Радмир КОРЕНЕВ (Камчатка)

ГРИБНИК
(Рассказ)

Смеркалось, а он все лежал и лежал под высокой вековой лиственницей в глухой и мрачной камчатской тайге, где уж не слышно было задорного пения птиц, не видно было следов осторожного зверя, и лишь в недвижном осеннем, напоенном смолой удушливом воздухе звенели жадные и липкие комары. Они оседали на него, как туман: лезли в уши, впивались в шею, вонзались в руки, но он уже не чувствовал их укусов. Лицо его вспухло, потеряло форму. Он уткнулся в мягкую стлань прелой хвои. И эта пахнущая гнилью и грибами сырость освежала, создавала иллюзию влаги. Он дышал тихо и ровно. «Пить… Пить…», — сверлила мысль. Но он знал, что воды нет. И вдруг подумал: «Все. Больше не поднимусь. Нет сил. Неужели умираю так вот просто? Как же это я… ка-а-к?»

В памяти снова пронесся тот день, когда он с рюкзаком и ведерком вышагивал по пыльной дороге за первыми грибами-опятами.

— О-го-го… Вот это грибок. У-у, да тут их целое семейство! — радовался он, перебегая от одного пенька к другому. Так радуются дети при виде обилия новых игрушек.

А день короткий, душный клонился к вечеру. Безжизненные пожелтевшие иглы старой лиственницы сыпались сверху за ворот, а еще не убитая вечерней прохладой мошкара набивалась в брови, кусала открытое лицо. Он смахивал мошкару ладонью или, останавливаясь, мазался «комариной» мазью. Так, шаг за шагом, от грибочка к грибочку переходил деляны, миновал лесосеку, не замечая однообразия торчащих пней, завалов валежин, черных пепелищ, где когда-то сжигали ненужные сучья. Но вот уже кончились вырубки, остались в стороне следы трелевочного трактора и узкие пыльные дороги, укатанные лесовозами. Он остановился и с удивлением обнаружил, что место ему незнакомо.

«Ого, — подумал он, — кажется, я забрался далековато, надо повернуть назад».

Привыкший все делать обстоятельно и добротно, он решил сначала отдохнуть, поесть. Снял рюкзак, высыпал в него из ведерка грибы, присел и достал бутерброды. Совсем рядом зашуршали кусты и на поляну выскочил коричневый невысокий лохматый песик, который почему-то решил сопровождать его. Обычно Жулька бегал за его десятилетним сынишкой и никогда не ходил за взрослыми, а вот сейчас он смотрел на своего старшего хозяина, за которым пошел по доброй воле.

— На, песик! Поешь. А то мы с тобой пробегали весь день. Ешь! Примори червячка. Подкрепись! И вперед, мой милый, вперед, а то, я гляжу, засветло нам не успеть… Ну вот… Интересно, где тебя лешие носили? Что-то я тебя рядом не замечал.

Он вытер замасленные губы тыльной стороной руки и поморщился: комариная мазь оставила неприятную горечь.

— Тьфу! Какая гадость, — выругался он и сплюнул. — Химия, химия, а ничего лучше придумать не могут… И комары не очень-то боятся, а в глаза лезет, а в рот как попадет, так… Тьфу!

Он двинулся в обратную сторону. Идти стало тяжелее. Его окружал горелый лес. Голые, как ребра скелетов, острые ветки кололи и рвали одежду. Он зацепился за что-то и упал.

— О, дьявол! Куда же меня занесло? Что-то не припомню я этого сухостоя…

Он поднялся, прислушался. Тишина. Где же люди? Здесь должны бродить грибники и ягодники. Обычно пылят по дороге машины, а сейчас будто вымерли.

— Э-эй! Эге-ге!.. Э-э-э, — прокатился по тайге его голос и вернулся многократным эхом.

Беспокойно забилось сердце. Холодные щупальца страха сдавили грудь. «Заблудился», — эта мысль ошарашила, поразила пугающей пустотой.

— Куда идти? Где север, где юг… где же дорога к до-о-му?

Он ринулся напролом. Он спешил, спотыкался, не замечал, как трещала и рвалась одежда, не замечал, что кровоточат руки, израненные ветками.

— Быстрей, быстрей! — как заклинание, шептал он себе. — Быстрей!

Ноги утопали в мягком махровом настиле, проваливались в нагромождение валежника. И он с трудом выбирался из цепких, то мягких, то колючих лап тайги… До сумерек метался он в поиске знакомого места.

Черным крылом взмахнула ночь и опустилась на землю. Поползли по тайге невидимые звуки, непонятные и страшные Послышались жуткие щелчки и стуки, какой-то треск и таинственный шорох, чьи-то крадущиеся шаги… И тогда он в испуге полез на дерево. Утро принесет надежду и успокоение. Утром будет видно, куда идти. Утро вечера мудренее. С этой обнадеживающей мыслью он удобно устроился в развилке стволов и, поеживаясь от ночной прохлады, стал подремывать. Усталость совсем сморила его, отяжелевшая голова упала на грудь. Вдруг он услышал злобный заливистый лай. «Жулька… на… медведя?! Медведь может залезть на дерево…» Липкие щупальца снова поползли по всему телу. Он вглядывался в темень, вслушивался в собачий лай, который слышался все дальше и глуше. Наконец совсем стих.

«Угнал. Кого же это он, кого? Может, зайца… лису… А может, росомаху? В нашем лесу их много. Скорей бы утро».

Так и не заснул больше. Долго, бесконечно долго тянулась эта его первая таежная ночь, полная таинственных звуков, тревожных ожиданий. Но вот вспыхнуло небо, осветились вершины деревьев, четче обозначились контуры стволов, где-то дятел дробно забарабанил: «тук-тук-тук…» И стало легко на душе, будто эта невидимая птичка стучалась в огромный замок, где затаилась до времени жизнь. Сейчас откроется волшебная дверь и выйдет солнце. Оживет природа, запоют птицы, раздадутся человеческие голоса. Все станет ясным и радостным, все станет простым и понятным.

Ему захотелось быстрее слезть с дерева, размяться, попрыгать. Он даже пытался что-то спеть. Сияло ранней Зарей высокое безоблачное небо, и длинные тени стали сокращаться. Яркое солнце брызнуло лучами в тайгу, заблестело, заискрилось в серебристых сетях паутин, в жемчужных капельках росы. Две пушистые белки перелетали с ветки на ветку. А под деревом, потягиваясь и зевая, ждал Жулька.

— Ишь ты, прибежал. Молодец. Ну подожди! А я сейчас залезу повыше, осмотрюсь, и все будет в порядке.

Он вскарабкался, на сколько хватило смелости, но над головой оставалось еще так много ветвей, что ничего нельзя было увидеть. Разочарованный грибник спустился на землю. Жулька радостно вилял своим крючковатым хвостом, нетерпеливо взлаивал и звал. Явно звал: «Гав! За мной! За мной! Гав». И грибник понял: надо идти за собакой. Только он, Жулька, выведет к дому. «Как это я вчера не догадался?»

Он погладил песика и ободряюще крикнул: «Домой!» Жулька, легко перепрыгивая бурелом, углубился в тайгу, а грибник бежал за собакой и боялся отстать, потерять ее из виду. Солнце, не скупясь, отдавало тепло, и стало душно, Вновь появились комары. Они нудно звенели, забиваясь в рот. Ведро стучало по ногам, и рюкзак больно давил плечи. Пот застилал глаза.

«А бог с ним, с ведром», — решил он. И эмалированная посудина отлетела в сторону. Вскоре остался на высоком суку и рюкзак с злополучными грибами.

«Лишь бы выйти из леса, а там вернусь и все найду», — тешил он себя надеждой.

Но уже через час горько пожалел, что бросил рюкзак: там осталась горбушка хлеба и спасительная мазь от комаров.

«Не возвращаться же, да и где теперь найдешь то место», — с горечью подумал он и устало, обреченно опустился на валежину. Потом выломал прутик и стал хлестать себя, отгоняя надоедливых насекомых. Мучила жажда, терзал голод. Пустой желудок свело от боли. Он поискал глазами ягоду, но в этом месте ее не оказалось.

— Эх, Жулька, Жулька, — пожурил он подошедшую собаку. — Задрал хвост и побежал, а я, как дурак, за тобой. Неуч ты и есть неуч — дворняга. Завел, наверное, меня еще дальше, э-эх… — Он ругал и себя, и собаку и сидел, сидел. Мрачные мысли одна за другой наплывали и отнимали последние силы, последнее желание — идти. А Жулька ждал, когда же хозяин поднимется и они пойдут в поселок. Ведь он совсем рядом. Слышны голоса, чувствуется запах дыма. Но человеку такого чутья не дано: он не знал, что близок к дому. Не знал, что собака вела верно, но разве могла она сказать, успокоить впавшего в панику хозяина. Если бы он верил ей до конца… Надо было идти, а он лег и лежал, не поднимался. Надо было идти. Ярко-красное солнце описало дугу и вторично упало в дебри. Только на этот раз он не полез на дерево. Он свернулся клубком и лежал, согревая себя дыханием. Болела нога, которую он где-то довольно сильно ушиб… Стало жалко себя. Он глубже втянул голову в плечи и застонал. Жулька ждал его терпеливо. Лишь на рассвете голод погнал его к людям. Но прежде чем уйти, он еще поскулил виновато, посмотрел на своего беспомощного хозяина, прислушался к его стонам, но ничего не понял. А может быть, понял все и тогда побежал в поселок.

И в третий раз поднялся над тайгой солнечный диск. С еще большей наглостью напали на грибника комары, но он уже не отмахивался, лежал не двигаясь, без мыслей, без желаний. Где-то слышался собачий лай. Он приподнял голову и беззлобно подумал; «Где ее носило? Собачий сын… собачий… собака. А ведь говорят, что собачатина полезна… Ведь, кажется, у Джека Лондона съедали собак… Захочешь жить, и кошку съешь… В путешествиях всегда собак ели, да и не только собак, бывало, друг друга жрали… Ну я бы человека не стал. Бр-р…»

Он забылся на мгновение и тотчас ощутил горячее дыхание собаки, ее шершавый язык… Пес тормошил его лапами, пытался разбудить, но человек лежал тихо, затаился, набирал силы.

«Надо схватить. Если не поймаю сейчас, больше мне не встать… Можно поджарить на костре…».

Его руки осторожно передвигались к Жульке ближе, ближе… Рывок. Он схватил собаку за лапу, сжал. Жулька дернулся, но грибник уже второй рукой придавил его к земле. Конвульсивный рывок — и собака обмякла. Грибник приподнялся. Рукавом пиджака вытер пот со лба. И вдруг услышал звонкие мальчишеские голоса:

— Жулька, Жулька!

А потом голос жены и сына:

— Жулька!

— Люди! Идут! — Взгляд его натолкнулся на Жульку.

— У-у-у… — застонал он и опустился на теплую, но бездыханную собаку. Горячие слезы хлынули из его глаз, тело сотрясали безудержные рыдания.

 

ВЕШКА
(Рассказ)

По набережной улице большого приморского города бежала маленькая собачонка. Мир для нее только открывался. Он был очень велик, этот мир. Огромные серые здания поднимались к облакам бездонного голубого неба. Тротуар тянулся широкой бесконечной лентой. По проезжей части дороги с шумом катились гигантские машины. Гигантским было все: и весеннее солнце, и горы, и бухта Золотой Рог. Даже обувь людей по сравнению с собачонкой казалась непомерно велика. Ботинки поднимались и опускались: черные, белые, коричневые и желтые; с каблуками и без каблуков, они двигались навстречу, шли сбоку, обгоняли, скользили, прыгали, проплывали и пролетали, обдавая собачонку запахом крема, резины, кожи и брезента.

Собачонка крутила головой, старалась успеть рассмотреть их, понюхать, познакомиться. Но они, опустившись, тут же поднимались и исчезали. Каждый из этих скороходов мог толкнуть, отбросить, придавить маленькую собачонку. Но нет. Ни один ботинок не опустился на нее. И все-таки ей было страшно. Ух, как страшно одной, без родных и знакомых, без дома, без друга на многолюдной улице. Собачонка останавливается, приветливо машет хвостиком и домам, и улице, и солнцу, и людям, и даже ботинкам. Но никому до нее нет дела.

Обидно. До слез обидно. Собачонка садится и скулит. Она голодна. Она устала. Вдруг возле нее остановился один ботинок, затем второй. Собачонка уставилась, перестала скулить, ткнулась носиком в черную кожу блестящей пары, обнюхала и посмотрела вверх. Перед ней стоял человек с улыбчивым лицом. От него пахло свежим морским ветром и весенней теплотой земли. Большие ласковые руки протянулись к ней, и собачонка почувствовала нежное прикосновение и приятное почесывание за своим обвислым ушком. Потом в ее маленькую пасть ткнулась вкусная конфетка. «На, ешь!», — сказал человек, и его ботинки, поднимаясь и опускаясь, медленно удалились. Собачонка не стала доедать лакомство. Она побежала вдогонку за большим и добрым человеком, инстинктивно чувствуя в нем свою защиту, своего друга.

Роман, третий помощник капитана с гидрографического судна «Нептун», подошел к трапу. Но прежде чем подняться на борт, долго смотрел на пепельную собачонку. Потом наклонился, взял в руки хрупкое теплое живое существо и твердо шагнул вверх.

 

… Судно выходило из порта в дальнее и длительное плавание, увозя на своем борту четвероногого члена команды. Последний маяк погас в синей дымке Японского моря — последняя веха родной земли, и этим именем матросы окрестили собачонку — Вешка.

Вешка, Вешка… Что ожидает тебя вдали от родной земли, там, где бушуют жестокие штормы, где беспощадно палит чужое тропическое солнце?

Как ребенка, окружили моряки Вешку заботой. Каждый старался дать ей лучший кусочек. Вешка беззаботно носилась по горячей палубе, таскала в зубах рукавицу или лаяла на подлетавших чаек. Она, как и все моряки, любила принимать душ, не боялась качки и с величайшим удовольствием сидела на мостике возле своего любимого человека. Если уж честно сказать, то Роман меньше, чем кто-либо, уделял ей внимания. Но Вешка понимала — работа. И тем радостней было, когда он позволял ей забираться по трапу на капитанский мостик.

Долго судно ходило по необъятному голубому простору морей и океанов. Очень долго. Бывало, «Нептун» подходил к какому-нибудь берегу. Якорь с грохотом летел в теплую воду, кишащую акулами и медузами разного размера и цвета. Кто-нибудь из команды выезжал на вельботе в сторону берега. Тогда Вешка садилась у борта и уныло смотрела вдаль. Она ловила чужой незнакомый запах, слушала чужие незнакомые голоса. Кричали люди, а может быть, птицы, а может быть, таинственные звери неведомых тенистых джунглей. Вешка знакомилась с жизнью на расстоянии. Чутье и слух — хорошие помощники, но лучше бы повидать все своими глазами. И Вешка просительно поскуливала. Ей очень хотелось на берег. Прошел почти год с тех пор, как она ступила на покачивающуюся палубу океанского судна, которое стало ее родиной, ее домом. Вешка забыла, какой бывает трава, земля, не представляла, что такое лес, не видела ни одной родственной души, называемой собакой. Как она просилась, когда Роман спускался в шлюпку. «Ну, пожалуйста, возьми! — говорили ее глаза. — Возьми меня на берег. Я, как и ты, хочу побегать, размяться, иметь знакомство, пусть даже случайное. Кто же вытерпит сидеть на раскаленной тропическим солнцем палубе или в душном и тесном кубрике, когда рядом роскошный берег, с большими окнами отелей, высокими пальмами вдоль чистых и шумных улиц».

Вешке очень, очень хотелось побыть на берегу, но ее никто не брал. И вот однажды ее мечта сбылась. Судно на короткий срок стало к причалу в Сингапуре. Требовался заводской ремонт.

Вешка сидела на верхней палубе и смотрела, как один за другим входили по трапу на борт чужие люди. Вешка так испугалась, что не могла найти сил спуститься вниз. Она сидела и лаяла, лаяла до хрипоты. Но ее никто не боялся. Люди шли и шли, черные, красные, желтые, белые. С корзинами, тюками, узлами и разными коробками. Они рассаживались вдоль борта, раскладывали свой товар и говорили, говорили что-то на незнакомом языке и жестикулировали. Вешка так бы и не сошла на палубу, если б не познакомилась с малайцем. Этот черный человек разговаривал с ее другом Романом на знакомом языке и смело потрепал Вешку за ухо. Вешка сделала вывод: бояться не стоит, и сошла вниз. Она обошла палубу, осмотрела людей, обнюхала товар и успокоилась окончательно. Потом она подбежала к трапу я, незамеченная вахтенным, выскочила на берег.

Земля, твердая, прохладная земля со множеством волнующих запахов. Не раскаленное железо со следами белой морской соли, не качающаяся, не дрожащая, убегающая из-под ног палуба, а земля. Настоящая, пусть чужая, но земля. Страшно и непривычно. Ух как страшно. И мелкая дрожь прошла по телу растерявшейся собаки. А мимо проходили люди, люди…

И Вешка, сделав шаг, мало-помалу начала осваиваться. Она обнюхала колеса портового крана, отскочила от катившегося автопогрузчика, обнюхала штабеля и выбежала на центральную улицу. Зрелище было потрясающим. Улицу наводняли люди. Масса людей, стена, бурный поток. Такого ей и во сне не снилось. Вешка метнулась в сторону, но не тут-то было. Люди оттесняли, обтекали, отгораживали ее от всего, что помогло бы найти обратную дорогу к порту. Кто-то пнул собаку в бок. Вешку охватил панический страх. Ее еще никто никогда не бил. Она, наталкиваясь на ноги, выкатилась на проезжую часть дороги. Заскрипели тормоза машин, загудели сигналы, завизжала сирена, раздались свистки и крики…

Ошеломленная собака под стоны и проклятья помчалась через улицу под скрежет железа и звон разбитых стекол. Оторвавшись от доброй сотни пинков, бедная Вешка, наконец, остановилась. Сквер был тих и почти безлюден. Вешка осмотрелась. Ничего и никого знакомого. Ничто не напоминает ей родного корабля и привычного уклада жизни. Куда идти? Духота, приторный запах ярких цветов и белые-белые, жгучие лучи тропического солнца.

Вот идет человек. Вешка внимательно, настороженно смотрит в его сторону, стараясь угадать его намерения. Черный человек, чужой человек. От него пахнет пряностями — чужой запах. Вешка не пошла за ним. Индус мельком взглянул на собаку и прошел. Вешка побежала, наугад выбирая направление. На ее пути стояли лавки, лавочки, лавчонки, столы под навесом и без навеса. От торгового ряда веяло резким запахом лука, чеснока и перца. Здесь толпились китайцы, малайцы, панамцы и греки. Все были черными и от всех пахло луком, чесноком и перцем. Люди говорили на незнакомом языке. Люди торговали незнакомыми продуктами. Кто-то выжимал сок из сахарного тростника, кто-то тащил кокосовые орехи, апельсины, ананасы, бананы. Бананы висят на деревьях с большими длинными листьями. А среди ветвей поохают цветные крикливые птички. Носы их загнуты. Они садятся на ветви и свисают вниз головой. Вот проходит человек, еще черней черного, лишь белки глаз да зубы белые. Вешка бежит дальше, а мимо идут и идут люди. Глаза их спрятаны за черными очками. Не заглянешь в глаза, не прочтешь мыслей. И шум. Шум машин, чистых машин, красивых машин. За машинами спешат рикши. Жилистые ноги, худые ноги быстро крутят педали. Важных везут седоков, богатых.

Вешка вбегает в подъезд большого здания и останавливается. К ней не спеша подходит пес. Ух, красавец. А высок, а строен! Желтый, с тонким, змейкой хвостом, большеголовый, прилизанный, с модно подрезанными ушами. Хорош. Он небрежно махнул Вешке хвостом и оглянулся на хозяина. Теперь и Вешка обратила внимание на человека. По ее мнению, хозяин был под стать догу. Толстые губы, тупая морда и бесстрастный взгляд. Человек лишь на мгновение отвлек Вешку. Знакомство с догом было куда интереснее. О таком она мечтала еще там, на судне.

Человек кричал:

— Джим! Джим!

Но Джим увлекся. Он жадно обнюхал Вешку, с губ его скатывалась нетерпеливая слюна. Человек счел ниже своего достоинства вмешиваться в любовные дела собаки и, отвернувшись, втолкнул в рот толстую сигару.

Недолгим было Вешкино счастье в этом чужом и чистом дворе. Джима увели в роскошный дом, а Вешка осталась одна. Она медленно брела по улице. Голод, усталость и безнадежность давали о себе знать. Ей очень хотелось отдохнуть, но подходящего места не находилось. Вешка вошла под многоступенчатую арку и двинулась по аллее. Это был Тигров парк. Страшное зрелище открылось глазам собаки. Чудовищные драконы простирали к ней окаменелые руки, звероподобные люди смотрели на нее с высоты. А в галереях застыли жуткие сцены казней. Люди пилят узкоглазого человека. Он не кричит, он давно кричал. Вешка не боится. Нет запаха крови. Но жуткие фигуры людей, пронзенные острым бамбуком, их неестественные позы вызывают страх. Кого-то варят в котле, ломают руки, ноги, но люди не шевелятся, они мертвы. Они давно мертвы. Замучены и мертвы, как мертвы здесь женщины из камня с рыбьими хвостами, с туловищами краба и рыбьими холодными глазами. Все мертво и дико в этом ужасном парке. Надо бежать отсюда. И Вешка бежит.

Дорога приводит ее в ботанический сад. Яркая зелень, яркие цветы, много цветов. Вешка не различает цвета, лишь запахи. Ее тонкое чутье не терпит запаха цветов. Ядовито-острого, хмельного, дурманящего запаха тропических растений. Вешка забирается на клумбу и, не обращая внимания на мошкару, ложится. Но только и здесь нет места для собаки. Приходит смотритель и гонит бездомную собаку прочь.

Вешка мелкой рысцой пробегает подвесной мост, под которым проплывают лодки. Много лодок. Яркие, цветные, на веслах и под парусом, крытые и открытые, большие и маленькие, груженые и пустые лодки, лодки, лодки. Вешка бежит по улице и останавливается возле светлого здания. Она слышит русскую речь. Знакомую с детства речь. Свои… Вешка завиляла хвостом. Радость комком подкатила к горлу. Дать голос, позвать, и друзья выйдут навстречу… Вешка подошла к широким дверям здания и радостно залаяла. Если бы она умела читать, она бы прочла: «Россия, 163 норд бридж реад, северный мост, дом капитона, Сингапур-6. К вашим услугам: индиго, бостон, габардин, гипюр и прочее, и прочее…»

Универсальный магазин «Россия». Но русских там нет. Ни людей, ни запаха, ни товара. И Вешка бежит от этого холодного чужого здания. Бежит мимо банка с эмблемой льва, мимо двух застывших в дверях автоматчиков.

Ночь застигает собаку в пути никуда. Но что это за ночь! Яркие вспышки цветных огней, огни крикливых реклам, фар и подфарников. Огни на столбах и окнах, огни, огни, огни… Они надвигаются, горят над головой. Красные, зеленые, желтые, синие. Они бегут, пульсируют, гаснут и вновь горят, режут глаза, разливаются сотнями радуг, фейерверком фонтанов, а за этими сказочными огнями ползут пугающие тени. Вешка спешит уйти от хаоса огней, стона музыки и рокота машин. Мир велик и тесен. Вешка улавливает знакомый запах, оставленный Джимом, узнает подъезд, где прошло ее первое знакомство. Посидеть бы здесь, подождать, отдохнуть. Но во двор выходят два человека. От них пахнет кожаными ремнями, а в руках резиновые дубинки. Вешка жмется к стене. Строгие суровые лица подозрительно смотрят. Нет, здесь покоя не жди. Вешка выскальзывает на улицу, перебегает от дома к дому, идет по закоулкам, уже не идет, а плетется и вдруг чувствует, что огни и шум машин и музыка — все позади. Перед ней лачуги, низкие вонючие лачуги вперемежку с маленькими квадратными домами. И темно. Успокаивающая темнота. И окна темные, и улица, и люди.

Раннее теплое, солнечное утро застает Вешку спящей у порога. Ей снился сон: вот она, Вешка, маленькая, убегает из дома от такого же маленького хозяина. Она выбегает на тихую улицу, где много больших и добрых людей. Вешка хочет познакомиться со всеми. Она увязывается то за одним, то за другим, но все почему-то оставляют ее и уходят. Но вдруг возле нее останавливается человек, от него пахнет свежим морским ветром и весенней теплотой земли. Человек дает ей вкусную конфету, говорит: «На, ешь» — и ласково гладит за ушком. Вешка от удовольствия повизгивает, дергает кончиками лап и открывает глаза. Ее гладит человек. Черный человек, и пахнет от него чем-то неуловимо знакомым. Это малаец. Он был на судне и разговаривал с ее другом. Вешка села. Доверчиво махнула человеку хвостом.

— Ай, ай, — говорит черный человек. — Как ты сюда попала? Надо спешить, пока русские не ушли в море, ай, ай, они уже отошли от причала на рейд. Ходим, собачка! Быстро ходим!

Вешка не противилась. Веревка непривычно давит на шею, но Вешка терпит, инстинкт подсказывает ей, что этой веревки не надо бояться.

Три дня стояло судно у причала, и не было часа, чтобы кто-то из команды, уходящий на берег в увольнение, не искал свою любимицу.

Вот уже и якорь поднят, и такелаж по-походному, а все не верится, что Вешки нет. От борта отваливают последние суденышки торговцев фруктами. Русские моряки прощаются с чужеземцами. Судно разворачивается, набирает ход. И никто из советских моряков не видит, как между шаландами, джонками и прочими рыбачьими посудинами лавирует лодка торгового человека с окраины. Малаец упорно работает веслами, он спешит. Черная спина его лоснится, блестит от пота, и на борту его лодки, привязанная манильской веревкой, стоит собака. Она напряженно смотрит вперед, нетерпеливо поскуливает, изредка тоскливо взлаивает, но ее голос теряется в сотне людских голосов, всплеске весел и в глухом рокоте могучего двигателя, скрытого в белом корпусе уходящего за горизонт корабля. Серебристые облака не защищают от жгучих лучей тропического солнца. Оно беспомощно палит. Зной. Невыносимый зной.

Вернувшись домой, привязал малаец осиротевшую собаку, дал ей поесть. Но Вешка в тот день ничего не ела. Ночью она перегрызла веревку и убежала.

— Ай, ай, — сетовал малаец, — убежала собака, пропало вознаграждение.

Проходили дни, месяцы… С большим животом ходила Вешка от помойки к помойке и в безлюдных местах искала пристанища. Она ждала щенков. Под какой-то развалившейся фанзой она устроила логово и долго не выходила. Когда же она появилась, ее трудно было узнать. Большие, налитые молоком соски и ребра. Собака постояла, стряхнула мрак подземелья. Потянула носом воздух, и чутье повело ее в базарный ряд, где легче всего можно найти пищу.

Вешка давно привыкла к шуму большого города, привыкла к пинкам. Она изучила улицы Сингапура. Возле лавки, прикрытой навесом, Вешку окликнули. Нет, она не поняла слов, но голос, интонация звучали призывно. Вешка поняла и остановилась. Неприятный зловонный запах щекотал ноздри. Воняло кислятиной, фитильной гарью, клопами, аммиаком и сырыми шкурами. Шкуры лежали в углу, висели растянутые на стене и кисли в посудинах. Вешка недоверчиво смотрела в хитро прищуренные глаза китайца. Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что здесь опасность, но человек предлагал пищу. Стоило колбасе упасть к ногам, как Вешка, схватив ее, тут же скрылась.

— Хо! — воскликнул китаец и начал мять кожу. Он хорошо мог выделывать шкуры животных. Его изделия дорого ценились на рынке.

«Хорошая собака, красивая шкура, — думал китаец, продолжая свою работу. — Надо приучить и поймать собаку, много шапок будет, много денег, большая собака, нужная собака».

«Нептун» возвращался в родной порт. До Владивостока еще тысячи миль, и требовалось зайти на заправку. Ближайшим портом на пути к дому был Сингапур.

Отгромыхал канат, на грунте широкого рейда крабом прополз и успокоился якорь. Портовые власти закончили оформление прихода, и на борт хлынул поток торговых людей — обычное явление в южных портах. Роман собрался выехать на берег лоцманским катером, но возле трапа его остановил знакомый малаец. Малаец принес радостную весть русскому моряку: он видел Вешку, он знает, что у нее есть щенки, он много раз видел Вешку. С надеждой и добрыми напутствиями команды сошел Роман по трапу.

Улицу за улицей проходили два человека, внимательно просматривая дворы и подъезды.

— Здесь ходила, — утверждал малаец, — много ходила.

Пот градом катил с Романа, рубашка взмокла и прилипла к телу, а он еще верил, что вот-вот из-за угла выскочит веселая пепельная собачка Вешка. Но время шло. Пора уже возвращаться на судно. А Вешки нет.

— Этот ряд ходил собака, этот кожевник ходил собака, — неутомимо и упорно утверждал малаец.

Роман остановился. Китаец любезно раскланялся и еще любезнее предложил свой товар. Но русского интересовал только цвет шкур. Роман тщательно осматривал каждую, ожидая и боясь найти шкуру Вешки. Китаец заметил, что русский осматривает только собачьи шкуры, он это оценил по-своему и быстро затараторил на ломаном русском языке:

— Моя много лови собачка, хорошо делай кожа. Завтра ходи другой собачка лови. Шибко голодный собачка. Моя мало-мало кушать давай, много шапка делай.

Расстроенный и мрачный вернулся Роман на морской вокзал. В ожидании катера сел в кресло, закурил.

Тем временем Вешка бежала вдоль торгового ряда, направляясь к кожевнику, в надежде раздобыть что-нибудь съестное. Внезапно она уловила почти забытый запах морского ветра, теплый родной запах весенней земли. Где-то в излучинах ее памяти всплыли белое, как лебедь, судно и родные приветливые лица моряков. Вешка забеспокоилась.

Китаец увидел собаку. Узкие глаза его хищно блеснули. Румяная лепешка полетела за прилавок. Но Вешки уже не было. Она взяла след. Вешка спешила.

Вот и морской вокзал. Изящные такси и трехколесные велорикши рядами стоят в ожидании пассажиров. Вешка поднимается к входным дверям.

Роман услышал лай собаки. Сначала он подумал, что это ему показалось. Слишком много он сегодня думал о Вешке. Но лай повторился, и Роман пошел к дверям. Вешка не сразу узнала моряка, но запах морского ветра, волнующий запах родины…

Вешка радостно прыгнула на грудь, стараясь лизнуть в лицо. Роман все гладил и гладил собаку, обнимая ее за шею. Это было родное существо в чужом далеком городе. Вдруг Вешка отскочила, что-то вспомнив. Она пристально и виновато посмотрела в глаза Роману и визгливо-зовуще тявкнула. Она звала. Роман сначала ничего не понял. Одичала, что ли? А когда догадался, Вешки уже не было. Тогда он побежал вслед, перебежал, остановился и стал звать:

— Вешка! Вешка!

Прохожие оглядывались на русского моряка, недоуменно пожимали плечами, а он, не обращая ни на кого внимания, все звал и звал собаку.

Вешка бежала к своему логову, а прибежав, остановилась, пораженная увиденным: на месте полуразрушенной фанзы полз бульдозер. Не было входа в ее логово, ничего не было на ровной, приглаженной трактором площадке. Вешка припала к земле, нюхала взрыхленную землю и копала. Кровь сочилась из пораненных лап, но собака рыла и рыла неподатливую горячую землю тропиков. Тракторист швырнул в обезумевшую от горя собаку камнем. Вешка отбежала и, задрав голову, завыла. Закатное солнце кровавым пламенем потухало в глазах собаки.