Ситуацию в «общем и принятом способе мышления» (К. Юнг) до ХХ века можно назвать обратно пропорциональной: больше разума – меньше абсурда. Последнее столетие потеснило здравый смысл таким образом, что именно взаимопогашение бессмыслиц стало укреплять разум. Возникло понимание, что многообразная жизнь имеет свою иррациональную логику. Выражаясь языком одного из героев Д.С. Мережковского, бывшего вавилонского купца, «или дважды два пять – жизнь, или дважды два четыре – смерть» (1). Очевидность консервативна и мертвенна, а вот жизнь имеет все основания в том, что она не имеет никаких оснований. Кстати, не столь просто подобрать и систему счисления, где дважды два, равное пяти могло бы быть записано как формально правильное равенство. Придётся обратиться к дробным системам счисления. Неумолимая логика цифр и чисел все меньше оставляет надежду на счастливое будущее человечества, остаётся только надеяться, что на каком-то социальном рубеже факты и факторы сложатся самым благоприятным образом, и человек проскользнёт в благодетельный выход. Началом ХХ века датируется и появление многозначных логик.

В многозначных логиках между полюсами «да» и «нет», добра и зла, света и мрака возникает неопределённость, отрицание (или прояснение) которой в финале сюжета может оказаться ложным (логика Гейтинга), снова неопределённым (логика Лукасевича, если существует цикл или Поста, в случае отсутствия такового) или истинным (полное отрицание в логической системе Рейхенбаха) (2). Поясним сказанное примером.

Все три вида отрицания неопределённости мы находим в известной эпиграмме Пушкина на графа Воронцова: «Полу-милорд, полу-купец, / Полу-мудрец, полу-невежда / Полуподлец, но есть надежда, / Что будет полным наконец» (3). Если отбросить приставку «полу», то в случае «полу-мудреца» эта операция приведёт к истине, в случае «полуподлеца», «полуневежды» – к ложному результату, и в случае «полу-милорда», «полу-купца» к неопределённому результату на шкале этических ценностей. Мы не знаем, хорошими или плохими людьми являются купец или милорд. Впрочем, неопределённость сохраняется и в более общем смысле: мы не знаем, исполнится ли высказанная автором надежда, а если исполнится, то неизвестно, в какую сторону оформится её полнота, финал стихотворения вновь заставляет смотреть нас в начало, демонстрируя циклическое чередование противоположностей. Отметим, что в данном стихотворении одновременно дано и раздвоение объектов, и соединение частей в целое при помощи морфологического приёма.

Мишка Курылев из фарсового «Демгородка» Ю. Полякова потрясающе многолик: шофер, киномеханик, человек, выполняющий спецзадание, придурок, «свинопас» по отношению к «принцессе» Леночке № 55 – Б. В отношениях с самыми различными людьми –он тоже серединка наполовинку, чудом сохраняющий собственную жизнь. И его принцесса оказывается во всех ролях сразу: эмигранткой, специалистом по Оскару Уайльду, актрисой, заключенной в Демгородке, куда после переворота, произведенного адмиралом Рыком, заключили все предыдущие правящие клики России. Однако стоит взять нравственный аспект, и за этим абсурдом многоликости обнаружится чистый абсурд. Лена вернулась в Россию из-за любви к заключенному отцу, но ровно столько же из-за любви к деньгам. Забота о здоровье отца привела ее к согласию выполнять спецзадание, целью которого был номер счета в банке, известный отцу. Такая «забота» обернулась смертью «оберегаемого» правительством, подпольной организацией и дочерью заключенного № 55. А любовь Лены и Мишки тоже оказывается спецзаданием, как и мнимая беременность девушки. Оказывается мнимой и сама цель спецзадания: счет существует, но денег на нем уже нет. По ходу повествования автор множит и множит ситуации чистого абсурда своей «выдуманной истории». Хорош, например, «американский эксперт по разоружению, которого в момент переворота обнаружили в Главном бункере: он пил виски со льдом, положив ноги на пульт с российской ядерной кнопкой» (4).

Структурно это сериация абсурда равенства противоположностей ( n ? (А = не-А) – формально-логически). Ненормальная реакция на запрет сливает в единое целое возбуждение и торможение в неком сдвоенном антиномичном императиве. Поэтому, говоря словами Ф.И. Гиренка, человек оказывается «в патовой ситуации» , когда ходить некуда, но нет и полного поражения в борьбе с собственной судьбой. «Страдающая мысль экзистенциалистов» исчезает и является «мысль играющая». (5)

Очевидность проигрыша человечества по большому счёту, в отечественной литературе явлена достаточно ясно. Как говорит несостоявшийся диссидент, «Постороннего» А. Азольского, его жизнь «протекала под идиотские ляпы и мучительные недоумения» (6), но случайности и собственная дурость помогали выпутываться из безнадёжных положений. Герой, удвоив рукопись о жизни пламенного революционера Матвея Кудеярова (фамилия, конечно, литературная), делает героя правоверным революционером в одной папке и жутким человеконенавистником в другой. После этого, поверив свою душу известному критику Васе, находящемуся по совместительству на службе в КГБ, живёт странной двойной жизнью оппозиционера и слуги режима. Двузначная логика расслаивается. Герой полубессознательно, дрожа и протестуя, колеблясь между чёрной и красной папкой, вылетел настолько далеко за пределы запретной черты, что стал неуязвимым. Кстати, этот же приём вполне сознательно применит Иван Баринов – главный герой романа «Клетки» А. Азольского. Вместо того, чтобы всё отрицать, когда ему стряпали фальшивое дело, он, приведя в недоумение следователей, возвёл на себя столь большую напраслину, превратил себя в столь большого «сверхзлодея», что получил шанс спастись, пройдя по краю небытия.

Так удвоение объекта приводит к противоречивой связке А и не-А в субъекте, порождающей неопределённость. У героя «Слёток» Бориса Горева – офицера – десантника тоже своего рода удвоение специальностей и игра сразу нескольких ролей: защитника и душегуба, святого и бесноватого, православного и мусульманина. На войне с «югами» Борис будет взят в плен, рядом с ним погибнет человек с той же именем и фамилией и будет похоронен в родном городе героя (умноженное исчезновение объектов). Когда же герой «воскреснет» и предстанет перед своей могилой, младший брат Глеб будет напряжённо размышлять: «Может, ежели он отпет и похоронен, но остаётся жить, он выходит из-под Божьей длани и становится свободным? Ничьим? Его уже нет, но он есть и, значит, кому-то другому начинает принадлежать? Кому – без слов ясно?» (7). Но это только в двузначной логике выход из-под власти Бога – попадание к бесу. Сам Глеб, как видим, перебирает и другие варианты, а жизнь подсказывает ещё и другие: смена веры (не по идеологическим соображениям, а из инстинкта самосохранения), служение женщине – некрасивой дылде Марине и семье, конечно. Глеба не так огорошит, что его брат не православный, это его не слишком огорчит. Но вот когда Хаджанов, игравший в юности по отношению к старшему брату роль учителя, скажет, что Борис «наш», «мусульманин», то Глеб прочно свяжет это с погибелью брата, если не физической, то душевной. Итак, в личном душевном аспекте прояснение неопределённости положения Бориса оказывается ложным. Не случайно из благополучной Франции он отсылает в Россию Марину с ребёнком, встречая которую Глеб понимает, что его призвание беречь и защищать детей, символически птенцов-слёток, дав возможность им стать на крыло. Здесь неопределённость остаётся неопределённостью и автор завершает роман троекратным повторением союза и частицы сослагательного наклонения «если бы».

Потрясающе многолик и русский еврей (полукровка, мать – представительница малых народов севера) Дон Жуан романов А. Мелихова «В долине блаженных» и «При свете мрака», поставивший себе целью утешать каждую женщину именно той грёзой о мужчине, которую она требует. Сам же по себе герой романа ничего из себя не представляет, он «столько лет выдавливал из себя раба, что незаметно по капле выдавил всю кровь» (8). В свое время Бахтин заметил о древнегреческом любовном романе, что он представляет собой «чистое зияние», так как герои выключены из биологического, психологического и исторического ряда изменений, а сама их страсть, оставшись неизменною, преодолевает все. В любовных романах постмодернизма герои и героини включены в многообразный поток изменений, но страсти их лишены подлинной силы и не преодолевают даже отсутствия препятствий. Так ничто вроде бы не препятствует юному герою и его возлюбленной Жене соединиться. Их чувства взаимны, но Женя становится рабой другого мужа и служанкой своих собственных детей. В финале романа «В долине блаженных» какая-то злая ведьма обращает Женю в Леонида Ильича Брежнева. Жизнь и все окружающее «как бы превращается в камень. Можно лишь повторять и сохранять достигнутое» (9). И вот герой становится главным директором фирмы «Всеобщий утешитель». Многократно повторяется однажды уже найденное умение нравиться женщинам, подсовывая каждой именно её любимый образ мужчины. У него было 1003 возлюбленных, но в конце концов угроза кастрации привела его к тому, что он стал импотентом. Трактовать это как чисто телесное поражение нельзя. Он потерпел поражение именно в своей собственной сфере. Ведь именно образ наказания преодолевает его любовные грёзы. И опять же история повторяется в своём сниженном фарсовом ключе (можно вспомнить здесь и Гегеля и Маркса), вот он уже полностью расположил к себе новорусскую предпринимательницу Татьяну. Таким образом, можно сказать, что в общем смысле неопределённость романа проясняется ложным положением вещей и явлений. А композиционный финал возвращает нас к началу педагогической деятельности героя и одновременно к началу русского освободительного движения: его работе учителем в посёлке имени Рылеева, где череда смертей последовала после прояснения неопределённости в его взаимоотношениях с Настей. Вспомнив этот эпизод герой поторопится обобщить его смысл на историю советской власти, погибшей будто бы оттого, что лишила народ сказки, мечты, иллюзии. Однако подавляющее большинство удачных грёз самого рассказчика свершилось, как можно понять ещё в те советские времена, а силы грёзофарса его лишил новый русский Командорский со своими холуями. Вот так сюжетно проговаривается обратный вывод: население при советской власти (в мирные времена) росло, а при несоветской – падало.

В романе А. Азольского «Посторонний» ориентация на претекст одноимённого романа А. Камю почти незаметна. Герой А. Камю не особенно дорожил жизнью, равнодушен к родной матери и к собственной казни – тоже. «Посторонний» Азольского жизнью дорожит, кушать любит хорошо, небезразлична для него судьба своих и чужих детей. Жена его Маргид, представительница малых народов севера, фанатично влюблена в литературу Англии и Америки. На маленькую дочь Анюту у неё совсем не остаётся времени. В конечном итоге она уходит от героя, чтобы вернуться после трёх лет отсутствия, оставить бывшему мужу дочку и быть заколотой кинжалом, на клинке которого будет выбито английское имя. Герою помогает выжить счастливые случайности и собственная дурость. Дописывая рукопись о мерзавце Кудеярове, герой «осознал лживость всех теорий переустройства человека, сводящихся к степени лживости и преступности их» (с. 29). Но если все теории лживы, тогда лжива и теория, которую сочиняет отец Анюты, а если она лжива, то значит отвергаемые ею верны. В двузначной логике мы опять приходим к парадоксу лжеца. Как полагает автор нового «Евангелия от Матвея», человеческий разум затмевают выдуманные и надуманные абстракции, что приводит к наступлению эры безумия. В финале рукописи автор обеляет Матвея Кудиярова, называя его не злодеем, а лишь искусителем. В целом он прекрасный сочинитель, могущий «поработать над текстом, орущим «Долой советскую власть!», чтобы было услышано: «Слава КПСС!». Таким образом, герой может превращать одну противоположность в другую, устанавливать их равенство. Переход противоположностей друг в друга фиксирует его любовь к двадцатилетней жене семидесятилетнего академика. Сначала он отвратителен для Евгении, но затем он для неё «единственный человек», с которым она может быть женщиной. Однажды, размышляя о времени и энтропии, он ударяется головой о стену, и в просветлённой памяти возникает газетное сообщение о гибели семи выдающихся учёных Англии, которые близко подошли к тайнам той материи, из которой сложены люди. Анализируя некоторые рукописи, присланные в редакции журналов, среди общего графоманского и бездарного потока, автор пытается найти русскую семёрку. И создаётся впечатление, что против этой семёрки боролись уже не силы государственной безопасности, а силы самой природы. Один из них, Юрий Большаков предупредил о возможности возникновения эпидемии, заключающейся в резком падении иммунитета. Позднее эту болезнь назовут СПИДом. Рецензент пожелает познакомиться с Большаковым, но узнает, что он умер от лейкемии. Затем будет доктор наук, погибший на охоте, Соловенчиков, погибший под строительной люлькой, Пётр Сергеевич Адулов, сбитый грузовиком. Герой в данном случае мог бы помочь Петру Сергеевичу: остановить грузовик, закричать, сделать рывок и догнать Петра Сергеевича. Но он ничего этого не сделал, поскольку был убеждён, что Адулов обречён. Секретное знание оказывается смертельным, хотя формально герой размышляет лишь на тему, почему время и температура в физике обозначается одной и той же буквой. Испуганный гибелью Петра Сергеевича, герой под именем алкаша Мерлзлушкина попадает в больницу, в отделение для наркоманов. В больнице он живёт довольно неплохо, помогает болванам писать кандидатские и докторские диссертации. А выйдя из больницы, снова работает секретарём у академика Андрея Ивановича, помогает ему писать воспоминания о псковских днях академика. В Ленинграде он находит рукопись якобы ветерана войны, которая рассказывает, как он посещал Ленинград во время блокады. Внимательный анализ рукописи приводит его к мысли, что автор был немецким шпионом, для чего-то искавшим малолетнего мальчика по фамилии Наймушкин. Оказывается, «ветеран» на самом деле был фашистским наёмником, которого в самое неподходящее время поразила стрела любви к переводчице Наде Наймушкиной, которая сознательно встала на сторону немцев с целью сохранения жизни и здоровья. Но маленький брат, оказавшийся в блокадном Ленинграде, был ей дорог, и она пообещала любовь шпиону, если он доставит ей из Ленинграда маленького братца. Но это не получилось. Надя с презрением отвергла любовь шпиона, и его любовь перешла в ненависть, которую не охладили ни последующие события войны, ни мирная жизнь после неё. Разоблачая самого себя, как пособника оккупантов, он раскрывает и предательскую деятельность когда-то любимой Надежды. Надежде удалось эмигрировать, оказаться в Канаде, потом в США и там выпустить книгу, в которой говорит о скромных и воспитанных немцах и «до слёз обидно было ей, что в гигантскую душегубку не запихали всё население СССР» (с. 53). В финале романа герой ещё раз попадает в больницу, ему уже под сорок, он лежит рядом с полумёртвым девяностолетним дедом, все думают, что дед скоро умрёт, но герой начинает его кормить и видит, что тот пробуждается к жизни. Девушка-практикантка советует герою, притворившемуся безысходно больным, брать пример с деда. Героя это задевает, и он очень хитро покидает больницу. Приходит к себе домой, боится, что его убьют, но утром звонит в редакцию «Пламенных революционеров» и берётся за работу написать книгу о Бела Куне – венгерском революционере. При этом он убеждён, что «всё население СССР состоит из «пламенных» (с. 64), т.е. достойных и прославления, и костра людей. Впрочем, ничего нового в этом нет. Это звучало ещё у Блока: «Мы на горе всем буржуям, / Мировой пожар раздуем» (10).

Однако это звучит и в компании оппозиционеров-литераторов, куда герой попадает вместе со своим другом-искусителем Васей, где население СССР сравнивают с излишней накипью на стенках котла мировой цивилизации, с её отходами, которые нужно удалить. Какое «трогательное» совпадение с бывшей довоенной советской отличницей, военной арийкой- эсэсовкой и послевоенной профессоршей, идейной людоедкой, Наденькой Наймушкиной… и Бела Куном тоже! Нет, от этого отдаёт не фарисейством, но борьбой за существование, биологической формой движения материи. К чести героя можно сказать, что краем глаза он видел людей, нашедших действительный смысл культурной истории человечества, говоря словами К.А. Тимирязева в «борьбе против борьбы за существование» (11). Тем самым, они бросают вызов даже не КГБ, а самой природе,

(1) Мережковский Д.С. Собр. соч.: В 4 т. – М., 1990. – Т. 4. – С. 264.

(2) Воронин В.С. Логико – математические методы в истории и литературоведении. – Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2009. – С. 217 – 224.

(3) Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. – М.: Худож. лит., 1974 – 1978. –Т.1 – С. 263.

(4) Поляков Ю.М. Демгородок: Выдуманная История; Апофегей: Повесть. Парижская любовь Кости Гуманкова: Повесть; Рассказы и статьи. – М., 1994. – С. 50.

(5) Антропологические идеи в русской и мировой культуре. – М., 1994. – С. 15.

(6)Азольский А. А. Посторонний // Новый мир. – 2007. – № 4. – С. 10. Далее цитируется по этому изданию с указанием страниц в тексте..

(7) Лиханов А.А. Слётки // Наш современник. – 2009. – № 3. – С. 52.

(8) Мелихов А. М. При свете мрака // Новый мир. – 2007. – №12. – С. 10.

(9) Антропологические идеи в русской и мировой культуре. – М., 1994. – С. 10.

(10) Блок А.А. Двенадцать // Собр. соч.: В 6 т. – М.: Правда, 1971. – Т. 3. – С. 237.

(11) Тимирязев К.А. Избранные сочинения: В 4 т. – М.: Сельхозгиз, 1949. – Т. 3. – С. 596.