Когда-то давно Петр Алексеевич Пыталов, автобазовский механик, раздобыл списанную зиловскую кабину и встроил ее в крышу своего дома, наподобие мансарды.

Надо сказать, что в поселке о подобных архитектурных изысках не знали, и потому новшество насторожило соседей. И только через месяц пенсионер Малыгин сумел разгадать замысел механика. Он объяснил, что, должно быть, хапнул Пыталов эту кабину в гараже, а сплавить не успел, вот и решил спрятать концы в воду таким необычным способом.

Объяснение вполне устроило соседей. Понимающе улыбались они, когда проходили мимо пыталовского дома. Улыбались, хотя и жутковато делалось, особенно зимою, когда стекла кабины, высвеченные лунным светом, смотрели на прохожих словно огромные, синевато-бездонные ночные глаза. И такой нездешней печалью и холодом были наполнены они, что тревожно сжималось сердце и почему-то, забывая о своих ответственных и важных делах, хотелось прохожему человеку думать о смысле жизни и прочем весьма далеком от серьезных житейских забот вздоре.

И кто знает, отчего — много еще неясного скрыто в науках! — но и дети родились у Пыталовых ни в отца, ни в мать, ни в деда, ни в бабушку. Подрастая, становились они похожими на пыталовский дом: такими же большеглазыми, со странным нездешним светом в очах…

Петр Алексеевич с обидой подмечал, что и характером не в него пошли первенцы. Сам-то Пыталов всю жизнь проводил в заботах о доме... Как муравей, тащил сюда то доску какую-нибудь, то кирпич, то машиной чего привозил… Мало ли полезного можно добыть в гараже для своей усадьбы?

А младшие Пыталовы и не замечали, даже более того, сторонились кропотливого отцовского бытия.

Обижало это Петра Алексеевича.

И, должно быть, от обиды и прозвал он своих первенцев марсианами.

— Эй, вы! — командовал он. — Марсианы, мать вашу! Огород, что? Пушкин поливать будет? Не у себя, небось, не на Марсе живете! У нас без труда ничего не вырастет, даже рыбка из пруда не вылезет!

Долго он кричал так и, распаляясь, не замечал, что уже давно тяжёлыми ведрами таскают первенцы воду из колонки на огород — сыновья никогда не спорили, сразу принимались за дело, едва Пыталов подавал команду. Но эта послушность еще сильнее раздражала Петра Алексеевича. Хотя близнецы и подчинялись его команде, но без охоты, и едва только заканчивали работу, лезли на чердак, забирались в приделанную к крыше наподобие мансарды зиловскую кабину.

И хотя летом кабина была раскалена солнцем, а зимой промерзала насквозь, часами, плечом к плечу сидели близнецы в кабине, вглядываясь куда-то поверх зелени поселковых садов, поверх тонущих в осенней грязи переулочков, поверх засыпанных снегом полей…

— Эх, мать их за ногу! — матерился тогда Петр Алексеевич. — Опять на марсиан тренируются, сукины дети!

И в сердцах, погрозив кабинке кулаком, шел он к знахарке Ильиной, с которой душевно сблизился после смерти жены. Жена Петра Алексеевича, подарив супругу марсианскую двойню, умерла вскоре после родов.

— Этого вот, — бормотал Пыталов, пытаясь рассказать Ильиной про сыновей. — Я этого, значит, чувствую, что ржа какая-то внутри завелась. От этого, понимаешь ли, старуха, и пью.

— Такое бывает... — вздыхая, соглашалась с ним знахарка. — Во многих людях, которы с машинами работают, ржавчина заводится. Нутро ржавеет, а от того и тоска.

— Вот-вот! — кивал Пыталов. — Дом, понимаешь ли, старуха, полная чаша… Сыны, можно сказать, здоровые... А всё равно тоска, будто на Марсе живу.

И он ежился, представляя, как вернется домой и увидит нездешние глаза сыновей…

А младшие Пыталовы и, впрямь, не только внешностью, но и повадками отличались от сверстников.

И в школе близнецы учились как-то странно. Вроде и материал усваивали в полном объеме, но как бы нехотя… Спросит, бывало, учитель урок, и братья отвечают сразу без запинки — коротко и ясно, но потом так посмотрят своими глазищами, словно укорить хотят, что он пустым баловством занимается. И неловко тогда делалось учителю, неуютно становилось на душе, неспокойно. Мысли глупые лезли в голову, что, может, и правда, баловство всё: и уроки школьные, и здешние поселковые заботы.

Ну, а, подумав так, любой человек расстроится... Поэтому и серчали учителя. Не на себя, конечно, — на братьев. И тут вроде бы и двойку ставить нельзя, а пятёрку — душа не лежит. Опускались руки у педагогов.

По-всякому пробовали расшевелить учителя близнецов…

Но под синевато-лунными, неизвестно откуда заведшимися в этом поселке глазами, гасли самые смелые педагогические замыслы.

Не любили близнецов и сверстники. Таких вообще не любят, а братья к тому же и держались особняком, словно не замечая, что рядом с ними живут другие мальчишки.

Несколько раз подкарауливали мальцы братьев, но, казалось бы, и засада удалась — нападай только! — а не получалось ничего. Какой-то нездешний страх сковывал мальчишеские мускулы, и мимо, даже не заметив, какая им готовилась опасность, проходили близнецы.

Страх этот ощущал и Петр Алексеевич, но объяснял его накопившейся в организме ржавчиной, и всё чаще и чаще наведывался к знахарке — испытанным способом выводил болезнь, одолевшую его.

Однажды летом, когда близнецы работали вместе с остальными школьниками в колхозе, Пыталов, вернувшись в пустой дом, полез на чердак и забрался в кабину.

Шумели внизу сады...

Только сейчас обратил внимание Петр Алексеевич, как необычно густо раз-рослись они за последние годы. В зеленом кипении листвы скрывались крыши.

А дальше за этим зеленым морем расстилалась бесконечная даль. Золотисто переливались ржаные поля, темнел лен. Синяя полоска реки, извиваясь, бежала сквозь поля, и на берегах ее, окутанные дымкой, стояли рощи, посёлочки и деревеньки...

Пыталов удивился, как далеко видно с крыши его дома, удивленно похлопал глазами, а зрение росло, ширилось во все концы света, и Пыталов ясно различал уже и райцентр, до которого было почти сорок километров, видел маковки церквей, полуобвалившуюся крепостную стену. Видел он и городской скверик, и ларек «Пиво-воды», возле которого всегда останавливался, когда выбирался по делам в районные организации. И областной центр ясно видел Пыталов… Да-да… Это областной центр и был… Вот здание сельхозуправления с колосьями и помидорами на фронтоне… Вот…

Этого не могло быть, никак не мог видеть он отсюда кремлевские башни, и, тряхнув головой, Пыталов попятился. Испугавшись, позабыл, где он, и, привстав, изо всей силы ударился о железный верх кабины.

Очнулся Петр Алексеевич на чердаке. Он лежал в посеревших от времени опилках, в голове шумело.

Чертыхаясь, Пыталов спустился вниз, и больше уже никогда не лазал в кабину. Разумеется, он не забыл странных видений, открывшихся ему оттуда, но объяснял их своим нетрезвым состоянием, в котором мог привидеться и не только Московский Кремль.

Между тем, после этого происшествия болезнь начала резко прогрессировать.

Пыталов останавливался теперь порою посреди улицы и долго разглядывал руки. Возникало ощущение, что ржавчина лезет теперь из него наружу, и Пыталов искал на руках ее пятна. А иногда, прямо посреди улицы, он вдруг задирал рубашку и начинал осматривать свой живот. Кожа на животе и в самом деле покрылась каким-то странным коричневатым налетом.

Врач, когда Пыталов обратился к нему, только посмеялся над его предпо-ложением об оржавлении организма, и выписал успокоительные таблетки, которые Пыталов на следующий день выбросил.

Спасение от болезни было хотя и ненадежное, но единственное.

Испытанным способом лечился Пыталов у знахарки Ильиной.

Та в ржавчину верила, варила какие-то травки и ими отпаивала пациента. По своему почину, чтобы ржа выводилась быстрее, Петр Алексеевич запивал эти отвары водкой.

На водку уходил почти весь заработок, и Пыталов иногда удивлялся, чего это сыновья никогда не просят у него денег, но удивлялся как-то мимоходом, не слишком задумываясь, как не задумывался он никогда и над тем, что же произошло с ним на чердаке, в кабине.

Тем ни менее и о сыновьях, и о странной кабине на крыше он не забывал даже во сне, и каждое утро одолевала его нестерпимая головная боль…

А однажды Ильина не пустила Пыталова к себе.

— Ступай домой! — сказала она с крылечка. — Иди, иди восвояси!

Пыталов попытался объяснить, что не может сейчас, на свету, идти домой, что боится и сыновей своих, и кабину проклятую боится...

Но Ильина была неумолима.

— Иди-иди! — загораживая дверь, сказала она. — И не показывайся больше. Ржа-то так и лезет из тебя. Вон лавка, на которой сидел, вся проржавела... Ты что? Хочешь, чтобы и дом ржой изошел?

Услышав это, Пыталов совсем сник.

Опустив голову, медленно побрел прочь.

Может, это от расстройства не разбирал он дороги, а может, подсознательно хотел отсрочить возвращение домой, но забрел он на зады дома, в давно запущенный сад.

Здесь и наткнулся Пыталов на стайку мальчишек, которые пристроились в зарослях с рогатками и стреляли по стеклам зиловской кабины, что стояла наподобие мансарды на крыше дома.

Увидев хозяина, ребята испугались, но пути отступления были отрезаны...

Пыталов, однако, не рассердился на хулиганов.

Наоборот, даже обрадовался им. Присутствие, пускай хоть и маленьких, людей успокаивало, и он впервые не почувствовал ни головной боли, ни страха, когда взглянул на стекла кабины.

— Ну-ка, — весело улыбнулся Петр Алексеевич. — Дай сюда!

И, забрав из рук оробевшего паренька рогатку, прицелился.

Однако дрогнула рука или, может быть, просто давно уже не стрелял из рогатки Пыталов — мимо ушел камешек.

— Вы резинку сильнее тяните и глаз щурьте... — чуть осмелев, посоветовал вихрастый владелец рогатки.

— Так? — спросил Пыталов.

— Aга! — кивнул мальчишка. — Так здоровски получится.

И верно.

Этот выстрел оказался удачнее. Камешек угодил прямо в стекло, и по нему в разные стороны весело брызнули белые трещинки.

— Во как нужно! — хвастливо сказал Пыталов. — А ну, залпом! Огонь!

И началось...

Нехороший азарт охватил всех. Даже выбежавший со своего двора пенсио-нер Малыгин и тот не удержался и, схватив камень, запустил им в кабину.

Свистели вокруг камни, гремело железо, и в этом азарте никто и не обратил внимания, что вдруг откуда-то появился на крыше один из братьев.

Не обращая внимания на летящие в него камни, пробежал он по наклонному скату крыши к кабине и через разбитое стекло прыгнул в нее. В кабине — Пыталов с ужасом осознал это, когда уже запустил очередной камень, — сидел второй сын. Запущенный меткой отцовской рукой камень ударил сына прямо в висок.

— A-a-a! — дико закричал Пыталов, и грязной, словно бы заржавевшей ладонью зажал рот, но крик рвался изнутри, сотрясая все тело.

Этот дикий крик и отрезвил беснующихся мальчишек.

Стараясь не смотреть на Пыталова, они начали пятиться в разные стороны, а потом, как по команде, повернулись и, не разбирая дороги, пустились наутек…

Наверное, потому, что никто не смотрел в этот момент на крышу, так и не смог участковый Угрюмов, несколько часов спустя, установить точную картину трагедии.

Один мальчишка утверждал, что кабина, в которой сидели близнецы, соскользнула с крыши и упала в саду, ломая разросшиеся яблони. Другой клялся, что сам видел, как кабина поднялась над крышей и исчезла за облаками. Еще кто-то из мальчишек утверждал, что слышал крик одного из близнецов: «Поехали!».

Положение участкового осложнялось тем, что ни в саду, ни на соседних улицах ему не удалось обнаружить зиловскую кабину.

Более того…

На крыше дома не осталось даже и следа от знаменитой на весь поселок пыталовской мансарды. Обычная крыша защищала сейчас дом от дождей. Крыша как крыша. Может немножко гниловатая, но в целом такая, какой и положено быть крыше.

И хотя участковый Угрюмов сам тысячу раз видел кабину-мансарду, сейчас после осмотра места происшествия он решил, что кабины здесь никогда не было.

И камнеметание, рассудил он, тоже не имело места. Как же можно кидать камни в то, чего нет? Не могло, следовательно, состояться и нанесение тяжелых увечий. Тем более, что и якобы пострадавших близнецов не удалось отыскать.

На основании всего вышеизложенного Угрюмов решил не заводить дело.

Пыталов как-то тихо и незаметно прожил несколько дней после происшествия, а потом пропал, и только на девятый день нашли его во дворе ильинского дома.

Ильина попыталась сложить пыталовские руки на груди, как это положено покойнику, но руки Пыталова не сгибались. Приехал для осмотра поселковый врач, и тут-то обнаружилось, что это и не Пыталов совсем, а железная статуя, на которую кто-то натянул пиджак с удостоверением Петра Александровича Пыталова в кармане.

Сам же Пыталов, как и его сыновья-близнецы, бесследно исчез…

Неизвестно, какие нехорошие слухи породило бы это происшествие и в поселке, и в ближней округе, но спасла всех знаменитая проницательность пенсионера Малыгина.

— Это он меня испугался, мошенник! — объяснил он. — Испугался, когда узнал, что я его аферу с кабиной раскусил, вот и дал дёру. А я всю эту породу мошенническую насквозь вижу. Не зря почти полвека бухгалтером работал… Но башковитый, башковитый, доложу я вам, жулик. Он ещё, попомните моё слово, натворит делов!

Рассуждения Малыгина показались весьма правдоподобными и участковому Угрюмову. На всякий случай он съездил в райцентр и доложил своему непосредственному начальству об опасности, грозящей всему району.

Статуя же долго стояла во дворе ильинского дома, пока местные дети — одноклассники братьев-близнецов — не утащили ее в металлолом.

Вот, кажется, и всё...

На этом и закончилась эта история, потому что в райцентре хода заявлению Угрюмова не дали.

Не до заявления было…

На редкость засушливое выдалось лето, и все местные районные учреждения были брошены на борьбу со стихией.

Как ни странно, и на следующий год природа не побаловала местных земледельцев. Вымерзли в суровую зиму все сады в поселке, да и в окрестностях его. И как-то стремительно начали скатываться по своим показателям гремевшие последние годы местные хозяйства.

Впрочем, это, по-видимому, уже не имеет прямого отношения к странной истории, случившейся в семье Пыталовых. Ведь даже проницательный пенсионер Малыгин не обнаружил никакой связи между исчезновением близнецов и неурожаями, обрушившимися на район.

Хотя у пенсионера теперь хватало и своих забот…

Недавно его непутевая внучка, не пожелавшая уехать из поселка, родила двойню.

Пенсионер Малыгин грозится всем, что обязательно отыщет проходимца-отца, а пока нянчит правнуков.

Хорошие мальчишки растут. Только глаза у них какие-то странные, нездешние.

А недавно, я в газетах читал, район снова пошел вверх по урожаям... И хлеба много собрали, а овощей и фруктов столько уродилось, что их теперь и девать некуда.