Татьяна Алексеевна Канова

Татьяна Алексеевна Канова родилась 7 июня 1962 года в деревне Кольёль Сысольского района. О своем происхождении Татьяна пишет: «Я русская, по маминой крови, зырянка я – отцовская кровинка». Окончила Визингскую среднюю школу, физико-математический факультет Коми государственного педагогического института. В 1984 году по распределению начала работать в Межадорской восьмилетней школе, в которой и преподает математику и по сегодняшний день. Живёт в деревне Кольёль.
Первые стихи были опубликованы в 1994 году в районной газете «Маяк Сысолы». В1996 году участвовала в республиканском семинаре молодых поэтов, которым руководили известные московские поэты Юрий Кузнецови Валентин Сорокин.
С середины 1990-х годов ее литературные произведения публикуются в журналах и газетах республики и за ее пределами. Татьяна Канова участник многих коллективных сборников. Ее стихи публиковались в журналах «Арт», «Двина», «Невский альманах», «Родная Ладога», «Наш современник», «Север», «На любителя» (США), в антологии «Наше время». Автор  двух поэтических сборников: «Осиновая осень» (2002 г.) и «Немногословие души» (2008 г.)
Член Союза писателей России с 2005 года.

***
Я когда-то умела летать!
А теперь?
А теперь
крепко держит уставшая долгими зимами дверь:
распахнуть не могу, чтоб крылами её не задеть.
А летать-то охота!
Да, видно уже не взлететь.

А глаза, всё равно, в небе ищут лазурную синь.
Но прогноз обещает, что будет докучливый дождь.
И с портрета уже смотрит мама:
 - Гляди, не простынь!
Может, дома побудешь?
Да, может, и дождь переждёшь?

Но какое там ждать, если крылья зудят – не стерпеть!
- Мама, знаешь, поди, как безудержно тянет лететь.
И сломать бы препону, но снова наступит зима.
Как студёно без двери теперь-то я знаю сама.

О РУССКОМ СЕРДЦЕ И ЗЫРЯНСКОЙ ДУШЕ
Мне колыбельная песня тверская досталась –
тихая светлая реченька с галечным донцем.
В русской деревне Нарачино сердце осталось
с маминой речкой, играющей в зайчики с солнцем.

Но колыбельку мою мастерили зыряне,
маме моей вековая тайга подпевала.
В десять дворов деревенька Кольёль в глухомани
душу мою привязала к себе, привязала.

Не перепела отцовскую мамина песня.
Но и отцовская сердце моё не вернула.
Русской зырянкой живу, и нисколько не тесно
сердцу с душой –
лишь бы родина не попрекнула.

В ИЮНЕ 1962-ГО ГОДА
К матице крепили колыбель
древнюю, как наш крестьянский род…
с дудочкой бродил кудрявый Лель –
мама колыбельную поёт.

Жизнь по кругу вечному пошла –
матица качнулась надо мной.
Мама меня Таней назвала.
Мама принесла меня домой.

Люлька в толще лет запропадёт.
Без отца состарится наш дом…
Родина меня не оттолкнёт:
прирасту рябинкой под окном.

***  
Я рябиновые грозди
до мороза соберу.
Зазывая праздник в гости,
избу скромно уберу.

И оранжевого цвета,
как смогу, сплету венок.
Пусть подольше бабье лето
свой отсчитывает срок.

Бабье лето – бабье счастье
или смутная печаль
в ожидании ненастья?
Праздник кончится.
А жаль!

И на ворох рыжих листьев
пышно ляжет седина.
Но рябиновые кисти
будут сохнуть у окна.

ПРО ГРЁЗЫ
Я руки - то помыла ли?
Не помню!
А косу заплетала ль?
Не пойму!
Задумалась о чём?
Что мы – не ровня.
Что я - то приглянулась не тому.
Что жизнь в мои сомненья не вникала:
плевала, если грубо, и текла.
А я – то, горемычная, страдала,
всю молодость на грёзы извела.

Очнулась возле убранного поля.
А волосы затянуты платком.
А руки заскорузлые в мозолях.
И дерево посажено. И дом…
И рядом тот, кому я приглянулась,
 мешки с картошкой носит в погребок…
Я сентябрю в охотку улыбнулась.
Но грёзы спрячу нынче ж.
Под замок.

ОСЕННИЙ ЛИСТОПАД
Усталые листы роняет лес багряный.
Притих весёлый мир, умолкли голоса.
А дышится легко – настой такой медвяный,
и воздух свеж и чист – последняя слеза.
До будущих грибов, до будущего лета
забуду здешних троп извилистую речь.
А лес ещё живёт и ждёт тепла и света,
но я его, увы, не в силах уберечь
от снежной пелены, от холода крутого –
 всему в природе есть определённый срок.
Осенний листопад.
Задумчиво и строго
слетает на ладонь осиновый листок.

***
Осень платье свадебное шила,
на себя – чужое – примеряла.
Под фатой с опаской кружила –
чтоб зима об этом не узнала.

То метнётся к зеркалу, то снова
снимет платье белое и спрячет.
Вся в лохмотьях, Осень шьёт обнову.
Не себе.
Поэтому и плачет.

***
Меня от тебя оторвали земные заботы.
Я жадно цеплялась за повод, пытаясь остаться.
И голос мой страстный сорвался на жалкие ноты,
когда мои жаркие пальцы сумели разжаться
и выпустить руку твою из горячего плена
всего, что нахлынуло с нашей нечаянной встречей.
Любовь оказалась сильнее разлуки и тлена –
люблю, оказалось.
Но тяжкою ношей на плечи
земные заботы легли и на землю вернули
к тебе полетевшую робкой надеждою душу.
Боюсь одного: что нещадно меня обманули
ослепшие очи, от счастья оглохшие уши,
что всё показалось, что всё обстояло иначе,
что робкой надежды свечу я напрасно спалила,
что я для тебя ничего в этой жизни не значу.

… Я пальцы разжала и с миром тебя отпустила.

***
Я тебя вспоминаю порою.
Легко и светло:
ни надежд, ни тоски по тебе –
ничего не осталось.
Отболело, наверно, и тихо из сердца ушло.
Или просто судьба обманула, и всё показалось.

Как хотелось лететь за тобою на край и за край!
Как горела душа, чтоб спалить неокрепшие крылья!
Не остыло ещё.
Ты меня иногда вспоминай,
если белую птицу увидишь среди чернобылья.

***
Я гадала, что для счастья надо:
скатерть-самобранка или принц?
Я пересчитала все ухабы,
бегая за перьями жар-птиц.

Белый конь, дворец и королевич
без меня прекрасно обошлись.
Напророчил что ли мне Малевич
беспросветно-клетчатую жизнь?

Но не зря судьба меня учила –
что для счастья надо, поняла:
тёплый дом,
чтоб печка не дымила,
чтобы мама рядышком была.

В РОДИТЕЛЬСКУЮ СУББОТУ
По родительским субботам
ходят близких поминать.
В эту скорбную заботу
я старалась не вникать:

 жизнь не баловала, точно,
 но от горя берегла –
 я ведь маменькиной дочкой
 полстолетия была.

А теперь в её избушке
свет в окошке не горит,
моя матушка-старушка
на дорогу не глядит…

По пунктирам хвойных лапок
проводив в последний путь,
на кладбищенскую лавку
 я присела – помянуть.

ДЕКАБРЬСКИЕ СУМЕРКИ
Розовый снег на исходе декабрьского дня,
сумрачный лес и густое черничное небо…
В бездну прошедшего выманил вечер меня –
день растворялся в потёмках как будто и не был.

Низкое небо окутало землю теплом.
Розовым снег оказался совсем ненадолго.
Тихо, уютно…
Но вечер попросится в дом:
тоже боится вчера пробегавшего волка.

Темень погасит зарю и зажжёт фонари.
Вечер сквозь дрёму посмотрит на них из оконца…
Завтра из леса ко мне прилетят снегири
вместо застрявшего в небе декабрьского солнца.

***
Ещё зима с продрогшим январём,
Ещё февраль не приходил со снегом.
И светлый март с непостижимым небом
Припрятан отрывным календарём.

Ещё надежда стужей сведена,
Ещё пурга с пути сбивает веру.
И робкая, наивная без меры
Моя любовь почти обречена.

Ещё тоска ледышками в глазах,
Ещё душа завьюжена печалью.
И белой недовязанною шалью
Лежит судьба на мёрзнущих руках.

Ещё зима с морозом января,
Ещё февраль не налетал метелью.
И ясный март с отчаянной капелью
Таится в толщине календаря.

***
Устав, часы сочли ненужным тикать –
в оглохшем доме тихо, как в гробу.
Неспешный вечер, словно чья-то прихоть,
неслышно пробирается в избу.
Лениво, сторонясь застывших окон,
ложится в уголочек у печи.
Какими одиночествами соткан
его покров? Не вызнать!
Помолчим
вдвоём, пока ни шороха, ни света.
Озябший вечер дышит мне в лицо.
Лишь я да он.
Мне б пожалеть об этом
да, хлопнув дверью, выйти не крыльцо,
да закричать, завыть с тоской на пару.
Всё выплакав, по- бабьи – в три ручья,
пойти на праздник в клуб да выдать жару!
Как кстати будет то, что я – ничья.
Что мне с того, что глупых пересудов
деревне хватит зиму скоротать?!
Мне всё равно!
А всё-таки не буду
ни утешать себя, ни потешать
народ своей вечернею печалью.
Я сумерки свои перетерплю.
Как только ночь мой дом накроет шалью,
пущу часы и печку затоплю.

***
Видно, погреться
в мой дом заглянула зима.
Печь протоплю,
не жалея берёзовых дров.
Книга откроется там,
где захочет сама – 
гостье незваной
я выбрала сборник стихов.

К чаю горячему
в доме одни сухари.
С чаем вприкуску
прочтутся любые слова.
Что не поймёт,
пусть заглянет зима в словари,
что не приглянется,
выбросит пусть на дрова. 

***
Неброский плат над сумеречным лесом 
и снегом занесённою рекой.
Ещё не ночь, но за сенным навесом
уже луна в дозоре над тайгой.

А божий свет ещё дрожит неверно,
но в суете вечерней фонари
уже зажгли. А там, в лесу, наверно,
в глубокий снег нырнули глухари,

и затаилась темень меж деревьев,
и снова входит ночь в свои права…
А за спиной моей дымит деревня,
да и сама я вышла по дрова.

21 МАЯ
Белый снег на дворе, белый снег –
новой простыни полотно:
ветер северный на ночлег
постучался в моё окно.

«Не ломись! – я ему в ответ. –
Не пора ли тебе домой?»
Ветер северный ухнул: «Нет!»
и ударился головой
о закрытую на ночь дверь.
А потом замолчал, залёг,
затаился, как хитрый зверь, -
до утра белый снег стерёг.

***
Расстарается май,
и меня захлестнёт половодье.
Из далёкой страны,
до которой дороги мне нет,
перелётная стая
в глухое моё заболотье
от тебя принесёт
на прощанье похожий привет.

Я его утаю,
но меня растревожит рябина,
белым цветом надежд
освещая июньскую ночь.
Из ушедшей поры,
из того журавлиного клина
не дозваться тебя,
и никто мне не сможет помочь.

Я в июльской траве
растеряю последние силы
и последние капли
весенней надежды пролью.
Припадая к земле,
я успею шепнуть, что любила.
Поднимаясь с земли,
не успею сказать, что люблю.

В жаркий август совсем
обмелеют уставшие речки,
и нальются рябины
полынью на Яблочный Спас.
На опушке осинки
зажгут поминальные свечки,
на осеннем ветру
называя по имени нас.

ПРОСТИВШАЯ ПАМЯТЬ
Помнишь, ты в юности с лёгкостью предал меня?
Сколько потом было в жизни обид и печалей,
сколько ошибок, назло тебе, сделала я....
Столько любви было выжжено в самом начале!

Долго болело и пеплом на сердце легло,
в поле судьбы разрасталось густой лебедою.
Любый мой, милый мой, как же тебя не сожгло
болью моею от горькой разлуки с тобою?!...

Времени плуг запахал эту боль в толщу лет.
Сил не жалея, на пашне борюсь с сорняками.
В сердце моём разливается солнечный свет,
и прорастает простившая память стихами.

***
Нелюбимая, но любившая,
некрещёная, но распятая
на кресте своём, то ли нищая,
то ли всё-таки да богатая
(это кем и что в жизни ценится).
Стародавнее предсказание –
то ли слюбится, то ли стерпится –
не пойму никак.
Наказание!

Жизнью учена, жизнью бита я,
но по-прежнему непутёвая.
У корыта да у разбитого
потому ли, что бестолковая?
Только, думаю, не поверится,
даже если вся жизнь загубится.
Как же слюбится, если стерпится?!
Как же стерпится, если слюбится?!

***
У меня в запасе бабье лето –
осень подошла, но обождёт!
Да и песня мной ещё не спета –
та, что лебединою слывёт.

И наряд осиновый мне в пору,
и к лицу рябиновый убор.
Я с тобой, Судьба, ещё поспорю
осени своей наперекор!

ТИХИЙ ГОВОР
Меня не вынесло на гребень
крутой волны –
ко мне присматривалось время
из глубины.

Сквозь необъятные просторы
и груды слов
едва сочится тихий говор
моих стихов.

А роднику про шум прибоя
и невдомёк.
Но время глыбкое порою –
лишь восемь строк.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную