КУЗНЕЧИК
Я этим летом радостно живу,
единым днём, как раньше не умела.
Бросаюсь за кузнечиком в траву,
в малинник забираюсь то и дело.
Прости меня, любимый старый дом!
Едва ли разберу твои завалы,
беседуя с весёлым воробьём
и замирая над цветочком алым.
Ленивица, мотовка тёплых дней,
счастливая, в песчинках вся, под вечер
иду домой, а на двери моей
сидит горчичный маленький кузнечик.
2016

* * *
От младенчества до старости
было велено пчеле,
день за днём блуждая в зарослях,
мёд искать по всей земле:
на лугах, в траве некошеной –
(ох, и сладок травостой!), -
на полях, где тенью прошлого
чахнет колос золотой.

Затравела-замуравела
вся округа до небес.
Богатырскою заставою
поднялся на пожнях лес.
Не добраться в тридевятое,
не найти путей-дорог.
Спи, царевна русопятая! –
Не поможет и клубок.

Только память неуёмная – 
хвать! – и высветит до слёз
потаённое, укромное –
лето, детство, сенокос…
Раскосив гнездо пчелиное, 
братья, дымом из земли
пчёл прогнавши, соты вынули
и опять косить пошли.

Слаще нету мёда дикого, 
но гляжу на чёрный рой.
У пригорка с земляникою
над разрытою норой
кружит, кружит… Делать нечего – 
улетает. Над золой
остаюсь одна до вечера
грустной маленькой пчелой.

Иногда теперь мне кажется,
что возмездья пробил час,
со старинных наших пажитей
жизнь выкуривает нас.
А во тьме взгляну на улицу –
от тепла и до тепла 
у озябших окон трудится,
вьётся белая пчела.
2016

ЛЕТНЯЯ ЗАРИСОВКА
Едва легла – 
проснулась от дождя
и слушала, как где-то
за сараем,
неспешным шагом 
к дому подходя,
он вёдра и тазы перебирает.
По кровле деловито
постучав, 
в минуту обнаружил,
где протечка,
латал, латал,
спустился в сад,
устав,
бродил, вздыхая,
средь цветов и трав,
и долго тёр
с ворчанием
крылечко.
2016

***
Не бойтесь, синицы и галки,
и прочий крылатый народ,
у дома играть в догонялки,
шуметь под окном круглый год.
Пускай, будто гулкое эхо,
гремят в вышине провода,
мне грустно. Мой брат не приехал,
не будет его никогда.
Ни зимней, ни летней порою,
хоть век доведётся прожить,
к приезду я стол не накрою,
не стану рубашки копить.
Судьба ли, вода виновата –
не знаю.
Быть может, по льду
последней дорогою брата
я каждое утро иду.
А время прядёт свои нити,
стихают шаги вдалеке.
...Вы, птицы, со мной погрустите
на птичьем своём языке.
2016

* * *
О Тихоне земля смиряет ход,
задрёмывают травы и овраги,
и птица звонко петь перестаёт,
и слово медлит вызреть на бумаге.

К макушке лета тянется июнь,
но шар затих, бока на солнце грея.
На одуванчик ночи белой дунь,
не то застынет время, как в музее.

Пусть шевельнётся, двинувшись вперёд,
гонясь за улетающим рассветом.
Земля пойдёт – и человек пойдёт
дышать июльским воздухом, согретым

желанной сенокосною порой,
где звон косы на дальних перелогах
сливается с вечернею зарёй
и ставят стог, как будто славят Бога.
2015

У ЛЕСНОЙ ОПУШКИ
Кроме леса, куда ещё деться?
Дядька Леший, готовь мне приют, 
обнимусь там с берёзой, как в детстве,
и услышу, что листья поют.

Я не стану досадной помехой,
мне по нраву найдутся дела – 
грибников выпроваживать эхом
да смотреть, чтобы верба цвела.

А когда лёгкий клин журавлиный
соберётся в чужие края,
я усну, как вьюнок и малина,
и весёлая песня ручья.

И пускай по весне долгожданной
не сумею пробиться сквозь твердь,
я была и листвой, и поляной,
и ручьём, отрицающим смерть.
2015

***
Смерть так близко стоит, что вот-вот – 
и рукой за бубенчики дёрну.
Чуть с неё не пошёл новый год,
говорят, на несчастья проворный, - 
високосный. Касьянова злость
белым саваном лепится к дому.
Чтоб звенеть бубенцам не пришлось,
надо сердцем прижаться к живому,
да полвека скользнули – куда? – 
не видать. Впереди ещё малость.
… За водою пойду, чтоб вода
родниковая людям осталась.

***
Совсем другое время за деревней.
Там белый снег, нетронутая тишь.
К чему Иерусалим, когда стоишь
и чувствуешь себя лесной царевной?
Сейчас вон те раздвинутся кусты –
ивняк ломая, выйдет на дорогу
и охнет старый леший: «Слава богу,
что вновь домой вернулась, дочка, ты».
Закашляет с натугой, заворчит:
хлопот полно, зима не за горами,
и чем бы шляться, помогла б с делами,
а то ведь лес не убран, не закрыт.
Перечить я не стану. Постою
и выслушаю молча все упрёки.
Над головою затрещат сороки,
на все лады склоняя жизнь мою.
Но вдруг метнётся голос птичьих стай.
Замру в тоске. Зачем так стонут птицы?
Не чают, что ли, снова возвратиться?
Махну рукой. Ответное «прощай»
вдали стихает. Слёзы льются, льются.
Рукой их вытру, побреду в свой дом.
…А я с чужбины не смогла вернуться,
Осталась где-то в небе голубом.

БАБУШКА С ТАБУРЕТОЧКОЙ
1.
Ноги-то не железные – 
и прохудились, глядь.
Будешь теперь, болезная,
ватной ногой качать,
шаркать, держась за стеночку – 
благо, что есть стена:
«Локти мои, коленочки!..
Прежние времена!»

Помнишь, бывало, деточкой,
не отрывая глаз – 
бабушку с табуреточкой
видела ты не раз, – 
но всё равно от ужаса
сжавшись – была, и нет,
смотришь, как бабка тужится,
двигая табурет
по деревенской улице. – 
боже, куда она?! – 
И отчего сутулится 
худенькая спина?

Лёгкая думка детская
вихрем умчится вдаль.
Бабушку с табуреткою
лишь на мгновенье жаль.
Страхи сильнее жалости.
Согнутая дугой,
бабка тогда казалась мне
немощною Ягой.

Крутит судьба рулеточку.
Может, в её волшбе
бабушкой с табуреточкой 
выпадет стать тебе?..

2.
Часто, покоя ради,
дом её был закрыт,
и, на окошки глядя,
думалось: бабка спит
или сидит устало
где-нибудь в уголке,
отблеск от печки алый
бегает по руке.

Дети понять не в силах
жизнь на изломе крыл,
и невдомёк мне было,
кто ей дрова носил,
как доставался старой
каждый глоток воды,
и отчего держалась,
будто и нет беды,
словно бы всё обычно.
К ней приезжая, дочь,
матери горемычной
силясь хоть чем помочь,
как её ни просила,
из своего угла
выбраться та решилась,
только когда слегла.

Пашня, война, ухабы…
Верен проклятый слух:
короток путь у бабы
до вековых старух.
Тяжек военный волок – 
год сосчитай за пять.
Век на Руси недолог – 
трудно довековать.

Бабушка, помню с детства,
встанет спиной к теплу:
«Девка, не насидеться б
сиднем у вас в углу…»

Ночью, вскочив от боли,
скажет тихонько мать:
«В угол не сесть бы, Оля,
мукою вам не стать…»

Угол родного дома,
где каждый гвоздь знаком.
если уж быть худому,
лишь бы в углу своём,
лишь бы не на чужбине.
Что там? СытАя выть?
Северным небом синим
хочется жить да жить,
и не считать увечья,
словно их вовсе нет,
солнцу с дождём навстречу 
двигая табурет.
2015

* * *
Лёд стал непрочным,  будто жизнь. 
Зима,
     темнея, распадаясь на кристаллы,
ещё стоит. И не сойти с ума
возможно, лишь занявшись
                                   чем-то малым:
укрыв себя от внешней суеты,
от бредней политических – стеною,
стирать бельё, выращивать цветы
и слушать притяжение земное,
и не ходить по тоненькому льду,
особенно – почуяв воздух вешний.
Да только завтра снова побреду,
постукивая палкой, словно пешней…
2015

***
Не хочется брякать посудой,
будить спозаранку жильё,
пускай отоспится, покуда
задумалось время моё.

Устав от пути-бездорожья,
застыло смолой на стволе.
И кажется, вечности можно
коснуться ещё на земле.
2015

***
Теперь всё чаще хочется молчать,
а если говорить – о настоящем.
Слова отравным привкусом горчат,
и ближе современника стал пращур
с его простой, суровою судьбой,
заботами о доме да о пашне.
Но Родину он закрывал собой,
и было ей,  как девочке, не страшно.
А если б выбирать иной удел,
наверно, отмахнулся бы – пустое! -
затем, что он России песни пел
и слёзы утирал своей рукою.
2015

НЕ НОВОГОДНЕЕ
Сон пропал, будто не был – заливистый лай!
Кто там бродит? – Не видно из окон.
В непроглядную ночь разбери-угадай,
что привиделось страже стоокой.
Может, кружатся совы, а, может, лиса
промелькнула и скрылась из виду,
и звенит вся округа уже полчаса.
На крылечко из горенки выйду
кликнуть нашу собаку, и взмоет луна,
точно птица, над призрачным лесом,
а вдали, за лесами, хохочет война,
да напрасно смеётся и стонет она:
затяжным новогодьем Россия больна, 
и шутихи летают, как бесы…
2015

***
На чужбине пожив,
воротилась на Русь
и уже никуда не уеду.
Манны с неба, конечно,
я здесь не дождусь,
но картошку
добуду к обеду.
Да и как не добыть? –
огород за окном,
выходи и орудуй лопатой.
В доме топится печка
весёлым огнём,
на сарае бушуют котята.
Есть друзья.
Пусть немного,
но всё-таки есть,
и в наследство
досталась работа,
от которой порою
хоть на гору лезь,
а бывает, и ладится что+то,
и цепляет за душу,
и точит внутри…
А ещё – эти книжные полки,
да на ветках рябины
зимой – снегири,
и дорога к реке –
мимо ёлки…

***
Над дальним лесом вспыхнула звезда,
как будто свечка, трепетной рукою
зажжённая и поднятая ввысь.
За ней огни другие поднялись,
и небосвод, наполненный тоскою,
склонился тихо к горестной земле,
мятущейся меж взрывами и стоном.
И от свечи небесной там, во мгле,
зажглись земные светом отражённым.
И сотни рук взметнули этот свет,
молясь, любя и скорбно поминая
всем сердцем тех, кого меж нами нет,
и отступила в горы тьма ночная.

"...Зачем я пишу? Оттого что не могу не писать? Иногда это так, иногда, казалось бы, нет. Порой живёшь совершенно спокойно, наплевав на принцип «ни дня без строчки». Спокойно и счастливо. Если не нужно срочно писать какую-либо статью, не надо на что-то откликаться и т.д. (Правда, как ни странно, этого «срочного» с годами становится всё больше, да и тянешь, не можешь почему-то писать так мгновенно, как было вначале).
Живёшь, делая лишь какие-то отметки в голове или на бумаге: то историю интересную услышишь, то строчка возникла – а дальше не идёт или не до того, то дождь по крыше зашелестел, то птица показалась в окне, а то и вовсе пустячное что-то, но взгляд почему-то остановился…
Всё хорошо, но однажды радость кончается. Появляется чувство пустоты. Бывает, что не можешь выйти из этого долго. Всё то же, а плохо, не хватает чего-то. Не хочется читать, смотреть, говорить. Всё раздражает. 
Иногда, уже понимая, что это значит, начинаешь перебирать черновики, записанные слова, строчки. Это не то, другое… И вдруг цепляешься за строку. Или иначе – щёлк, и совершенно новая строка, и пошло…
Часто стихи возникают от переживаний. В этом случае предварительный период длиннее. Пока кипишь, умираешь, сходишь с ума – невозможно написать что-либо стоящее. Чуть поутихло, присмирело, но не ушло совсем – выплёскиваешь на бумагу.
А потом сосёт внутри. Точно за ниточку, вытягиваешь из себя строчку за строчкой, пока не уйдёт состояние, мешающее жить по-человечески. Доделываешь, дописываешь. Работа закончена. Небольшая радость, но уже через несколько дней, а порой уже назавтра стихотворение не нравится. Не то. А иногда и на другой день заплещется внутри что-то новое… 
Пишешь несколько дней, месяц иногда. Ненавидишь домашних: пристают, отвлекают, ушли бы, не мешали… Если позвонят – грубишь, срываешься на ерунде.
Написанное последним обычно любишь больше предыдущего. Но всё равно недолго. Скоро раздражают все на свете стихи. Не хочешь ни читать их, ни, тем более, писать. Однако успокаиваешься постепенно. Возвращаешься к нормальной жизни.
Как хорошо жить без всяких стихов… Жаль, что недолго."