Он подумал: «Не во сне ли всё это?"—
и хотел проснуться, но просыпаться некуда было
Л. Толстой

Не бывает ничейного слова. Оно всегда чье-то, какого-то человека. Поэтому свобода слова — это всегда свобода слова того, кто его произносит.

Но сейчас свобода слова человека вытеснена свободой слова социальных субъектов, подкрепленных властью, силой, собственностью и деньгами. Если нет этих "костылей", то человеком сказанное слово не парит свободно в воздухе, а падает глухо на землю, не будучи никем услышанным. Но и с "костылями" слово не является уже свободным. Оно не является свободным уже потому, что теряет человеческий характер, превращаясь в слово вообще. Может быть, оно и свободно, но оно уже не принадлежит человеку.

Так слово теряет своего настоящего хозяина и утрачивает подлинный смысл. Оно уже не прорастает добрыми злаками. Таким словом кормятся бульварная литература, желтая пресса и реклама. Живое слово здесь не нужно. Оно просто тонет в вязкой паутине, которую плетут СМИ, как наиболее продвинутые в изобретении средств оглушения людей и в превращении их в молчаливых существ.

За всех и про все обязуются сказать вездесущие СМИ: о частной жизни, о сенсациях, о катастрофах, о светской хронике, о событиях в США и в Израиле и т. д. Одного только не говорят: о драматической жизни российских граждан во всей "полноте" ее бедности.

Но вот парадокс: чем более словообильными становятся СМИ, тем меньше они производят впечатление говорящих. В рыбьей чешуе слов, произнесенных людьми, для которых слово ничего не значит, кроме его цены на рынке рейтингов программ и "проектов", не разглядеть уже действительного смысла этих слов. У них нет и запаха, как у денег. Слова становятся пустыми. В результате создается мрачное, тяжелое и гнетущее ощущение, что общество вообще молчит. Молчит на одной высокой ноте.…

М. М. Бахтин писал, что не существует молчания вообще, молчание есть всегда чье-то молчание. Даже в годы сталинизма оно было таким. Как писал О. Мандельштам, "Мы живем под собою не чуя страны. / Наши звуки в полметре уже не слышны". Но при Сталине это все же были живые звуки, и кто-то их слышал «в полметре»! По крайней мере они дошли до нас, нынешнего поколения. Теперь и таких звуков нет. Видимо, русский философ оказался неправ: мы живем в обществе, когда возникло молчание вообще, ничье молчание.

Да и кому молчать, если «тиран» стал анонимным. Конечно, устами конкретного чиновника может быть произнесена жестокая фраза "денег нет", которая может убить человека. Но у него их действительно нет, поскольку их нет у государства: все народные ресурсы государство отдало в частные руки. Взяло — и отдало. Отобрало у всех — и поделило между членами небольшой группы лиц, которой сейчас само государство начинает прислуживать, хотя всячески старается демонстрировать свое великодержавие. Невольно вспоминается образ Шарикова! Поделило богатство среди "своих людей" и среди тех, кто оказался рядом в минуту дележа, как свидетель.

Кому, спрашивается, нужны те слова, которые произносятся другими, кто, как уверены поделившие собственность, не оказался рядом, кто «проспал»? Они еще сами не насладились своей речью. Речью людей, которые стали очень богатыми и способными произносить банальности с бархатной и властной тональностью в голосе. И огромная масса людей, затаив дыхание, слушает их откровения о том, как стать "богатым, здоровым и счастливым". Но от этих людей никогда не дождаться внимания к тем, кто бы им сообщил о том, как они стали бедными, больными и несчастными. Но не потому, то они "проспали" при дележе собственности, добросовестно не работали, не служили Родине, не одобряли политики государства. И не потому, что и сейчас они не способны понять политики новой власти. А потому что существует некий социальный порог откровенности, переступив который, состоявшийся в новом строе и довольный собой человек, раскрывает источники своего благополучного существования. Не может же он признаться в том, что живет за счет тех, кого он и слушать не хочет?

Можно было бы даже согласиться с тем, что слова стали свободными: говори, что хочешь. Но тогда они становятся свободными от человека, живущего своей бессловесной жизнью. Они стали чужими для него. Слово одного совершенно чуждо слуху и желанию что-то сказать другого человека. Как говорил тот же поэт, "я слово позабыл, что я хотел сказать. / Как ласточка она в чертог теней вернется". "Чертог теней" — вот образ общества, которое не может, не способно, не хочет сказать о своем реальном положении. Оно что-то "мычит" от напряжения, о чем-то слагает раскованные "шлягеры", о чем-то сочиняет безбрежные "дискурсы", но нет разумного, членораздельного, свободного слова, которое смогло бы преодолеть гнетущее молчание.

Такого слова, которое бы могло выразить всю боль и страдания людей, ждавших многого от "вождей", от "прорабов перестройки", от "первого президента", от "гаранта конституции". Но дождалось только "восстания элит", по выражению К. Лэша, которое взяло реванш в ответ на семидесятилетнее "восстание масс". И сейчас, когда произошло это пресловутое восстание элит, когда в спешном порядке создается новая родовая знать, сменив знать номенклатурную, когда в белозубом сиянии снобизма утонули простые человеческие страсти, мысли и дела, — в этом зияющем своими высотами обществе, необходимо говорить о свободе молчания.

Почему же существует это какое-то странное, мистическое и, одновременно, кричащее молчание? Думается, что главная причина – неверие в то, что происходит, действительно происходит наяву, а не во сне.

Не верится в необратимость происходящего. Слишком оно представляется архаичным, грубым и … скучным. Не верится, что история, бурно и весело развивавшаяся в течение всего ХХ века, к концу столетия вдруг сделает такой неприличный зигзаг и полностью оскандалится, смешав историкам все карты тем, что накажет большинство народа, посмевшего "замахнуться" на свое счастливое будущее и выступить против счастливого настоящего своего меньшинства. До сих пор никто не может понять, что же произошло, и почему Великий и Могучий Союз распался за считанные дни, унося вместе с собой в историческую яму все, что только было можно и что было уносить нельзя, в том числе и все возможные социальные надежды. "Принцип надежды" настолько дискредитирован, что более привлекательными стали казаться различные "концы": конец истории", "конец социального", "последний человек" и т. д.

Не верится в то, что народ, в который раз снова обманут, и вместо свободы он получит новое рабство. Не верится и в то, что снова будет каста господ и рабов с соответствующей пещерной идеологией и звериной психологией, хотя и во внешне привлекательных, респектабельных формах.

Не верится в то, что вся эта историческая трагедия новыми духовными лидерами будет представлена как восстановление исторической справедливости, а народ призовут каяться в допущенных им исторических ошибках.

Не верится в то, что с народом, спасшим человечество от коричневой чумы и ядерной войны, поступят так бесцеремонно и грубо. И поступят так не полчища диких племен, не честолюбивая польская шляхта, не упоенные европейскими победами миллионные армии немецких нацистов. Поступят так со своим народом свои же люди: госчиновники и служащие, ученые и актеры, инженеры и рабочие, коммунисты и комсомольцы.

Однако произошло все то, во что до сих пор не верится. И все же факты и на этот раз проявляют свой упрямый характер, заставляя поверить в пугающую реальность "чудовищного и невероятного". За прошедшие двадцать лет произошло то, что ранее представлялось немыслимым. Бывшие партийные работники и рецидивисты, одни — борцы против "многовекового рабства", а другие — с честно нажитым богатством, незаметно нашли общий язык в том, что приобрели себе барские повадки, начиная от высокомерия, вытекающего из признания своей богоизбранности, и кончая жадным стремлением как можно быстрее и больше выжать денег из вновь обращенных рабов.

Вначале все казалось каким-то мрачным фарсом, достойным пера Ивлина Во. Или кошмарным сном, который к утру заканчивается пробуждением. Однако запущенный какой-то тайной силой процесс двигается вперед все с большим ускорением, поражая воображение своей энергией, темпами и неукротимостью. Сначала все ждали какого-то предела, но цинизм карьеристов, неофитов и нуворишей не знает предела. И социальный кошмар длится непрерывно уже второй десяток лет, получив народное прозвание как "общество беспредела".

Запад снова теряется в догадках и ухищряется в разгадках "тайны русской души". Теряется в догадках и российская интеллигенция, не видя до смешного примитивных средств, с помощью которых в России произошла смена социального строя. Мало кому удается сказать, что "ларчик просто открывался". И что поэтому от сверхсложных социальных теорий, надо переходить к логике сказки Андерсена "Платье для короля". Но все же сорвана с глаз пелена самообмана по поводу каких-то высоких целей, которые, якобы ставит перед собой новая политическая элита. Как показывает жизнь, высота ее социальных целей никогда не поднимается выше курса американского доллара.

Нас учили, что "смеясь, человечество расстается со своим прошлым". Но, видимо, в России все всегда "всерьез и надолго". Особенно то, что имеет пародийный характер. Современное российское общество, смеясь над собой, находит в этом "полное и глубокое удовлетворение".

Но факт есть факт: изменения произошли и есть все основания утверждать об их необратимости. Следовательно, нужно понять, почему это произошло, преодолев гипнотически воздействующее на общество молчание. Нужно, чтобы отчужденное молчание снова приобрело своего владельца. Молчание – это всегда чье-то молчание. Но чтобы приобрести такое молчание, нужно заговорить.

В КАЧЕСТВЕ ПОСТСКРИПТУМА.

«Наше молчание – их золото». У глубокого молчания есть весомые причины – экономические.
Вот краткая справка, которую легко найти в инете.

Федеральная служба государственной статистики РФ в 2010 году провела аналитическое
исследование распределения доходов среди населения страны:
- в крайней нищете находятся 13,4% с доходами ниже 3.422 рубля в месяц
- в нищете существуют 27,8% с доходом от 3.422 до 7.400 рублей
- в бедности перебиваются 38,8% с доходами от 7.400 до 17.000 рублей
- выше бедности проживают 10,9% с ежемесячным доходом от 17.000 до 25.000 рублей
- со средним достатком живут 7,3%, их доходы от 25.000-50.000 рублей в месяц
- к состоятельным относится 1,1%, они получают от 50.000 до 75.000 рублей в месяц
- и только 0,7% богатых имеют доход свыше 75.000 рублей в месяц.
Иными словами 90,9% населения с переменным успехом балансирует на черте бедности.

При этом 1,5% населения РФ владеют 50% национальных богатств.
По данным ЦСИ "Росгосстраха", в России годовой доход более $1 млн у 160.000 человек,
годовой доход более $100.000 имеют 440.000 семей.
92% крупной российской промышленности, банков и пр. - это иностранная собственность.
Только в банках Швейцарии находится около $25 млрд российского происхождения.
В Государственной Думе и Совете Федерации заседает 41 миллиардер, общее состояние
которых оценивается в 1.056,6 млрд рублей.
Всего в России насчитывается 114 миллиардеров с совокупным капиталом в $297 млрд.
Состояние топ-десятки за год выросло почти на треть и составило 182 млрд. долларов,
тогда как в прошлом году - 139 млрд.
Российские миллиардеры платят самые низкие в мире налоги (13%), которые и не снились
их коллегам во Франции и Швеции (57%), в Дании (61%) или Италии (66%).
26% россиян имеют непогашенный кредит.

Этот список можно продолжать и продолжать, но для этого надо иметь или канаты вместо нервов или либеральные мозги, позволяющие все это воспринимать как восстановление исторической справедливости, попранной в 1917 г., и неизбежность для формирования нового среднего класса. Однако социальный контраст настолько невероятный, что не поддается никакому разумному объяснению. А раз нет этому феномену объяснения, то и какого-то противодействия этому тоже нет.

Но по сути дела идет целенаправленная десоциализация основных групп общества, которая приобретает глубокий и необратимый характер. Она выражается в том, что все больше людей уже не осознает себя частью какой-то социальной общности и даже не видит в этом соучастии никакого смысла. Возможно, что эта самая страшная социальная катастрофа, которая произошла за последние двадцать лет. Ведь вместе с советским слоем социализации соскабливается и та социализация, которая в прошлом носила форму общинности, соборности. С обществом, с разрушенными социокультурными взаимосвязями, – с обществом полностью разобщенном, – с этим обществом, которое уже перестало быть обществом, можно делать все что угодно. И делается. А общество, вернее, каждый в своей отделенности от общества, понимая это, молчит. Оно начинает говорить только тогда, когда происходит что-то очень страшное. Например, пожары лета 2010 года, сейчас – гибель теплохода «Булгария». Что же должно случиться, чтобы люди поняли, что их сила в объединении. Точно в таком же, как объединились друг с другом новая социальная элита. Прямо-таки с комсомольской пылкостью и коммунистической убежденностью в необходимости держаться друг за друга. У них и название этого объединения – «единая…». Очень им это слово нравится.

А наша либерализованная элита, включая СМИ, с радостным и циничным визгом такое осознание в социальном соучастии по отношению к простым людям обозначили «совковостью» и стараются ее вытравить. Не забывая, правда, проявлять соучастие к своей «команде» и к тем, кто попал в очередную струю по защите прав человека. Если кто-то не попал под крышу правозащитников, то не имеет права проявлять солидарность к себе подобным и может быть даже обвинен в отсутствии политкорректности, в политическом заговоре, в экстремизме. И как стать человеком, чтоб попасть в очередную политическую кампанию по защите прав человека? И как стать каждому из 90,5 %% от 142 млн. российского населения стать таким человеком, если многие из них давно уже перестали ощущать себя человеком? Как писал В. Соколов, «Не нужны мне права человека / Я давно уже не человек». Что остается в этом случае? Остается молчать.

В такой ситуации этих людей, живущих на грани бедности, приучают рассматривать другого как своего конкурента и даже недруга. Это срабатывает, поскольку в состоянии крайней нищеты возрождаются варварские инстинкты, которые еще древние римляне обозначили формулой «человек человеку волк». Какой же может разговор у волков? Как отмечает Анатолий Степанович Чуев, «народ молчит, но чувствуется - молчит с ненавистью». Старая формула приобрела новую упаковку

http://www.4cs.ru/materials/publications/wp-id_1566/