Рубеж ХХ–XXI вв. актуализировал в современной культуре ситуацию Дон Кихота, который, как известно, потерял разум от чрезмерного чтения книг, но умер, когда перестал читать.

За четверть века, начиная с середины 1980 -х гг., в отношениях читателя и книги (писателя) сменилось три основных тенденции. Вторая половина 1980 -х гг. стала временем книжного бума, связанного прежде всего с феноменом возвращенной литературы. 1990 -е гг. прошли под знаком кризиса (крушения?) традиционного литературоцентризма русской культуры. В ходе кризиса коренным образом изменяются функции писателя (книги) в обществе: из учителя, подвижника, пророка и мученика он превращается в обычного субъекта рынка. В 2000 -е гг., когда доминантой литературного процесса становится книгоиздание (книжный бизнес), мировой кризис чтения совпадает с самой радикальной за последние две тысячи лет революцией чтения, связанной с противостоянием обычной бумажной книги-кодекса и книги электронной (1).

Предельная проблематизация книги и чтения, характерная для рубежа ХХ–XXI вв., пророком которой был Х.Л. Борхес, в русской литературе «нулевых» годов нашла отражение прежде всего в творчестве М. Елизарова, хотя честь открытия темы в этот период принадлежит автору романа «Кысь» (2000) Т. Толстой. Метафизике книги и чтения у М. Елизарова посвящены повесть «Ногти» (2001), а также романы « Pasternak » (2003) и «Библиотекарь» (2007). Отношения человека и media в центре последнего его романа «Мультики» (2010).

В повести «Ногти» (2001) возникают герои, сюжеты и мотивы, которые можно назвать универсальными в творчестве М. Елизарова. Герои «Ногтей», как, впрочем, и большинства произведений М. Елизарова, – люди ущербные и обделенные. Они – обитатели маргинальных пространств: больничной палаты для брошенных умственно отсталых детей, специнтерната, комнаты в общежитии и т.п. Так реализуется в тексте мотив дома – замкнутого пространства, непременный атрибут которого – тайна.

Свой интерес к таким людям и пространствам М. Елизаров объясняет следующим образом: «… они художественны. Они – персонажи. Мне неприятно, когда кто-то называет их уродами. Просто рядом с нами проживает еще одна раса, иная городская цивилизация – люди метро, окраин, подвалов, рынков. Они просто искрят магическим, потусторонним» (2). Иные, маргинальные герои и пространства позволяют М. Елизарову показать жизнь как «мистическое событие», увидеть ее «метафизическую глубину». Во многом поэтому в повести «Ногти» история героев – это сюжет их существования между «этим» и «тем», иным миром, между нормой и ее нарушением, между обычным и запредельным.

Жизнь «этого» мира держится благодаря некоему ритуалу, позволяющему «заговорить» власть иного. Иное в «Ногтях» – это «огромный сгусток невероятно больной эмоции, чудовищный концентрат скорби» (3). Обязательным элементом обряда спасения является текст («клочок “Комсомольской правды” или какой-нибудь другой газеты»). Именно к этому абсурдному и мистическому ритуалу, структурно повторяя его, восходит событие спасения в романе «Библиотекарь».

Роман « Pasternak » (2003) создан в русле традиции, которую принято называть библиокластикой – уничтожением книг, самым распространенным способом которого является, как известно, их сожжение. Гибель в огне и в воде (в романе, кстати, представлены оба способа) совпадают по семантике: смерть – возрождение, очищение с целью достижения абсолюта. Борьба обычно идет только с книгами, которые принято считать зловредными, как это было, например, в «Дон Кихоте» Сервантеса, первом, видимо, в европейской традиции романе, где воссоздана сцена сожжения книг.

«Наслаждение жечь книги», которые, «как голуби, шелестя крыльями-страницами … взлетают в огненном вихре», благодаря прежде всего Р. Брэдбери хорошо знакома ХХ веку (4). Как писатели-библиокласты известны У. Эко и Т. Толстая.

Для М. Елизарова абсолютно значимой является история сожжения второго тома «Мертвых душ». С точки зрения писателя, «Гоголь, больше других желавший, чтобы его творчество нравственно преображало людей, почуял опасность ввести в соблазн себя и окружающий мир, сделав книгу проводником демонического» (5). В сущности « Pasternak » и создан как роман о писателе, который, по воле М. Елизарова, сделал собственные книги проводником демонического. В романе говорится о трех таких писателях – Толстом, Пушкине и Пастернаке (6), однако сюжет произведения связан с историей книжного демона, имя которого вынесено в заглавие романа.

Важно подчеркнуть, что в романе « Pasternak » М. Елизаров вновь обращается к теме мира ущербных, калечных существ, который, по его мнению, «искрит магическим, потусторонним». Причем здесь этим миром становится вся современная Россия (мотив дома), оказавшаяся в ситуации, когда «неожиданно рухнула империя» и страна превратилась в «государственный четвертованный обрубок» (7), пространство Апокалипсиса.

«Умирание России» и победа демонических сил на ее пространствах в романе « Pasternak » связана, по сути, с тем, что принято называть кризисом литературоцентризма русской культуры, деконструкцией которого отечественный постмодернизм занимался на рубеже ХХ–ХХ I вв. (А. Битов, В. Сорокин, В. Ерофеев, Т. Толстая и др.). Что нового привносит в эту тему М. Елизаров? Здесь, видимо, можно говорить прежде всего о двух аспектах.

Во-первых, обращаясь к традиционной для русской мысли теме взаимосвязи культуры (искусства) и религии, М. Елизаров восстанавливает права религии, «сломленного православия» (8), которое, с его точки зрения, «все больше утрачивало возможность защитить себя и свое государство». Автор предпринимает немало усилий для того, чтобы показать, как «истинную духовность для России – православие» подменяют так называемые духовные, или общечеловеческие ценности – продукт развития художественной литературы, превратившейся, по сути, «в новую религию».

Очевидно, что библиокластика М. Елизарова – особого рода: битва с книжным демоном – это дискредитация литературы во имя возвращения к ее истинной сути.

Во-вторых, « Pasternak » можно понять как роман самосознания, осмысления автором собственного писательского дара, связанного с пониманием непростой истины: художественная литература становится носительницей зла, «когда начинает претендовать на духовность». И поскольку М. Елизаров после романа « Pasternak », насколько нам известно, не сжег все свои рукописи, а вновь обратился к теме книги и литературы в «Библиотекаре», стоит, видимо, обозначить позицию, которая позволила ему это сделать. «Задача писателя, – утверждает М. Елизаров, – рассказывать истории, выдерживая при этом “нейтральную ноту” … только картина события без авторской оценки … чтобы человек сам решал, как ему относиться к изображаемому событию … я не хотел закладывать в книгу свою мораль. Тогда читателю сразу становилась бы очевидна авторская оценка данного события, а это уже манипуляция» (9). Истоки такой позиции находим в романе « Pasternak »: «Неспроста даже в церквях пономари читали чувственные библейские псалмы, не интонируя. Единственная возможность донести смысл молитвы не искаженным – это бесстрастное чтение» (10).

Такая позиция, своего рода «смерть автора» по М. Елизарову, приводит к тому, что тексты его амбивалентны (особенно это касается «Библиотекаря») и вызывают, как правило, ожесточенные споры и полярные оценки.

«Библиотекарь» (2007) – опыт создания книги, противостоящей как «бесноватой литературе разрушителей», так и «безобидному словесному мусору» и вместе с тем не претендующей на «духовность».

«Нейтральную ноту» М. Елизарову удается сохранить прежде всего за счет повествовательной структуры и особого субъекта речи, которым является главный герой, он же – автор текста Алексей Вязинцев. Книга, собственно, представляет собой записки героя, которые он ведет в подземном бункере, заполняя тетради в клеенчатых переплетах и пытаясь избежать предназначенной ему участи чтеца-хранителя Родины. Алексей Вязинцев, таким образом, – авторская маска, прием, характерный, в частности, для постмодернистской литературы. Обнажение приема: сосуществование в одной книге романа М. Елизарова, записок А. Вязинцева, истории семикнижия советского писателя Дмитрия Громова – подчеркивает условность художественного мира, игровую природу текста, ставит читателя перед необходимостью самому отвечать на все вопросы и, следовательно, лишает роман «Библиотекарь» претензий на «духовность». Его, например, вполне можно понять как роман-игру «собери семь книг и … открой загадку своей судьбы», он отражает игровую стихию современной жизни.

Как и в предыдущих произведениях М. Елизарова, в «Библиотекаре» два сюжета: «горизонтальный», связанный с историей жизни А. Вязинцева (от человека, в одиночестве встречающего день рождения, до «хранителя Родины»), и «пограничный», знаком которого становится семикнижие Громова. Именно книга разверзает в художественном пространстве романа онтологическую границу, ставя героя перед главным выбором жизни: с книгой или без нее, одиночество неудачника или жертвенное служение, участие в «священной истории» мира. Фантастическое превращение книг Громова из «безобидного словесного мусора» в чудесное семикнижие, несущее в себе Высший Замысел, ставит героев и читателей романа перед необходимостью разгадки тайны этой метаморфозы, тайны книги как таковой.

В тексте обсуждаются три главных ответа на вопрос о тайне книг.

Первый, как и следует ожидать, – технологический. Книги Громова, с этой точки зрения, – «сложные сигнально-знаковые структуры дистанционного воздействия с широким психосоматическим спектром». Технологическая концепция при этом базируется на методике тщательного (пристального) (про)чтения ( close reading ), разработанной в «новой критике», направлении англо-американского литературоведения ХХ в. Соединение литературоведческой и технологической точек зрения при всей их научности, поданной, впрочем, амбивалентно, лишь подчеркивает их неспособность объяснить воздействие книг: объяснение есть, а тайна осталась.

Особую важность представляет тот факт, что книги Громова, как, впрочем, и любые другие, воздействуют на читателя не только «в акустическом, нейролингвистическом и семантическом диапазонах, но и … в полиграфии: шрифте, бумаге, верстке, формате – и, что весьма немаловажно, в диапазоне хронологическом … Книга … несет заряд своего времени» (11).

Помимо научных, вопрос о тайне книг получает в романе еще один ответ – религиозный. Книги Громова воспринимаются как одно из доказательств бытия Божия.

Немыслимое, казалось бы, соединение в границах текста М. Елизарова фантастического и реального, советской и христианской парадигм, научного, технократического и религиозного рождает художественное пространство, в котором осуществляется сокрытый в книгах Замысел о «судьбе маленького человека» А. Вязинцева: он приступает к чтению книг Громова как «Неусыпаемой Псалтыри» и над страной прядется нить «защитного Покрова» – «от врагов видимых и невидимых». Прообразом чтения при этом выступает ритуал поглощения книги, символизирующий посвящение в трансцендентную тайну (12). Не случайно А. Вязинцев приступил к чтению, когда в бункер, в котором он был заточен, перестали доставлять пищу и воду.

Очевидно, что роман М. Елизарова реконструирует древнейшую традицию понимания феномена книги, которая складывалась благодаря усилиям древних египтян, иудеев и, наконец, христиан-европейцев. Эту традицию С. Аверинцев называет культом книги, в основе которого – три главных идеи: 1) книга – символ сокровенного, трансцендентной тайны; 2) не только содержание, но и сама предметность, вещность, «плоть» книги может восприниматься как святыня, материализация таинственных сил, «неизреченных тайн»; 3) писец, книжник и чтец – фигуры сакральные. Вместе с тем, подчеркивает С. Аверинцев, в христианстве поклонение «Лику» ограничивает поклонение «Книге», ибо «буква убивает, а дух животворит» (13).

Во многом поэтому тайна книг Громова в романе М. Елизарова остается нераскрытой, а «трудовой подвиг» А. Вязинцева, свершающийся в тайне, понятен, безусловен и абсолютен. Важен также тот факт, что в романе постоянно звучит, превращаясь в лейтмотив, мотив противостояния жизни и книги, более того, бунта против книги, способной обесценить подлинную, реальную жизнь человека и подменить ее. Однако ни этот праведный бунт, ни библиокластика М. Елизарова в романе « Pasternak » не отменяют главного: сакрализация фигуры чтеца и феномена книги в творчестве писателя проблематизирует сложнейший комплекс вопросов, связанных с литературой, книгой и чтением, реконструирует и сохраняет универсальную культурную традицию. Роман «Мультики» выводит всю эту проблематику на новый уровень: media разверзают бездну в сознании человека, а на смену книжному демону приходит новое чудовище, подвергающее испытанию границы человеческого в человеке.

(1) Шартье Р. Письменная культура и общество. М., 2006.

(2) Елизаров М. Ущербные существа – это особая раса // Ex libris . 2009. № 18. 21 мая. С. 2.

(3) Елизаров М. Ногти. М., 2001. С. 137.

(4) Брэдбери Р. 451? по Фаренгейту. М., 2009. С. 9–10.

(5)Елизаров М . Pasternak. М ., 2008. С . 181.

(6) Там же. С. 181–185.

(7) Там же. С. 179.

(8) Напомним, роман « Pasternak » писался в Берлине в 2001–2002 гг., что во многом объясняет радикальный характер оценок автора.

(9) Елизаров М. Ущербные существа – это особая раса // Ex libris . 2009. № 18. 21 мая. С. 2.

(10) Елизаров М. Pasternak . М., 2008. С. 182.

(11) Елизаров М. Библиотекарь. М., 2009. С. 195.

(12) Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 213.

(13) Там же. С. 212.