Перечитывал книгу стихотворений А. Г. Нестругина «Река», - и вновь та же мысль: как много скрыто сегодня поэтов, настоящих! Не маляров, не крикунов, а настоящих глубоких поэтов. Но многие ли знают о них? И долго не мог забыть проникновенных и, негромких строф его книги. Подступит ночь: темно и грустно! Чуть проступающей, где важен СВЕТАЕТ То думы долгие, то страх, Не знаю, кто лучше Нестругина сказал о бренности человеческого бытия именно в этом ракурсе, ракурсе взаимопонимания, этого «брения» бренных человеческих «взаимопроникающих» душ. Это не о дружбе и рассвете на реке стихотворение. Здесь заложено гораздо и гораздо большее. Это двое на голой земле, у реки. Только двое, сокровенно двое. Это именно та духовная общность, что христианство два тысячелетия называет любовью во Христе и ставит эту любовь на первое место! А подтекст? «И каждый лист ронял слезу, словам мешая…». И понятно, что дело не в листе, угодившем в кружку. Это как раз тот случай, когда за двумя словами стоит целый мир человеческих отношений. И не от чая на терну, вернее, не только от чая «сжимает горло». И особенно, когда читаешь такие строки. Кроме того, у автора свой лексикон, присущий только ему, и никому другому. Это в нашем литературном цеху обзывают всяко: «литературный прием»», мастерство», и проч., и проч. Помнится, Солженицын А. И. даже создал и выпустил «Словарь-расширитель» русского языка. Хорошо, что он на этом и остановился, не пошёл дальше. Не выпустил «словарь метафор», и т. д. Потому что слово нельзя «вытащить» из памяти. Оно образуется и ложится или не ложится. Иначе говоря, «не всякое лыко в строку». Вот в этом и дар. Вот в этом и талант: найти слово сокровенное не из словаря, а в душе своей отыскать. Не состроить по лекалам «словарей-расширителей» так: добавлю приставку, суффикс. Приставку – понеожиданней, позабористей… А словари, даже и весьма значительных людей – они так и останутся лежать пудовыми колодами, которые невозможно прочесть с их версификациями окончаний, подразумеваемых предлогов и глагольных и отглагольных форм. И вот когда читаешь хорошую честную книгу, поражаешься вдруг - как много еще не написано тайного, тончайшего, как много предстоит написать ещё. И тогда тем более удивляешься тому обстоятельству, той «моде» придумывать, фокусничать вместо написания стихотворений вот таких, казалось простых и понятных, которые берут за живое, которые не отпускают, напоминают о себе зачастую совсем неожиданно. Что же это за «мода», что это за напасть, и не только у нас, у русских, у «россеянцев» (как любили повторять, обходя запретную тогда русскость, особенно в высоких, самых высоких кабинетах), - что за напасть это: как трудные, переломные времена для России, так «дыр бул щыл», или «о, закрой свои бледные ноги», или «фиолетовые руки на эмалевой стене полусонно чертят звуки»... Но вот настоящее ёмкое русское слово и стараются «забить», замарать или покрыть неким слоем канифоли или левкоя, чтобы закрасить, зарисовать, замалярить сам лик, божественный лик, неповоримый русский слог, неизменный в подлинности своей,- откуда это наваждение? Художники – иконописцы прятали шедевры под внешней краской заурядной иконы ( так была открыта и «Троица» А. Рублева, через пятьсот лет сокровенного своего бытия, а – эти маляры не прячут, чтобы сохранить, а чтобы – замарать, загадить, погубить… лишить подлинности. И всё ведь в поэты лезут, «Гражданин поэт» - называют свои версификации. Правда и выступают с «поэзией» соответствующего пошиба… в «Сатириконе». Так в чём же дело, подлинно ли время андеграундам сегодня? Или нынешние «поэты», все эти вишневские в трехстишьях и губерманы в головоломных и «язык сломаешь» виршах, на корпоративах и подмостках зарабатывающие, потешая публику, - неужели не чувствуют, не видят образами, не могут они ничего так написать, чтобы душа вздрогнула, проснулась, ожила. Чтобы терновый лист встал в горле или комок в груди от великой любви к этому миру Божьему, от сочувствия другу, оттого что обмер на заре над рекой, да так и остался восхищенным до конца, до самого последнего вздоха? И так ли уж - никто не решается сказать им об этом? Ну, неужели некому сказать, что головастик или рак– это не рыба, вовсе не рыба, а то что называют стихами сегодня – не стихи! Вот поэзия: Как глядит этот свет равнодушно и стыло, Пусть не мне, пусть не мне полыхают сирени – Незатейливый дар, непомерная плата – Мне скажут, ну что, был же Курочкин, Фофанов, был Аполлон Григорьев, наконец… Да, были. Но и тогда, у них была мера юмора и спеси, а нас чем-то пичкают сегодня вовсе уж непотребным. Приклеили к музыке ничего не значащие вирши, и все повторяют как зачарованные: «на маленьком плоту я тихо уплыву», «плесните колдовства в хрустальный мрак бокала…». Или совсем уж глупейшее даже и по смыслу «Напрасные слова - виньетка ложной сути…». А в «лучшем случае» – «лететь с одним крылом», «айсберг в океане» любви… И эту пошлость слушают, и ей рукоплещут… Устраивают грандиозные вечера пошлости «В жизни раз бывает 60 лет». И 90 – тоже раз бывает. Или не бывает. Или «Мне 50, а кто даст?». И под этим девизом читают, поют и декламируют… Что? А вот что… Повторить – язык не повернется. И так заморочили людей: что им ни дай сегодня, что ни кинь, то и поглотят. Когда-то И.А. Бунин, трепетно относившийся к слову, признался в «Дневниках», что нет ничего труднее, чем зарабатывать чтением своих произведений. Смотрю на сегодняшних пиитов и композиторов, и – приходит в голову только одно: а сегодня – нет ничего легче, чем зарабатывать со сцены. Все эти птенцы либеральных гнезд отчужденной от русского духа «поэзии» - они «замылили» взгляд обывателя. Зашоренные и униженные проходными виршами, мы уже не в состоянии отличить частушку, выдуманную очередным исполнителем «авторской песни», от подлинной поэзии… Мне скажут: «не сравнивай, это песни, а в песнях и глупость проходит незаметной». Но –как бы не так: «авторы» эти называют себя именно поэтами и разъезжают по стране, и зарабатывают, и заработками этими вводят в заблуждение – миллионы слушателей, которые уверены теперь ( по прошествии «соцреализма» и высоких требований к строфе-строке), - уверены что так и нужно, это –предел мечтаний: деньги, известность, узнавания на каждом углу, эта устроенность… А Пушкин, Лермонтов, Есенин, Рубцов – это так, неудачники. Это как у Л.Н. Толстого замечено в «Дневниках» позднего времени: «Хороший ли поэт №№?», - «Да что же, кормится…». «Кормится» - вот критерий. Но не пора ли разделить поэзию и «тех, кто кормится». Когда и кто назовёт вслух, что ни Газманов, ни Шнур, ни Рубальская, ни Быков-Зильбельтруд, ни Борис Гребенщиков – это не поэты, и уж тем более, не песенники. И вот не стыдно же и Макаревичу называться поэтом. Не стыдно, написав дюжину глубокомысленных, а на деле – пустых песенок, написав их более чем тридцать лет назад – и до сих пор кормиться от этого «навара» в тандеме Кутиков-Макаревич, вещать эти благоглупости: «Чтоб лучше отдавалось в головах значенье вышесказанного слова…», и «вот, поворот…». И это – не стыдно, вот что удивительно, и это – стало в порядке вещей. Так что же с нами произошло, что стало с нами, если мы не чувствуем тайны поэтического и, тем более, песенного слова? Мне возразят, что люди со вкусом, воспитанные и восприимчивые – они любят не сами песни этих деятелей «у культуры», а то, что эти песни «навевают». Что вот, были молоды… Слушали и пели. Греют не песни с глупыми словами, а воспоминания, - скажут так, и будут, несомненно, правы. Но тогда об этом надо говорить вслух. Ведь эти певцы, блеющие с даосскими бородками, или слюняво расчехлившие мокрые свои губы – эти-то так не думают. Они получили высокие награды на сине-красно-голубых лентах. Они разъезжают по залитому кровью Донбассу и жертвуют на продажу идольские гитары, они учат жить… Я уже упоминал о нынешней поэзии хитрых иронистов, едва ли достойных самых даже задов, задворок: последних страниц толстого литературного журнала, как какой-нибудь кроссворд, шарада или ребус, или пошловатый анекдот, напечатанный петитом, чтобы в глаза не бросался. Но ведь в том-то и беда, что они, эти пииты - находят и средства, находят и помощь от спонсоров, знакомых «мэров», «пэров» и т. д. И вот результат: пошлость множится в прогрессии геометрической, а подлинно стихотворений прочитать – это ещё поищешь, даже если и очень захочешь. Но многие ли сегодня ищут прочесть, я бы даже сказал так: многие ли ищут освежить душу чтением поэзии? И дело не только в том состоит, чтобы получать наслаждение от поэзии – необходимо научиться читать, воспитать вкус собственный, читательский, и даже и – волю. К хорошему, особенно в пору начальную – необходимо привыкнуть. Определиться со своими ожиданиями, претензиями и потребностями. Хороший читатель – это тот, кто «сформировался», оформился как личность, а это само по себе – весьма не простое дело. Да что там, на велосипеде проехать первые сто метров, на коньках ли – и то учиться надо. А тут – дело душевное (а порой и духовное!) – стихи! Удивить поразить, повеселить читателя – это еще не поэзия. Ну-ка, откроем Нестругина, тот же сборник «Река». Цитировать из него не устанешь: Шумят балы. Гуляют нувориши. И хлынул тополиный лист – отвесно, Итак - какой литературой, какого качества литературой отметим мы нынешний век, третье тысячелетие? А ведь этот год, 2015-й, объявлен – ни много ни мало - «Годом литературы»!? А и - есть ли она на сегодняшний день, честная-то литература, от которой ветер в карманах и черные круги возле глаз? Не выродилась ли? Не вывели ли её «принципиально», объявляя «нерентабельными ВУЗами», Литинститут, пединститут им. Шолохова, и – множество других вузов, которые не могут вернуть быстрые деньги, «отбить» непосредственно после обучения студента – ни взятками, ни спонсорской помощью в ответах типа «ребус» на ЕГЭ?... Вопрос этот не казался бы таким острым, злободневным, если бы не эта «тихая» книга с проникновенными строками - книга «Река» Нестругина, подаренная мне автором с добрыми словами, написанными на светлой первой странице… И вот я, бывший «литинститутовец», окончивший этот ВУЗ в те времена, когда его называли ещё не Литинститут, а не иначе как «Элитинститут», и поступить туда было не проще, чем в Бауманский университет, - я открыл и прильнул к строкам стихотворений, не скрою, даже и с некоторым опасением завзятого критика. И какова же радость была от встречи с такой поэзией. Я возвращался вновь и вновь к сборнику и думал: написание таких книг и издание их за счет самого поэта (и это позор отечеству), издание «за свои» вовсе не изобильные средства – это, подлинно, подвижничество. Это зачастую подвиг, и никто не переубедит меня в том, что «доколе жив будет хоть один пиит», составить книгу высокой поэзии и пройти все рогатки и издержки до сигнального экземпляра – не подвиг. Это и раньше-то было трудно: вспомним «самсебя издат» Н. Рубцова или неизданного Б. Рыжего, или отчаянный выкрик Мандельштама в упрек начинающему и себе в утешение: «А Христа печатали?» Но живого «пиита» - А.С. Пушкин имел в виду как раз настоящего, а не из тех, кто плетет виньетки из напрасных слов и «на плотах» при этом уплывает… - эти виньетки ложны и глупы, написать внешне красивенько – это, конечно, не поэзия. И пусть тот, кто не окончил «нерентабельный» ВУЗ – в этом и не разберется, - но есть ценитель неподкупный: имя ему – Время. И этого ценителя не обмануть, не заболтать, не ослепить пышненькими бабьими рюшечками и даже не убедить, показывая круглую «крутую» лысину. Потому что старость – далеко не всегда – мудрость… А «рентабельность» - не всегда прибыльна (в долгосрочной перспективе). Итак, именно этот год, год 2015-й, повторяю, объявлен годом литературы. Ни много, ни мало. Пятнадцать лет от начала пресловутого «миллениума». Многие издательства уже объявили о своём скором закрытии (санкции)… А уж и понаписали, успели! Я на днях зашел в библиотеку небольшого подмосковного города и ужаснулся: классики нет вовсе. «Почему?» - «Не читают», - отвечала библиотекарь, молоденькая девица, отводя со стыдом глаза. «А поэзия?» - «Приезжали из Москвы, представляли книгу. Пришло семнадцать человек». Не поздноват ли «Год литературы?», - невольно подумалось. Если человек не читает, не любит поэзии – человек ли это вообще? Механик – да, наверное. Инженер, строитель, - да, пожалуй… Но Человек ли это в том смысле как его задумал Создатель? Яснее ясного и то, что прошлые века русской литературы, неповторимые, грандиозные, величавые, - не могут не просиять нам в грядущее. Память не преминет, не верю. И - прошли ли они, канули ли в Лету безвозвратно? Нет, конечно же, нет, если восходят на их богатстве, на том гумусе благодатном - восходят такие строки: Хорошо, что поётся, тоскуется, И когда наносное и пошлое И как же в таком случае назвать наш, нынешний, двадцать первый век (по соотношению с прошлыми веками русской культуры, литературы), когда настоящее сокрыто так, что только случай и везенье помогает найти, добраться до этого настоящего, а фальшивое – пляшет на сцене, лезет вверх, карабкается и царапается, шеперится, «пялится ширше неба» (как сказал известный поэт). Ведь были же они, века, когда не утаить было таланта. Даже и те, кто хотел утаить – не могли этого сделать («К.Р.» - вспомнить, или И. Анненского). С талантом приходили дружить и знакомиться. Гордились, даже и кичились знакомством с ним. Когда ( вот только) это было? Да вот недавно совсем - в века «золотой» и «серебряный». По меркам истории – вчера… Как же назвать нынешний, быть может, «ржавым» или «железным»? Или «бронзовым»? Или так: «Палеолит культуры»? А ведь даже и в пещерные века – были те, которые оставили свой след, свои отметины, свои следы на дороге вечности, «лишь слову жизнь дана», по утверждению И. А. Бунина. «Молчат погосты, паперти и кости». Немы. Но только ли Слово живёт в веках? На закопченных сводах галльских пещер до сих пор находят величественные рисунки. Древний художник рисовал. Создавал свой «видеоряд». Видеоряд движущийся. Он вернулся к нам, этот видеоряд, но вернулся не в том «примитиве» Рубенса или Рембрандта, - и даже не том виде, которые оставили нам своды прокопченных пещер наших пращуров. А ведь это тоже была поэзия в подлинно первозданном виде, тоже книга, эти «наскальные рисунки». Мы же получили – через компьютерный «ютуб» - видеоряд в высшем смысле наипримитивнейший. Потому что такой видеоряд не только не собирает воедино сознание и душу (что свойственно искусству), но, напротив, рассосредотачивает внимание, разбивает его и обращает на мелкое, негодное, даже и прямо вредное. Единства и цельности - того, что составляет личность – нет и в помине. То, о чём и предупреждал апостол в великой книге: «Всё возможно вам, но не всё полезно». И вот именно сегодня, и именно книга впервые потерпела полное (так кажется) поражение, и это за многие и многие века - впервые. Мы не то чтобы вернулись в палеолит, но пали и ещё ниже (нравственно). Вот почему «миллениум» можно назвать началом конца «слова», полной и окончательной победой «цифры». То есть, во след «золотого» и «серебряного» веков пришёл вполне себе… и не «каменный» даже, а ниже, - клиповый, цифровой, тот, который «ютубный» и «твитторовый», - посмотрите сколько несуразностей и злобы выплеснул именно этот век! Но остаётся он, этот век, лишь на электронном носителе, в виде события именно на «ютубе» или в наборе электронных символов-жестов, мозаики-паутинки. То есть так: дунул ветерок, отключилось электричество или сбилась программа – и вот конец, нет ничего. Нет даже и следа,… даже и пыли не осталось. А слово живёт. В бересте, в папирусе. И Александрийская библиотека была сожжена, но не вся. И от библиотеки Мусина-Пушкина осталось «Слово», да какое! Настоящее, творческое, - всегда требует усилий, душевной и сердечной работы: «Не забуду тебя, не забуду!» - «Даже если тебя позабуду, «Позабуду тебя, позабуду, Конечно, несправедливо было бы сказать, что нет сегодня поэзии или прозы, что нет хорошей литературы. Она есть, и вот книга «Река» - этому пример, ясное доказательство. Но доступна ли она широкому читателю, ценителю? Нет, не доступна. Интерес к слову перекрыт, пресечен. Потребность в книге резко и искусственно снижена. И сделано это именно усилием, неестественным. Это – не только отзвуки девяностых. Но тогда сохранялась инерция книгоиздания. Теперь нет и того. Плюс заоблачный доллар, а в полиграфии у нас едва ли не всё покупное, «закордонное». Теперь книга даже и не отзвук, а долгое эхо, как от кукушки уже упорхнувшей. Или – нечто вроде осеннего вороньего грая. Тысяча экземпляров за счет автора, вот и всё, на что можно рассчитывать сегодня – таковы последствия этого «подсечного земледелия» постельцинской эпохи. Времена, когда послушать поэтов собирались стадионы – ушли, кажется, безвозвратно. А без широкой огласки, без должной «рекламы» (если к поэзии и вообще применимо подобное словцо), - без огласки чуда – нет и самого чуда (нет даже и смысла в чуде)… Зачем снисхождение огня на Пасху, если об этом никто не узнает. Это чудо – в укрепление нашей веры, веры немощных. Без широкой огласки – даже и хорошо написанная книга - подобна ярко зажженному огню, который светит и греет широко и ясно… но только в одной комнате, в каморке самого поэта. И вот - имена лучших современных поэтов и писателей редко доходят до читателя, ярко горят огни лишь в их одиноких кельях, в далеких райцентрах. А мы, читатели, сиротеем с каждым годом: ведь и поэты, как, может быть, никто – чаще всего - не долгожители. Много ли сегодня этих комнат, пылающих талантами – бог весть… Откроются ли они когда-то, воссияют ли? Дожили: вожди сошлись – в соборе… Век свинцов, а тёмный путь ненастен – Где с амвона говорит не злато, Год написания этого стихотворения: 1998 – 2009 гг. Стояли или нет ли с толстыми свечами в Кафедральном «верховные чиновники», а люди –«ваучеризованные», в залоговых аукционах обобранные и униженные, из квартир махинаторами «МММ» и «Властелин» выкинутые с попустительства опущенного младореформаторами государства – люди гибли от голода, холода и разрухи, от невыплаченных зарплат, от хренового, а проще говоря – от никакого, «наплевательского» медполюсного, не без взяток, медобеспечения. И вот… Постояв в Кафедральном храме, крестившийся справа налево, - приходил первый президент в дом свой. И там, на камеру режиссера Рязанова, встречала его семья и сам Эльдар Рязанов, умилявшийся гвоздю в табуретке президента. Гвоздь торчит из табуретки, и у кого! Да ведь он – уж точно такой как мы с вами, неприкаянный… А президент, на страстной, под ту же камеру жрал кулич, чуть не расколол яйцо на Великой страстной. И это даже не вырезали из фильма. Сами не поняли, что ли, эти гении кинематографа, или это их и вовсе не волновало: вера какая-то, им до лампочки. Просто время значительное: канун Пасхи… Но люди-то всё понимают, их не обманешь. Или этого не было? Так кто для кого? Храм для человека или человек для храма? Нет, слово – не кинокамера, пусть и прославленного режиссера. Словом не солжёшь, за словом не спрячешься. Это под кинокамеру можно лживо улыбаться, да на табурет кивать ( а в это время зятю и дочери - миллиарды долларов переписать из Валютного фонда) – и улыбке поверят, примут за своего. Не напишешь стихотворения, если не обессилел от своего креста, если не сберег огня так: Мне недосуг скулить, старея, - Есть грудь, где боль – горючей смесью, А, дескать, не найдёт отмычку – Это, как если бы все мы знали наперечёт все заразные болезни, венерические и психические, и при этом не могли бы назвать ни одного цветка на лугу Божьем. Ведь - даже в голодные и холодные годы послереволюционные, и все послевоенные годы голодных пятилеток, и даже и в самое военное время - поэты в России всегда были не только востребованы, а и прямо любимы, даже обожаемы. Властители дум были поэты. Есенина или Маяковского знали едва ли не так, как ныне известен разбогатевший холуй ельцинский… Да и тот же - малопонятный, но слушаемый Велемир Хлебников, хоть он и был «президент Земшара», и им и остался навсегда, а в нем видели поэта, не просто чудака. И слушать приходили, хоть и «буржуйки» в московских квартирах топили последним паркетом зимой. Ну, а как разделить Блока или Ахматову и - революцию? Пили чай морковный, ели ржавую селедку, но какие писали стихи! Игорь Северянин сегодня забыт, а тогда это был «Король поэтов». Время не создает ни людей, ни характеры. Люди создают своё время и самих себя. Из книги «Река» Нестругина: Эти новые реалии, Нет, на торг спешить не стану я Кого ты ждешь? Ушла утайкою Разве разделишь Суркова с его «Бьется в тесной печурке огонь» и – войну Великую Отечественную? Неразделимо. И живо до сих пор. И опять: поэт и читатель, слушатель – все были рядом, на одном уровне, слышали дыхание друг друга. Разве не чудо эта поэма «Василий Тёркин» Твардовского? Мне напомнят и о Б. Пастернаке, «загнанном» в угол и будто бы «затравленном» в «оттепель». Умереть на своей постели, в своём доме – не велика травля. Да, «догонялки» за неугодными, затеянные малограмотным и напористым Н.С. Хрущевым – это было. Выбрасывание кулачков и потрясание ими – тоже, да и спесь «кукурузника» из ЦПШ, из четвертого класса пришедшего руководить государством размерами в одну шестую часть земли, - всё это имело место. Но ведь тогда же и гром славы раздавался для Пастернака как «гром победы». Газеты пестрели обличениями, на собраниях многие – если и не кулаками грозили с самых высоких трибун, то порицали, было. Зато и читали взахлеб. А скольким «диссидентам» эта травля Пастернака открыла границы. Ведь Е. Евтушенко, Б.Ахмадулина, А. Вознесенский, Р.Рождественский и т.д. – все они часто просто и «не вылезали из-за границ». Но вот, скажем, много ли тогда имел возможностей путешествовать Рубцов? А Куняев, Передреев, Прасолов, Исаев, Тряпкин, Фатьянов? Сегодня всё иначе. Нынешних не возмутят «Двенадцать», не растрогает «Анна Снегина», не возбудит ненавистью и ужасом «Черный человек», не озадачит «Флейта-позвоночник», не обрадует, не встревожит… ни холодно, ни горячо. Никак. Дьявол холоден, говорят. Ад, по выдержкам из известной поэмы Данте Алигьери, весь состоит изо льда. По писанию дьявол - теплохладен. Ни холоден, ни горяч. Равнодушен, по-простому сказать. И видя это поистине дьявольское равнодушие, поэты: кто - замолчал, кто - трагически ушёл, кто заболел душой и горлом: «Эх, - махнули рукой, - всё равно не слышат. Не желают слышать…Не докричаться, как с другого берега…». Просто и потому ещё, что пишущие, настоящие поэты, не сдавшиеся, ушли в самобытие, в «самозрение». Греются, повторяю, в одной комнатке от своего камелька. А надо бы дать всем согреться. Но не их в том вина, не их… Говорят: «Здесь поэт лишь учился, А когда уж не стало просвета, Тот «андеграунд», которым так кичились на сломе наших противоречивых эпох мальчики-прихлебаи, этот андеграунд-подполье давно стал кладбищем русского, чистого слова, этот андеграунд – и есть то кладбище, где «мертвые хоронят своих мертвецов»… Сорос и соросята давали им «гранты», премии, чтобы они «гнали пургу», «вату катали». И неплохо весьма при этом существовали. Когда я, пишущий эти строки, жил с семьей из пяти человек на сто-сто пятьдесят долларов в месяц, - их гранты были по пятьсот, только гранты. И, когда мы встречались в Литинституте, они искренне удивлялись: как это я не могу позволить себе компьютер, а печатаю текст «до сих пор» на пишмашинке «Оптима». Они хлопали меня фамильярно по плечу и приводили в чувство мою душу скупердяя (по их мнению): «Дружок, миллениум на дворе, очнись…». А был и впрямь 2001 год… Нам всем тогда уже - готовили те судьбы наперед, что поднимают сегодня вихри на Донбассе, в Одессе, - чего счастливо избежал чудом Крым. А Сахаровский сходняк, Болотная и Акупай-Абай – лишь поздние отзвуки. Той же дорогой что и я, шёл и А.Г. Нестругин. И это тоже роднит нас. Не «повелись» ни на премии, ни на гранты. Выдержали, сдюжили… Но все ли сдюжили? А как жила и живёт глубинка, Россия, наша родина? Ведь оно и в «провинции» так, разве нет? Куда ни глянь – сходняк или тусовка, Да она уже споткнулась, эта «жисть», захромала на обе-две. И лучше, чем Нестругин, об этом не скажешь. И не спасёт соломка… Только вот «элиты» гуляющие, конечно, я бы поставил в кавычки. Элита в России была всегда та, из тех людей, кто первый шёл жертвовать жизнью. Дворяне обязаны были служить и приписывались в полк от рождения (если рождался мужеский пол). Элита – великий князь Олег, героически погибший 22-х лет на первой Германской (и перед смертью, зная наверняка, что умрет, повторял: «…какое счастье умереть за Россию»). Элита – поэт белоэмигрант Туроверов. Элита – Н. Гумилев и А. Ахматова, и сын их Лев, и Бунин Иван Алексеевич. Элита – это Владимир Набоков, который на все упреки о том, что пора бы приобрести жильё за границей, отвечал одним: «Мой дом в России»! … А это разнорылье и разнокрылье, то, что расселось подобно химерам на соборе Парижской Богоматери - разве это элита? Интересы сытого кабана никогда не были элитарны. Свиное стадо – пристанище для духов тьмы, по Евангелию, но никак не элита. Они и в армии-то не служат. А вот английский принц крови – тот идет добровольцем служить в ряды своей армии, в лётчики. Он – элита. Правда, элита британская… И вот эти-то сытые, подшофе, кабаны и кабанчики - они объявляют и спонсируют премии «Нос» (фонд М.Прохорова), «Дебют», «Большая книга», «Русская премия» (Ельцинский фонд; правда участвовать в ней могут только уехавшие из страны и живущие вне родины-России «русские». Не правда ли, забавно?). Почитаем, что же написали премианты. Есть ли хоть одно стихотворение (или проза), равное по искренности и чистоте – строкам Нестругина? Нет, не найдёте. Почему? А потому, что, по сути, эти премии – всё те же гранты на разрушение, но никак не на созидание. И русского художника, таланта «отстреливают на дальних подступах». «А зачем ты русский, зачем патриот …». Капитал ли, сытость ли, а похоронили, если не истребили под корень талантливую русскую литературу, культуру. Если снимут кино за госсчёт – это будет «Левиафан». Если издадут книгу – то «Сахарный Кремль». А иначе – какие премии от заграницы ждать? Холуй – он и живёт по-холуйски. Он помнит, что и господин и холоп курят одинаковые сигареты, но оплачивает их один… Словом «пора умной нации-с давно уже подчинить весьма глупую-с…». Именно по той же причине и Андрон Кончаловский снимает фильм чёрненький про Россию. А на вопрос «Верите ли вы, что Россия может быть великой и сильной?» - отвечает: «Нет, не верю, потому что никогда таковой не была…» Я подозреваю, что и этакий вопрос для анкеты он придумал сам и сам ответил. Он, Андрон, знает: Россия великой не была. Никогда. И получает «Золотого льва». Что тут скажешь, заслужил. Вот почему у этаких элит никогда не найдёшь честных строк, которые обжигают, пронзают какой-то своей правдой, которая свыше. Не найдёшь той поэзии, от которой обмираешь, читая. Не увидишь пронзительных, как открытие, кадров, от которых сердце перевернется. А только матерщина, пьянка. Только избавились от мата в кино и книгах и приняли закон, - просят «верните». Потому что нечем поразить, привлечь читателя. Нет таланта. Я спрашиваю: а что, или Лев Толстой в «Севастопольских рассказах» не мог навалить мата? Или в «Войне и мире»? Или вокруг Катюши Масловой не матерились арестанты? Но он, Толстой – элита. И потому у него этого нигде нет ни строки. Винят за мат Пушкина. Но никто не смог доказать, что эти строки – подлинно его, Пушкина. А навалить черноты, матерщины, удивить, поразить, смять нахрапом воображение обывателя и тем добиться тиражей, сборов от проката картины, раскупаемости книг, и под этим под всем с гордостью поставить своё имя… Это не элитарность. Ну, где найдешь такие строки, такой силы и прозрения, в какой «Большой книге», среди каких «номинантов» Букера: ОТЧИЙ СВЕТ Именно «стронут хребтом», никак иначе. И никто не стронет за нас. Стихотворение написано в 2001 году. А через чертову дюжину лет мы получили санкции от «чёрного человека». Не помощь, не подмогу, а именно санкции. Вред. Подножку. Американскую палку в русское колесо. Бейсбольную биту. В Освенцим Россию не приглашают, не благодарят за освобождение. Ещё бы, ведь это, оказывается, дед… Обамы освобождал Польшу ( он так и заявил, Обама-чёрненький). И ещё – украинцы (это уже Яценюк). А уж как наши либералы лезли брататься с европами, с Америкой целоваться лезли в засос. Всё отдали. И то, что кровью десятков миллионов наших солдат оплачено, всё. Да что там, и уже зная, уже получив сполна «помощь» от хозяев заокеанских, в санкциях погрязши, - нет, лезут эти смердяковы, прямо прут по прежнему в холуи. Все эти иронисты-баптисты, «пииты»-протестанты, и не мало их. Масса. Безликая. И «Гражданин хороший», «Гражданин поэт». И какие театры, подмостки (по-старославянски – «позорища») выделяют им под слюнявое их ремесло похохмить, поддеть, поклониться дяде Сэму и Тэфту… А свои? Где же поэты равные Нестругину, на слуху ли они? Знаю Е. Семичева, Д. Кан. Кирюшин… Ёмкин… Татьяна Глушкова (уже ушедшая, так и не оцененная, не услышанная), Светлана Сырнева…кто еще? Не знаю. А как ушёл поэт Мельников? Да что говорить… Не дают услышать. А ведь без таких стихотворений наших поэтов-современников – упадём до хронического американского провинциализма. До пещерно-дурацкого уровня. Кого сам я отыскал, тот и со мной. Послушайте! Здесь мы вроде кому-то известны, Подождите… Слова-то горькие и правдивые, казалось бы, что-то исправить можно? Необходимо даже править. А что же поют в столицах, знобящие ли песни застолий? Частично я уже упоминал об этих «песнях». Есть и другие. «Полетела и упала на столе, чуть поела…», «Два кусочека колбаски…». Ещё? «Полюби меня такой-кака-я есть…». Нет, не смешно. И даже не горько. Растерянность, оторопь. Не веришь ушам своим. И играют на тысячные сцены, взрослые, старые уже люди «за 60», одетые от кутюр, с задумчивой миной, долго вступают на белоснежном рояле, за десятки тысяч долларов купленном. О чём поют? Всё о том же: «Полковник-уголовник», половая связь с официанткой. «Режим гигиены нарушали на каждом шагу». Нет, это не вина наших «провинциальных» поэтов, что их не слышно далее района. Это направленная и долгая, изнурительная даже работа по отсеиванию из «носов», «дебютов», «букеров» и проч. – подлинных национальных талантов. Такие конкуренты, как Нестругин, Семичев, Кан, Сырнева - не только не нужны, они крайне даже опасны для крутых, шнуров, ларис рубальских, и проч. и проч… Пошлость, приблизительность, малокультурье, мелкотемье – не терпят, не выносят честного соперничества - оттого уже, что заведомо ясно даже и им самим: они проиграют. Вот отчего такая война, такая ненависть пошлости – к свету и глубине. Нетопыри боятся света. Но обморочили же народ, успели. Как? Когда? Да и поэты наши скромны, не крикливы, не кичливы. Они вынашивают слово. Они живут словом и со словом. А честная и подлинная работа всегда трудна, многосложна. Одиноки творцы. Редко-редко если и удаётся перемолвиться им друг с другом. И то уже удача, глоток живого воздуха! Вячеславу Лютому Да ведь вот ещё боль: и друзей-то всё меньше. И не только потому, что уходят по естественному движению жизни, а – вот и искусственно сооружаемые, создаваемые преграды соросами да даллесами - всё больней и для творчества. Лишат тебя чинов, наград, щедрот, - Сколько горечи, правды и … надежды слышится в этом стихотворении. Поэты в России, конечно, есть. Я бы сказал так: «еще пока есть», не фокусники, не маляры, а подлинные поэты. И они также прозорливы душой и честны строкой («я сердцем никогда не лгу», как говаривал С. А. Есенин). Но поэзия это особая статья. Поэту нужен «со-творец», слушатель не просто воспитанный, а состоявшийся, я утверждаю и напоминаю это, - вызревший человек. С привитым уже вкусом, чувством к художественному слову. Диалог, интересный и честный, возможен только с равным. Но кто же сегодня воспитывает читательский вкус, кого заботит этот «пустяк»? Быть может «егэ»-ребусы в школах? Или институты? Или Интернет? Нет, конечно, это смешно. Скорее – развращают, растлевают. Оттого и поэзия как квинтэссенция словесного творчества – оказалась в таком упадке: она наиболее чувствительна. Поэту нужен не случайный человек, а – друг, еще в большей мере, чем художнику зритель, ценитель. И поэзия первая, как лакмусовая бумажка, реагирует на присутствие добра и любви. Поэзия, вся состоящая из мысли и чувства, короткая до афористичности, необыкновенно чутка. Вот отчего есенинское, последнее «До свиданья, друг мой, до свиданья» - так больно, не случайно, нестерпимо. На всякий талант нужен тот, для кого это написано. Поэзия, и это главное, - как, быть может, никакое другое искусство - нуждается в сподвижнике. И какой же резонанс наступает, если их, слушателей, и слушателей внимательных, неподдельных - не один-два, а много? Это пожар! Это восхитительное пиршество единомыслия. Итак, главное условие поэзии: необходим воспитанный, подлинный, понимающий слушатель. А таких слушателей – были стадионы?! И как нужно было постараться, и какую дрянь издавать, как нужно было коверкать обывателя телевидением, чтобы сегодня почти не осталось слушателей поэзии. Обывателю, обычному потребителю, сегодня «не нужна культура». И он убежден в этом своём праве: не читать классики, не читать поэзии. Поэты, к величайшему сожалению, не нужны нынешнему обывателю. Ясно, что и «Год литературы» с мертвой точки не сдвинет этой громады- инерции, этой горы глупого самодовольства. Это тревожат необычайно. Сегодня тысячи крикунов объявили себя «золотыми голосами России», «императрицами» («гуляй, шальная императрица… И вся Россия берет с тебя пример…». Ну, что можно представить себе пошлее пляшущей на позорище императрицы). А поэты? Они мешают хорошему пищеварению. Они волнуют. Отнимают сон и самоуверенность. Прочитал хорошего поэта – и вот ты уже усомнился в своём атеизме. Ведь подлинно есть и иной мир, и вот, эта поэзия – это его, этого иного мира – голос! Какому же животному понравится беспокойство? Это от поэтов, от них именно, от их стихотворений – вдруг мимолетное счастье, или несчастье… Неуют и тревога. Они, эти поэты, и сами живут как бы с содранной кожей, когда каждое касание, даже мимолетное – боль и тревога. Они задевают всех. Они, эти настоящие поэты, да, - пишут скорее для себя самих, для своей души и совести, чем для «заштатников», или - для бездумной молодежи, гоняющей чертей в компьютерных играх, ржущей на «ютубах» от «приколов», или над «приколами». Этому-то потребителю, этому-то охотнику хоть как-нибудь повеселиться, хоть от чего-нибудь получить кайф, - ему поэт не нужен. И поэту такой читатель – тоже. Лучше греться одному, своим огнем, от себя, чем разогревать ледяное… неблагодарное это дело. Имея в виду именно этого, такого обывателя, и были сказаны Лениным – Ульяновым те слова, которые и сегодня так любят цитировать: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Правда, при цитировании опускают сказанное далее, пояснение «вождя»: «.. потому что две третьих этого народа безграмотны»… И вот царствует «оно», - кино. «Школа» Германики Гай ( бывшего оператора порнофильмов), «Левиафан» Звягинцева… Эти не разогревают ледяное. Даже и не пытаются. Такое искусство – дорога вниз. А вниз всегда легче, чем вверх. И это при том, что России всегда была дорога поэзия как, пожалуй, никакой другой стране в мире. Да просто потому уже, что Метерлинк, Уитмен или Шекли – всё это от ума, а Россия - она от сердца: ПРОЩАЛЬНОЕ Тихо прошли мимо толп драчунов и кутил, И вот, сами обыватели наши «заевропеились». Правда, только в городе: человек наелся от пуза, приоделся. (Глубинка живёт сегодня еще труднее и страшнее, чем четверть века назад). Наелись, но стали ли от этого лучше? И вот уже и среди «грамотных» – видеоряд решает всё. «Важнейшее из искусств» захватило толпы народы. Внешний эффект. Голливуд. Воплощенная «американская мечта». В чем она? Слава и деньги. Громадные деньги. «Сделай себя»! «Прославься, накопи богатство»! А дальше, что же дальше? Ничего. Пустота. Сегодня мы видим этих «людей» американской мечты, эти изделия Голливуда, вот они. На каждом шагу. Дети расстреливают ровесников в колледжах (теперь и у нас есть такие, «американские отростки»). Или – вот недавний пример: американец. Состоятельный. Было три миллиона на счету. Неудачная игра на бирже - и осталось два миллиона. Он убивает в упор из ружья жену и детей, сжигает дом, садится в машину и с разгона врезается в стену. В самом деле, зачем жить, миллион потерян… А вот – Нестругин, вслушайтесь, дело не в миллионе. Да и вообще не в достатке. Бедность, вернее, отсутствие стремления к наживе – приближает нас к Богу, разве не так? Ты снилась мне, Река, Восторг… И боль. И злость. Смыкала льды тоска. Смеялся. И тужил. Как мало надо для счастья. Бывало, в детстве: река и берег сплошь в стрижиных норах. И какое мелькание их перед дождём, какое счастье просто видеть этих быстрокрылых птиц. Небо и птицы… Мы разные. Мы - на американцы. И не европейцы. Мы помним всю жизнь тепло рук матери и крепкую, безмолвную любовь отца. А там, в Америке, уже и - не мать и не отец, а родитель №1 и родитель № 2… «Однополость» в семьях. У нас никогда не откажутся от праздника Рождества Христова. А там уже и не упоминается в честь чего праздник этот зимний. Объяснение простое: скажешь с Рождеством Христовым и – обидишь этим мусульманина. На деле же – корни глубже. Дело не в мусульманине. Нам, по строкам Нестругина, снятся не доллары, а Реки. И мы живём этим, и этим тужим, родной землей, «знобящими касаниями лоз», болью о том, что в прожитом ничего не исправить… «И горько сетуем, и горько слезы льем» при воспоминаниях о детстве, матери, от тоски по отцу, по любимой девушке... По Родине – «Рассее», «азиатской стороне». Оттого и Наполеон, и Гитлер кончили дни свои бесславно, споткнувшись о русское, споткнувшись насмерть. Разве эта, «о миллионах в банке» жизнь, разве такая жизнь свойственна русскому? Русский живет не для себя, а для ближнего. Этому нас учат отцы и деды, бабушки и матери. И русские поэты, даже если они сегодня и пишут, вынуждены писать «в стол», «для себя», - всё же пишут не для себя, а для ближнего. И это бесспорно. Только эта встреча с поэтом отдаляется, отдалена во времени. Иногда случайна, как эта моя встреча с Нестругиным. (Хоть, по утверждению мудрых и святых русских старцев - ничего случайного нет на этой земле). А вот почему им, поэтам нашей глубинки - им не только не вредит это творчество «в стол», а – даже и растит, взращивает и укрепляет их нравственно и духовно, как солдата растит затишье перед атакой. Умение ждать своего часа. Когда ты готов к атаке, к жизни и смерти – это право на голос должно быть незыблемо. Память об этом - необходимое условие роста. И стихи такие нужны нам, читателям, гораздо более чем самим пишущим: Никого теперь не докричишься — Поэт, если он настоящий поэт - ставит голос «на высокую октаву», он выполняет задачи высшего прядка. Он определяет для себя пороги невидимые, путешествуют в мирах иных, незримых, и, к сожалению, мало доступных для нынешнего европеизированного и американизированного потребителя. Когда же, когда, наконец, состоится встреча наших нынешних русских поэтов с русским читателем, когда поэт будет услышан - вот вопрос вопросов. Боренье крыш и крон: Книга Александра Нестругина «Река» если не подвиг, то поступок значительный до самоотвержения. Образ жизни душевного, духовного человека – это выбор. Это восхождение вверх по течению «Реки» жизни. И восхождение это длиной более тридцати лет. По самому бурному и ёмкому течению – вверх. По отмелям и стремнинам. Сквозь шлюзы и ожидания. Сборник стихотворений «Река» как бы связал незримо, прочно два берега, дал переправу надежную и верную. Традиции русского мирочувствования, традиции стихосложения продолжены и развиты в книге «Река» с тем тонким и чутким отношением к слову, с которым надо не только родиться, но которое воспитывается через быт, через отношения с людьми и отношение к людям. Книга эта связала с днем сегодняшним мою прошлую жизнь, ту дорогую мне жизнь, которую я хорошо помню, жизнь свободную от эгоистически-протестантского духа: хватать, копить, покупать, лезть вверх по головам, поступаясь самым дорогим, но «неощутимым» в осязании. Каждый из нас увидит здесь свои смыслы, дорогие ему, - но и то общее «чувствилище» литературного процесса: от полных прилавков книжных, от выступлений в нашем электростальском ДК - Ю. Кузнецова и Н. Старшинова, от кинозалов и рабочих площадок для любителей поэзии, на которые приезжали и Е. Исаев, и Н. Тряпкин, - до друзей моих по литобъединению, тех ребят, которые только начинали жить творчеством, и к которым я и сам часто обращен памятью. Он, Нестругин «связал» "Рекой" как узлом те чаяния и мысли - с сегодняшним днем. Обнадежил прочно и осмысленно, - не обрядил в русскую косоворотку, которая хоть и впору, но в нынешнем времени смотрится кукольно, - нет. Эта перемена настигает «изнутри». От чтения его строк. Он сплел «тот берег» и этот – берега жизни. Сегодняшнее время, как я вижу, «беременно» и плодотворно новым восхождением русского искусства. Нужна только «повивальная бабка», чтобы и наше время, и оно тоже - очнулось, стряхнуло этот обморок сытой и пустой жизни. В своё время таким доктором, такой повивальной бабкой стал для нашей литературы, искусства - М. Горький. Вот как говорил Г. Свиридов, когда С. Куняев нехорошо отозвался о Горьком, как о человеке, не знавшем крестьянство, не любившем крестьянина – основу, становой хребет России: «Всё гораздо сложнее, всё не совсем так, - горячо возразил он Станиславу Куняеву. - Я помню те времена! До Первого съезда писателей, до 1934 года русским людям в литературе, музыке, в живописи не то чтобы жить и работать - дышать тяжело было! Они все были оттеснены, запуганы, оклеветаны всяческими Авербахами, Баскиными, Лелевичами, идеологами РАППа, Лефа, конструктивистами. А приехал Горький и как будто бы хозяин появился, крупнейший по тем временам русский писатель. Конечно, сразу всё ему поправить не удалось, но даже мы, музыканты, почувствовали, как после 1934 года жизнь стала к нам, людям русской культуры, поворачиваться лучшей стороной». (Журнал «Русский дом», июнь 1998 г.). «Река» времен, книга А.Г. Нестругина, тихими и задушевными строками забирает и уводит далеко по своему течению, - на лодке, на утренней или на вечерней заре, долго не отпускает. И вот я читаю, пью этот воздух, эту изморозь и росу, пью эту свежесть, с наслаждением вдыхаю до самого дна легких, вот послушайте: «Обрыв донской – моя столица!» - Вбирать с обрыва ширь заречья, А тот озноб ничем не лечат И вот в то время, в 1988 году вышла первая книга Нестругина - книга стихотворений в издательстве Москвы «Молодая гвардия», «Два голоса». Книгу тотчас заметили, приняли. На нее обратили внимание. Она многое обещала и предвещала. Но… грянул 89 год со всеми вытекающими из него событиями, с теми последствиями, которые и сегодня, при одном воспоминании о них, пронзают до дрожи, до содрогания. Многим и многим стало не до поэзии. (Искусственно навязанный голод, девальвация рубля, распад Союза, - много, много…). Тогда у многих опустились руки. Нестругин создавал поэзию всегда и даже в те поистине сумасшедшие, суматошные времена. Для нас. Никогда не шел на компромисс, или на поводу у времени. И вот я читаю его стихотворения, вижу, как держал и держит он удар времени, какой духовный и душевный зазор он держит, не позволяя опуститься и нам до отчаяния в непростые времена. НАШИ РЕЧКИ…И даже в некоторой кажущейся шероховатости, когда она встречается, строки воспринимаются как живое и органичное, как листок ольхи, угодивший в котелок на костерке для ухи, как песочек из родника, к которому приник. Всё это зримое, живое, нашенское, дорогое… Это ощутимо, это можно и потрогать, и вдохнуть, и понять самим своим прикосновением. А ведь и маститые, признанные и разэкраненные и распиаренные -быстро ушли от душевного труда, я бы сказал – купились на легковесное. Они приспособились, всё на продажу. Зарабатывать. Часто прямо-таки по- клоунски. Но талант на продажу – это уже не талант. И вот даже Е. Евтушенко, «больше чем поэт» читает угодливые вирши, что и сама «Россия плачет, … как Алла Пугачёва»! Хваленый Евтушенко. В стремлении угодить – теряет литературный вкус. Или продает. Это высказывание о «плаче России» - подобно тому, как если бы утверждать: ландыш пахнет одеколоном. И, «Россия ли как Пугачёва Алла»? Уж хотя бы наоборот: Пугачёва возрыдала как Россия, это хотя бы можно было понять, но не наоборот. Это пример того, как вырождается талант, который на потребу, на продажу. Пиит, угодить старающийся, и к тому же с претензией на изящество, не смешон ли становится, не позорит ли седины свои? Но им, этаким поэтам, им открыты издательства и подмостки, и вот они читают и пишут, пишут и читают со сцены… О чём? Евтушенко, 82-х летний - о некой колумбийке Доре Франк, с которой у него, у Е. Евтушенко «был секс». Впрочем, эти «поэты» и раньше брали позой и вывеской гораздо больше, чем качеством своих стихов. Они снимали с ножки какой-нибудь из редакционных дам туфлю на шпильке, и, поставив в нее бокал с вином, пили по-гусарски. Но поза – это далеко еще не поэзия. Даже совсем не поэзия. Восемьсот рублей за входной билет на вечер Евтушенко в Москве. И вот ему, 82-х летнему, дряхлому уже старику, ничто не подсказывает, что - стыдно это, негоже на девятом десятке, когда пришла пора собирания бренных пожитков на аудиенцию к Богу, продолжать изготавливать эти пошлейшие изделия. Да, да - они теперь, эти пииты: с подмостков театров всех, центральных и областных городов, срубив восемьсот рубликов за билет, оскорбляются ужасно, что зал наполнен только наполовину, и обвиняют в бездуховности… кого же? Да тот же самый народ, который они же и ошельмовали, и унизили, и, замутив здесь, в России бытие самое унизительное – сами умчались к сладкой жизни: читать лекции в Америке или на Западе о русском «бескультурье», «бездуховности». Родина это. Тобою забыта. «Ты чей?» - звук упавшей щеколды запертого надолго родного дома. Этот звук не найдёшь, если не переболел долгим и больным расставанием с родным домом, домом отца, деда. Правда, задевает? Но знаком ли этот звон щеколды нашим странникам-поэтам? А ведь это основа поэзии, её корневая система: «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Опадает листва… В самые сложные времена, когда и хлеб не на что было купить, а крупу выдавали по два кило в одни руки, да и то по карточкам, Нестругин издает стихотворения, книги: в Воронеже «Русское имя» - издательство В. Кисляка. Заметим, что это было время, когда и назваться своим именем русским – нужно было отважиться! «Я русский» - это звучало как вызов. «Рас-се-янц-ем», «рас-се-яни-ном» - это - пожалуйста, но русским… - это был уже вызов строю, самим тем устоям власти, той идеологии наносной, западной, которой мы вкусили теперь в полной мере, и по «санкциям» и по неприятию сегодняшней едва окрепшей России. «Патриотизм», «патриот» – было не существительным, а определением, к тому же ещё и ругательным. Сказать: «Я патриот, и поэтому я не был в известное время у Белого Дома» (даже здесь слышу угодничество: есть «Б.Д.» в Америке, так непременно должен быть и у нас «Б.Д.», в Москве) – русскому, утверждаю это потому, что сам вкусил в полной мере издержек в профессии и отставок уже поставленных в планы журналов публикаций, - назваться русским, а не «рассеянцем» - это было равноценно Поступку с полным пониманием той ответственности, которая за этим воспоследует. Издать книгу «Русское имя» – было ох как непросто. Всё русское вымарывали тогда даже в газете «Литературная Россия». Оставляли лишь то, что «не возбуждало» верха... В стихотворении «Встреча», памяти Г.Я. Луткова, Нестругин, посвящая стихотворение поэту с поломанной судьбой, потерявшему в лагерях более пяти лет жизни, так говорит, напоминает нам о чувстве собственного достоинства, о призвании и сути бытия человеческого: Устали ответы, затихли вопросы, Прорвавшиеся к «рычагам власти», к тонкому механизму «сдержек и противовесов» - либералы и либералиссимусы – если желали затравить кого-то из непокорных, то приклеивали ярлык: «патриот», «русский», и далее: «красно-коричневый»… со всеми последствиями. «Прибежище негодяев», - цитировались слова из пьесы Толстого, (повторяемые за действующим лицом, кстати сказать - вовсе и не любезным самому Толстому ( и это видно из пьесы), зачастую, как-то по швыдковски, вовсе и не к месту эти цитаты этих прорвавшиеся в первые ряды вовсе не по рангу им присущему либералы - ох уж и оттоптались на нас! Звероватая месть русским, «ушибленным» ширью, русским, у которых «женский» характер впротивовес американскому и западному, будто бы «мужскому», и месть могущественной в недавнем прошлом державе, - приняло тогда именно негодяйское, местечковое, мелко и настырно – боль причиняющее «направление». Это негодяйство во время издания Нестругиным книги в «Русском имени» - антирусскость - принята была как хороший тон.
Ни конторы нет, ни гаража, Вроде – на чуток, не навсегда, А в полоне – знамо, не глазей! - Темень встречным светом, как ножом, И – на две недели, на века? – Это долгое эхо, непроходящая фантомная боль, а разве нет? Стихотворение написано в 2011 году, но тема, ритм, переживание долгое и «ношение» в груди – то же, как это не почувствовать, не услышать. Далее следует сборник «Свои снега», изданный в Воронеже. Издательство Е.А. Болховитинова, 1999 год. И опять отметим канву: «Свои снега». И год 1999 –й. Перепутье. Канун 2000 – го. «Миллениум». Апогей невежества и безысходности. Ельцин еще у власти. Кто-то ждет конца света, кто-то переметнулся давно к сытому достатку, ушел в клерки, в банки, в офисы, в холуи – куда угодно, лишь бы сытно, даже и к зажиревшим американским холопам. Что может быть мерзостней Смердякова, дорвавшегося до власти, до денег. До огромной власти, и до бешеных деньжищ? Союз Писателей разорен, фонды разворованы. Продаются здания, детсады, поликлиники и ясли - под офисы коммерсантам, под дома утех – им же. Неустроенность едва ли не достигла «фортиссимо», а в Воронеже у Нестругина выходит в издательстве «Новый взгляд» новая книга стихов «Ещё цветет кипрей». Как видим, даже издательство натягивает на себя, примеряет новую, не по росту обнову «Новый взгляд». Какой «новый», всё уже было под этим небом, под этим солнцем и луной. «Всё да не всё». И, это сегодня ясно вполне, что повторенные либералами слова классика «патриотизм - прибежище негодяев» - эти слова характеризуют более произносящих их, чем обвиняемых ими в «патриотизме», а тогда? Те более. И многие поверили. «Да, мы негодные, пьяные, никудышные, да...». Поистине: до казуса, до фарса извращены были и нравственность, и представление о мире. А поэт, если он настоящий поэт, он выстоит, он выдюжит. 2000-е, по сути – тот оселок, на котором можно править и проверять свою совесть. Надо ли повторять, что сборники стихотворений выходят небольшими тиражами, крохотными по сравнению с теми, которыми издавала «Молодая гвардия» в оболганные времена, в эпоху «железного миргорода», «совка», «застоя». Издает автор книгу на свои средства, но без сетований и скулежа. Даже с гордостью. И времена понемногу начинают выпрямляться, расцветают алым, как кипрей на пепелище, выправляются. Судьба выводит на торный путь, и вот уже, обратим внимание: Центр духовного возрождения Черноземного края выпускает новую книгу А.Г. Нестругина «Лирика». То уже ближайшее к нам, сегодняшним, время – 2007 год. Если мы прочтем лирику тех лет, мы увидим, что это еще та лирика. Лирика, которая порой пробирает до самого сердца тем словом, когда талант, заостривший перо, так пронзает обыденку, что называется «до мозга костей» прошибает. Хотя есть, конечно, и лирика. Не поделка под лирику, а подлинный свой, ни на кого не похожий взгляд и голос. Все стихотворения Нестругина А.Г. не похожи не только на других авторов, а даже и сами себя и ни строкой не повторяют (поэты знают, как это непросто) одно стихотворение - другим. Они рознятся и по интонации, и по настроению, и по форме, объему, ритму и лишь смысл, суть, нравственный устой – незыблем. Их не скучно читать, – а ведь беда многих авторов, даже и большой величины именно эта: стихотворения, даже и значительные, так уложены, подобраны в сборниках, что «перепевают» одно - другим. Нестругин – весь нерв, он не скучен. Его «Открытый билет». Этот сборник стихотворений вышел в издательстве ООО «Пресса ИПФ», 2011 год. И здесь нужно отметить, что это издательство уже как бы «встало на прежние рельсы» - как отметили бы в советские времена: «Пресса» - звучит значительно. И издан сборник внушительно, академически выверено, точно, без опечаток, так присущих времени «на скорую руку» по-либерально-демократическому принципу - так что при одном взгляде на его, Нестругина, книгу стихотворений можно выдохнуть: «Ну слава Богу, прошли революционные времена и метания, мы еще живы, значит будем жить…». И озаглавлен сборник по названию одного стихотворения, несущего основную смысловую нагрузку: «Открытый билет». Билет жизни. Билет только в одну сторону. Никакого «второго сеанса» не будет. Это заметил ещё Шукшин В.М. в одном из рассказов, да что там, только ли рассказом, всем творчеством своим Шукшин В. М. болел этой мыслью, «варился» в этой теме. Весело, иронично, порой с подступающей к горлу вьюгой «послевкусия»… Но вот и Нестругин А.Г. - об этом, и о смерти и о бессмертии; о жизни, о неповторимой усладе и терновой горечи бытия говорит, - так говорит нам, что ни с кем не спутаешь, по-своему неповторимо: ПЛАЧ О ПОЭТЕ Как он глядел непохмелённо; Как он писал – тут знают мало; Уже мы нового не скажем. Да я, я сам, разве не чувствую этой суровой правды поэтического слова, но «униженный» «до смиренной прозы» - я могу лишь растолковать как толмач то, что я слышу, чувствую за этими строками. А поэт – это дар суметь сказать коротко, да так что сердце защемит; это, несомненно, концентрированный литературный дар, поэзия – это некая «вытяжка», стволовых клеток литературы, - и я сам, чувствую большую правду этих строк, но сказать бы так не смог, конечно. Напротив - поэтическое высокое бытиё: Я в нём давным-давно уже кружу, Смотала пряжу всю с веретена И ведом путь мой только ей одной: Были ли у Нестругина «промежуточные» публикации в периодике? Конечно, были. Они как вехи на пути, и много: в антологиях, в журнале «Подъем», который был и остаётся одним из самых значительных наших литературных журналов. Издавался Нестругин и в Москве в «Роман-журнале 21 век», в Самаре, в Оренбурге, литературный журнал «Гостиный Двор» – много. Но вот держу в руках заветное издание, книгу «Река» 2012 года, изданную в Центре духовного возрождения Черноземного края, избранные стихотворения. Держу и жалею, что тираж не тот, мал, до обидного, не по этой книге, не по её возможностям. Этим ли, таким ли стихам подобало бы издаться тиражом всего лишь в тысячу экземпляров? Это и с полиграфической, и с художественной – со всех точек зрения. И - из тех даже соображений, что стихотворения эти как титановые гвозди в летательном аппарате – не подвели, выдюжили в самое трудное, переломное время, дали пример твердости и стали родными, уже из этого исходя – издать бы их хорошим тиражом, потому что – это явление. Да и я не один такой, кто так думает. И вот смотрю на сборник цветом в малахитовый камень. На обложке – золото вечерней зари над рекой, ожившей из-подо льда. Берега еще в снегу… Так летчик вернувшись, гладит обшивку космолета, гладит как живое существо, как родимое, с которым сжился. Эти стихотворения и были с нами, и есть. Они поддержали многих в годину самую подлую, безнадёжную, - безденежья и безработицы, уныния и безверия. Строфы Нестругина - как титановые гвозди серебрятся, держат тысячи атмосфер отчаяния, и они сдюжили. И сдюжат еще не один полёт. Некоторые из них, из этих строф, я читал в журнале «Молодая гвардия», иные - в «Нашем современнике», иные – в сборнике «Открытый билет», иные в других в журналах, а журналы сегодня – всё выкладывают в Интернет, - и всегда благодарное чувство узнавания друга, близкого по духу человека. И всегда хотелось прикоснуться к ним, к его строкам, приветно, вот послушайте: Мысль сокровенна, а слово – соборно. И это истинно так: жизнь подобна восхождению вверх по скале с сухими губами, когда рука ищет и не находит опоры, камня. Миг – и ты в стремнине. Так что же было с нами все эти годы? «Разберемся во всем, что видели», как писал известный поэт, тоже с русским певучим именем, "что случилось, что сталось в стране", - тот поэт, которому на роду было написано стать великим русским поэтом, - «… что случилось в нашей обители по чужой и по нашей вине». Так что же, собственно, было? А было увлеченье нашей «постперестроечной» литературы, игра в «подкидных дураков», когда третьестепенные писания, пусть и прославленных в прошлом литераторов выдавались за истину в первой инстанции. И было увлечение повальное "подметными письмами" подписантов, выставление иронистов и пагубистов ( от «пагуба», навет, надмение) - как гениев. Были нападки друг на друга, в общем и в частном порядке, на Союз Писателей России, - и это на поверхности, а тайно - дележ собственности, домов творчества, продажа поликлиник и обогащение окололитературного чиновничества, прочее и прочее. Кто-то унывал, но не участвовал, не веря, что в силе противостоять этой стихии беспардонной низости, а кто-то не хотел участвовать ни даже в борьбе за правду, ни в этом дележе, с визгом и рваной шерстью (по пословице), ни в дрязгах с местью и наветами друг на друга. Кто-то гордо, а кто-то подавленно молчал. Но вот – некоторые, лучшие, все эти годы творчески и напряженно работали. Верность традициям и изумительное чувство слова никогда не подводит А. Г. Нестругина. Таким образом, он никогда не попадает в тень осины, этого дерева иудина, с трепещущей даже и в безветрие листвой, на котором остался болтаться обрывок веревки первого несогласного, первого протестующего, первого революционера. Тень той осинки и сегодня велика. Взращивали эту осинку едва ли не тридцать лет, от самых тех приметных «перестроечных», а точнее – с тех самых времен иудиных, предательских, когда первый из «чикагских мальчиков», поистине непотопляемый оттого, верно, что имеет поддержку в Вашингтоне, - этот «рыжий мальчик» не стесняясь говорил, что готов бы и разорвать... Ф.М. Достоевского за его, Достоевского, утверждённость в православном идеализме. Вот эти слова из «Файнайшел Таймс», по интервью в журнале Аркадию Островскому «Преступление и наказание Чубайса»: «…Представление Достоевского о русских как об избранном святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывает у меня желание разорвать его на куски». Ну, чем не Верховенский, из «Бесов». Истинно бесовщина, дьяволиада. И ствол ее, этой осинки, холеный и крупный. Он гол и зелен, свинцово холоден. Он ждет... Но осина она и есть осина. Пустое, сорное дерево. Ни дров из неё, не строительного материала, ни на что не годится. И те из заблудившихся, которые искали обогащения ( в том числе и материального) под её ветвистой кроной, плохо кончали. И на вкус-то – горечь полынная. Словом, проклятое дерево. У Нестругина основа - вяз. Коренастый русский вяз с вековой, а то и более чем вековой корневой основой, с укоренённостью в историю, в землю, в заветы, и этим он противостоит бесовщине: Ночь. Одиночество. Всплески сазаньи:Быть может, я грешу многословием, но хочется читать и цитировать, потому что родники, питающие эту Реку, глубинны, сокровенны, понятны мне. Они обогащают и наполняют воды этой Реки хрустальными струями, подлинно пережитым. Как и всякий настоящий талант Нестругин нехвастлив, негромок и тоже сокровенен в глубокой своей вязовой тишине сказанного. Тихо сказано, но как весомо: БОГАТСТВО Жизнь моя, она всякой была, И в открытую сердце носил, …Есть у Тургенева «стихотворения в прозе», где он, мастер слова, мастер больших романов, во вступительном слове к читателю предупреждает, что эти "стихотворения в прозе «нельзя читать сподряд», а только так: по одному в день: прочёл, подумал. Автор предполагал, что прочитавший до конца одно в день стихотворение - будет помнить о нем, ходить с ним, с этим стихотворением, вынашивать, додумывать, и строки дозреют в душе читателя. Вот так же, по такому тургеневскому приему и я советую читать и А. Нестругина, сам так перечитываю... А звукопись… А лексика… А струна тихой правды... А находки, и сколько их. Вот, например: К Богу. Сердце русского рвётся к Богу во все века. А читая – слышишь этот зов… Шорох сухого камыша. Распростертое небо. Стукнувшая щеколда, и вечный вопрос при встрече с жителем деревни: «Ты чей?»… Всё тот же больной вопрос. Хочется опять вернуться к той мысли, что сказано: «Не поминай имя Бога твоего всуе» (в суете, походя), - сказано нам. И у Нестругина не найдешь нигде, (редчайше и единственное: "Боже правый"), - а между тем, через память смертную, эту едва ли не важнейшую христианскую добродетель, на этой тончайшей разделительной грани между жизнью и смертью - строится многое в его творчестве. И это тот прочный, на камне, фундамент, и здесь - то ощущение, когда войдя в церковь, в тихом трепете свечей и тишине вот-вот начинающейся вечерней службы вдруг остро почувствуешь: тут Бог. И корень удачи книг Нестругина именно в этой родовой, кровной памяти одной из главной заповеди: «…помни о смерти и вовек не согрешишь». В самом деле, разве не это главное свойство русского стихотворения, его традиций, что отличает нашу поэзию от хитросплетений поэзии «закордонной» – искренность стиха. Щеголеватость, вычурность - иногда и впрямь хороши, даже грациозны порой, но как-то не ложится на сердце мастеровитость. Вот отчего так близки русскому сердцу Рубцов и Есенин и так далеки и так оставляют удивленно-холодным импортные поэты. Не то у Нестругина. Излучина души, излучина… Но не та, не горькая, не блоковская даже, с горечью, с терпким вином, «пронзенная», а своя живая и животворная. Этой мере и этой силе спокойного и глубокого течения реки, в которой отражается и убогий берег каменистый, с волчцами, глинистый, и – само небо, престол Божий, этому течению, которое и спокойно-то именно потому, что идет глубоко, медленно, даже и вовсе недвижимо на первый взгляд, - этой Реке есть что скрыть и есть что показать. Говорить можно, и говорить критику есть резон, и это понятно по стихотворным строкам, которые все не приведешь: не переписывать же сподряд весь сборник, - а ты пойди-ка, проживи с этим грузом бренности, глубины и величия, понимания и напряжения человеческого бытия, - не у всякого выйдет. Порой нерв стихотворения дрожит как рыбачья леса, натянутая до звука струны, сбегает по струне капля огнистая, светлая… Говорят – «жизнь прожить - не поле перейти», у Нестругина – жить-переплывать Дон, - да не раз и не два переплыть, а много. А как эти стихотворения собирались, как они зрели, росли и писались, в какой бытийной тяжести - не всякий знает. Как-то поэт Н. Гумилёв сказал, что с детства он, прежде всего, учил бы человека писать стихи. Стихотворное творчество не только возвышает душу, но и помогает жить. Воспитание и образование русских царей всегда включало поэзию. Мы знаем, какие поэты были лицеисты. Мы знаем, какого царя нравственно и поэтически воспитывал русский, один из самых значительных русских поэтов, Жуковский. Для человека - умение творить словом, именно писать стихотворения - как бы обретение посоха для странника. Пришло время сказать, что все передряги скомканной нашей жизни, тяжкой даже и для обывателя, просто так сплавляющегося по реке бытия - для Нестругина были явно тяжелее вдвойне и втройне, и вот почему. Скажу верно: посох творчества явно помог, помогает ему до сих пор. Поэзия его – поистине «зрячий посох. Вот доказательство, вот «врезка», краткая справка, прочтите её: «Александр Гаврилович Нестругин родился 1 января 1954 г. в с. Скрипниково Калачеевского района Воронежской области. Поэт, член Союза писателей России (с 1993 г.), лауреат Премии воронежского комсомола имени В. Кубанёва (1988), Премии «Имперская культура» имени Э. Володина (2008), лауреат XIX Международного литературного конкурса имени А. Платонова «Умное сердце» (2012). Он окончил юридический факультет Воронежского государственного университета (1976). Работал в селе Петропавловка Петропавловского района: следователь прокуратуры, адвокат, заведующий юридической консультацией, судья, председатель районного суда. Печатается с 1975 года. Публиковался в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Подъём», «Дон», «Простор», «Русское эхо», «Гостиный двор», «Сура», «Огни Кузбасса», «Роман-журнал XXI век», «Москва» и других. Он автор ряда книг стихов, опубликованных в 1980-е – 2000-е годы. Член редколлегии журнала «Подъём». Живет в селе Петропавловка». Иногда думается: сколько повидал он на своём веку, сколько он не просто видел, а и «разгребал» за людьми завалы их дел и делишек, - не всякий фронтовик, пожалуй, не всякий контрактник или волонтер в горячей точке повидал столько, сколько он, поэт Нестругин. Просто в силу своей работы. А ведь и времена-то какие были с 90-х (да, отчасти и есть)! Уверен, что и нападок, и предложенных ему «компромиссов компромиссовичей» было немало. И грозили, кончено, и пугали. Но он выдюжил и, что самое главное, - не разочаровался в нашем брате-человеке. Я спрашиваю себя, а мог бы я вынашивать стихотворные строки, работая адвокатом, судьёй, выезжая на места преступлений, убийств? Спасать себя и других творчеством – это одно говорит уже о недюжинном присутствии духа. Вот почему строки «и живу полстолетия этим», - написаны золотом и кровью. «Не жмёт ли жить – портретом в раме?» - К себе – продрогшему, лесному Ведь все тетрадки со стихами, Я учусь спокойному отчаянью… «Врёшь!» - всему глухому, нелюбившему, «Врёшь!» - как взрыв, ударивший отрывисто Горькая, угрюмая, печальная, 1995 Уголовные дела, Несомненно, судьба! Без сомнения, что называется: на роду написано быть поэтом! А ведь это стихотворение от 1977 года! А «грешит» тем, что остаётся человеком. Личностью. Сегодня нам преподносят как неких «гениев» - бытописателей, сомнительных весьма пиитов. Эта «традиция» прославлять своих, даже очень слабых, но близких по конгломерату ( а проще говоря, шаечный выбор) давняя, но, несомненно, набравшая обороты с 90-х. Все эти «Времечки» (надо же так назвать программу, изгаляясь, что ли, над страной) – и до сих пор быковы, макаревичи и иже с ними расхваливают своих, пустых совершенно по тексту и мировидению «поэтов». Зато – какое подкрепление, какая «материальная база»: живи не тужи, пописывай с расчетом, чтобы твои вирши почитывали: Группа Мост 93-97, Медиа Мост 97 – 2001, Газпром-Медиа… И до сих пор… И не нужно уголовные дела разгребать, ни к чему душой маяться, болеть сердцем и строкой. А предметы писания этих пиитов каковы… Всё о мелочи да о себе, да о том как страшен генералиссимус. Программа этакого бытописательства набрала обороты от непризнанного «гения» - балалаечника Галича, даже и до него – не была так распространена, как впоследствии. Коммунальные дрязги, подворотни описанные, гадости и всяческие раздумья, и поступки-проступки по пьяному делу, до слез желанная эмиграция; финтифлюшки с трамваями и т.д. и т.п. Непоэтические и грязные во всех смыслах предметы впихиваются в строфу и рифмуются. Невысокое выдают за высокое. Пытаются выдать за высокое. Евтушенко очень широко этим пользуется, наносит столько всякого мусора, что из-за него, из-за этого мусора уже и не видишь идеи. То у него, на могиле Есенина, у памятника стоит старушка, у старушки «из авоськи торчит нототении хвост...», и много-много… И прочее и прочее, и густо, и мажет, и мажет. Но это не поэзия. Фельетон или китч. У Нестругина нет этого шалопайства, рифмованного бытописательства, всех этих грязных деталей с недопитой водкой на столе, разрухой в сердцах и в головах, борьбой на кроватях и в кроватях с леди Франк, - словом нет того, что называют в определенных окололитературных кругах поэзией, а на деле – «все ошурки, чурки, шкурки и веревки-пузырьки». Голос его чист и высок. И предметы высоки и светлы. Достойно видишь, достойно мыслишь. Нет самолюбования собой через предмет… Поэзия – дело высокое: «О, если б прорасти глазами, как эти листья в глубину!» - как говорил другой русский поэт, понимавший толк в стихосложении. А вот как о том же, но еще определенней, о поэзии своих для своих, говорит замечательный критик В.Д. Лютый, когда называет список литературных имен, которые неотделимы от русской жизни и русской доли, сравнивает их с когортой сытеньких и устроенных бытописателей, «бытопиитов». «Изобилие тем и интонаций, проникновенная и точная речь, честное и самоотверженное сердце, готовность любить все родное и дорогое до смертного часа – в какой национальной литературе мира можно найти столько вдохновения и эмоций? Однако сборники этих и многих других прекрасных авторов отсутствуют в магазинах областных городов, их приходится вылавливать в московских книжных лавках и редакциях. Страницы бумажных литературных газет крайне редко публикуют их стихи. То есть искусственная удаленность лучших русских поэтов от читателя позволяет иным аналитикам от литературы говорить с придыханием о чем-то совершенно ином и достаточно мелком: о Вере Павловой, Сергее Гандлевском, Дмитрии Быкове, Льве Рубинштейне, Вере Полозковой и им подобным – чем дальше перечисление, тем мельче фигуры. В результате современная поэзия низводится до уровня лирического планктона – вездесущего и трудно уловимого взглядом читателя, уже знакомого с подлинными художественными достижениями. А некто в звании критика сокрушенно вздохнет об упадке «российской» лирики. Необходимо терпение и внимание, желание понять, а не только оценить книгу, которая перелистывается тобой. И тогда уныние не покажется тебе главным в сегодняшней жизни и творчестве, а главное достоинство мастерства увидится в его незаметном присутствии в строке, а совсем не в демонстративном кликушестве очередного сноба, затосковавшего в башне из слоновой кости». (Газета «Российский писатель», Круглый стол Совета по критике СП России «Бытийное зеркало русской жизни», июнь 2014 года) Умри, лучше и точнее не скажешь. Ибо, и впрямь, кого нам выставляют за поэтов? Или мы сами не в состоянии отличить золото от рандоли, бутылочное стекло от алмаза? Несомненно и то, что время переменится, да и меняется уже. И тогда сборники лучших русских поэтов не по тысяче экземпляров появятся в свет, а по десять, сто тысяч, как это бывало прежде. Я верю, что вкус любителя слова не навек испорчен, - будут радовать читателя сегодняшние поэты из Воронежа и Оренбурга, Рязани и Челябинска. И не уродливые гельмановские обрубки красных деревянных чурбанов с головами дынькой будут выдавать за подлинное искусство, не дрянь винзаводскую, не кощунство «сахароцентровское», не поганые «бьеннале», а - перестанут нам морочить голову и ответят за ту разруху в сердцах и в головах, которую учиняют и по сей день ещё. И тогда не опускать уже вниз, под уклон, станет чтение стихов ( со столь любимой ими матерщиной), а - тянуть вверх, возвышать человека, как это делали Пушкин, Тютчев… Потому что вниз, под гору – всегда легче, а в гору – трудней, иногда – неимоверно трудно. И эти времена перемены полюсов с ложных на истинные - не так уж далеко. И, вот тайна: кажется, когда читаешь, ну что же здесь названо: река да звезды, ветла... Отчего же так, почему от этих строк так кровь стынет в жилах, отчего сводит скулы и дрожь пробирает… Вот уж и впрямь: «Огромна власть у слов, поставленных где нужно». И удивительно, что такая книга, в которую столько вложено душевных сил, книга, в которую столько вдохнул автор своего, неповторимого, не сравнимого ни с кем, книга такого высокого напряжения, - не номинировалась ни на какую-либо серьезную русскую премию. Ну, «Нос», «Пёс»… это всё понятно. А наши-то, русские, что же они? Конечно, автор по скромности своей, и это тотчас видно по всему его творчеству, работал не для премий и похвал, а потому что дышалось так и писалось, и это понятно. И всё-таки, дело в том, что она, эта книга - итог всей жизни поэта, итог труда полувекового, исключительной преданности литературе, - и дело не в только в том, что она, эта книга должна была быть отмеченной Всероссийской (хотя бы) премией, а и в том ещё что она ясно показывает некий «расклад сил» на нашем поле. И этот расклад сил, всё еще занятый клакой, хлопающей и воющей по отмашке «мостов», которые «мильён меняют по рублю» - порядок этот необходимо менять, и менять в самый короткий срок. Потому что: Возговори, ночная чаща, Нет для меня верней, тревожней, Душе, в которой столько мрака Над пепелищем и сумою, Только так. И никак иначе. И тут не прибавить, ни убавить, всё ясно. Киляков Василий Васильевич родился в 1960 м году в Кирове. После окончания Московского политехникума работал мастером на заводе в г. Электросталь, служил в армии. Окончил Литературный институт им. Горького. Печатался в журналах "Новый мир", "Октябрь", "Юность", "Молодая гвардия" и других изданиях. Лауреат литературной премии имени Б. Полевого и Всероссийской литературной премии "Традиция". Член Союза писателей России.Лауреат литературной премии имени Б. Полевого и Всероссийской литературной премии “Традиция”. В январе 2011 г. поощрен премией "Умное сердце" А. Платонова от Союза писателей России под эгидой "Московской железной дороги" за первое место среди рассказчиков. Живёт в г. Электросталь Московской области. |