|
* * *
Мимо гор, мимо леса и поля,
И опять мимо леса и гор,
В небо, в небо стремится - на волю
Наш небесный российский простор…
Не дано сатане или бесу
Знать, где наша таится душа.
Выше гор, выше поля и леса
Человек – и нельзя помешать.
ОТЧИЗНЕ
Уральских гор могучие шеломы,
Глухих холмов сухие ковыли.
Вползает поезд ящеркой зелёной
На дикий гребень в голубой пыли.
За речкой Белой, повторив изгибы,
Уйдёт в проруб туннеля, в темноту,
А вынырнет, увидят, кто б там ни был!
Глубинную Отчизны красоту…
Твоих полей полынное остожье,
Твоих лесов немереную высь.
И есть пути прекраснее, быть может,
Но от своих дорог не отрекись.
Они вели, а не были ведомы!
Вчера по ним богатыри прошли…
Уральских гор могучие шеломы,
Глухих холмов сухие ковыли.
* * *
Вадиму Кожинову
Что кроется в жемчужине, внутри,
Из воздуха горючая пылинка?
Одну растят, лелеют, посмотри,
Как драгоценною становится песчинка.
Другая же в тюрьме заключена.
И таинство рождения скрывая,
Она лежит на глубине морского дна,
Где серебристых рыб проходят стаи.
Отыщет ли её ловец иль вор,
Любовник или истинный ценитель –
По воле волн сокрыт её затвор,
И глубина хранит её обитель
НА ХОЛМАХ
Взгляну на Россию с Кремлёвских холмов –
Велик её свет – ни начал, ни краёв.
Как старцы, стоят над Москвой облака.
И грады и веси стоят на века.
Их ветры не сдули, и вихрь не сломал.
Священные стены крепки, как металл.
Приникну к твердыне и сил наберусь –
И верую в Спаса и Матушку Русь.
ВЕДЕНЬЁ
О, как мы ехали далёко
До вожделенной тишины.
Там церковь Веденья высоко
Глядела, как виденья, сны.
Леса на взгорье и под кручей,
И дальше -- тёмною стеной –
Вздымались сильной и могучей
Единой хвойною волной.
Лишь иногда на перелесках,
Просыпав золото берёз,
Взлетал и падал голос резкий
Какой-то птицы. И до слёз
И свыше исполняло душу –
Спасённой глушью – Веденья,
Безмолвьем светлым от избушек
Почти святого бытия.
Веденьё – в Ярославской области церковь Введения Богородицы во Храм. На местном диалекте --- Веденьё.
РОДИНА
Тысячелетье ею пройдено
Во славу дедов и отцов.
Теперь по всей великой Родине
Стоит недвижимость «дворцов».
Не знаю я, какого лешего
Ищу в лесу, дороги вью,
И не чужая здесь, а здешнего,
Родного я не узнаю:
Обманным дымом занавешена,
Чужой, зыбучей новизной,
Она как будто бы опешила,
И нет пути передо мной.
Перекорёжена, надорвана,
И вихрями разметена,
Над нею плачут Вдовы Чёрные,
И к небу движется она.
ВСТРЕЧА
Багряные листы, упавшие на плечи –
Порфира осени – святое торжество.
И чувствует душа, вступая в эту встречу,
С багрянородною печальницей родство.
Всё непритворно в ней и внятно духу,
Спокойно, величаво сложено.
Благоволит и зрению, и слуху.
В дыханье сонных вод отражено.
И помысл так высок у человека…
И Благодать, как рек Иларион,
Исполнила всю землю. День от века –
Надеждой, Верой и Любовью осенён.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Жизнь меня возвращает в барачный отсек
Не обшитый медовой вагонкой,
Где для нас начинался, там кончится век,
А хоромы для косточки тонкой.
Не крестьянка я, не госпожа – не займу
Места нового, ваше сословье!
Мы нигде не причислены и ни к кому
С беспризорной к России любовью.
Ухожу я к уральской своей глубине
На родные, железные руды,
А любовь, как наколку не вытравить мне:
Я Державу, как мать, не забуду.
* * *
Ну, здравствуй, одряхлевший дом,
Меня и никого не ждавший,
Забудем мы с тобой вдвоём
Ночь тёмную и день вчерашний,
Чтобы топорик заиграл,
Чтобы пила заговорила –
Двужильна немужская сила,
Когда грозит тебе обвал.
НА УРАЛЕ
Какая роскошь – заблудиться
Среди высоких этих трав!
Простору неба удивиться,
Травы роскошество примяв,
Легко брести глубоким лесом,
Кольцо озёрное найти,
С размаху загорелым всплеском
Его спокойствие смести.
Раскинуться на горном склоне,
Горячем, ровном, как платок,
На шейке ящерки зелёной
Заметить маленький глоток.
Изведав вкус воды холодной,
Журчанию ручья внимать,
Учиться мудрости природной
Всё до травинки понимать.
* * *
Розы белое облако
Над моей головой.
Роза красная около
И простор голубой:
Беларусь да Украина
В белой россыпи хат,
Избы русской окраины
До предела стоят.
Солнце русую голову
Закатило за дол…
О, как больно! Как солоно
Век двадцатый ушёл.
РАДИОВОЛНЫ
Сквозь треск эфира
И трагедий тьму
Чуть слышится
Мелодия на тему
Дыханья робкого
И трелей соловья…
И возвышает
Вечную поэму
О музыке
И счастье бытия.
* * *
Близится время плодов.
Падает, Богу не внемля,
Бремя безумных трудов
На подъярёмную землю:
От осушенной почвы болот
Дымом застлало светило,
От перевёрнутых вод
Ливнем Европу залило.
Из виноградных садов
Пули несёт виноградарь.
Близится время плодов.
А по плодам и награда.
* * *
Я хотела цветов от тебя –
Ты прости мою женскую слабость.
О, какая услада и радость –
Я хотела цветов. От тебя!
И глаза, и ресницы цветов
Я в мечтаньях не раз целовала,
Трепетание их обнимала,
И они отвечали без слов.
Море нежных оттенков любви,
Лепестков осторожных касанье,
Ночи тонкое благоуханье
От цветов, от тебя, от любви.
* * *
Вспыхнут всполохи сирени
В белокаменной Москве –
А волненья нет и тени
Ни в душе, ни в голове…
То ли дело на Урале:
Цвет лиловый чабреца
Пряным запахом ударит,
Разрумянит цвет лица.
Степь развеивать научит
Затянувшуюся грусть.
Словно солнышко из тучек,
Из тоски освобожусь.
УРАЛ
Хребет Евразии – Урал
Тыл и войну страны держал,
Стальной бронёй гремел в Европе,
Блистал он касками в окопе,
Лежал с винтовкой у опушки,
Пил водку из солдатской кружки.
Ел кашу он из котелка,
Штыком прокалывал врага.
Он сапоги и гимнастёрки
Сшивал блестящею иглой.
И на побывке, и в каптёрке
Звенел гитарною струной.
От пуговицы до снаряда
Снабжал советского солдата.
Блестели звёздочки в петлицах,
Улыбки на победных лицах.
Звенели песни, ордена…
Есть Родина у нас одна!
Прощай, проклятая война!
Гремите, русские медали,
Чтобы Урал мы не отдали,
Чтоб наши «Илы» заблистали
В родной отечественной стали –
И чтоб Державу удержал
Хребет Евразии – Урал.
Магнитогорск
ПРОЩАНИЕ С ДОМОМ
Прости, мой дом, полвека пролетело,
Прогнулись все подпорки бытия.
Но дышит и скрипит твоё живое тело,
Рыдает ветер и душа моя.
На крыльях крыши снежные заплаты
И чёрной тенью кошка-сирота,
На все восходы и на все закаты
Закрыты ставни, двери, ворота.
Отдам ключи хозяину другому,
Благословлю на жизнь и Благодать.
И оглянусь, прильну глазами к дому,
Но снег в глаза, и дома не видать.
МУЖИК
Он в уральском гибельном снегу
Потерял последнюю слегу…
Тут с багряным заревом идей
Подвихнулся Красный Чародей.
Волей да землёй хвалился тать,
Чтобы мужика очаровать.
Загорланил, закричал: «Вперёд!»
Шли стеной народы на народ.
Увядала Божия роса,
Пыль газеток застила глаза.
Покачнулась не дворянская судьба -
Затрещала русская изба.
Позабыл мужик и Бога, и Царя…
А в Отечестве багряная заря.
В петербургском зареве идей
Подвихнулся Белый Чародей.
Увядала Божия роса
Пыль газеток застила глаза.
Белой ночью Белая заря
Скрыла Невский берег и царя.
Снова на Урал мужик пошёл –
Там его икона и престол.
В Екатеринбурге раб идей
Подвихнулся Чёрный Чародей.
Будущий и прошлый Государь.
Был убит в подвале русский Царь
Увядала Божия роса,
Пыль газеток застила глаза…
Велика крестьянская дорога.
И велик Мужик, но после Бога.
ДЕРЕВЕНСКИЙ ПРАЗДНИК
Эх, родни-то за столом – в усадочку!
Фляга браги да соленья с погребов,
Пляски именинные вприсядочку,
Весь в частушках дядя-острослов.
И неправда, что голодная скотинушка,
Сам не ешь – скотинку уважай!
Даже Ванька-алкоголик, сиротинушка
Собирал под зиму урожай.
На работу -- чистые заплатушки,
А на праздник – красное шитьё.
И добра хватало нашей матушке
На чужое детство и моё
* * *
Потеряла Москва золотое кольцо,
А державная воля лицо.
Неподвластны ей реки, текущие вспять,
Ни себя, ни других – никого не понять.
На холмах заповедных стенание стен,
От холопьих злодейств, от холуйских измен.
О, всемирного ига грядущий обман,
Он каменьем заполнил бездонный карман.
И кидает в Великое сердце Москвы…
Час пробьёт – и обман не снесёт головы.
ОКТЯБРЬ 1994
Хочу войти в октябрьскую рощу
И насладиться словом «отряхает»…
Но не могу забыть, как пушки били
По дому белому.
Под танковою мощью
Ломались корни.
Листья чёрной стаей
Метались.
Раздавили осень.
Печальницу любимую мою.
12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА
Впервые написать стихотворенье
Меня заставили не страсть и не печаль,
Не долгая зима, не тёмное забвенье,
А человек земной...
В неведомую даль
ворвался он — там звёзды и сиянье,
там чистое и вечное живёт,
открыт простор душе и расстоянья.
О, корабля невиданного взлёт!..
И мне пятнадцать лет —
космическою бурей
Апрельская капель, сверкая и звеня,
Влилась в мои стихи.
И гордо имя Ю Р И Й
Объяло мир, Отечество, меня..
|
ДОМ ЗА ПОЛЫННОЙ ДОРОГОЙ
Зябну, как летняя птица,
Перед отлётом на юг,
Звёзды над тёмной Станицей
Крупные в нашем краю.
Дом за полынной дорогой.
Мнится — былинный — покой -
Так добродушно и строго
Встали стога за рекой.
Никнет ивняк над Уралом,
Ветви-куканы в реке...
Родина! Звёздочкой малой
Быть бы с тобой вдалеке.
ЧАША
(фрагменты семейной хроники)
Часть первая
1.
Беспощадные смутные годы
Над страной, над отцом, надо мной.
Корабли, поезда, пароходы
Режет ветер залётный сквозной:
Свой похитчик и чужеплеменный
На открытых просторах Руси...
Братьев кличет Иван полоненный —
Не проснутся — проси не проси!
Я по-русски все жду терпеливо,
Над равниной кружит вороньё...
Отобрали у песни мотивы,
Раскатали по брёвнам жильё,
Осквернили родные могилы,
А над пашнями ядом смердят.
Брат мой, где твоя удаль и сила,
Обернись красным молодцем, брат!
Горек воздух полынной дороги.
Бесконечны, как думы, холмы.
Сбиты в кровь наши бедные ноги,
От кого ждём спасения мы?
Может эти пожары лесные,
Замутнённые воды озёр,
Дочернобыльские витии —
Пустословья обман и позор
Нас спасут? Деревеньки пустые,
Городов обезличенных высь...
Но, как сила души, золотые,
Купола золотые зажглись.
2
Бережёное мамой наследство —
полотно, веретёнце, клубок.
Вьются мамины сказы сквозь детство
тихой нитью — виток на виток...
Скажет мама: послушай, как славно
Ярославна на Волге жила,
как потом на Урал Ярославну
сила тёмная занесла.
* * *
...Стояла пора сенокоса,
из города прибыл тогда
отец, и на наши расспросы
ответил: "Важнее страда".
Вставала семья с петухами,
с росою. И шла со двора,
возили мы сено возами.
Всё было, как будто вчера...
Мне было четырнадцать. В школе
я зиму училась одну,
а после, бывало, все в поле —
рожь сею, полосоньку жну.
Любила я, помнится, книжки,
на ярмарке брал их отец,
но Пушкин и Гоголь не слишком
частили под зимний светец...
Некрасов! Некрасов исконным
был Богом крестьянской семьи.
Как светлая мать у иконы
читала молитвы свои —
так дети читали про Сашу;
про мужичка... с ноготок...
Некрасов! Страдание наше!
родимый, как волжский поток...
Но тут не пойму, иль помнилось:
отец наш как будто не тот...
Спрошу у него, что случилось —
он, молча навильник несёт.
А в ночь грохотнули ворота:
- Вставайте! Конягу впрягай!
Ты, Голубев, враг для народа,
добро подобру отдавай!
Что было тут! Мать за иконы,
отец за раздетых детей:
"Не плачьте, не первые стоны
На Волге родимой моей..."
......................................................
Родина! Зорями светлыми,
далью меня позови!
Что ж ты согнулась под ветрами?
Сердце болит от любви.
Рыскали чёрные вороны
В русской дороге-земле,
Дом наш распался на стороны,
Храм не светился во мгле.
Снова дорога полынная,
Горькой родная судьбе
Песня моя лебединая,
Родина… Счастья тебе!
Выйти с духовною битвою
Хватит терпенья и сил
Вместе с единой молитвою
Всем, кто тебя не забыл.
...................................................
Отняли и дом, и пожитки...
Поехала наша семья
в путь неизвестный и жуткий.
И с книгой Некрасова я.
Нелегок был путь до Урала —
телячьи вагоны, конвой...
в дороге семья не пропала,
кормилась травой-лебедой.
Нас ветра сухие иголки
встретили в этих местах
и горы, как серые волки,
и душу сжимающий страх.
3
Ворочали камни... вот труд-то!
Слезу зажимали в кулак.
А плакали, что почему-то
отца называли — кулак.
А что в кулаке этом было,
что было в руке "кулака"?
В деревне — всё грабли да вилы,
а в ссылке — всё лом да кирка.
Отец нас не жалобой встретил:
"Ребята! Здесь люди живут!
Никто не пропащий на свете,
кто право имеет на труд.
А чтобы тоска не заела,
добудем, ребята, чудес!
Возьмёмся за доброе дело,
посадим и вырастим лес.
Конечно, в степи, — не на Волге,
но тополь растет, карагач
и люди живут, а не волки,
и Родина нам не палач" .
вот за отвалом щебенки
в крутой известковой пыли
побеги и хрупки, и тонки
впервые весной расцвели.
Как радовались переселенцы
из разных российских земель,
они прижились, как младенцы.
Да там и моя колыбель!
4
Четырнадцать ступенек вниз —
и доски на кровати.
Там полог ситцевый повис,
и детский плач, и детский визг,
и лепет младшей — Кати.
Мария слышит стук — и, ax! —
перепугалась матка.
Глядит: с ребенком на руках
с войны пришла солдатка.
Не на ночлег, а на постой
просилась та солдатка
и вышел ей ответ простой:
"Где четверо — там пятый".
Четырнадцать ступенек вниз,
и к печке — мыть ребенка.
— А где отец? — вопрос повис.
--- Он лётчик был, пошёл на риск...
где рвётся, там и тонко.
Был мальчик слабенький, кричал,
синел, дышал на ладан,
солдатке кто-то подсказал,
Мол, вот что сделать надо:
Испеки калач,
да над ним поплачь.
На железе кочерги
вкруг землянки обеги,
а когда настанет день
ты дитя в калач провдень.
Так три раза повтори,
никому не говори.
В ночь калачик разломай,
злому псу его отдай,
если ночью сдохнет псина,
будет жив-здоров детина.
Вот так и сделали они.
И всё сбылось по слову...
Четырнадцать ступенек вниз,
шьют малому обнову.
Носи портянки, фронтовик,
за труд мне их дарили,
я гол-сокол, но я привык, —
смеётся муж Марии.
5
Помню: белая птица зимы
распластает крыло за оконцем.
Ноги в мамины сунешь пимы,
Поглядишь на морозное солнце,
И в землянку! Играешь с сестрой
в "кам-каму чудеса показать",
над волшебною нашей игрой
не смеялась, а плакала мать:
гвозди, камешки, пуговки, нитки —
все богатство убогой игры —
я старалась в полу землебитном
под стеколышком скрыть от сестры.
Ту игру называли "секретом",
он был тайным и явным, как стих,
в первобытном сознанье поэта.
Стыли корни в стенах земляных...
В керосинном дрожании света
с тайной болью глядели на нас
дед с поблекшей картонки портрета
и с божницы всевидящий Спас...
* * *
От строк не оторвать пера,
как сердца от любви...
Там не Железная Гора,
там кости на крови,
скрежещут, воют по родне, —
всё терпит белый свет,
не дай вам Бог,
не дай и мне —
страшней голодных нет.
И ссыльных нет страшней дорог,
что испытала мать —
голодным взгляд, голодным рот
и негде хлеба взять...
Но м и л о с е р д н ы е "кусок"
подали кулакам:
таёжных ягод туесок
с слезою пополам.
Стучат у моего виска
колёса и года,
Судьба другого "кулака"
восходит, как звезда.
Часть вторая
1
...Ax, мама, нешто можно съесть
ломоть и крошку хлеба?
Сказала мать: "Да,
можно, весь", —
перекрестясь на небо.
И плакал тот, кто не рождён,
Стучался — ешь сама! —
до света на край света он
попал... Поешь, Кузьма!
И Гриша, Маша, Николай, —
хватило всем пайка.
Мать отвернулась невзначай —
дорога далека...
И нет ни крыши, ни окна,
сквозит горбыль-вагон...
погнали прямо ото сна,
не дали взять икон.
И снова молится она
на неба вышину.
На степь, — какая ширина!
На новь-на сторону.
Урал... Урал. Октябрь, ветра —
и перекати-поле
они гоняли до утра,
как чью-то злую долю.
Гудел барак во все бока —
клопы да вши, да блохи...
Но вот в семье у "кулака"
дела не так уж плохи:
Плетень меж нар из тальника
сплели — свои покои!
Замри, бессильная строка,
над сильною душою.
2
Но дальше надо. Я пойду...
Урал. Зима — зимою
брела в тридцать втором году
с морозною сумою.
И не чуралась мать труда
на родине. А в ссылке
была бессрочная страда —
кирка, забой, носилки.
Но тут невмочь
родит вот-вот...
Искали бригадира,
но не нашли — схватил живот
в забое породила.
Отец топор с собою нёс,
отрезал пуповину,
был сорок градусов мороз...
Петром назвал он сына.
Мать померла. А он, дитя —
на старшую, Марию,
А сам работать — на "путя",
как раньше говорили.
Работал бы и котлован —
везде в поту рубаха!
Предел трудяге, видно, дан —
переломилась плаха.
Переломилась по сучку,
упал с лесов высоких...
Земля, как обух по смычку.
Приял земные токи.
Но выжил. Вырастил Петра,
и Гришу... Металлурги!
Горбатый выдюжил барак
метели, вьюги, пурги.
3
Рос Петя и не мог вставать
на худенькие ножки,
но научился понимать,
что хлеба нет ни крошки.
Сидит на нарах, как большой,
канючит: "Леба, леба..." —
Сам маленький, живот большой,
и крестится на небо.
Когда бы лето — лебедой,
нет лебеды — крапиной,
но где добыть еду зимой,
уральскою, сварливой?
Ходили в поле за свеклой,
мороженой капустой
украдкой... Встретят — под конвой!
Ах, чтоб им было пусто!
Но раз доверили отцу
"идейную" работу —
ударить церковь по крестцу.
Пошёл он с неохотой.
Воистину — о голом — Бог —
неси терпенья чашу!
Ведь Он отцу тогда помог
найти златую чашу.
Но не укрыл от мужиков
ещё троих находку...
Как поделили — был таков,
кусок — в косоворотку.
В бараке, отколов с горох,
в Торгсин отнес в тряпице,
на деньги манку и горох
купил, немного ситцу.
И Петю выкормила та
ниспосланная чаша,
но он не миновал креста.
И страждет память наша.
4
Уже в степи дымил завод
почти семнадцать лет.
Петру же было в этот год
всего пятнадцать лет.
Забылись нары, был и хлеб,
окончилась война.
Сполна хватила лихолет
рабочая страна.
Но и работала в поту
в селеньях, в городах
в послевоенную страду
за совесть и за страх.
К исходу шёл сорок седьмой
к исходу повесть наша...
С горячей жижею стальной
перевернулась чаша.
И Петя сгинул в том огне,
в огне сгорел Григорий.
А чья вина — судить не мне,
когда такое горе. |
Одно из стихотворений, которым завершается эта книга, обращено к образу златоглавого, трагически светлого певца Руси – Сергея Есенина. А ведь именно этому великому уроженцу Рязанщины принадлежит откровение, ставшее самой основополагающей заповедью для всех тех последующих поэтов нашей страны, кто главным из своих титулов и самоопределений считает слово р у с с к и й, -- «Я поэт потому, что у меня Родина есть!» 
