Анатолий БАЙБОРОДИН, прозаик, редактор православного альманаха "Иркутский Кремль" , (г. Иркутск)

СЛОВО О РУССКОМ СЛОВЕ
Русская (простонародная образная) и русскоязычная речь в художественной литературе и быту

Слово у христиан – Бог … В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог , язык у русских встарь – народ … с нами Бог, разумейте, языцы, и покоряйтеся!.. – а потому без слова, обереженного в исконной и самобытной красе и любомудрии, нет в языце (народе) Бога, нет и самого народа. Вот отчего мы, русские, и всполошились: в былой ли Божией силе родная речь, а значит и сам народ?.. А бывало, похвалялись: «Мощь и величие русского языка являются неоспоримым свидете­льством великих жизненных сил русского народа, его оригинальной и высокой национальной культуры и его великой и славной истори­ческой судьбы. Русский язык единодушно всеми признается великим языком великого народа». Так в назидание и завещание потомкам написал академик Виноградов, верно и любовно служивший русской речи.

Величайший художник всех времен и народов напишет гениальный пейзаж – летнюю природу, но лишь робко коснется душой и живописным даром таинства природы, сама же природа – Творение Божие, будучи во сто крат гениальнее самого гениального рукотворного пейзажа, – останется невмещающей в земную душу, неизъяснимой тайной. Вот и двухтысячелетняя русская народная (суть, крестьянская) языковая стихия, воплощенная в устном поэтическом слове – в эпосе, в былине и песне, в житийном мифе и заговорной молитовке, причитании и сказке, бывальщине и быличке, в кружевном речении, в пословице и поговорке, – всегда будет неизмеримо гениальнее самой гениальной стилистики самого великого книжного поэта. Как беспомощны краски перед природой – бледные и бедные, так и бессильно книжное слово перед исконным крестьянским. Недаром чародей поэтической речи, хороводно сплетший устное и письменное слово, выдающийся русский писатель Борис Шергин с грустью записал в памятке: « Русское слово в книге молчит... Напоминает ли нам о цветущих лугах засушенные меж бумажных листов цветы?..»

Сквозь блудливый романтический туман салонной поэзии – по-британски студеной, по-французски панталонно-розовой, по-германски грузной и обильной, сквозь книжно-библейский лиризм славянофильской поэзии, писатель Федор Достоевский высматривал в российской будущности эпоху крестьянской книжной поэзии и великого поэта от сохи и бороны. Слушая деревенскую песню, Федор Михайлович — в отличии от иных дворянских писателей вернее разглядевший русскую душу в ее небесных взлетах и сумрачных паденьях, хотя и живший вне народно-обрядовой жизни, вне народной языковой стихии, — вдруг удивленно, озарено промолвил: «Ах вы сени, мои сени... Поэт не ниже Пушкина...» И это решил Достоевский, в Пушкине души не чаявший, и в речи, произнесенной на заседании Общества любителей российской словесности, вдруг воскликнувший: «Никогда ещё ни один русской писатель, ни прежде, ни после его, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин». И вот на тебе: «Поэт не ниже Пушкина...» А может, выше Пушкина, если припомнить, что и «Сени...» — песня не самая великая в необозримой и непостижимой, как Вселенная с земными и небесными стихиями, народной поэзии...

Как писал я некогда в очерке о Сергее Есенине: « тускнеет книжная поэзия, даже пушкинская, пред мудрым крестьянским словом, кружевным, резным, молвленным ли былинщиком у русской печи при лучинушке, вопленным ли плачеей на свадьбе, похоронах или проводах рекрутов, спетом ли в застолье, в хороводе. Не все они — сказители, певни, плакальщицы-вопленицы — были ровни по духовной силе и красе слова, но и великих рожала земля русская. Вспомним и Киршу Данилова, и сказителей Рябининых, и плачею Арину Федосову, и сказочницу-былинщицу Марью Кривополенову, за малый рост прозванную Махоней, и даже нашего присаянского земляка Сороковикова-Магая. Их поэзию не вместить в книги, сколько бы их не издавалось на Руси, как сроду не вместить в альбомы все красоты русские. Но вот, скажем, «Причитания северного края» Ирины Федосовой, напечатанные в трех томах (1872-1875 годы), получили всесветную славу. Об этой книге писали статьи знаменитые ученые академики Л.Н.Майков и А.Н.Веселовский. Её поэмы плачи звучали на больших заседаниях в Российской академии Наук, в Русском географическом обществе, в Археологическом институте, на вечерах у графа Шереметьева и Победоносцова. Ирину Андреевну слушали, читали, с восторженным удивлением писали о ее поэмах-плачах и Некрасов, и Римский-Корсаков, и Балакирев, и Шаляпин, и Пришвин, и Твардовский, и даже Горький, не привечавший русского крестьянства; мало того, они и в своем творчестве вдохновлялись поэзией деревенской бабы, которая... не знала книжной грамоты и долго бродила по родимой земле с нищенской котомой и певучей причетью. Некрасов один из плачей Ирины Федосовой ввёл в поэму «Кому на Руси жить хорошо».

Фреска в храме может жить немеркнучи до скончания света, если храм любовно обихаживать, не давать воли гибельному запустению, а тем паче разрушению и переделу-новоделу; так и слово народное не запустошивать бы, не уничижать заемными речениями, но чередой из уст в уста бережно передавать. Вот о какой родной речи порадеть бы государевым людям и смердам, не токмо лишь в Год русского языка, а отныне и довеку, покуда русские во житье и здравии.

* * *

«Выскажу убеждение свое прямо: сло­весная речь человека — это дар Божий, откровение: доколе чело­век живет в простоте душевной, доколе у него ум за разум не зашел, она проста, пряма и сильна; по мере раздора сердца и думки, когда человек заумничается, речь эта принимает более искусственную постройку, в общежитии пошлеет, а в научном круге получает особое, условное значение», – так полагал великий труженик русской речи Владимир Даль. Продолжая выстраданную мысль, можно сказать, что дворянство, — перчаточное сословие, по едкому определению В. Даля, — потом интеллигенция разучились или не научились беседовать с простым народом, красно и мудро вести речь на исконном русском наречии, похожем на летний луг в чудных цветах пословиц, поговорок, присловий, прибауток. Мы, — как испокон века морщатся деревенские, гнилая интеллигенция, — отвадились красно баить … балагурить, судачить, и простонародье перестало нас понимать и привечать. А если деревенские сочинители щедро засевают сказовую ниву народными говорами, наша просвещенная критика, язвительно усмехается: эдак могут толковать лишь выжившее из ума, замшелое деревенское старичье на завалинке, а сельский молодежь давно уже говорит, как в городе.

Крестьяне выражали земные и небесные мысли не мертвецки условным, научным языком, но образным и притчевым, а образы, как Иисус Христос в поучениях и заповедях, брали из крестьянской и природной жизни. Вспомним глаголы вечной жизни: «Уже бо и секира при корени древа лежит: всяко древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает, и в огнь вметаемо»; или: «Его же Лопата в руце Его, и отеребит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, плевелы же сожжет огнем неугасающим» ; или вспомним и притчу о сеятеле зерна – Слова Божия : «Се изыде сеятель, да сеет.. И сеющу, однова падоша при пути, и прийдоша птицы и позобаша ея; другая же падоша на каменных, иде же не имаху земли многи, и абие прозябоша, не имаху глубины земли. Солнце же взсиявша, привянувши: и не имаху корения, изсохша. Другая же падоша в тернии, и взыде терние, и подави их. Другая же падоша на земли доброй, и даяху плод…»

Властвующая в России русскоязычная речь сокрушала простонародный язык, ныне давая лишь малые послабления всемирно славленной «деревенской» прозе В.Белова. В.Распутина; но лихо то, что, не сознавая, пособляли сокрушителям языка и «асфальтовые» русские националисты из влиятельных писателей, издателей и редакторов, исподволь отвергая в русском языке простонародный дух, простонародную плоть, навязывая усредненный, выхолощенный либо искусственно метафорический книжный язык.

Личутина лишь с древнерусским словарем читать, в старославянский заглядывать, с диалектным сверять, иначе не осилишь, – увяз мужик в историзме, фольклоризме, этнографизме, диалектизме, да и словесный орнамент причудлив и витиеват. Джойса да Кафку с потоком бредового сознания посильно и похвально читать; русскоязычное плетево, по уши заросшее англоязычным чертополохом, переваривают, не ворчат; блатное матерное чтиво, что без словаря «фени» и не разгадать, читают, не ругают, а перед исконным русским словом на дыбы – немочно. Да ежли Господь осчастливил тебя родиться русским, так русским и живи: можешь не зубрить английский, «баксы» и без языка сочтешь в кармане, ежели там вошь на аркане, а уж свой родной и корневой язык будь добр усвой. Иначе какой ты русский?! – бессловестная яремная скотина… Как верный раб простонародного, пословичного и поговорочного слова, скажу без лести, положа руку на душу, не ведаю иного писателя прошлого века, в произведениях которого бы, как у Владимира Личутина, так щедро, полно, плеща через край, так сочно, с музыкой и запахом, так цветисто, так неподражаемо звучало бы русское искусное слово, слившее в себе устное поэтическое (с северно-славянским языческим эхом) и письменное (поморско-сказовое и древлеотеческое от пустынек богомольных и скитов староверных). С дивлением и усладой читал романы и очерки Владимира Личутина, словно любовался таежными, озерными закатами-рассветами и услаждался беседой с любомудром у рыбацкого костра, как с Божиим краснопевцем на церковной паперти, вслушиваясь, вглядываясь, вдумываясь в слово, кое может выпасть из русских уст.

И обронится, коль и в русской литературной ватаге, не говоря о русскоязычной, лишь дюжина писателей на всю Россию-матушку с горем пополам и владеет русским образным говором, прочие строчат русскоязычные инструкции от перхоти, по скудости либо лукавости ума величая свое «перхотное чтиво» русской литературой, да еще и бахвально прибавляя: художественная, хотя художник там сроду и не ночевал. Измыслили, скудоумцы да лукавцы, что «художественная» проза может быть и языковая, а может быть и безъязыкой, где верховодит процветающая мысль. В слове к повести Николая Дорошенко «Прохожий» я уже писал, что «не может быть неязыковым произведение художественной прозы, как не может быть живописи без живописности. Образное письмо – непременно в русском искусстве, а без о бразное – безобр а зное. Но образный язык не ради языка, а лишь для зримого и впечатляющего выражения народной жизни, русского любомудрия, чтобы мысль, впечатление дошли до читательского разума и духа. Ведь и притчевый библейский язык, и язык Самого Спасителя, природно и по-крестьянски метафорический, и образное изложение в православных святоотеческих произведениях, и пословично-поговорочный, прибауточный обиходный язык былого русского крестьянства не ради языка, но лишь для силы воплощения Небесной Истины и земной мудрости. . Образное письмо – мудрое, во всякой фразе мыслеёмкое. Вот, скажем, немудрящая пословица Не отвалится голова, так вырастут волоса. . Не для красного словца эдак сказано, а чтобы в одну образную фразу вместить великую мудрость смиренного и безунывного земного жития. А, скажем, своя воля страшнее неволи – тут уж в четырех словах христианский трактат о свободе внешней языческой, идущей бок о бок с порочной вседозволенностью, и свободе внутренней – свободе от пороков, которую, впрочем, обретали лишь святые во Христе старцы, молитвенные постники и отшельники, но православное простолюдье о духовной воле хотя бы блажило».

* * *

Русские деятели из просвещенного общества со времен царя Петра I пытались загнать российское простонародье в ложе своих идеологий: правящей православно-монархической верхушке хотелось видеть его лишь в смиренных крестьянских трудах от темна до темна, в домостроительстве и молитвах, либералам же потребен был народ безбожный и бунтующий; но русскому простонародью и то и другое идеологическое ложе оказалось узким, — народ был сложнее, загадочнее, и, к сожалению, духовно противоречивее. Отчего и рождались в нашем отечестве великие и кровавые смуты и духовные трагедии. И это правда, от которой не откреститься крестом, не отбиться пестом.

Робеющий перед величием народной речи, Александр Куприн возмущался: «Было время, когда я слышал, как в городах и сёлах русские, наученные заморскими бродягами, с презрением говорили, что русский язык есть язык холопский, что образованному человеку совестно читать и писать по-русски, что наши песни, сказки и предания глупы, пошлы и суть достояние подлого простого народа, деревенских мужиков и баб, что наша народная одёжа (повязка, кокошник, сарафан и кафтан) заклеймены презрением, осуждены Европой на изгнание и носят на себе отпечаток холопства, вынесённого из Азии.» Воистину, не понимали народную речь (а с ней и народную душу) и дворяне с разночинцами, и нынешняя образованщина, даже в классических университетах изучавшая русский язык и стилистику. (В словарях, и учебниках, по которым они проходили или пробегали русский язык, мудря, звучная и живописная простонародная речь именовалась грубо-просторечной, лексически сниженной).

Разумеется, в сравнении со стародворянской, все же хоть и нерусской по духу и узору, но по-французски утонченной, в сравнении с книжно-разночинной, нынешняя ходовая устная и письменная русскоязычная речь похожа на серый железобетонный дом с крикливыми щитами рекламы на ломанном английском языке. «…Употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, — значит, оскорблять и здравый смысл и здравый вкус, — возмущался даже Виссарион Белинский, которого уж никак не повинишь в славянофильстве и русопятстве. — Так, например, ничего не может быть нелепее и диче, как употребление слова утрировать вместо преувеличивать » .

Мы вроде стесняемся перед Европой и Америкой своего родного языка, как и народной культуры, пялим на широкую русскую кость аглицкие панталоны, а штаны заморские трещат по швам. Пристрастие русской поросли к английскому языку и англоязычной культуре признак яремного, колониального, холопского сознания.

Неистовый поборник древлеотеческой веры, опальный протопоп Аввакум в огненных письменах царю Алексею Михайловичу скорбел по исконному народному языку: «Уж вы читающие, слушающие не позазрите просторечию моему, понеже люблю свой русский природный язык , виршами философскими не обык речи красить».

А уж как страдал и печалился о русской речи, засоренной чужебесной тарабарщиной, Владимир Даль, великий знаток народной языковой вселенной: «Смесь нижегородского с французским ( ныне, английским, — А.Б.) была мне ненавистна по природе…»

И чего уж нам пресмыкаться, выстилаться перед тем же английским языком, если, как поведал Гавриил Державин: «Славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков, не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские…» Пристрастие к чужеземной речи (французской, английской) это беда и холопского сознания, и оторванной от народной мудрости образованщины : в девятнадцатом веке западнической книжной просвещённости, а в прошлом и нынешнем — голубоэкранной порчи. Кстати, по поводу космополитической просвещенности с горькой иронией писал Александр Пушкин еще в стародавние времена:

Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды лик увидел,

И нежно чуждые народы возлюбил,

И мудро свой возненавидел.

* * *

Мудрость и красота речи в умении мастерски расцветить её метким образным словом, народным речением, пословицами и поговорками, которые шлифовались многими веками. Не все пословицы и поговорки, разумеется, являют собой образцы высокой христианской духовности, но они запечатлели живую и верную, яркую картину народной психологии, отобразили и противоречивость русского характера, вмещающего в себя непостижимую миру, самоотрешенную любовь к Богу и ближнему, но и отчаянные, безрассудные языческие страсти. Есть там и Христова Церковь, и бесовский кабак… Пословицы и поговорки разом выказали эти порой взаимоисключающие стороны русского характера, противостоящие народные типы. Без Бога ни до порога , Бог не захочет и прышь не вскочит , и в тоже время: На Бога надейся, да сам не плошай; Гром не грянет, мужик не перекрестится, а то и похлеще: Украл да продал – Бог подал; Господи, прости, в чужую клеть пусти; подсоби нагрести и вынести; Не убъешь, не украдешь – не будешь богат, а будешь горбат.

Русские пословицы и поговорки собирали, записывали М. Ломоносов, А. Пушкин, А.Добролюбов, А.Кольцов, Н.Гоголь, А. Островский, М. Салтыков-Щедрин, Л.Толстой, М. Горький. Но ничто не сравниться с великим трудом, народным подвигом, что совершил учёный диалектолог, этнограф и писатель Владимир Даль (Казак Луганский), за несколько десятилетий собравший более 30 тысяч пословиц и поговорок, метких слов и присловий, расписавший их в строгую тематическую систему. Нельзя забывать, что народовед одновременно трудился и над многотомным «Словарем живого русского языка».

Благословил и вдохновил Владимира Даля на создание сборника «Пословиц русского народа» (да и «Толкового словаря живого великорусского языка») Александр Пушкин, любивший русскую пословицу не менее сказки. Владимир Даль вспоминал: «А как Пушкин ценил народную речь нашу, с каким жаром и усладой он к ней прислушивался, как одно только кипучее нетерпение заставляло его в то же время прерывать созерцания свои шумным взрывом одобрений и острых замечаний и сравнений, — я не раз бывал свидетелем».

П. И. Бартенев в «Рассказах о Пушкине» писал: «За словарь свой Даль принялся по настоянию Пушкина». А в статье посвященной памяти Даля Бартенев подтвердил: «Сближение с Жуковским, а через него с Пушкиным утвердило Даля в мысли собрать словарь живого народного русского языка. В особенности Пушкин деятельно ободрял его, перечитывал вместе с ним его собрание и пополнял своими сообщениями». Во время одной из последних встреч с Владимиром Далем Александр Пушкин воскликнул с восторгом и горечью: «Сказка сказкой, а язык наш сам по себе; и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать?.. Надо бы сделать, чтоб выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не даётся в руки, нет». Пушкин не скромничал, горько исповедался, поклонно опустив голову перед величием народной поэзии, хотя и гений-то пушкинский, чудо его неизъяснимое, перво-наперво в том, что он, дворянин, казалось бы взросший на английских и французских романах, сумел …поклон Арине Радионовне… пробиться к народно-православному духу и крестьянскому слову, и тем самым воспарил, воцарил над поэтами «золотого века», коих Господь тоже не обделил талантами.

Слава Богу, как писал Валентин Распутин, «пока громыхают дискуссии о языке, о том, пущать или не пущать народный говор в литературу и жизнь, народ говорит. И спасибо ему, что, не зная о дискуссиях и не читая книг о народной якобы жизни, написанных словами, близкими к эсперанто, он говорит, сохраняя свой великий и могучий, точный и меткий, гибкий и крепкий; не требующий пояснений к слову язык».

Вернуться на главную