Сжала руки под темной вуалью... Как забуду? Он вышел, шатаясь, Задыхаясь, я крикнула: «Шутка Она родилась под фамилией Горенко в 1889 году под Одессой, детство провела в Царском селе, где всё дышало Пушкиным и тайной, где навсегда для неё переплелись совершенство рукотворной природы и поэзия. Там же училась в женской гимназии, а после - на юриста в Киеве, к чему быстро охладела. К тому же образ Царского села и связанного с ним Пушкина не покидал её никогда: Кто знает, что такое слава! В 1911 году она едет в Европу, становится свидетельницей первого триумфа русского балета, потом - Италия, роскошные собрания живописи и архитектуры... Всё это было мощным толчком к творчеству, и в следующем году выходит её первый сборник «Вечер», а год спустя - «Чётки». И, если незадолго до этого Николай Гумилёв, её муж, лидер нового литературного течения «акмеизм», советовал ей вместо стихов заняться танцами, то после выхода книги отметил, что в ней «...так просто сказано так много», а Осип Мандельштам провидчески предсказал: «Её поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России». Молодую Ахматову сравнивали с древнегреческой певицей любви Сапфо, а позднее она была дружно поставлена критиками в ряд самых больших русских поэтов. Выход каждой её книги становился событием. Корней Чуковский вспоминал, что её стихи заучивали, переписывали в альбомы, ими то и дело объяснялись влюбленные. Он же отмечал, что вся Россия запомнила ту самую перчатку из стихотворения Ахматовой «Песня последней встречи»: Так беспомощно грудь холодела, В стихах о любви Ахматова возвращает ей живой и реальный характер, в то же время не лишая строчек высокого поэтического звука. Такая гармония свойственна только очень большим талантам. Именно это качество её поэзии подкупало читателя, заставляло снова и снова возвращаться к музыке её стихов, чувствуя невероятную близость волшебных строк к собственной душе, страждущей прекрасного в своей жизни. Само чувство любви поднимается в поэзии Анны Андреевны до небывалых духовных высот. …Ты, росой окропляющий травы, Все, кто знали Анну Андреевну лично, отмечали её не только внешнюю, но и внутреннюю величавость, называли её царственной. Однако в кругу немногих, по-настоящему близких людей, она была проста и безыскусна. А как большой поэт быстро освободилась от влияния литературных школ, вышла к читателю со своим языком и характером. Это понял и Маяковский, который знал её стихи наизусть и читал своим любимым. Но когда накалилась литературная полемика, он неожиданно для многих стал отзываться о ней как поэте с усмешкой, тем самым, будучи авторитетом для новой власти, оттолкнул Ахматову на задворки времени и литературы, причём на долгие годы... И такими примерами, к слову сказать, культура наша богата, в том числе и в наши, коварные для высокого искусства дни. А тогда, в опасное для самой жизни время, многие не выдержали подобных испытаний или не захотели их дожидаться: Бунин, Бальмонт и другие, покинувшие родину до «лучших времён». А вот что говорит по этому поводу Анна Андреевна: Мне голос был. Он звал утешно, Оставь свой край глухой и грешный, ... Но равнодушно и спокойно Художник Юрий Анненков вспоминал, что «наиболее характерным выражением лица» Ахматовой была грусть. «Даже - когда она улыбалась. И эта чарующая грусть делала ее лицо особенно красивым. Всякий раз, когда я видел ее, слушал ее чтение или разговаривал с нею, я не мог оторваться от ее лица: глаза, губы, вся ее стройность были тоже символом поэзии». Он же в своих воспоминаниях рассказывает о большом взаимном уважении и духовной близости Ахматовой и Блока, что находит подтверждение – конечно же, в стихах. Я пришла к поэту в гости. И малиновое солнце У него глаза такие, Но запомнится беседа, А жизнь продолжала испытывать её. В 1921 году был расстрелян Николай Гумилёв по сфабрикованному обвинению, что было тогда в порядке вещей. Не бывать тебе в живых, Горькую обновушку Слепой и жестокий каток диктаторского отношения к культуре, уже после войны, не миновал и Анну Андреевну: её поэзия запрещена к печатанью, а сама она исключена из Союза писателей СССР как представитель «безыдейного литературного болота». Быть верной себе и своему искусству в те годы расценивалось как преступление против страны. И убийственные решения принимались не где-нибудь, а в самом ЦК ВКП(б). После этого Ахматова, подвластная всегда своему сердцу, надолго замолкает для общества. Однако неведомыми путями её поэзия достигает людских сердец, пробивается к свету сквозь хулу и опалу. Не могу не привести цитату из воспоминаний об Анне Андреевне замечательного поэта, увы, уже ушедшего от нас, - Давида Самойлова: «Я увидел Ахматову впервые на вершине её тогдашнего признания. После демобилизации ринулся на литературные вечера. Один из них, многим памятный, происходил в Колонном зале Дома союзов. Вел вечер А.Сурков. Выступало несколько поэтов. Но все ждали Ахматову. ... Я увидел на эстраде пожилую уже женщину, с седыми волосами, забранными в пучок, в тёмном платье с белой шалью, наброшенной на плечи, с какой-то необычайно важной «выходкой» и особенными жестами. Она читала неторопливо, низким голосом, напевно и внятно, читала величественно и с какой-то особой ответственностью за каждое произнесённое слово. Её приветствовали долгой овацией. Весь зал встал. Потом передавали, будто Сталин, узнавший об этом, спросил: - Кто организовал вставание?.. И вскоре началась настоящая травля Ахматовой в печатных и других, специальных органах, которая могла закончиться, по «привычке» тех времён, «гибелью всерьёз». Слава Богу, этого не случилось. А спустя десятилетие, в годы «оттепели», к Анне Андреевне подступила новая волна её истинной славы: литературная премия, вручённая в Италии, и присвоение звания почётного доктора Оксфордского университета... Вот что рассказывает Ганс Вернер Рихтер, немецкий писатель и журналист, приглашённый в Италию на вручение премии. « - Анна Ахматова здесь, - услышал я, вернувшись в отель после прогулки на пятый день безделья. Это было в пятницу, в двенадцать часов дня, когда солнце стояло в зените. На этом месте, уважаемые слушатели, я должен сделать цезуру, необходима пауза, чтобы достойно оценить этот час. Потому что из-за этой груди, из-за этого голоса, из-за всего этого облика могла бы начаться первая мировая война, если б не нашлось для нее других причин. Да, здесь сидела сама Россия - посреди сицилийско-доминиканского монастырского сада. Россия восседала в белом лакированном садовом кресле, на фоне мощных колонн монастырской галереи. Великая княгиня поэзии (придворная дама на почтительном от нее расстоянии) давала аудиенцию поэтам в собственном дворце. Перед нею стояли поэты всех стран Европы - с Запада и с Востока - малые, мельчайшие и великие, молодые и старые, консерваторы, либералы, коммунисты, социалисты; они стояли, построившись в длинную очередь, которая тянулась вдоль галереи, и подходили, чтобы поцеловать руку Анны Ахматовой. Я присоединился к ним. Она сидела, протягивала руку, каждый подходил, кланялся, встречал милостивый кивок и многие - я видел - отходили, ярко раскрасневшись; каждый совершал эту церемонию в манере своей страны: итальянцы - обаятельно, испанцы - величественно, болгары - набожно, англичане - спокойно, и только русские знали ту манеру, которую ожидала Ахматова. Они стояли перед своей царицей, они преклоняли колена и целовали землю. Нет, этого, разумеется, они не совершали, но выглядело это именно так, или могло быть так. Целуя руку Анны Ахматовой, они словно целовали землю России, традицию своей истории и величие своей литературы. А сегодня в семьдесят шесть она принимала чествования в Таормино, она - живое олицетворение целого периода русской истории от Николая II через Керенского, Ленина, Сталина, Хрущева до Брежнева и Косыгина, - все еще непреклонная, все еще величественная, часть самой России среди сицилийских мандариновых деревьев. Когда она вошла наконец в зал, все вскочили с мест. Образовался проход и она шла сквозь строй рукоплещущих, шла не глядя по сторонам, высоко подняв голову, без улыбки, не выражая ни удовлетворения, ни радости, и заняла свое место в президиуме. После пышной итальянской речи наступило великое мгновение. Она читала по-русски голосом, который напоминал о далекой грозе, причем нельзя было понять, удаляется ли эта гроза, или только еще приближается. Ее темный, рокочущий голос не допускал высоких нот. Первое стихотворение было короткое, очень короткое. Едва она кончила, поднялась буря оваций, хотя, не считая нескольких русских, никто не понимал ни слова; …взволнованно рукоплескали все; аплодисменты не умолкали долго. Царица поэзии принимала поклонение дипломатического корпуса мировой литературы, причем от выступавших здесь дипломатов не требовалось вручения верительных грамот. Потом кто-то сказал, что Анна Ахматова устала, и вот она уже уходит - высокая женщина, на голову выше всех поэтов среднего роста, женщина, подобная статуе, о которую разбивалась волна времен с 1889 года и до наших дней. Видя, как величественно она шествует, я внезапно понял, почему в России время от времени правили не цари, а царицы». У каждого человека, умеющего слышать и отличать истинную поэзию от подделок под неё, – своя история любви к Ахматовой. Я была участницей кировского литературного клуба «Молодость», когда там же на день рождения мне подарили сборник Анны Андреевны «Бег времени». Это были годы, когда в свободной продаже её книг фактически не было. Первые же стихи в книге стали для меня потрясением. …Оркестр весёлое играет, Оказывается, вот так, в четырёх строчках, можно вместить целый роман – по накалу и глубине чувства. Значит, поэзия – отнюдь не рифмованные строки на тему и даже не яркие эпитеты, - это слова, рождённые душой и волшебным русским языком. Потому что истинный поэт умеет так им распорядиться, что простые слова начинают светиться и пленять сердце человека, способного отозваться на этот счастливый свет… А вскоре в мои руки попала пластинка, где Ахматова читала свои стихи… Пластинка кружится знакомо, Стихи на исповедь похожи, Тут всё: с потомками свиданье, Анна Андреевна умерла, по иронии судьбы, в тот же день, что и Сталин, - 5 марта. Только это был уже 1966 год, когда она была признана и на родине, когда увидели свет большинство её произведений, и был на подходе к этому знаменитый «Реквием», сохранённый в памяти всего нескольких человек, - о страшных годах репрессий. И всё-таки любовь к России оказалась её самой главной и верной любовью: Дай мне горькие годы недуга, Истинная царица русской поэзии похоронена под Санкт-Петербургом в близком её сердцу местечке Комарово, где она подолгу и жила, и творила. На скромной её могиле всегда лежат живые цветы - знак любви и искреннего поклонения перед талантом и драматической судьбой этой мудрой, мужественной и необыкновенно талантливой женщины, оставившей нам своё главное завещание: Мы знаем, что ныне лежит на весах Не страшно под пулями мертвыми лечь, Свободным и чистым тебя пронесем, На фото: |