ИЮНЬ
Какой поэт тебя придумал?!
Каким ты вырвался огнём?!
Май полыхнул, пропел – и умер,
И скачут зори день за днём.

Срывает шапку одуванчик,
Дорога прячется в пыли,
И колокольчик в свой стаканчик
Мёд поднимает из земли.

И всё гудит: поля пшеницы,
И в жилах кровь, и дальний гром.
И шмель велюровый кружится
Над полыхающим цветком.

Ныряют на верёвке майки.
Пелёнки детские свежи.
По-женски вскрикивают чайки,
Стрижи черкают чертежи.

И, разомлев под небесами,
Склоняются на водопой
Коровы с волглыми глазами
И кони с бархатной губой.

Я здесь родился: в этих травах,
В счастливом щебете лесном,
В искристых волнах-переправах –
Лучом на листике резном.

Здесь вечерами свет старинный
Зари тягучей, словно мёд.
В мохнатой шубе комариной
Июнь по берегу идёт.

Его мы ждали с новостями
От земляничных бугорков.
С туманом, с полными горстями
Росы в ладонях лопухов.

И он пришёл! Ликуют птахи!
Густы и пенны острова,
И реки
            синие рубахи
С утра вдевают в рукава.

Пасут мальков Ока и Кама.
Хрустят кабаньи камыши.
О дорогой и близкой самой
Малинник шепчется в тиши.

Звезда сорвалась, словно кречет,
И на стожок туман прилёг.
И сердце бьётся и трепещет,
Как подфонарный мотылёк.

И ты горячая, родная,
У костерка, где сон и тишь,
Зарёй колени поливая,
Меня, конечно, соблазнишь.

И долго будет ветер жгучий
Ночною заметать золой
Певучий луг и сад кипучий
Под самоварною луной.

* * *
Двадцать первый век, перезагрузка.
Интернет и брат тебе, и друг.
Ну а мне роднее трясогузка
И туманом выбеленный луг.

Но уходят люди в дым экрана
И живут за призрачным «окном».
Иллюзорный мир всегда обманет,
Потому что Бога нету в нём.

Потому, намаявшись по веку,
Золотишком проторяя путь,
Либо вовсе сгинуть человеку,
Либо в сердце родину вернуть.

А у нас тут – синие озёра,
И на окнах – синие подзоры.
И на вишнях подсыхает пот.
Надо мною облака и ветки,
Подо мною и века, и предки.
И петух – букетом у ворот.

* * *
Оглянешься – полжизни пройдено,
Но светят детства маяки:
Тысячеглазая смородина
И ежевика у реки.

Я не похож на неудачника,
Хоть не нажил златых камней.
Мне гладит щёку мать-и-мачеха
Ладонью нежною своей.

И я люблю вас, подорожники,
И вас, холмы, и синий пруд.
Мне только страшно, что безбожники
И вас, как души, продадут.

И продают! Земля распорота.
Но не купить небесный свет.
Как не греби деньгу и золото,
А у гробов карманов нет.

И за туманами, за деревцем
Густеет солнце над рекой:
То золотой икринкой светится,
То плещет рыбкой золотой.

ПОЛУСТАНОК
Обочина стремительного мира.
Промчался поезд – и угасла даль.
В извёстке станционного сортира
Навеки замурована печаль.

Коза у покосившейся ограды,
И пыльный свет нестройных тополей.
И здесь живут, и здесь чему-то рады,
И здесь хватает муки и страстей.

Всё на виду: из бани струйка дыма,
Девчушка на качелях. Чья-то песнь.
Промчался поезд – мимо, мимо, мимо.
Никто его и не заметил здесь.

* * *
…Опустело на сердце – до звона.
Уместилось прошлое в горсти.
Над садами красная икона
Догорает –
Некому спасти.

* * *
Они с утра опохмелятся
И станут думать: что продать?
И снова будут пить и драться,
И обниматься, и рыдать.

И мальчик бледный, словно щепка,
Пока глаза его теплы,
Приметит всё: и шаг не крепкий,
И эти серые полы.

Гряда бутылок на комоде,
В тарелках – плесень и гнильё.
И, как ботва на огороде,
В углу навалено бельё.

Табачный дым, экранчик бледный,
И потолок, как правда, гол.
Отец нацедит по последней
И рухнет на копчёный стол.

С утра трясун возьмёт придурка.
И череп сдавит – хоть кричи.
Ни сухаря и ни окурка,
И чёртик возится в печи.

* * *
Продают и землю, и берёзы,
И огни, дрожащие во мгле.
Скоро продадут и наши слёзы.
Реки – это слёзы по земле.

Не куплю я дали за рекою,
Ни лугов ромашковую песнь,
Ни боров брусничные покои –
Потому что это я и есть.

* * *
На самой окраине мая,
Где пух тополиный плывёт,
Певучая скрипка трамвая
В провинции тихой поёт.

Её не затронули рыки
Столичных и местных громов.
Её петушиные крики
Остались во веки веков.

Забытая властью и тленом,
Она не утратила слух.
Америка ей – по колено,
Как возле забора лопух.

Ей снятся дожди на капусте,
Пчела, отыскавшая мёд,
И как бы там ни было грустно,
А снова картошка цветёт.

* * *
Свеча моя плачет, а я не сронил ни слезинки.
И скорбны иконы, как будто поднялись из глин.
Я с папой прощаюсь, читаю родные морщинки:
Вот эти – за Брест и Варшаву, а та – за Берлин.

Куда ты, куда отлетаешь от милых полесий?
Озёра твои ещё помнят тебя и зовут.
Соснового бора небесные, синие песни
Далёко-далёко последней тропою ведут.

А ты поднимись, оглянись – за разбуженным садом,
Вскипающим, птичьим, – плывут облаков корабли.
Ты нёс на плечах меня майским счастливым парадом.
Теперь вот другие тебя на плечах понесли.

Прости, мой хороший. Ещё ты не раз мне приснишься.
Ещё будет много нежданных и жданных потерь.
Тебя ещё помнят скрипучая дверь, половица
И этот вот стол, где тебя поминаем теперь.

Как поздно любовь, что ты мне подарил, возвращаю.
Из вечных просторов обратного нету пути.
А если что было не так, то тебе я прощаю.
А если что было не так, и меня ты прости.

АВГУСТ
Гудят молодые меды и надломлены соты,
И солнце густеет на блюде в кружении ос.
Лесными просёлками, лугом померкшим, болотом
Качается грузного августа пламенный воз.

Выносят сады в подолах разноцветие яблок.
Темнеет по лужам берёзовых листьев настой.
Озябши под вечер, к стожку прибивается зяблик,
И гнёздами пряные грузди лежат под листвой.

Уже кабаны нажрались желудей и крапивы,
Над лугом далёким в одышке застыла гроза.
О чём-то прощальном лепечут поречные ивы,
И щурят избушки свои голубые глаза.

Маслята молочные с верхом корзину укрыли.
По тёплой хвоинке ползёт золотой муравей.
Стрекозы роняют почти что стеклянные крылья,
И пенится горькое солнце в изгибах ветвей.

Возьму это солнышко, эту бруснику щекастую,
На губы её положу – и закрою глаза:
То жизнь моя, жизнь – удивлённая, терпкая, красная,
То песня родная – скользнувшая небом слеза.

Душой обниму эту вольную, светлую, сизую,
Дощатую родину, чтобы и сыну расти.
И весь этот август, всю песню пущу по карнизу,
Чтоб в белую зиму ему зеленеть и цвести.

Ещё не сентябрь, но прощайте пролётные гуси!
Я вас провожу – улетайте – храни вас Господь!
Всё катится воз. И всё катится небо над Русью.
Сжимается сердце, сжимаются пальцы в щепоть.

* * *
Николин храм. Лишь стены и трава.
И лики с фресок смотрят, как слепые:
Затёртые безбожием, дождём,
Но видящие свет сердец звучащих
Задумчиво у этих старых стен.

Тень прошлого скользнула по одеждам.
А может, тень от облака прошла,
И кажется, что вздрогнула крапива,
Припоминая что-то о былом?

И – никого. И только за рекой,
Как волны деревянные,
                                      застыли
Подсвятьевские крыши. И шестом
Старуха лодку правит на кладби?ще,
И тихо в лодке светится венок.

И так печально у отвесных стен
Когда-то величавого собора!
Хотя к нему приходят и теперь:
Приладил кто-то лестницу простую,
Чтоб в праздники подняться под навес
И там, под ликом, оживить лампаду.

Шумят берёзы в храме и дожди.
Я ухожу, но есть о чём подумать.
Холодный камень, лики и песок.
Назад плывёт старуха. Солнце светит
И золотой листвы иконостас.

* * *
О любви сказать  ещё желаю,
О своей негаснущей любви
К снегом запорошенному краю,
К сёлам, почерневшим на крови.

К этой вот истоптанной дороге,
К трепету весеннему реки,
Потому что на земле не многим
Светят изб родные огоньки.

Всхлипывает лодка у причала,
Яблоня касается руки.
Мне ночная птица прокричала,
Что дороги к детству далеки:

Через дымку сумрачных вокзалов,
Через кровь успехов и потерь,
Через холод ложных пьедесталов –
Ко всему, что дорого теперь.

Этот путь, быть может, в жизнь длинною.
Но за весь сердечный непокой,
Может быть, едва глаза прикрою,
И увижу маму молодой.