само собой, литровую на стол.

Рука худеет от рукопожатий.
  – Демьян, поди, шатался по Арбату?..
  – Ну, а у нас тут, как всегда, бедлам:
кого – на Сахалин, кого – к бурятам…
 – Опять же, заморозили зарплату…
 – Что москали?..
 – Какие бабы там?..

И щерят зубы – ломаный штакетник.
Я, заправляя гачи в сапоги,
замечу им вполне политкорретно,
заверю их весьма авторитетно:
 – Такие,
две руки и две ноги.
                           
Прораб «восьмёрки» ставит – выход в смену.
Стакан по кругу – вмазали по энной.
Шпиляем в "штуку" да хлебаем чай.
А после – в цех,
во чрево комбината…
Сажают на раствор плиту девчата,
и монтари кувалдами стучат.

***
Вечереет.
Пришли с объекта,
потому как пора обедать.
Климат жёсткий, а быт простой:
у вагончика – в полукруге –
поливаем друг другу руки
из ковша привозной водой.
Пообросшие, как бродяги,
снег отряхиваем с телаг и
с кирзачей отбиваем грязь.
Коль озябнешь, тогда по-русски
обращаешь еду в закуску,
и литровая – в самый раз.
Возле печки портянки сушим
да отводим мужичьи души
в разговорах о том, о сём.
О получке, конечно.
Скоро
повезут всех обратно в город
к жёнам, к детям – в родимый дом.
Бригадир подписал наряды,         
притулился на нарах рядом,
провалился в сугробы снов.
Человек – не кусок металла.
Все давно вдрабадан устали.
   – Эх, бугор,
ну, бывай здоров!..
За окошком – тайга да сопки.
За столешней – «вируем» стопки,
чтоб работалось веселей.
Ельник месяцем коронован,
месяц звякает, как подкова,
и ворчат
дизеля
во мгле.

***
Чего-чего, а впаривать не нужно –
почём даются кровные рубли.
На лесосеках и в забоях душных
не привыкать нам
Родину любить.
«Большой карьер – могила для горбатых,
одна могила правдою права», –
говаривал взрывник по кличке Батя,
седая и глухая голова. 
Я помню эти желваки по скулам…
И, зубы сжав, я крепче проживу,
как водится у нас, быком сутулым,
чем офисным планктоном на плаву.
Мне под балдохой нечего теряться,
я зол и весел,
я ещё не стар.
Секи, братва, – сезонные китайцы
выравнивают плиткой тротуар.
В раздрай страны политики орут и
взошла очередная поп-звезда.
Закручивают гайки нынче круто
так называемые господа.
Мы нашему терпенью вскроем вены, –
в котле кипящем свищ не заклепать, –
и в час гражданских неповиновений
предъявим счёт
за вольные хлеба.

***
Это наши с тобою земли, -
воля Божья да стук топоров.
Я – Сибири хохляцкое семя
и Поволжья немецкая кровь.
Безрассудно любя, ненавидя –
я себя по стране растерял
от острога Илимского и до
Соловецкого монастыря.
Век сегодняшний,
век мой давний,
что за песни в пригоршне держу?
Это наши скорбят Ярославны.
Это наши кикиморы ржут.
Ветер в лоб да рубаху полощет.
Я – покорный и подлый народ –
выходил на Сенатскую площадь,
да со Стенькой топил воевод.
Наши спины крестили нагайкой
при Владимире и при Петре,
я жевал магаданскую пайку
и в избе с Аввакумом горел.
И "Дубинушку" ухнет река мне,
а потом надерусь в кабаке.
Рассеки грудь –
и выпадет камень,
не вмещающийся в кулаке.
Неба просинь,
березы проседь,
черным флагом ворона висит…
Снова снегом дорогу заносит.
Снова снег под ногами хрустит.

***
Где над лесом закат буравит
терракотовую штробу,
самосвалы ссыпают гравий
и бульдозеры грунт гребут.
Здесь прокладываем дорогу.
Торсы голые.
Пыль да пот.
В перекур бывший зек Серёга
байку лагерную загнёт.
За спиной – километры трассы.
Сколько их ещё впереди!
А сосняк, от заката красный,
сердце грубое
бередит.
Мы в асфальт закатаем дали –
будет память о них легка…
Да в стихах моих
оседают
пылью
пепельные облака.

***
В этом цехе когда-то кипела работа:
план давали по смете,
продукция шла.
Мы в бытовке спецовки сушили от пота
и в большой пересмен забивали козла.
А теперь – тишь да ржавь, как зимой на погосте.
Кабель срезан вчистую.
Растащен цветмет.
Дыры в кровле.
Да фермы – торчащие кости.
Да сугробы, где лисий виднеется след.
Я закуриваю, поминаю былое,
глядя в закуржавелый оконный проём…
Ветродуи по цеху,
разбито стекло, и
красногрудое солнце сидит снегирём.

***
Наши песни лучшие пропеты…
Вот снега ручьями изошли,
и твоё очередное лето
зазвенело зеленью земли.
Голос шумной улицы простужен.
День сырой и серый – день как день.
Синеглазка юная – сирень
вышивает крестиком на лужах.
Вот уже присел на мостовую
лекарь детских ссадин – подорожник.
И куда ни кинешь беглый взгляд –
бросится семейство врассыпную
жёлтых одуванчиков, похожих
на пискливых и смешных цыплят.
Сизари воркуют, божьи твари, –
им не надо радостей иных.
Брюки-«дудки», патлы до спины –
тополь с клёном шпарят по бульвару.
Заждались черёмухи-невесты,
уведут бедовых за собой…
Ты как будто дёрнул граммов двести –
ты в ударе.
Стало быть, живой.
И без разницы, который час.
И звенит очередное лето.
Наши песни лучшие пропеты.
Наши чувства добрые при нас.

ОБЛАКА ГРОЗОВЫЕ
По цветку да по камню
походные дни перебрать –
перевалы,
привалы,
костры,
таёжные ночи.
Серебро водопадов – водопадами серебра. 
И в трёх метрах друг друга не слышишь – вода грохочет. 
Как седые валы на Байкале, когда заштормит, – 
гребни грозных гольцов
с белой пеной снегов вздымались.
Облака грозовые, закладывая динамит,
точно дым от пожарища, над головой сгущались.
Над безмолвием льдов небосвод был почти багров,
и приникнул к плечу дабанскому стланик, кручинясь.
Облака грозовые,
придя из монгольских песков,
на отроги мои отбросили тень Темучина...

***
Сгорели на кострах бадана
твои сомненья и хандра…
По склонам –
стелются ветра
и снег искрится первозданный.
Где в расстоянии на выстрел
пестрят альпийские луга,
по горловине каменистой
стекает каплей кабарга.
До Селенги от Култука,
над хлябью скалами ощерясь,
хамар-дабанские ущелья
засасывают облака.
Поток воздушный перламутров.
Мир на ладони распростёрт:
в лиловых чашах лесотундры
застыло
золото
озёр.

***
Разве забыть смогли бы
буйный разлив Бабхи
на крутолобых глыбах   
водоросли да мхи…
Дрогнули берега –
и, берега раздвинув,
хлынули, как лавина,
стаявшие снега.
Скальникам одиноким
некуда убежать
и в ледяном потоке 
не удержать скрижаль.
Мёртвый несло валежник.
Шум по реке и гул.
Да красотой мятежной
на пятаках прибрежных
травы поджёг багул.

***
Зажгла позёмка плясовую,
и мой Пегас копытит снег.
Зима!.. я тоже торжествую,
зарифмовав со снегом свет.
Сурова жизнь земли бурятской, –
где баргузин гудит в степях,
где оползни в горах таятся,
а лес пожарищем пропах,
где с проницательностью зека
сумеют сразу же понять
по взгляду – душу человека,
по бегу – норов у коня.
Мороз привычно жмёт за тридцать,
оплавив солнечную медь,
и вышибает на ресницы
слезу, начавшую звенеть.
Рванём и наметём сугробы,
дорогу занесём, – а там
я отпущу поводья, чтобы
скопытиться ко всем чертям.
Давай неси меня, крылатый,
по насту хрупкого листа!..
А наши гиблые места
мы оттепелью строк оплатим.

***
В тот день, когда
от Ангары дул ветер хлёсткий
и тополиный пух каймил твою причёску.
Когда иркутский мост застыл, немой свидетель.
Когда сказала: мол, звони.
Я не ответил.
А через час я проводил тебя на поезд.
Потом по городу бродил.
Такая повесть.
И скверы вымокли луной до самой нитки.
И охромели фонари в рассвете зыбком.
И тротуары под ногой покрылись пеплом.
И наше лето в ночь одну вконец ослепло.
Где встанет солнце над рекой, как и вставало.
Где проплывёт речной трамвай, как то бывало.
Где мир предстанет без прикрас и глянет строже.
Где друг без друга проживём.
А жить – не сможем.

***
Дома в тумане потонули.
Дожди волынку затянули.
Дохнуло осенью в июле –
сырым, холодным октябрём.
Но отчего-то – на мгновенье –
нисходит умиротворенье.
И возникает ощущенье,
что мы с тобою не умрём.

ДОЖДИ
Аккорд минорный слушай
про небо, пролитое в лужи.
А нам от жизни много ль нужно, - 
растить детей и быть вдвоём.
Мои заботы непреложны:
на всю семью бюджет итожить
и на плече, когда уснёшь ты,
хранить

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную