Василий ЩУКИН, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русской литературы Средневековья и Нового времени Ягеллонского университета (г. Краков, Польша)
МИФОТВОРЧЕСТВО В СТИЛЕ СОЦ-АРТ,
или Москва в середине Ха-Ха глазами Василия Аксенова

Человеку свойственно идеализировать свои молодые годы. Мало того: воспоминания об этом периоде жизни нередко становятся основой для создания варианта мифа о золотом веке , причем под золотым веком может подразумеваться «лучшая пора» своей собственной жизни, период переживания общего счастья некоей группы, сообщества (ср. пушкинское: «Была пора: наш праздник молодой...»), «эпоха великих побед» в жизни страны или даже всего мира (собственно золотой век). В своем предпоследнем романе – «Москва Ква-Ква» Василий Аксенов применяет вышеупомянутую мифологему на общенациональном уровне и сознательно выстраивает мифотворческую модель, в которой роль золотого века в истории России недавно завершившегося столетия призван сыграть последний, самый вдохновенно-помпезный и ксенофобский фрагмент сталинской эпохи.

На презентации романа в 2006 году его автор признался, что его «почему-то понесло в отдаленные времена собственной жизни <…> Возможно, это подспудное желание и одновременное отталкивание от мемуаров привело меня в 1952 год» (1). В самом деле, вспоминая далекое прошлое, но в то же время собственную жизнь, Аксенов строит мифологическую параболу позднесталинской эпохи – времени необыкновенно важного для всего поколения шестидесятников, ставшего первой точкой отчета, определившей их собственное «я». Выбор жанра (миф, сага, парабола), имагологической конвенции (феерический соц-арт) и повествовательной стилистики (субъективно-комический иронический сказ) свидетельствует о том, что описываемый краткий период – 1952 и начало 1953 года, до приснопамятного 5 марта – рассматривается как ключевой для всей советской истории. Не случайно автор романа в свойственном себе ироническом ключе устами одного из персонажей, академика Великого Салазкина, называет этот период « серединой Ха-Ха, то есть двадцатого века» (2). С точки зрения Аксенова и его поколения, этот последний, самый мощный и впечатляющий аккорд сталинского правления представляет собою феноменальный апогей СССР, завершающий восхождение по пути «победоносного» тоталитаризма. Благодаря присущему ему триумфальному схематизму и обилию «народных» легенд, связанных с обстоятельствами смерти Сталина и последующего падения Берии, этот исторический момент очень удобен для создания на его материале мифологического повествования о достижении «вершины завоеванной» (М. Лисянский) и о неизбежном трагическом конце героического восхождения.

Мифологема апогея и конца «славной» эпохи соотносится с историософскими построениями и со спорами о Сталине и наследии сталинизма, с новой силой разгоревшимися в «нулевых» годах XXI века. Об этом красноречиво свидетельствует заключительная глава романа, в которой повествователь встречает в овощном магазине на первом этаже высотного дома на Котельнической набережной укротительницу тигров Кристину Горскую, бывшую любовницу одного из главных героев романа, поэта Кирилла Смельчакова, прототипом которого является Константин Симонов. Горская (которая в романе намного старше Смельчакова) еще жива вопреки всем законам природы. Жив даже ее тигр (он же белоэмигрант, он же агент МГБ) Штурман Эстерхази, которого когда-то испугался Смельчаков в квартире укротительницы. Не умерла также Ариадна Лукьяновна Рюрих, мать главной героини, взявшая в плен самого Гитлера и привезшая его в Кремль. Жив и ее бывший муж Ксаверий Ксавериевич Новотканный, знаменитый «засекреченный» физик, создатель смертоносного сверхоружия, а ныне депутат Государственной Думы от КПРФ. Он не только жив, но успел нарожать множество детей от Нюры, бывшей работницы спецбуфета и капитана МГБ – а, как известно, яблоко от яблони недалеко катится.

Ключевой является заключительная реплика романа, в которой Горская призывает не упоминать всуе главную героиню, златовласую Гликерию Новотканную, ибо Глика – святая Новой фазы. Читатель романа помнит, что о Новой фазе сталинизма мечтают 1 мая 1952 года Смельчаков и Гликерия, которые верят, что после смерти Сталин «перейдет в Новую фазу» и станет Богом в неведомом пространстве метаистории. Таким образом, сталинизм, доказавший свою жизнеспобобность, может воскреснуть в XXI веке и в последующих веках и эонах. Этого искренне желают многие наши «верующие» современники – быть может, оттого, что хотя «утопия происходит от утопленника» («дурацкая мысль-шутка» умирающего Смельчакова), человечество неспособно жить без веры в утопию.

Мифологичность аксеновской модели мира Anno Domini 1952 (+ 50 = 2005, год написания романа) отчетливо просматривается на разных уровнях структуры художественного замысла, например, на уровне имен собственных. Ариадна Лукьяновна (согласно мифу дитя Солнца – Гелиоса, согласно отчеству – дочь «сладчайшего» Лукьяна – Гликиана) родила златовласую красавицу Гликерию («сладкую») и нашла для нее жениха Тезея, сиречь Кирилла Смельчакова – автора поэмы «Нить Ариадны», две предыдущие любовницы которого носили одно и то же имя – Надежда и Эсперанца. Впрочем, античные и ближневосточные (в частности, христианские) параллели встречаются в тексте практически на каждом шагу. В романе использованы также две московские легенды 1953 года – об отравленной оранжевой шали, при помощи которой Берия якобы убил Сталина, и о подводной лодке на Яузе, которая должна быть использована в случае необходимой эвакуации «главного пассажира». Миф о Тезее и Ариадне модифицирован оригинальным образом: Тезею-Смельчакову в земной жизни не удается выбраться из лабиринта, и преследовавший его на протяжении романа Минотавр в конце концов растоптал поэта, но «на том свете» в руке у него появляется моток шерсти, которую прядет расставившая ноги Гликерия, которая приглашает войти в нее и слиться с ней и ему, и всем другим ее «мальчикам» – героям сталинского «поколения победителей». Таким образом, сталинизм гибнет в жизненной реальности, но он «спасен» будет и вечно жить как некая метафизическая возможность, порождающая всё новые мутации утопического сознания и служения утопии. Эротическая семантика заключительной сцены в загробном мире наводит на мысль о материнском, порождающем начале, которое обеспечивает вечную жизнь сталинской «генеральной линии».

Мифическая история излагается Аксеновым в поэтике соц-арта, иначе говоря, гротескно-саркастического перекодирования соцреалистической поэтики. Тон повествования в «Москве Ква-Ква» (3) безусловно ироничен, а отношение автора к «великой эпохе» однозначно отрицательное. Однако, как это и принято в искусстве соц-арта, тоталитарный мир лишь высмеивается, но не подвергается анафеме, а наоборот, служит предметом интеллектуальной и эстетической забавы, и тем самым образы «светлого прошлого» не пугают читателя, не вызывают у него отвращения, а радуют и смешат его.

Феерическая картина Москвы 1952–1953 годов фантастична, как любое мифическое повествование, но в то же время наполнена реалиями того времени, от тогдашних модных словечек (примером могут послужить «дуньки-с-трудоднями» или «моя родня» – эвфемизм girl - friend ' a наших дней) до московской моды, купален в ЦПКиО имени Горького или подробностей из жизни тогдашнего андерграунда. Порою Аксенов всё же устремляется в русло поэтики мемуаров. Это ни в коей мере не противоречит принципам соц-арта, так как последний представляет собою ностальгическую сатиру на тоталитаризм. При всем своем неприятии Москвы Ква-Ква пятьдесят два Аксенов вспоминает и изображает ее, как далекую и прекрасную песнь своей юности. Об этом автор прямо говорит в одном из лирических отступлений, посвященном необъяснимой привлекательности сталинской архитектуры. И прав оказывается мудрый академик Великий Салазкин, который советует не разрушать монументальную проходную строящегося Академгородка «с лепными гирляндами фруктов» и «триумфальные ворота чугунного литья с вензелями и золочеными пиками». К мудрым объяснениям писателя стоит прислушаться:

И впрямь, вот пролетели от «середины Ха-Ха» уже десятилетия, и кто может себе представить Москву-Кву-Кву без ее семи высоток, без этих аляпок, без этих чудищ, без этой кондитерской гипертрофии?.. Подхожу я к какому-нибудь высокогенеральскому дому с козьими рогами на карнизе, с кремом по фасаду, с черномраморными вазонами, которые когда-то так горячо презирал всеми фибрами молодой футуристической души, и вдруг чувствую необъяснимое волнение. Ведь это молодость моя шлялась здесь и накручивала телефоны-автоматы по всей округе, ведь это наши мечтательные девушки росли в этих домах; и презрение вдруг перерастает в приязнь... (4)

 

(1) Герасимов А. «Москва Ква-Ква»: новая сага о главном // Ex Libris . 2006. 2 марта. http :// exlibris . ng . ru / fakty /2006–03–02/2_ moskvakvakva . html . Режим доступа 2. 04. 2010.

(2)Аксенов В. Москва Ква-Ква. М.: Изд-во Эксмо, 2007. С. 106. Слово середина в данном случае приобретает значение смыслового ядра, квинтэссенции, средоточия.

(3)По свидетельству самого автора, заглавие романа происходит от удвоенного французского вопросительного местоимения quoi ? – «что?» ( Герасимов А. «Москва Ква-Ква»... Режим доступа 2. 04. 2010). Лягушачье кваканье, рифмующееся с именем «столицы победившего социализма» – очередное свидетельство соцартовской семантико-стилистической двойственности.

(4)Аксенов В. Москва Ква-Ква. С. 106.

Вернуться на главную