Борис Михайлович Косенков

Косенков Борис Михайлович родился на Украине. Учился на факультете журналистики Киевского госуниверситета имени Т. Г. Шевченко. Окончил Военный институт иностранных языков. Военная служба – морская пехота ВМФ, войска ПВО, Железнодорожные войска; капитан. Военный журналист. После увольнения в запас – редактор в книжном издательстве, корреспондент областной газеты. С 1987 года – профессиональный литератор и переводчик. Член Союза журналистов СССР и Союза писателей России.
Живет в Калиниграде.

Смех сквозь зубы

ЧУЖАКИ
Там сладко врут,
там мягко стелют,
там тщатся прикормить с руки.
Но для Нью-Йорков и Брюсселей
мы варвары и чужаки.

Там рады шлюхе и бастарду,
там педераст желанный гость.
Но «золотому миллиарду»
Россия – словно в горле кость.

Ему страшнее всех напастей
ее просторы и века.
Но разорвать ее на части
кишка пока еще тонка. 

И он следит в надежде зыбкой
за русским миром, как шакал,
тая под дружеской улыбкой
клыков безжалостный оскал.

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ 
(Обращение urbi et orbi
Самодержца всея Земли) 

Это есть наш последний
и решительный бой!
Под нашенским Стягом
воспрянет род людской.

Нам бросил вызов беззаконный
весь мир голодных и рабов.
Кипит наш разум возмущенный
и всех подряд крушить готов.

На свалку Ялты и Потсдамы!
Нам Бог судья, а не ООН!
Саддам Милошевич Усама
теперь на гибель обречен.

Накроет мир зонтом свободы
наш звездно-полосатый Стяг.
Ликуя, побегут народы
в демократический ГУЛАГ.

Там ждут их «сникерсы» и «пепси»,
«биг-мак» с поп-корном пайковой
и радость выпивки и секса
в конце недели трудовой.

Любителей кривой дорожки
ждет скорый на расправу суд.
Гуманитарные бомбежки
цивилизацию спасут.

Врагов ракетами накроем,
послушным выделим деньжат.
Мы наш, мы новый мир построим
на свой, американский лад!

Это есть наш последний
и решительный бой!
Под нашенским Стягом
воспрянет род людской!

Человечество, равняя-а-айсь!
Смиррррно!
Равнение на Америку!
В светлое будущее
с места с песней
шаго-ом… МАРШ!!!

ГУМАНИЗМ-ХХΙ 
До чего же красиво звучит:
гуманитарная бомбардировка!

На завтрак –
солидная авиабомбища.

На обед –
основательный «томагавк».

На ужин –
легонькая ракеточка.

Ешь, Махмуд, не хочу!
Лопай, Ваня, от пуза!

Гуманисты в мундирах
и цивильной одежке,
но все поголовно
с ангельскими крылышками,
завсегда готовы
попотчевать нас,
слаборазвитых аборигенов,
этим добром
до отвала.

АКАДЕМИЯ ГОЛЛИВУД 
Дешевые университеты
для жителей всей планеты.

Наведение мостов
с промыванием мозгов.

За блокбастером блокбастер
про нахрапистых и зубастых.
Про то, как хапать
и грабастать.
Убивать –
и ослепительно улыбаться.

Американская high school
по сворачиванию скул.

А еще –
наука о том,
как не млеть и не ахать,
а попросту девок
тискать и трахать.

Полный курс
морали бандитской
 в упаковке
из джаза и « диско».

А для подкраски
и смазки –
сладенькие сказки
о небесной любви
и ласке.

Реви, Рахиль,
плачь, Кончита.
рыдай, Танечка,
над гибелью «Титаника».

Умиляйтесь,
столицы и окраины,
спасению
рядового Райана!

Учитесь, земляне,
подгонять
под киношные мерки
слезы и смех,
провал и успех…

Что хорошо для Америки –
то хорошо для всех!

Хайль, Америка!

ЛИБЕРАЛЬНЫЙ ВАЛЬС
Ты сияющий храм на холме,
Ты свободы оплот вековой.
Ты горишь в окружающей тьме
Дикарям путеводной звездой.

Наша жизнь далеко не повидло,
Как обрыдла нам эта страна!
Окружает нас пьяное быдло,
И свобода ему не нужна.
Только ты нам награда за муки,
От тебя сладко млеет душа.
Повторяя волшебные звуки  –
США, США, США!

Душно нам в атмосфере столичной
Прозябать как в поганой тюрьме.
Ну, а быдлу живется отлично
И в Челябинске, и в Хохломе.
Нас тошнит от  березок и клюквы,
Нам противна традиций парша.
И во сне нам мерещатся буквы –
США, США, США.

Мы мечтаем отметить как праздник
Рейд веселых техасских ребят.
Пусть они этих варваров грязных
В демократию срочно вбомбят.
И к тебе наши тянутся руки,
По привычке деньгами шурша.
И плывут над Атлантикой звуки –
США, США, США.

Ты сияющий храм на холме,
Ты свободы оплот вековой.
Ты горишь в окружающей тьме
Дикарям путеводной звездой.

ПЯТНО
Остатки кровавого пира
слезами омыты давно.
Осколки разбитого мира
не склеить уже все равно.

Рассыпавшиеся осколки
уже никогда не собрать.
Банкиры, бандиты и волки
не любят следы оставлять.

Но даже и в час триумфальный
проступит клеймом все равно
на белой манишке крахмальной
позорное это пятно.

ПРОСНИСЬ, РОССИЯ!
Опять газетные писаки,
глумясь, Россию тщатся пнуть.
Опять заморские вояки
себя кичливо лупят в грудь.

Опять спесивая Европа
визгливо лает у дверей…
(Читатель ждет уж рифмы «жопа»;
на, вот возьми ее скорей!).

Что ж, значит, вспомним дни лихие
и жар всемирного костра.
Вставай, народ!
Проснись, Россия!
Сосредоточиться пора.

Так и живем

СКАЗКА
ПРО ЗАКОЛДОВАННОЕ КРЕСЛО 
Десять лет,
не страшась ни колдобин, ни ран,
пробивался
в Кощеево царство Иван.

В мрачной чаще дорогу пытал по созвездьям,
по нехоженым кручам карабкался вверх.
Семь мечей затупил, шесть коней он заездил,
пять драконов извел, трех красавиц отверг.

Все грозил:
«Не поможет злодею коварство!
Посрамленный, исчезнет костлявый урод!
И устрою я там справедливое царство,
где свободно вздохнет работящий народ…»

И – дошел…
По дворцу его клич прокатился –
так, что конь заполошно ушами застриг,
так, что в кресле резном ото сна пробудился
и тряхнул головою костлявый старик.

Тяжко вежды воздев, он взглянул на Ивана,
что поодаль поигрывал пикой, храбрясь,
и осклабился зло:
– Берегись, окаянный!
Ты об этом еще пожалеешь не раз!

Но недаром Иванушка груздем назвался.
Он Кощея хватил молодецкой рукой
так, что тот содрогнулся, привстал и – взорвался,
заклубясь едким дымом и серой трухой…

Отчихавшись, уселся Иванушка в кресло,
торопливо вострясь на большие дела…
Но объяла истома Ивановы чресла,
неподъемная дрема на плечи легла.

Поползла к победителю льстивая челядь,
чтобы взять за рога молодого быка.
Но Иван еле свел задубевшую челюсть:
– Я посплю… Никого не пускайте пока…

В тот же миг
в зеркалах
он увидел свой лик:
в тронном кресле
ютился
костлявый старик.
 
ПЕВЕЦ
Едва Парнаса покраснели склоны,
Едва пробился первый луч  с небес,
К храпящему в постели Аполлону
Ворвался запыхавшийся Гермес.

– Пришел певец! Какое дарованье!
Скорее в лоб стрелу ему мечи!
Послушай только: «В океан признанья
Меня умчат поэзии ручьи!

Я долго буду памятен народу,
Как творчества высокий идеал!
И стих мой человеческому роду
Дорогу озарит во весь накал!

И я…» Но тут, покрыв Гермеса матом,
С постели встал сердитый Аполлон
И буркнул: – Хватит! Только плагиатом
Твой протеже пронырливый силен.

Стрелу ему? Ну и наглец, однако!
Что ж, бездарь, получай и не мычи!..
И смыли во всемирную клоаку
Певца ручьи божественной мочи.

БИЗНЕСВУМЕН
Жила-была в России бизнесвумен.
Она любила бизнес всей душою.
В работе неустанной бизнесвумен
богатство сколотила небольшое.

Обмана не гнушалась бизнесвумен,
и гнобила жестоко конкурентов.
В интригах находила бизнесвумен
немало привлекательных моментов.

Рвалась в миллиардеры бизнесвумен
и прорвалась туда бы непременно.
Но как-то в Куршевеле бизнесвумен
вдруг втюрилась в простого мачо-мена.

Ах, как его любила бизнесвумен!
Ах, как его объятья были жарки!
От страсти бурной млела бизнесвумен,
а мачо-мен выпрашивал подарки.

«Брегет» ему купила бизнесвумен
и «Мерседес» накрученной модели.
На чай ему давала бизнесвумен
за сладостные фортели в постели.

Уже мечту питала бизнесвумен
печатями скрепить любовь такую...
Но как-то раз узнала бизнесвумен,
что мачо услаждает и другую.

Скандалить попыталась бизнесвумен,
но крик и плач подействовали слабо.
Четыре дня белугой бизнесвумен
ревела пуще деревенской бабы.

На пятый смыла слезы бизнесвумен
и скрыла синяки под макияжем.
В Россию укатила бизнесвумен,
где бизнес был уже вконец разлажен.

Восстановила дело бизнесвумен
и гайки до предела закрутила.
Соперников пригнула бизнесвумен
и капитал изрядно прирастила.

Теперь мужчин гоняет бизнесвумен
и давит их, проклятых, бизнесвумен…
Сюжет надуман? Нет уж, не надуман –
он жизнью нашей нынешней придуман.

ДОН ЖУАН
Из донжуанов – в импотенты…
Вот шутки шутит естество!
Конечно, он вошел в легенды –
но разве легче от того?

Легко ль в тисках судьбы суровой
коптить бесплодно белый свет,
меланхолично, как корова,
жуя виденья грешных лет?

О нет! Природою ограбленный,
теперь он – враг былых затей.
Теперь он учит жизни праведной
своих неправедных детей.
Теперь он хворями и адом
грозит беспутникам, ярясь…
И бродит в жилах жгучим ядом
недорастраченная страсть.

РАЗБОЙНИК
Весел, пьян и конопат,
руки в брюки –
бродит буйный солнцепад
по округе.

Тети, дяди, стар и млад –
что за дело!
Раздевает всех подряд
оголтело.

Милых дам – как массажист
и любовник,
остальных –
как аферист и чиновник…

Но одежка – лишь запев,
увертюра!
Скоро слезет, обгорев,
даже шкура.

Боже, если не унять
эту сечу –
с нас и власти скоро снять
будет неча!

ПЛЯШУЩИЕ ЧЕЛОВЕЧКИ 
Дрыг-дрыг
пляшут девочки
дрыг-дрыг
пляшут мальчики
дрыг-дрыг
в заполошном ритме
заходится музыка
дрыг-дрыг
сладострастно шарят
по мокрым от пота телам
лазерные лучи

а где-то
в паучьих лапах голода
умирают вселенные

дрыг-дрыг

а где-то
сыто икает война
упиваясь слезами и кровью

дрыг-дрыг

а где-то
настырные параноики
и ясноглазые крестоносцы
шагают к деньгам и власти
по руинам и трупам
по традициям и святыням

а девочки пляшут
дрыг-дрыг
и мальчики пляшут
дрыг-дрыг
и бьются в истерике
дерганые мотивчики

и смерть
одобрительно щерит зубы
стоя поодаль
и ритмично подрыгивая
сухими и желтыми костями

дрыг-дрыг
дрыг-дрыг
дрыг-дрыг.

БЫДЛО
Не трус и не герой – я просто быдло.
Я нищ и наг, я жалок и забит.
Мне все происходящее обрыдло,
и будущее счастья не сулит.

Мне льют по телевизору помои,
а я не протестую – только ною,
ловя щедроты с барского стола
да тихо проклиная удила.

Не дока в заковыристых вопросах,
я не приучен красть, интриги прясть,
на митингах пинать и хаять власть
и разводить турусы на колесах.

Мне некогда: всех рвущихся к рулю
я молча одеваю и кормлю.

ИУДЫ
Когда Иуда продавал Христа,
его наверняка корила совесть.
К предательству еще не приспособясь,
она вдруг оказалась нечиста.

И как потом Иуда ни крутил,
а презирать себя невыносимо…
Худою славой бедную осину
он, как дурной болезнью, наградил.

Но не угас старинный род Иуд.
С искусством лицемерия освоясь,
они теперь себе так ловко лгут,
что дремлет притерпевшаяся совесть.

Теперь умеют так продать Христа,
чтоб совесть оставалася чиста.

СВЯТАЯ ПРОСТОТА
        O sancta simplicitas!
                              Ян Гус

Мир простодушных
чем-то нам угоден.
В их детскости – очарованья тьма.
О как мы деликатно к ним снисходим
с вершин образованья и ума.

Синяк под глазом потирая новый,
что из-за их наивности набит,
мы все ж таки на дурачка блажного
не держим зла и не таим обид.

Ведь умилится даже инквизитор,
потупя умный и жестокий взор,
когда святая простота
с молитвой
подкинет связку хвороста
в костер.

Из цикла «Моя Украина»

УЛИЦА КАНАТНАЯ
В меланхолии приятной,
под хмельком,
в полубреду
вдоль по улице Канатной,
спотыкаясь, я бреду.

Облаков густая стружка
над Одессою плывет.
Сердобольная старушка
кормит кошек хоровод.

А в порту, за косогором,
так и дразнят огоньки:
«Хватит сирым быть и хворым!
Ну-ка будням вопреки

вскинься радостным порывом,
над обрывом воспарив!..»
Но решетка над обрывом
охлаждает мой порыв…

Черт возьми!
Аль я не русский?
Ну-ка, Господи прости,
дай рвану решетку хрустко,
как рубаху на груди!

И – дороги нет обратной,
как в любви или в бою…
У решетки на Канатной
я стою… стою…
Стою?..

У ПАМЯТНИКА ГРАФУ
М.С. ВОРОНЦОВУ
«Полумилорд, полукупец»
стоит себе на пьедестале,
освободившись наконец
от циркуляров и баталий.

От вицмундиров и казны,
от льстивых слов и козней света,
от вздорных прихотей жены
и дерзких шалостей поэта.

Свой тур достойно отыграв,
давно бездвижный и безгласный,
бестрепетно взирает граф
на город шумный и прекрасный,

где властно судьбами играл
он в устремлении высоком
и ввысь порою воспарял
в мечтах и планах, точно сокол.

Где, краем правя столько лет,
в грехах корысти не погряз он…
Белесый голубиный «след»
слезой застыл под левым глазом.

Увы,  не стоит и гадать,
как век сведет с тобою счеты.
Ты реешь в небе? Исполать!
Да на Руси рукой подать
от соколиного полета
до голубиного помета.

ЗИМА В ОДЕССЕ
Море лижет мели и молы,
молчаливо жует камни…

Зачерпнув,
я поставил море
на окне
в граненом стакане.
Пусть оно гнилыми ночами
в нашу гиблую непогоду
пахнет песней, песком, печалью,
пахнет солью, солнцем и йодом…

Ночи слякоть глотали залпом,
дна, как счеты, щелкали мимо…
Становился тревожный запах
все грустней,
все неуловимей.
Вот уж только дуреха-память
уверяет меня упорно,
что водица в пыльном стакане –
это море,
и пахнет морем.
Что она корабли держала,
опьяняла акульи жабры…
Где ж ты, море?..
Осталась к весне
только серая муть на дне…

А по городу – окна моют,
а по городу – с крыш каплет.
И огромное Черное море
молчаливо жует камни.

СУВОРОВ В ИЗМАИЛЕ
Непоседливый мужик,
хитрый бог штыков и пушек,
полководцем он служил,
нынче памятником служит.

Только тошно старику
стыть в молчании унылом.
Хорошо б над Измаилом
прокричать:
– Кири-куку!

ГОРОД НЕВЕСТ
Николаев – город невест,
это всем морякам известно.
Отплывая на зюйд-зюйд-вест,
моряки грустят о невестах.

Прошивают небо гудки
бесконечной смолистой дратвой.
Тают в мареве моряки,
а вослед им сигналят платки:
«Возвраща-айся скорее-ей обра-атно!..»

В горьковатой морской пыли
пляшут свадебные подарки:
ладно скроенные корабли
николаевской доброй марки.

И к созвездию Южный Крест
от Медведиц Большой и Малой
о тебе долетает слава,
Николаев, город невест.

ЛЬВОВСКИЕ СВЯТКИ
              М.С. Попову
Зал гудел новогодней потехой,
голубело смереки копье…
Мне студентка по имени Стефа
подарила кохання свое.
И к Высокому Замку по кручам
завлекла, точно мавка, меня,
то дразня поцелуем летучим,
то лихой коломыйкой маня:
 
«Болить менi головонька
та й межi плечима.
Треба менi докторика
з файними очима.
Та не того докторика,
що файно лiкує, –
треба мені докторика,
що файно цілує».

А потом нам уютно и жарко
было в слякоти львовской зимы,
когда в зарослях Стрыйского парка
целовались до одури мы.
Было там под колючей шинелью,
как за пазухой нам у Христа.
И апрельской звенела капелью
коломыйка лукавая та.

«Болить менi головонька
та й межi плечима.
Треба менi докторика
з файними очима.
Та не того докторика,
що файно лiкує, –
треба мені докторика,
що файно цілує».

К нам с годами приходит привычка
не пугаться утрат и потерь…
Стефа, Стефа, студентка-медичка,
где и с кем ты гуляешь теперь?
Свои файные губы и очи
чьим губам и рукам отдаешь?
И кому в эти зимние ночи
коломыйку чуть слышно поешь?

Болить менi головонька
та й межi плечима.
Треба мені докторицю
з файними очима.
Та не тую докторицю,
що файно лікує, –
треба мені докторицю,
що файно цілує.
Ой, дáна-дáна-дáна,
Що файно цілує.

УЖГОРОДСКИЙ КОФЕ
Когда от годов и болячек
суставы уже заскрипят
и сердце заноет, заплачет,
останавливаясь невпопад,
и хлопнет, кончая повесть,
меня эпилог по плечу, –
сяду на скорый поезд
и в Ужгород укачу.

Перетерплю дорогу,
с полки сорвусь чуть свет...
Такого кофе, ей-богу,
в мире, наверно, нет!
Невдалеке от вокзала,
у моста через Уж-реку…
– Налейте, –  скажу, – пожалуйста,
чашечку старику.
Конечно, большую – такую,
чтоб пробрало наверняка…
И отхлебну, смакуя,
черного огонька.

А после – веселым и дерзким
переступлю порог
туда, где дружит с венгерским
укра́инский говорок.
Где поет коломыйки лето,
где я снова силен и любим…
И покажется мне, что это
юность, а не кофеин.

СЛУШАЯ ЦЫГАН
Улетаю душой в поднебесье,
все законы природы круша...
Отчего на цыганскую песню
так отзывчива наша душа?

Отчего от конторского бденья,
от забот и семейных цепей
так нас тянет хотя б на мгновенье
в звонкий мир бессарабских степей?

Там среди кукурузного поля
ни людей, ни машин, ни жилья –
только небо, да вольная воля,
да зовущая вдаль колея.

И, кнутом не тревожа упряжку,
ты лежишь, разнотравьем дыша.
И рубаха твоя нараспашку,
и твоя нараспашку душа.

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную