В Денисе Васильевиче Давыдове (1784-1839), "одном из самых поэтических лиц русской армии" - по собственным словам в автобиографии - счастливо сочеталось множество талантов, благодаря чему остался он в истории, в памяти народной этаким собирательным лицом, почти мифологическим персонажем. Он сам старательно поддерживал и культивировал этот, раз и навсегда найденный образ, образ лихого гусара, забубенного пьяницы, но одновременно выдающегося военного тактика, отца-основателя российского партизанства, народного героя, героя бранных пиршеств, воспеваемых до конца дней. Но также и дамского угодника в светском обществе, волокиты и сердцееда со знаменито закрученными усами. Воистину искрометная личность! И неизвестно еще, что более повлияло на юного Пушкина, сказавшего о Давыдове: "Он дал мне почувствовать еще в лицее возможность быть оригинальным", - сам ли могучий образ великого гусара, или же его стихи. И то, и другое, конечно. Тот же Пушкин признавался не раз, что в молодости старался подражать Давыдову в "кручении стиха". Более того - "усвоил его манеру навсегда".

Влияние давыдовской музы на Пушкина неоспоримо, и великий поэт охотно
это всегда подтверждал. Потому, наверно, что муза Давыдова - радостная муза, и это чувство жизненной радости, буйства сил, расцвета всех дарований невольно проецировались на саму эпоху. Давыдов был самым счастливым олицетворением мощи и красоты процветающей России. Да и на одного ли Пушкина он повлиял? В благодарных признаниях ему изливалась чуть ли не вся просвещенная Россия. Достаточно перечислить лишь верхнюю часть списка поэтических посвящений Давыдову, чтобы убедиться - здесь лучшие из лучших, цвет литературы: Жуковский, Вяземский, Пушкин, Языков, Баратынский, Бестужев, Ростопчина, Шахова, Глинка... Портрет Давыдова висел в рабочем кабинете Вальтера Скотта, Лев Толстой вывел его в романе "Война и мир" в роли партизанского предводителя под весьма прозрачным именем Василий Денисов... Счастливая судьба, счастливый талант! Такой счастливый, что впору назвать его гением, но... Гений Давыдова (а он бесспорно осенял певца и воина) словно бы растворился во всем его легендарном образе, и собственно литературную долю этого образа трудно отделить от целого, обозначить ее приоритетной. Спору нет, поэтическое дарование Давыдова недюжинно, и сам поэт очень дорожил этим даром. Но такое буйство сил, такое богатство жизненных событий закрутило поэта, что музе своей сумел уделить он далеко не все вдохновенные часы. А выпадали они на его долю значительно, кажется, чаще, нежели осталось нам счастливых воплощений. Как в стихах, так и в прозе. Впрочем, и того, что запечатлено, вполне достанет для бессмертия чисто литературного.

Уж не говоря о самом великом, что им создано, - образ певца, воина, защитника отечества стал не только бессмертным военно-патриотическим образом, но, преодолев историко-архивные границы, сам по себе оказался живым л и т е р а т у р н ы м произведением. Сама фигура Давыдова - блистательная поэтическая страница в истории России.

Счастливая судьба! Да, счастливая, несмотря на то, что в реальности жизнь Дениса Васильевича не была устлана розами. Казалось, нет таких регалий, которые не могли не украсить грудь героя, вождя партизан - любые ордена и награды смотрелись бы тут как нечто само собою разумеющееся. Ан нет, военная бюрократия долго и нудно сводила счеты с поэтом (взаимная нелюбовь), а после войны, в 14 году его даже было разжаловали из генералов в полковники, как "произведенного по ошибке" (?!!). Разобрались, оставили в генералах. Но шли годы, товарищи его делали большие военные карьеры, а он так и оставался в генерал-майорах. Да не просто оставался, а вынужден был (несмотря на ходатайства Ермолова и других героев Отечественной) бросить армейское поприще, в самом расцвете сил зарыть свой выдающийся воинский талант в землю. В самом прямом смысле зарыть - за женой, богатой помещицей, он удалился в симбирское поместье, где и "перековал мечи на орала", занялся земледелием. Воспитывал детей, налаживал быт, приводил в порядок архив... Стихи его той поры ("Песня старого гусара" и многие другие) полны вздохов и тоски по былым временам. Противно было лихому рубаке и пьянице наблюдать благовоспитанных гусаров новых времен, и не на поле брани, а на балах, где даже в обществе прелестных дам оставались они "теоретиками" войны, а не ухарями и волокитами, каковыми по убеждению Давыдова
должны быть настоящие гусары. Но не эти, нынешние:

"...говорят: умней они...
Но что слышим от любого?
Ж о м и н и да Ж о м и н и!
А об водке - ни полслова!"
(Г.В.Жомини - военный теоретик и писатель, француз на русской служ-
бе, популярный в среде армейской послевоенной молодежи).

В эти спокойные годы, переживя несколько пылких увлечений, создал Давыдов лучшие свои любовные элегии (часть из которых формально является вольными переложениями из Парни, но по сути это вполне оригинальные русские стихи). Бравый гусар и тут, в любовном ратоборстве, сумел остаться собой, не томным страдальцем, а здоровым русским мужиком, действующим по принципу "клин клином вышибают" - от старых романов излечивался новыми.

"...Чем чахнуть от любви унылой,
Ах, что здоровей может быть,
Как подписать отставку милой,
Или отставку получить!" ("Неверной")

Хотя элегии, любовные стихи его не хуже воинских, а по изяществу и музыкальности нередко превосходят прежние, включить в нашу антологию я решил все-таки образец его "гусарской" лирики. И вот почему. Немало воинских од писано было и до того - Ломоносовым, Державиным, Батюшковым, но эти поэты остались в истории без дефиса, как просто поэты.

Денис же Давыдов - певец-воин, поэт-гусар в первую очередь, и никуда от этого не денешься. Такой свой образ он ревностно охранял, сам бережно вставил в раму культуры золотого века, и был весьма удовольствован таковой ролью. Уважим и мы волю поэта, вспомним сегодня еще раз одни из самых знаменитых его ранних стихов, посвященных легендарному Бурцову, "величайшему гуляке и самому отчаянному забулдыге из всех гусарских поручиков". Друг и сослуживец Давыдова, "ера и забияка" Бурцов стал на многие годы у юных гусаров если не образцом для подражания, то предметом восхищения, едва ли даже не поклонения. И во многом потому, что увековечен был Денисом Васильевичем Давыдовым в блестящих, искрометных стихах.

БУРЦОВУ
Призывание на пунш

Бурцов, ера, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради Бога и... арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава Богу,
Не великий господин.
Он - гусар, и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны - куль овса.
Нет курильниц, может статься,
Зато трубка с табаком;
Нет картин, да заменятся
Ташкой* с царским вензелем!
Вместо зеркала сияет
Ясной сабли полоса:
Он по ней лишь поправляет
Два любезные уса.
А на место ваз прекрасных,
Беломраморных, больших,
На столе стоят ужасных
Пять стаканов Пуншевых!
Они полны, уверяю,
В них сокрыт небесный жар.
Приезжай, я ожидаю,
Докажи, что ты гусар.
1804

*Ташка - гусарская походная сумка.