В Совете по литературной критике Союза писателей России
ПРИГЛАШЕНИЕ К РАЗГОВОРУ

ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ВРЕМЯ ОБМОРОЧНОГО СНА – НАЧИНАЕТСЯ ВРЕМЯ БОДРСТВОВАНИЯ

Круглый стол Совета по критике Союза писателей России

На излете 2015 года в Совете по литературной критике Союза писателей России состоялся четвертый заочный круглый стол, посвященный современному литературному процессу.

Творчество авторов разных поколений позволяет составить объемную картину действительности, в которой сегодня живет, не щадя собственного сердца, русский человек. Еще не потеряло силы все либеральное и пока не обрело уверенности все почвенное, но состав воздуха изменился, и отрицать это невозможно. Хотя здесь не обещание будущего светлого дня, а скорее повод объединить творческие силы на одном созидательном направлении. Произведения и авторские имена, реальные тенденции и перспективы – вот центр настоящей дискуссии, главные линии которой заданы вопросами Виктора Баракова:

1. Какие авторы современной прозы вызывают у Вас постоянный интерес и желание высказаться?
2. Каких поэтов современности Вы считаете достойными продолжателями лучших традиций классики?
3. Какие положительные и отрицательные тенденции можно выделить в современном литературном процессе?
4. Год литературы прошел. Каковы итоги? 
5. Какие задачи стоят перед литературной критикой в условиях формирования нового общественного сознания?

В обсуждении приняли участие Виктор Бараков, Нина Ягодинцева, Андрей Тимофеев, Светлана Замлелова и Вячеслав Лютый.

Редакция "Российского писателя" рассчитывает, что и другие наши коллеги присоединятся к начатому Советом по литературной критике важному разговору, ответят на все или на часть предложенных для обсуждения Советом по литературной критике вопросов.

Материалы присылать по адресу: sp@rospisatel.ru

 

Виктор БАРАКОВ, литературовед, писатель, критик, доктор филологических наук (Вологда)

1. Какие авторы современной прозы вызывают у Вас постоянный интерес и желание высказаться?

По долгу службы (читаю курс русской литературы в Вологодском университете) слежу за писателями самых разных, зачастую противоположных направлений. Согласен с Игорем Золотусским – после некоторых текстов заболеваю в прямом смысле. Но по-настоящему опускаются руки от деятельности «родного» министерства, разрушающего образование в России…

Из современных прозаиков давно выделил для себя Владимира Крупина, Веру Галактионову, Бориса Екимова, Алексея Варламова, Владимира Личутина, Альберта Лиханова, само собой – Юрия Бондарева и Виктора Лихоносова. Помню о недавно ушедших Василии Белове и Валентине Распутине. Все они (и не только они) – герои моих лекций.

За двумя авторами наблюдаю особенно пристально, так как, смею думать, принял участие в их становлении. Это Александр Киров и Станислав Мишнев.

Из публикаций «Российского писателя» этого года сильное впечатление произвела новелла Валентины Беляевой «Мальчик и Девочка». Я даже посоветовал жене, учительнице в школе, познакомить старшеклассников с этим произведением. Результат превзошел ожидания – дети чрезвычайно эмоционально и очень верно восприняли текст.

В течение нескольких лет принимаю участие в работе жюри Всероссийского конкурса современной прозы имени В.И. Белова «Все впереди», рассказы и повести нам присылают авторы преимущественно из российской глубинки. О конкурсе 2015 года хотел рассказать в предисловии к сборнику победителей и дипломантов, вышедшему на днях в Вологде, но местная власть не дозволила его публиковать – жаждала, вероятно, дежурного пафоса, поэтому выскажусь здесь…

Повесть Виталия Лозовича (Воркута) «В городе метет пурга» вызывает светлые чувства. Автору удалось пленить нас «непостижимой красотой общения», очаровать молодостью и чистотой героев, музыкальностью стиля и внутреннего ритма, - словом, всем тем, что называется гармонией формы и содержания. Истории первой любви почти всегда заканчиваются расставанием, но только внешним, - сердца не ведают разлук…

Проза Лозовича кинематографична, зрима и пластична, но за рамки заданной темы выйти не способна – в этом ее и слабость, и сила.

От рассказов давно работающего в отечественной прозе Станислава Мишнева (Вологда) вспыхивают иные эмоции: горестные, протестные, болевые. Очередная крестьянская катастрофа (на фоне «пикирующей» экономики и ограбленной культуры), вызванная, как повелось издавна, косолапым вмешательством властей, не ведающих, что такое труд земледельца, передана художником во всей ее несуразности и драматичности. Но Мишнев идет дальше – он видит мистический ее подтекст: «Мир не собака, сойдёт с ума – на цепь не посадишь. - Мысли у Алексея Николаевича сегодня ясные. – Не дал мне Бог таланту, а кабы дал, нарисовал бы я адскую мельницу, жернова, плотину, и бежит вместо воды в реке кровь людская, и стоит сверху дьявол в своём мерзком дьявольском камзоле и потешается, довольный…»

Рассказчику и его персонажам - веришь и сочувствуешь, следишь и идешь за его мыслью, к сожалению, теряющейся иногда в многословии.

К циклу рассказов Алексея Ивакина (Кировская обл.) можно поначалу отнестись скептически: что нового может сказать о войне автор, не видевший ее наяву? Но его сюжеты неожиданно захватывают, заставляют влиться в их напряженное течение. Военные и послевоенные нечеловеческие обстоятельства (единственную оставшуюся в деревне избу пускают на бревна для срочно возводимого саперами моста, командир отправляет сына на верную смерть) потрясают и ошеломляют. Россия как будто осуждена на испытания и страдания во имя какой-то великой цели!.. Поражает, с каким удивительным спокойствием идут на немыслимые жертвы наши люди. Что ж, как говаривал беловский Иван Африканович, «дело привычное». Один из рассказов Ивакина называется «Обычное дело»…

Досадно только, что речь некоторых его героев не выверена, не продумана, не прочувствована. Режут слух многочисленные псевдорусские «понимаш», «быват», «откудова», «чо» и т.д., словно не в Кировской области северной речи живет автор, а на среднерусской равнине. Очень средней…

О тяжелом послевоенном времени повествует и Александр Миронов (Санкт-Петербург). Рассказ о судьбе предателя («Твист») запоминается, это настоящая удача, а вот его «Зов тальянки» оказывается еще одной искусственной вариацией на тему «Русского характера» Алексея Толстого.

Раны минувшей войны болят до сих пор и у героев писателя из Москвы Евгения Шишкина («Кавалер», «Лапти»), его проза отличается изяществом рисунка, но в целостную картину пока не складывается.

Что-то подобное видится и в рассказах иркутянина Анатолия Байбородина («Одинокая бродит гармонь»), - красиво, звонко, но и только…

Поэтичны, но несколько слащавы новеллы нижегородца Ивана Чуркина (цикл «На Сатисе-речке»). Народную мудрость («Это, сынок, жизнь нашу лихие люди в реке утопили») своими размышлениями или наблюдениями прозаик не подкрепляет.

Удивительно хороши миниатюры Геннадия Рудягина (Московская обл. – Украина) - за исключением случаев, когда миниатюрность идет во вред сюжетности. Россыпь его коротких рассказов-акварелей предъявляет нам галерею чудаков, а на самом деле правдоискателей. Герой этих новелл – маленький человек, мечтающий о большом счастье. Только любовь делает малых великими, а обыденная их жизнь наполнена страданиями. Поневоле восклицаешь: почему такому красивому, доброму и любящему народу так тяжело живется?!

С известным утверждением: «Каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает» согласиться нельзя категорически! Здесь грубо нарушена логика. При Александре Третьем, при Брежневе мы, значит, были одним народом, а при Ельцине – другим? И наше ли это правительство, если оно ни разу за двадцать лет не удосужилось спросить у народа, чего он хочет – капитализма или социализма? – не провело ни одного референдума?! Знают, наверное, чуждые нам начальники, что споткнутся о русскую наблюдательность: «С чужого еще никто в богатыри не выходил». (Рассказ И. Чуркина «Грех»).

Елена Родченкова (Санкт-Петербург) рисует нам душераздирающую картину несправедливости (рассказ «Дом дуры»): «Когда наступила зима,  снег завалил  бесплатный Инкин магазин, а после того, как  она позвонила Президенту  России на горячую линию, и вовсе  закончилась ее дармовая добыча.
Позвонила зимой. Была почти трезвая, не злая, не голодная, просто сбил ее с толку сияющий на экране телевизора номер телефона. Может, проверить хотела, обманывают или нет, с этим номером-то, может, надежда какая появилась… Сама не знает, как так получилось. Правды захотела.
Позвонила и сходу спросила: «Скажите мне, пожалуйста, как нам выжить? Старшего сына прислали из Чечни в гробу. Голова была положена отдельно, отрезанная, а тело чужое. Не его тело. А его, наверное,  послали другой матери. Что? Да, я открыла запаянный гроб. Открыла… Что вы говорите? Неважно, как его зовут. Его нет. Остался младший. Батька их  спился. Муж мой. Похоронила. Колхоз распустили, деревня вся вымерла, работы нет. У нас здесь  зима, дорога нечищеная, живут пять семей, одни старики. Школу в соседней деревне  закрыли. В лесу волки. Вожу ребенка  в город с ружьем. Мальчик у меня, Витя. Ружье нелегальное, отцовское. Можете, конечно, изъять.  Работы  нет. Никакой. Только домашняя: печки, вода, дрова.  Скажите, как нам выжить? Ну как? Что? Да, сама я  иногда пью. Злоупотребляю алкогольными напитками… Но ведь и таким надо выживать как-то, всем надо жить!»
На том конце с ней говорили  вежливо и тепло, потому она рассказала не только о своей жизни, но и о работе районной администрации  за последние  лет десять.
Всю следующую неделю по утрам, просыпаясь, Инка ощущала какой-то холодный и неудобный мрак в желудке, так бывало после  длительного запоя или перед посещением участкового».

О финале рассказа говорить не будем – читатель сам все узнает.

Во всех произведениях, опубликованных в этом сборнике, звучит голос народный, поет его душа, но она же все время грустит, сторонится огромного, злого, темного, скрытого за железным занавесом:

Рухнул занавес. И что же?
И решили господа:
Пропадать ему негоже.
Эй, подать его сюда!

Протащили по болотам –
Тяжеленный, паразит...
Между властью и народом
Он теперь у нас висит.

(Н. Зиновьев)

Русская литература всегда стояла, и будет стоять на стороне народной правды.

Жаль, но среди представленных в 2015 году на конкурс рукописей не нашлось той единственной, которая устроила бы всех, как это было в предыдущие годы с прозой Владимира Личутина, Станислава Куняева, Виктора Лихоносова… Нет в рассказах и повестях сверхзадачи, нет подлинного размаха, рывка в запредельное, всегда отличавшего художественную литературу от беллетристики.

Впрочем, была рукопись подобного уровня, но ее автор опоздал с заявкой. Остается надеяться, что этот известный писатель примет участие в следующем конкурсе.

Жаль еще, что так мало среди нас молодых литераторов, способных на дерзость и порыв, – в числе соискателей премий их почти не было!

Определенные надежды подает, например, Наталья Мелёхина (Вологда).  Ее зарисовки и воспоминания написаны ровно, аккуратно, но без изюминки. А ведь она может работать в прозе мощнее, плодотворнее, если судить по ее рассказу «По заявкам сельчан», почему-то не посланному на конкурс.

Что ж, у нее, как и у всех нас, – всё впереди.

 

2. Каких поэтов современности Вы считаете достойными продолжателями лучших традиций классики?

Прежде всего, русскую поэзию патриотического направления - её часто называют «лирикой русского сопротивления», а поэтов – «звездами лирики сопротивления». О каком сопротивлении и противодействии идет речь? – Прежде всего, о сопротивлении потребительскому безумию в ущерб духовности, о разоблачении лжи в условиях информационного вакуума: «Не смиряться перед злом» (Н. Карташева).

Поэтов ведет по этому пути осознание национальной униженности: «Стало мало русского в России» (Н. Зиновьев), «Как мало еврея в России осталось…» (Ю. Мориц) и ощущение неизбежности перемен: «Накануне второго рождения» (И. Чурбанова).

Поэты сопротивления понимают свое «служение как пророческое» (Патриарх Кирилл), не имеющее ничего общего с гаданием или предсказанием будущего. Это ощущение, предчувствие, но, как мы знаем из истории литературы, весьма часто сбывающееся в жизни. Поэты прозорливее политиков и философов.

Поэты патриотического направления опережают мыслителей и в традиционном поиске русской идеи, национальной идеологии. Для них идеологические опоры в этой жизни постоянны и непререкаемы. Это, во-первых, православная вера. Во-вторых, идея справедливости (отсюда неприятие антисоветизма, «ностальгия по любви» (Г. Горбовский)), и, в-третьих, необходимость русского национального освобождения.

Поэтический анализ национальной трагедии порой излишне эмоционален, но поразительно точен в оценке истинных ее причин: «Война уже идет. Не с сербами. А с нами» (Ю. Мориц), «Нерусские Россией правят…» (Н. Карташева), В Кремле, как прежде, сатана…» (Г. Горбовский).

Патриотическая поэзия не говорит, а кричит: давний раскол между народом и властью приобрел катастрофический характер. Лирика переполнена предвосхищением национально-освободительной борьбы по возвращению народу власти, собственности и исторической преемственности, т. е. «превращения территории с населением в страну с народом, которому принадлежат богатейшие недра, великая культура и сокровища научной мысли» (Ю. Мориц).

Эта борьба, предчувствуют поэты, будет разной. Тут могут быть как «приговор, самосуд, гильотина» (Л. Щипахина), т.е. «новый русский бунт» (В. Скиф), так и новое народное ополчение: «Ополченье выйдет на Манеж…» (В. Хатюшин). Призыв к действию наиболее ярко выражен в духовной поэзии: «Великомученик-великоросс / И всякий народ! Вставайте»; «Сняла кольцо, чтоб ты купил оружье» (Н. Карташева), «Но разве умер Бог во мне!!! / - Он подымает на сраженье» (свящ. А. Логвинов), «Нет поражения во Христе!» (иеромонах Роман).

 

3. Какие положительные и отрицательные тенденции можно выделить в современном литературном процессе?

Положительное и необъяснимое в современном русском (а не русскоязычном) литературном процессе – то, что он, несмотря на жесточайшее противодействие, все еще идет, развивается, дышит. Отрицательные тенденции у всех на виду – в капиталистических условиях по-иному и быть не может.

 

4. Год литературы прошел. Каковы итоги?

Было много встреч с читателями, поездок, конференций, выходили альманахи, книги, статьи, но на свои, либо народные деньги. И на общероссийском уровне все осталось по-прежнему: писательский союз, как был общественной организацией, презираемой властью, так и остался, как мы были оторваны от бюджетных средств и средств массовой информации, такими и остаемся, даже профессию нашу не соизволили вернуть в реестр…

Очень точно и едко сказала Лидия Сычева: «Писатели — кристаллическая решетка народа, творцы образов, чудики, не поддающиеся пропаганде. А значит, в нынешнем цифровом мире золотого тельца они «неформат» и должны быть тихо удушены. Настоящий писатель всегда обладает правосознанием. В этом его отличие от чиновничьей черни, погрязшей в коррупции и потребительстве. Люди, живущие только хватательными инстинктами, неспособны к восприятию больших идей».

2016-й объявлен Годом кино. Что-то мне подсказывает, что 2017-й будет Годом цирка…

 

5. Какие задачи стоят перед литературной критикой в условиях формирования нового общественного сознания?

Литературная критика вбирает в себя все: литературоведческий анализ, публицистическую оценку, философскую мысль, прогнозирование, но главной, ведущей линией современной критики, становится, на мой взгляд, формирование национальной идеологии.

Нерв современной аксиологии и методологии, исходная точка сегодняшних мировоззренческих споров - традиционные христианские ценности. Если для атеиста Белинского стало аксиомой утверждение о том, что «человека среда заела», то для русского православного верующего, в том числе критика и писателя, нет ничего важнее евангельского откровения: «Зло исходит из сердца человеческого». Несколько иначе, но не менее точно об этом сказал поэт Николай Рубцов: «Мы сваливать не вправе вину свою на жизнь…»

Если исходить из вечных, а не временных представлений, то можно заглянуть и в будущее. Мы с изумлением читаем, например, «Дневник писателя» Федора Михайловича Достоевского, - в нем он пишет о сегодняшней злобе дня:

«Все чувствуют, что началось что-то окончательное, что наступает какой-то конец чего-то прежнего, долгого, длинного прежнего и делается шаг к чему-то совсем уже новому, к чему-то преломляющему прежнее надвое, обновляющему и воскрешающему его уже для новой жизни и... что шаг этот делает Россия. (Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989.Т. 25, с. 94.).

Но, однако же, начиналось дело столь важное, что и для них настали тревожные вопросы: "Россия и Европа! Россия обнажает меч против турок, но кто знает, может быть, столкнется и с Европой - не рано ли это? Столкновение с Европой - не то что с турками, и должно совершиться не одним мечом", так всегда понимали верующие. Но готовы ли мы к другому-то столкновению? (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, июль - август 1877г. ).

Иные кричат, что ушло  уже время; это Бог знает; для хорошего дела всегда есть время. Да, не выработается ли что-нибудь хоть к весне, не скажется ли что-нибудь окончательно, то есть хоть бы на год? Ведь в Восточном вопросе теперь в Европе дальше  как на год никто и не рассчитывает, тем более что и сама Турция вряд ли год простоит. Но дело не в ней, а в том, что после нее останется». (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, январь - август 1877г. )

А вот и предсказание:

«Да, Золотой Рог и Константинополь - всё это будет наше, но не для захвата и не для насилия, отвечу я. И, во-первых, это случится само собой, именно потому, что время пришло…»  (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, июнь 1876 г. )

Мы возмущаемся тем, как ведут себя в военных условиях наши союзники. А что думает об этом Достоевский?..

«Взгляните, кто нас любит в Европе теперь особенно? Даже друзья наши, отъявленные, форменные, так сказать, друзья, и те откровенно объявляют, что рады нашим неудачам. Поражение русских милее им собственных ихних побед, веселит их, льстит им. В случае же удач наших эти друзья давно уже согласились между собою употребить все силы, чтоб из удач России извлечь себе выгод еще больше, чем извлечет их для себя сама Россия...» (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, июль – август1877 г. )

Ф.М. Достоевский пишет: «Теперь Россия уже побывала в Европе и уже сама образованна. Главное же - узнала всю свою силу и действительно стала сильна; узнала тоже, и чем именно она будет всего сильнее». (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, июнь 1876 г. )

Великий писатель говорит здесь о силе духовной, мы же поняли эту силу почему-то исключительно как военную… В этих сомнениях мы находим поддержку у великого писателя:

«Россия сильна чрезвычайно только у себя дома, когда сама защищает свою землю от нашествия, но вчетверо того слабее при нападении». (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, июль – август 1876 г.).

Бить первым можно в подворотне, но никак не в политике, где более  всего нужны осмотрительность и ум.

Мы двадцать с лишним лет пытались стать великой европейской державой. Каковы же результаты? – Посмотрим у Достоевского:

«И чего же мы достигли? Результатов странных: главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не спасала их от этого высокомерного снисхождения даже и самая эмиграция из России, то есть уже политическая эмиграция и полнейшее от России отречение. ..  …И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих. Мы виляли пред ними, мы подобострастно исповедовали им наши "европейские" взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали и обыкновенно прибавляли с учтивой усмешкой, как бы желая поскорее отвязаться, что мы это всё у них "не так поняли". Они именно удивлялись тому, как это мы, будучи такими татарами (les tartares), никак не можем стать русскими; мы же никогда не могли растолковать им, что мы хотим быть не русскими, а общечеловеками» (Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989.Т. 25, с. 22—23).

Что же нам делать? А вот что:

«Стать русскими во-первых и прежде всего. Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу всё изменится. Стать русским значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать…» (Там же).

А пока наша либеральная интеллигенция все воспринимает в штыки, а почему?  -  Отвечает Ф.М. Достоевский:

«В последнее время многие говорили о том, что в интеллигентных слоях наших, после летних восторгов, явилось охлаждение, неверие, цинизм и даже озлобление. Кроме некоторых весьма серьезных нелюбителей славянского движения нашего, всех остальных, мне кажется, можно бы подвести под две общие рубрики. Первая рубрика - это, так сказать, жидовствующие. Тут стучат про вред войны в отношении экономическом, пугают крахами банков, падением курсов, застоем торговли, даже нашим военным бессилием не только перед Европой, но и перед турками, забывая, что турецкий башибузук, мучитель безоружных и беззащитных, отрезыватель мертвых голов, по русской пословице - "молодец против овец, а против молодца и сам овца", что наверно и окажется. Чего же собственно хотят жидовствующие?.. …"Порезвились, дескать, и довольно, а теперь бы и опять за дела" - биржевые, разумеется. Вторая рубрика - это европействующие, застарелое наше европейничание». (Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989.Т. 24, с. 63—65).

Коснувшись в 1832 году характера зарождавшегося русского либерализма,  А.С.  Пушкин пророчески заметил, что в России очень много людей «стоящих в оппозиции не к правительству, а к России» (запись дневника Муханова). А что теперь мы слышим от потомков Белинского и Герцена, от современных либералов?..

«А безжалостность к низшим массам, а падение братства, а эксплуатация богатого бедным, - о, конечно, всё это было и прежде и всегда, но - но не возводилось же на степень высшей правды и науки, но осуждалось же христианством, а теперь, напротив, возводится в добродетель. Стало быть, недаром же все-таки царят там повсеместно евреи на биржах, недаром они движут капиталами, недаром же они властители кредита и недаром, повторю это, они же властители и всей международной политики, и что будет дальше - конечно, известно и самим евреям: близится их царство, полное их царство! Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив, матерьялизм, слепая, плотоядная жажда личного матерьяльного обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами - вот всё, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения…   … Еврей предлагает посредничество, торгует чужим трудом. Капитал есть накопленный труд; еврей любит торговать чужим трудом! Но всё же это пока ничего не изменяет; зато верхушка евреев воцаряется над человечеством всё сильнее и тверже и стремится дать миру свой облик и свою суть. Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О боже! да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. И разве между теми нет тоже хороших людей? Разве покойный парижский Джемс Ротшильд был дурной человек? Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской, охватывающей весь мир, вместо "неудавшегося" христианства...» (Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1989.Т. 25, с. 81—85).

Например, реформа образования в России, подготовленная американскими спецслужбами и реализуемая «агентами влияния» Ливановым и компанией, имеет вполне конкретную цель: переход  молодежи на совершенно другую базовую систему ценностей, формирование иного мировоззрения. И тут мы касаемся опять сферы религиозной, потому что прекрасно понимаем, что речь идёт о том, чтобы подготовить людей к принятию глобальной системы управления и мирового верховного правителя.

Ненависть представителей так называемой «либеральной национальности»  к России и к православию известна. Вот сегодняшние отклики на украинские и турецкие события наших либералов: «Кому нужен этот проклятый Донбасс?», «Подумаешь, турки самолет сбили, что ж, на отдых к ним не ездить?», «За убитых парижан сердце болит, а за русских не получается, у них на роду написано в муках гибнуть.»

Ненависть к православной вере, атеизм – вот ключ к пониманию либерализма и русофобии всех времен и народов:

«Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов. Это аксиома. Европа, по крайней мере в высших представителях своей мысли, отвергает Христа, мы же, как известно, обязаны подражать Европе». (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя, 1873 г. ).

«Голубой» и «розовый» период современной европейской истории рано или поздно закончится, а что нам делать, Федор Михайлович?..

«На это есть одно магическое словцо, именно: "Оказать доверие". Да, нашему народу можно оказать доверие, ибо он достоин его. Позовите серые зипуны и спросите их самих об их нуждах, о том, чего им надо, и они скажут вам правду, и мы все, в первый раз, может быть, услышим настоящую правду». (Ф.М.  Достоевский. Дневник писателя, 1881 г.).

И в заключение – слова Ф.М. Достоевского о смысле противостояния с Европой и с нашими доморощенными либералами:

«В том-то и главная наша сила, что они совсем не понимают России, ничего не понимают в России! Они не знают, что мы непобедимы ничем в мире, что мы можем, пожалуй, проигрывать битвы, но все-таки останемся непобедимыми именно единением нашего духа народного и сознанием народным. Что мы не Франция, которая вся в Париже, что мы не Европа, которая вся зависит от бирж своей буржуазии…  …Не понимают они и не знают, что если мы захотим, то нас не победят ни жиды всей Европы вместе, ни миллионы их золота, ни миллионы их армий, что если мы захотим, то нас нельзя заставить сделать то, чего мы не пожелаем, и что нет такой силы на всей земле». (Ф.М.  Достоевский. Дневник писателя, январь – август 1877 г. ).

 

Нина ЯГОДИНЦЕВА, кандидат культурологии, доцент Челябинской государственной академии культуры и искусств, секретарь Союза писателей России.  

1. Какие авторы современной прозы вызывают у Вас постоянный интерес и желание высказаться?

Меня всегда привлекает проза, в которой на первом месте – музыка чувств, а не перипетии сюжета. И у неё, у музыки, в отличие от «экшн», – необъятное пространство исследований и открытий. И, в отличие от «рефлекшн», здесь нет суггестивной бессвязности и мутных бездн подсознания, ибо музыка – сама сюжет, свет и смысл. Назову четыре имени – Николай Дорошенко (Москва), Пётр Краснов (Оренбург), Арсен Титов (Екатеринбург), Геннадий Скобликов (Челябинск). Понимаю, что ряд катастрофически неполон, но это – мои авторы. О них писать труднее всего, толковать музыку – дело неблагодарное, но говорить о ней – необходимо. Далее – мне интересна, а точнее – очень важна для меня военно-патриотическая тема, тема предельных состояний, максимального напряжения душевных сил. Это и всегда – в идеале – выход на главное, на ценностные основы нашей жизни. Назову Николая Иванова (Москва), Эдуарда Веркина (Иваново) – его «Облачный полк». Игорь Фролов, (Уфа) «Хроники вертолётной эскадрильи». Читая многих современных прозаиков (здесь – намеренно – без имён!), видишь, с каким удовольствием они вытаскивают на свет беспросветность, «свинцовые мерзости» быта, приговаривая жизнь к мучительному обессмысливанию. А вот примером добычи чистейшего света из абсолютно беспросветного мрака стало для меня начало романа Светланы Чураевой (Уфа) «Чудеса несвятой Магдалины», опубликованное в журнале «Бельские просторы» в 2012 году. Привлекают внимание исторические полотна – особенно те, которые раскрывают масштабные причины и следствия событий. Мой отклик на роман-триптих о Русской Америке Александра Кердана (Екатеринбург) был опубликован на сайте «Российский писатель», поэтому здесь подробно писать не буду. С радостью слежу за творчеством Александра Пешкова (Барнаул) – он пока мало известен, но это проза чистого тона, стремящаяся в глубину души, восходящая к музыке. Из земляков-челябинцев – Зоя Прокопьева с её романом о жизнестойкости народа «Своим чередом».

 

2. Каких поэтов современности Вы считаете достойными продолжателями лучших традиций классики?

Для меня очень важными составляющими «продолжения» представляются не только сохранение, но и развитие традиций. Воспеть – всегда означало возвысить, и современную азартную игру на понижение поэтических смыслов иначе как злонамеренным недомыслием не назовёшь. Сейчас, думаю, наступает пора говорить уже о новом взлёте, пространство поэтическое насыщено – и потому любой перечень имён будет неполным. Но некоторые я всё-таки назову. Сначала о ближних: в Челябинске классическая традиция получила своё развитие в творчестве двух поэтов старшего поколения. Это Сергей Борисов (его уже нет с нами) и Юрий Седов. Разрушение литературных коммуникаций не дало им возможности выйти к широкому читателю: последние 25 лет они публиковались только «за свой счёт» крохотными тиражами, раздаривали книги друзьям. Драгоценна для меня почти исчезнувшая сегодня лиро-эпическая поэзия, с глубоким долгим дыханием, осмыслением громадных пространств – это я об Андрее Расторгуеве (Екатеринбуг), он продолжает эту традицию. Евгения Изварина (Екатеринбург) – форма может вызвать у сугубых традиционалистов вопросы, но это тоже традиция. Чистый, страстный монолог, мощный энергийный поток поэзии – Екатерина  Полянская (Петербург). Глубина – до трагедии и свозь неё – в стихах Андрея Попова (Сыктывкар). Вообще поколение, пришедшее в литературу в 90-е, очень сильное, и вместо списка конкретных имён я могу привести целое издание – поэтическую антологию «Наше время», добросовестно собранную Борисом Лукиным. Ловлю себя на том, что в предложенном сочетании мне важнее акцент на «продолжении», а не на «традиции», и это существенно сокращает «мой» список. Впрочем, ответ на следующий вопрос, возможно, поможет  объяснить крайнюю сложность двух предыдущих.

 

3. Какие положительные и отрицательные тенденции можно выделить в современном литературном процессе?

Плюсов и минусов, на мой взгляд, примерно одинаково. Положительное – безусловно, это мощный поэтический всплеск, начавшийся  в 90-е, слегка «просевший» под давлением постмодернистской экспансии в «нулевые» и продолжающий подниматься по сегодня. Его во многом нивелирует разобщённость поэтических поколений: каждое поколение ходит со своей бедой и объявляет себя последним. На недавнем представительном собрании я услышала, например, что шестидесятники – последнее цельное поэтическое поколение. Разумеется, это говорили сами шестидесятники. Ничего хорошего в этом нет. Да, проводятся совещания молодых, идёт целенаправленная литературная учёба, – но я о другом сейчас, о передаче поэтической эстафеты поколений, которая тем и хороша, что, признавая идущих следом, старшее поколение только крепче утверждается в культуре. Наверное, поэтическое поколение 90-х, к которому принадлежу и я, в силу вполне понятных причин ощущает эту разобщённость больнее других: оно было не только отсечено от предыдущих, рассеяно, но и очень многих потеряло на взлёте. Оно острее, чем другие, нуждается в межпоколенческих связях и сегодня активно растит молодых. Имена выходят на первый план, но как поколение поэтов оно всё-таки остаётся непризнанным. Возможно, потому, что в литературном мире нет цельности, и «большими числами» сегодня почти не мыслят.

Ещё один плюс: создаётся и издаётся много произведений, которые должны давать повод для общественного диалога, но (уже минус) информационное поле и премиальная политика выводят на первый план, в зону массового читательского внимания, совершенно другие книги. Система ориентиров сбита полностью. Дезориентированы не только читатели, но и литературная молодёжь. Вместо литературы, как я не однажды говорила, им подаётся нечто «со вкусом литературы», идёт мощная спекуляция на традиционном уважении к писателям и писательству, а любая спекуляция – это не только обман, но и необратимое разрушение ценности, на которой беспардонно спекулируют. Кратко: читать есть что – нет качественной системы информации и книгораспространения. А литературные «толстяки», которые могли бы выполнять большую часть задачи, сами оказались в кризисе без поддержки государства.

По линии «столица – регионы» тоже своеобразный «тянитолкай». Сегодня в регионах литературный процесс в полной силе (и это, безусловно, положительная тенденция). Однако тут же нас подкарауливает очередной «минус». Литературные столицы всегда выполняли три основных культурных задачи: отбор, аккумуляцию лучшего – и возвращение этого лучшего теперь уже во все регионы, но со «знаком качества». Сегодня (не буду вдаваться в причины, они требуют отдельной статьи) литературные столицы практически не выполняют свою заглавную функцию. А если выполняют – то весьма незначительно. Это не упрёк ни в коей мере – это констатация. Можно много говорить о том, почему не аккумулируется лучшее. Но поскольку не работает аккумулятор… Отчасти регионам удаётся решать эту проблему, выстраивая «горизонтальные» связи, но таким образом иерархия литературных ценностей создаётся слишком долго и не имеет надёжной опоры – а ситуация жестчает, время не терпит.

И, наконец, последнее. Мы помним о том, что именно литература (и по большому счёту только она) расставляет смысловые маяки и освещает пространство жизни. Но мы не хотим понять, что сегодня ей приходится существовать  в катакомбах. Это не такая уж большая трагедия, это просто другой режим работы, другая стратегия. Нужно понимать, что культурный статус литертуры занижается намеренно и целенаправленно, следовательно, её культурный уровень и уровень сверхзадачи должны повышаться ответно – столь же целенаправленно. А многие ещё пребывают в благости воспоминаний о советском прошлом, когда литература была инструментом государства, и об инструменте неплохо заботились. И практически всем хотелось бы соединить советскую господдержку с нынешней свободой слова. Но чудес не бывает. Это понимание сегодня становится всё отчётливее. Особенно по итогам года литературы.

 

4. Год литературы прошёл. Каковы итоги?

Накануне года литературы с нас потребовали планы работы. Я честно сказала, что в мой график работы ничего дополнительно не внесу: некуда, всё очень плотно. Во второй половине года литературы от писателей стали ждать отчёты. Искренне удивилась необходимости отчитываться за свою благотворительную самодеятельность. Ну то есть было у государства в этом году понимание, что мы чего-то должны, но понимание какое-то не обоюдное: у писателей по-прежнему нет статуса, социальной защиты, социального заказа, каких-либо форм ощутимой государственной поддержки… Даже признания профессии – нет. Этого всего, кстати, и не будет, поскольку при теперешней идеологии его вовсе быть не должно. Поэтому год литературы был преимущественно годом книги и чтения, держался, как водится, на энтузиазме простых людей, понимающих, что литература дело государственное, а завершится, видимо, бодрым чиновным отчётом со множеством галочек и облегчённым выдохом: ну всё, с литературой покончили, теперь кино. А идея была очень хороша и своевременна. При нынешнем трагически коротком «дыхании» только литература может научить мыслить и жить «вдолгую».

Для меня лично это был год ярких событий: пятилетие моего любимого проекта – литературных курсов при Челябинской государственной академии культуры и искусств, которая очень многое делает для поддержки молодёжного литературного творчества, Международное совещание молодых, которое Ассоциация писателей Урала провела в Каменске-Уральском, яркие литературные фестивали «Горящая гора» в Уфе и «Мы выросли в России» (Оренбург – Бугуруслан), конференция АсПУр в Шадринске, Астафьевские чтения в Перми, культурный форум в Петербурге… Но эти события привязаны к году литературы лишь номинально, и именно в этот год большинству организаторов почему-то пришлось преодолевать дополнительные трудности. А как вы хотели? Год литературы… И очень печально, что наш проект «Южно-Уральская литературная премия», четыре года набиравший высоту, оказался в числе тех, для которых именно год литературы стал фатальным.

 

5. Какие задачи стоят перед литературной критикой в условиях формирования нового общественного сознания?

Думаю, главная – и трудновыполнимая, почти невозможная задача – вернуть обществу литературу как активную форму самосознания, как анализ реальности и инструмент проектирования. Не отдавать литературу филологам, вызволить её из резервации и вернуть в жизнь. Я понимаю, как идеалистически, нет, почти прожектёрски выглядит моя формулировка: для достижения означенной цели нет государственной воли, уже практически нет реальных инструментов, нет каналов информации (они заняты и плотно забиты), такого количества читателей, которое стало бы определяющим в решении общественных задач… Наконец, критик – это не профессия, это занятие свободного времени, которого нет… Впрочем, тут всё понятно. Но если отрешиться от прекрасных мечтаний об идеальном и вернуться в реальность, то сегодня на первом месте – вопрос сохранения человеческого в человеке, и критика должна (и может!) показывать, что литература не есть нечто отдельное от жизни, она – её зеркало, её «магический кристалл», её учебник с задачами разной степени сложности, возможность не только прожить тысячу жизней, но и взять из них самое лучшее, самое главное – для своей, единственной, чтобы её непременно прожить полно и счастливо.

 

Андрей ТИМОФЕЕВ, прозаик, критик  

1. Какие авторы современной прозы вызывают у Вас постоянный интерес и желание высказаться?

Начну издалека. Во-первых, конечно же, художественная ценность произведения есть характеристика вполне объективная. Она может быть связана с красотой и точностью образа, с теплотой тона, с глубиной проникновения в характер героя, но в любом случае всё это заключено в произведении независимо от того, кто его рассматривает, всё это – объективно существует или не существует. Однако критика – не естественнонаучное знание, и потому, даже если оценка художественного произведения есть вещь объективная, то сам процесс её получения крайне субъективен: нельзя изначально выделить для себя какие-то характерные критерии и подходить с ними к каждому новому произведению, как с измерительной линейкой. Необходимо органическое проникновение критика в текст, срастание с текстом, в некотором смысле – борьба с ним, т.е. то состояние, когда во время чтения ты не можешь дать однозначную оценку тем или иным моментам в тексте и чувствуешь, что как бы проваливаешься в его глубину, но всё не достигаешь дна. И те произведения, которые хотя бы провоцируют на подобную борьбу, уже вызывают огромный интерес.

Однако кроме самого процесса борьбы важно ещё не остаться в ощущении сумбура и бесконечного падения в гиблый колодец, а, достигнув дна, получить долгожданное спокойствие, заключающееся в радостной возможности увидеть произведение в его целостности. Именно тогда уже можно начинать формализовывать свои впечатления, подбирать аналитический аппарат, который применим к рассматриваемому автору. Необходимая объективность уже обретена в этом спокойствии после напряжённой борьбы, но аналитический аппарат нужен для того, чтобы и читателя подвести теперь к нужным выводам.

Так я лично воспринимаю внутренний процесс, происходящий в душе критика. Современные прозаики, с которыми в той или иной степени я пережил эту борьбу и это успокоение и которых очень высоко ценю, – Николай Дорошенко, Алексей Варламов, Олег Павлов, Василий Дворцов, Вера Галактионова, Михаил Тарковский, Виктор Николаев, Лидия Сычёва, Анатолий Байбордин, Алексей Иванов и некоторые другие. Впрочем, всё это – авторы состоявшиеся, занявшие своё место в литературе, и я не могу сказать, что их новые произведения всякий раз побуждают у меня желание высказаться. Гораздо интереснее мне читать и открывать для себя авторов молодых, о которых почти никто ещё толком не знает. Кроме того, это ещё и люди моего поколения, 20-30 летние, и потому мне кажется, я могу понять их лучше, чем старшие критики, которые мудрее и опытнее меня, но всё-таки имеют несколько иное мировосприятие в силу возраста.

Из тех, кого сегодня можно назвать молодыми авторами, особенно выделяю я Андрея Антипина, Ирину Мамаеву и Дмитрия Филиппова.

Об Андрее Антипине сейчас много говорят в контексте его образного языка, отчасти наследующего Валентину Распутину. И действительно у Антипина очень густая языковая ткань, зачастую поднимающаяся до уровня подлинной поэзии (как например, в начале повести «Дядька» или, скажем, в описании смерти старухи Камоевой, увиденной глазами мальчика, в повести «Солнечный Кавказ»). Но Андрей Антипин это не просто язык – это внутренне следование традиции русской литературы, что особенно ясно видно в его ранних повестях «Капли марта» и «Соболь на счастье». В следующих же произведениях, отталкиваясь от этой преодолённой традиции, Антипин пытается идти дальше, т.е. осмыслить нашу современную жизнь в полноте трагедии её распада (например, в повести «Дядька»).

Ирина Мамаева запомнилась читателям и критикам чистотой и искренностью своей первой вещи – повести «Ленкина свадьба». Но для меня в её прозе особенно важны «удары», попытки прорыва из бытового в бытийное. Приведу пример. Казалось бы, совершенно проходной рассказ «Россомаха» о женщине, которая, потеряв мужа, постепенно собрала в своём доме бывших алкоголиков и алкоголичек и, взяв их в работники, ведёт большое хозяйство, следит за ними, кормит и одевает. В центре рассказа – пропажа одного из таких работников, Гриши. Главная героиня ищет его по всей деревне и даже в ближайшем городе, а когда находит, измученная поисками, устремляется к нему и вдруг называет его именем бывшего мужа. Рассказ мгновенно углубляется от одной этой детали, и вся жизнь героини внезапно предстаёт перед нами, как бы освещённая этим «ударом».

А Дмитрий Филиппов это стройные и почти классические «Три дня Осоргина» о драме одной семьи: муж репрессирован и сидит на Соловках, жена приезжает к нему на три прощальных дня. Всё это сделано в такой тонкости и достоверности, которые доступны только очень талантливым авторам (кстати, интересно было бы сравнить эту вещь с нашумевшим романом Захара Прилепина «Обитель», показав насколько «Три дня Осоргина» глубже, насколько больше говорят читателю о внутреннем содержании жизни, по сравнению с полным фактического материала увесистым томом «Обители», автор которой сосредоточен в основном на физиологии и политике).

Это наиболее зрелые из современных молодых прозаиков, в будущее которых я очень верю. Но есть достаточно много и тех, чьё становление происходит в настоящий момент и за которыми мне лично невероятно интересно наблюдать. Назову некоторые имена – Юрий Лунин, Елена Тулушева, Анастасия Чернова, Алёна Белоусенко, Борис Пейгин, Евгения Декина, Константин Куприянов, Иван Маков и другие. Кроме природной талантливости этих авторов объединяет то, что они органичны в своём творчестве: за каждым из них – более-менее устоявшееся мировоззрение, естественным образом определяющее индивидуальные художественные средства, которыми они осваивают реальность. И все эти авторы в большой степени продолжают традиции классической русской литературы.

Иногда этих авторов в совокупности я называю современной русской школой. Конечно, это объединение скорее плод страстного желания критика, чем органично угаданное явление, но в любом случае мне видится, что именно эти авторы (вмести ли, по раздельности ли) могут в итоге стать будущим русской литературы.

 

2. Каких поэтов современности Вы считаете достойными продолжателями лучших традиций классики?

...

 

3. Какие положительные и отрицательные тенденции можно выделить в современном литературном процессе?

Вадим Кожинов в одной из своих статей1 настаивал на том, что необходимо разделять историю литературы и историю литературной моды. История литературы есть внутреннее движение литпроцесса, его подлинное содержание – то, что во всей полноте станет явным позднее как результат работы многих отдельных критиков; история литературной моды – поток внешний, связанный с текущей известностью тех или иных авторов, сиюминутным владением умами людей, премиальным процессом и т.д. (впрочем, не нужно путать его с масскультом, ориентированным исключительно на развлекательную функцию, – явлением, находящимся вообще за рамками литпроцесса). Хрестоматийный пример разницы истории литературы и литературной моды: во внешнем литпроцессе в России 30-ых годов XIX века важную роль играл драматург Нестор Кукольник (и не только потому, что был популярен, а потому что воплотил в себе черты своего времени, был адекватен историческому моменту николаевской эпохи); тогда как литпроцесс внутренний в это же самое время был связан с художественной зрелостью позднего Пушкина, т.е. не просто возникновением и утверждением русской литературы, а выражением самой глубины русского мировоззрения, его идеала – всего того, что отлилось потом в ясные формулировки в пушкинской речи Достоевского.

Показать, чем живёт литература в её подлинно внутреннем, а не внешнем движении, выделить тенденции, которые будут иметь отношение к истории литературы, – это в конечном счёте есть сверхзадача критика. Учитывать ли при этом явления литературной моды, вопрос не принципиальный, который каждый решает для себя сам. Так, например, когда Вячеслав Лютый исследует развитие литературы, он вообще как бы не замечает явления литературной моды (разве что в статье «Случайные черты» и то в смысле ниспровержения наносного, враждебного). Конечно, при таком рассмотрении критик должен сначала воссоздать для себя поле подлинной литературы, тщательным образом отбирая то, что могло бы туда войти, а потом уже приступить к отслеживанию каких-то тенденций. Другой подход у Алексея Татаринова – он просто берёт поле литературной моды, т.е. тех авторов, которые популярны и находятся на вершине внешнего литпроцесса, и на материале их произведений пытается угадать тенденции внутреннего развития литературы («и в несовершенстве языка, в неряшливости скороспелых образов может обитать проблема, которая обретает собственную силу и превышает масштаб задач, решаемых автором»). С одной стороны, это чрезвычайно парадоксальный метод, но с другой стороны критику не приходиться тратить силы на воссоздания собственного поля – задачу, для решения которой порой не хватает целой жизни. В любом случае, когда Лютый говорит о том, что «главная задача для русского человека сегодня – соединить родовое и православное», а Татаринов утверждает, что «воссоздание встречи современного человека с небытием – пожалуй, главное достижение литературной традиции наших дней», эти выводы представляются мне имеющими отношения к самой сути процессов, происходящих сейчас с русским обществом, и конечно же, к истории развития русской литературы, а не её моды.

Впрочем, большинство современных критиков занимаются сегодня как раз-таки внешним, не приходя даже к постановке главной задачи.

Весь этот разговор был затеян мною для того, чтобы показать, что говорить о тенденциях развития подлинной литературы чрезвычайно сложно и ответственно, а говорить о тенденциях развития моды вообще не стоит, разве что мельком. Мне, как критику начинающему и в тоже время исповедующему первый из двух описанных подходов, важно пока очертить поле подлинной литературы в рамках своего поколения, так что всерьёз говорить о тенденциях в этом поле я пока не могу. Я лишь предчувствую, что главное там, что разговор именно об этих авторах приведёт к нащупыванию необходимых тенденций, но пока не могу выразить это предчувствие в виде определённых диагнозов и формул. Для меня положительная тенденция – уже само возникновение того, что я назвал выше современной русской школой, и это кажется мне чрезвычайно важным.

Если же вскользь сказать о тенденциях внешнего литпроцесса, то можно упомянуть о недавней премии «Русский букер», вручённой Александру Снегирёву за роман «Вера». Торжество установки на мёртвую тенденциозность, которая без сомнения свойственна данному произведению, – это уже полноценная тенденция. Вот только к подлинному развитию литературы данный факт не имеет никакого отношения.

 

5. Какие задачи стоят перед литературной критикой в условиях формирования нового общественного сознания?

Этот вопрос сильно связан с предыдущим.

Вообще сложно сказать, формируется ли сейчас в России новое сознание и действительно ли в этот исторический момент полного разрушение идеального, когда, кажется, западный мир целиком перешёл в состояние пост-христианства, мы в своей измученности и обессиленности после мировоззренческого поражения 80-ых и распада страны способны ещё сказать миру что-то новое и важное. Но, кажется, другого выхода у России просто нет, потому что плыть в общем русле, ведущем к апокалипсическому краху, мы никак не можем себе позволить.

У нас есть главная драгоценность – наше Православие, которое мы как-то с трудом, но смогли сохранить. У нас есть то, что разрабатывали ведущие русские философы и критики, прежде всего, Достоевский, Аполлон Григорьев, Николай Страхов, что тонкой ниточкой тянется к нам через Михаила Лобанова, Вадима Кожинова и Юрия Селезнёва, что выражается, в том числе и словами Вячеслава Лютого о необходимости соединения родового и православного.

Постепенно мы приходим к пониманию того, что экономика, политика, военная мощь – всё это важно, но в тоже время всё – ничто без человека, без антропологического идеала. В конечном счёте, ничто без Христа. И задача русской цивилизации сейчас не только и не столько в том, чтобы вернуться к сильному справедливому государству, но, прежде всего, в том, чтобы показать идеал поведением каждого русского человека. Эту задачу невозможно решить в той модели коллективистского государства, где в духе Великого инквизитора распределяются небольшие материальные блага взамен на покорность, которую предлагают сейчас многие, даже искренне желающие России добра и процветания, люди. Воспитание целостного мировоззрения наших соотечественников, обретение в каждом из них глубокой личности – вот что могло бы дать нам шанс. А воспитание целостного мировоззрения невозможно без искусства и в частности без литературы. И потому критика, прежде всего, должна искать в произведениях современной литературы ту самую целостность мировоззрения, приводящую талантливого автора и к целостности художественной.

Но это ещё не всё. Мне кажется, современная литература настолько погрязла в чернушном восприятии реальности, выдавая это за единственный объективный взгляд, что подчас это восприятие влияет уже на саму реальность. А между тем ведь литература может не только отображать, но и преображать жизнь, стремиться привести читателя к светлому гармонизирующему началу, которое есть «не пресловутые «розовые очки», а сознание того, что трагедия – не последнее слово мира, но лишь одна из сторон Целого» 2.

Приведу только один пример на материале творчества тех трёх молодых авторов, о которых я говорил выше. Для меня особенно важна замечательная перекличка между концовками их повестей: «Соболь на счастье» Антипина, «Ленкина свадьба» Мамаевой и «Три дня Осоргина» Филиппова, где используется сходный приём (вообще-то нехитрый, но достаточно тонкий и крайне показательный в контексте обсуждения данного вопроса). Когда в итоге зло и смерть должны восторжествовать по всем законам жизненной достоверности, Антипин, Мамаева и Филиппов помещают в заключительный эпизод своих повестей сон или видение, в котором каким-то чудесным образом побеждает свет (поимка соболя мальчиком в повести «Соболь на счастье», долгожданная свадьба героини в повести «Ленкиной свадьбы», видение о будущей встрече с мужем и семейном счастье, приходящее к Лине в «Трёх днях Осоргина» фактически уже после расстрела мужа). Так, не повреждая достоверности, они приводят читателя к какой-то совершенно иррациональной, но такой необходимой надежде – к тому, что в художественной плоскости произведения всё-таки утверждается добро.

И вот в необходимости подмечать эти важные моменты, говорить о них, бережно сохранять и сберегать авторов, способных делать это, я вижу одну из основных задач литературной критики в современных условиях.

 

4. Год литературы прошел. Каковы итоги?

Честно говоря, я не отношусь ни к тем наивным людям, которые ждали от года литературы каких-то принципиальных положительных изменений, ни к тем яростным ругателям, которые заранее заготовили разгромные статьи, используя малую полезность этого начинания для литературы, как очередной повод, чтобы наброситься на власть. Подобные государственные инициативы ведь и нужны лишь для внешнего оживления, проведения каких-то дополнительных мероприятий (не говоря об освоении кем-то бюджетных средств – вопрос, который принципиально не буду поднимать). В целом, какое-то оживление действительно было, и надеюсь, увеличению интереса к литературе оно как-то способствовало.

Единственно, что я знаю и о чём могу сказать, – на фоне сиюминутного показного интереса к литературе, особенно странно выглядел отказ финансирования 3-го Некрасовского семинара молодых писателей, и нарочно как раз в год литературы. Надеюсь, на следующий год средства всё-таки найдутся, потому что очень верю в будущее этого мероприятия, организатором и вдохновителем которого является Василий Дворцов, и в то, что этот семинар ещё вырастет в полноценный всероссийский форум, способствующий консолидации и возникновению здоровых молодых сил современной литературы.

 

1 История литературы в работах ОПОЯЗа – в кн. Кожинов Вадим. Размышления о русской литературе. М.: Современник, 1991.

2 Так писал Ю.Селезнёв о сказке, но в какой-то мере это можно отнести и ко всей литературе в целом. Селезнев Юрий. Избранное. М.: Современник, 1987.

 

 

Светлана ЗАМЛЕЛОВА, писатель, литературный критик, переводчик, главный редактор виртуального журнала «Камертон», кандидат философских наук (Сергиев Посад)

1. Какие авторы современной прозы вызывают у Вас постоянный интерес и желание высказаться?
2. Каких поэтов современности Вы считаете достойными продолжателями лучших традиций классики?
3. Какие положительные и отрицательные тенденции можно выделить в современном литературном процессе?
4. Год литературы прошел. Каковы итоги?
5. Какие задачи стоят перед литературной критикой в условиях формирования нового общественного сознания?

На первые два вопроса не могу дать прямых ответов, поскольку считаю их двусмысленными и, скажем так, «контекстуально нерелевантными». Прежде всего, многие авторы современной прозы вызывают у меня постоянный интерес и желание высказаться. Высказаться в том смысле, что так писать не надо. Но главное, по-моему, вопросы сформулированы без учёта культурно-исторического контекста. А контекст, в частности, таков, что писатели – и прозаики, и поэты – разделены на множество групп. Дробление это бесконечное, одни и те же писатели могут быть отнесены к разным группам, в зависимости от принципа деления.

Например, писатель Z может быть отнесён к группе патриотов, но при этом он не попадёт в группу православных писателей или в группу широко известных писателей. Нас же интересует деление именно по принципу известности, поскольку именно известность писателя вызывает к нему интерес и желание высказаться. Ведь если писатель до читателя не доходит, то и интерес к нему просто не сможет возникнуть.

Итак, к группе широко известных писателей относятся так называемые «проекты» и те, кто получил известность ещё в советское время. Ко второй отнесём более или менее известных внутри писательского сообщества. И к третьей – известных в предельно узком кругу. Но известность или неизвестность никаким образом не соотносится с талантом и значительностью написанного. Есть, конечно, выдающиеся и широко известные писатели. Но таких единицы. В основном известность сегодня не подразумевает масштаба дарования.

Поэтому называя тех, о ком хочется поговорить, мы называем тех, кого хорошо знаем, но это, скорее всего, отнюдь не самые достойные имена. Для того чтобы ответить на поставленные вопросы, нужно очень хорошо знать современную литературу, а мы её, увы, не знаем, потому что она не доходит до нас. И говоря о современной литературе, называя имена, мы невольно говорим либо о своих знакомых, то есть о второй группе, либо о том, что на поверхности, то есть о первой группе. И получается не обзор литературы, а скольжение по верхам.

И это настоящая беда современной литературы. Или, как гласит третий вопрос, «отрицательная тенденция». Московский читатель совершенно не знаком с тем, что пишут в Екатеринбурге, Якутске или во Владивостоке. Соответственно и Владивосток не знает, что там пишут в Москве. Мы имеем возможность читать то, что предлагает нам издатель-монополист. Ну или «толстые журналы». А этого зачастую и знать-то не следовало бы. Ведь монополисты далеко не всегда предлагают лучшее. Да и толстые журналы в большинстве своём тенденциозны.

Получается, что мы можем знать творчество своих приятелей или соратников по писательским организациям. Но в целом современной литературы никто из нас не знает. Мы можем говорить о значении писателя, исходя из его известности. Но известность – величина переменчивая. Такое явление как «раскрутка» или «писатели-проекты» не позволяет нам составить полноценное мнение о современной литературе. Другими словами, современный литературный процесс очень и очень хаотичен, что не даёт возможности верно судить о нём. То есть попытка рассуждать о влиянии или значении современных писателей часто похожа на желание погадать на кофейной гуще при отсутствии кофе.

Из положительных тенденций в современном литературном процессе можно назвать, пожалуй, свободу для творческого делания. В конце концов, писатель сам в состоянии издать свою книгу или разместить её в интернете. Главное, что желающим заниматься творчеством никто не мешает.

Что касается Года Литературы, то можно подвести формальные итоги. Прошли мероприятия, встречи; поговорили и разошлись. С 1 января у нас начинается другой год, и о литературе забудут так же, как о других отработанных проектах.

Существует огромная разница между системой и проектом. Проект – явление разовое. Деньги освоены, всем спасибо. Для полноценной поддержки литературы нужна система, вроде той, что существовала в СССР. Но это, увы, невозможно. Такая система не сможет вписаться в современную экономику. Это во-первых. Во-вторых, советское государство поддерживало писателей, которые были, по сути, его идеологической армией. Стал бы СССР содержать антисоветчиков? Конечно, нет. Но сегодня писатели хотят критиковать государство и получать от него помощь.

Да, государство обязано поддерживать культуру. Оно и поддерживает. Например, Государственный академический Большой театр или Музеи Кремля. Но как и кого нужно поддерживать в литературе, откровенно говоря, непонятно. Слишком много стало и писательских союзов, и самих писателей, которых, кстати, никто не считал. А если бы посчитал, то, думается, испугался бы.

Вполне естественно, что каждый считает себя самым талантливым и уверен, что государство должно поддерживать именно его и ещё несколько таких же избранных. Но справедливо ли это? И не превратится ли такая поддержка в грандиозную склоку?..

А вот что такое «условия формирования нового общественного сознания» не совсем понятно. Что это за сознание, каковы условия его формирования и на какой стадии это формирование находится? Если имеется в виду постсоветское сознание, то с распада СССР прошло четверть века. Тут уж не просто новое сознание, а новое поколение выросло и сформировалось. Но каковы бы ни были и «новое общественное сознание», и условия его формирования, критик должен заниматься своими прямыми обязанностями, которыми он, к слову сказать, манкирует.

Мы уже говорили о том, что критики не в меру усердствуют, нахваливая «проекты», в результате корявая писанина у нас уже называется «современной классикой». Критики могли бы этому противостоять, но предпочли влиться в славящий хор. Идеально, если бы критики предлагали обзор издаваемой литературы. Причём по доброй воле, а не вследствие молений писателей.

Все писатели должны быть в равных условиях. Существующее неравенство – это также отрицательная современная тенденция. Но дело, разумеется, не в финансовом неравенстве, а в творческом. То есть не все пишущие имеют равные возможности для реализации творческих задумок. А возможности здесь должны быть равными. И дело не только в том, чтобы издать свою книгу, но и в том, чтобы донести её до читателя, чтобы читатель знал, какие книги выходят и где можно с ними ознакомиться. И в этом писателю могут помочь критики.

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ, литературный критик, зам. главного редактора журнала «Подъём» (Воронеж)

1. Какие авторы современной прозы вызывают у Вас постоянный интерес и желание высказаться?

В первую очередь, те, которые художественными средствами выясняют, в каком времени мы живем, что вокруг происходит, как действовать, чтобы стало меньше искушений и зла, а также – как не потерять собственную духовную и национальную идентификацию, сообщить ей импульс дальнейшего развития.

Вот мотивы, которые заставляют «браться за перо» в стремлении уяснить детали, договорить, доопределить еще не названное или, напротив, запутанное, искаженное. Имена тут могут быть абсолютно разные, важна интонация автора, своего рода «окраска» его голоса.

Существует мнение, что сегодня наша литература не выделила из своего ядра новые, выдающиеся имена. На мой взгляд, в таком подходе есть что-то от спорта, а не от духовных и художественных исканий. На сей момент опубликовано множество рассказов, повестей и даже романов, которые содержат в себе обобщенный портрет эпохи. Правда, есть одна оговорка.

Социальные язвы, «черную» сторону нашей действительности взялась разрабатывать «криминальная литература», отодвинув в сторону все иное, психологическое, концептуальное, образное – те черты и аспекты, которые русской прозе присущи как художественно целому высказыванию о человеке и времени.

Так называемая женская проза утонула в сентиментальности, забыв обо все остальном, что всегда было свойственно нашей женщине – порывистой душе, хранительнице семейного очага, порой бунтарке, но чаще – стоической натуре, на которой держится русский мир.

В свою очередь, тексты, окрашенные политическими пристрастиями, только так себя и определяют, поскольку подобным образом определен их издательский формат. Думаю, что наличие любой форматной рамки увечит нашу литературу, являясь вполне тенденциозным и искусственным ограничителем полноты авторского слова, с одной стороны. А с другой – отражает ущербное мировоззрение издателя, сидящего на денежном мешке, и его ангажированных под проект редакторов, которые чувствуют себя почти хозяевами современной отечественной литературы.

Есть еще и концептуальная составляющая нашей словесности, которая предполагает воссоздание окружающей реальности средствами самой этой реальности. Скажем, показывает автор читателю героя тупого и грубого – и авторский голос, вроде бы закономерно, становится неким подобием изображаемого. Эта глупая песня уже не раз пелась в истории литературы, и   писатель нового поколения должен, казалось бы, понимать, что тут – путь-обманка, легкий, очевидный, но тупиковый.

Долгожданная полнота прозаического текста – вот чаемый результат литературного процесса. Между тем никто не ведает, в каком виде мы сможем получить такое литературное произведение. Потому что интеллектуальная и образная дистанция между, скажем, «Завистью» Олеши, «Жизнью Клима Самгина» Горького, которые остались в своем времени, и «Тихим Доном» Шолохова не предсказуема: шедевр рождается так, словно бы и не было рядом ничего похожего – таков эффект его творческого воздействия. Хотя литературоведение потом легко покажет, какие достижения прошлого лежат в основании гениального произведения.

Вот почему с такой надеждой открываешь новые вещи уже знакомых авторов и пока еще тебе неизвестных – полноты жаждешь, потому что горестными штрихами, радостными порывами нас уже перекормили. И хочется прочесть книгу, в которой все было бы названо своим должным именем, сложное нарисовано с сочувствием и горечью, а жизнь явилась бы перед тобой во всей своей непредсказуемости.

Наверное, нужно назвать имена и книги, но в обществе, лишенном творческого эха, подобные вехи мимолетны. Сегодня нашу культуру поразила либеральная энтропия, обволакивающая и растворяющая многие замечательные явления. Страна должна определить собственное место в мире, выпрямить спину, укрепить свой идейный «позвоночник». И тогда разговор о современной литературе приобретет структурность, а вкусовые пристрастия критиков будут иметь зримые границы.

2. Каких поэтов современности Вы считаете достойными продолжателями лучших традиций классики?

В наши дни поэзия будто разделилась на несколько слоев, которые только отчасти взаимосвязаны, а некоторые из них отчетливо противоположны и взаимоисключающи. Либеральная литературная практика понимает поэта как одиночку, который говорит о мире только в связи с собственными переживаниями и бедами и категорически не воспринимает себя в качестве части мира, истории, рода. Это в полной мере атеистическая позиция, в каком бы количестве теологические метки не переполняли тексты такого рода: все во мне, все в связи со мной, все – пока я существую, все имеет цену только мной называемую. Перед нами в самом тривиальном виде – субъективный идеализм. Прежде такой взгляд на вещи не вклинивался в литературу, но сегодня он носит характер оружия, которым уничтожают русскую поэзию, лишая ее великих смыслов, низводя их до частных построений творчески не состоявшихся школяров, которые не уяснили себе сложные законы соединения большого и малого, частного и общего, уходящего и нарождающегося. В итоге читателю пускают пыль в глаза и потчуют опусами «короля поэтов» Дмитрия Воденникова, оргиастической Веры Полозковой, которая твердыми неженскими шагами осваивает уже и провинцию.

Впрочем, это – либеральная короста на потаенном теле русской поэзии. А сам дух ее веет, где хочет. Есть масса непрофессиональных стихотворений, которые не хочется ругать, потому что в условиях либеральной пропаганды дорог каждый голос в пользу традиции. Особенно это видно на народных музыкально-поэтических фестивалях, где стихи вырываются из людской толщи и, в отличие от прошлых эпох, сопровождаются именем автора. Перед нами – голос почвы, которой дала нашей литературе в свое время поэзию Кольцова. Но тогда этот слой не был персонифицирован. И это обстоятельство важно понимать, бережно обращаясь с народными стихами.

Есть негласное поэтическое правило, которое постоянно нарушается: в стихи нельзя тащить публицистику. Но автор – живой человек, и его прямой голос тоже важен. Иное дело – он не останется с читателем по прошествии лет, движение времени отодвинет его от современных событий. Хотя эта закономерность касается не всех стихов и авторов, тут есть определенная непредсказуемость, потому что из нашей жизни уходит не все, что было вчера, многое видоизменяется. И публицистические стихи вчерашнего дня обретают новое дыхание и неожиданный образный и предметный контекст.

Продолжателями лучших традиций отечественной поэзии я могу назвать многих авторов, чьи стихи испытывают неодолимое притяжение ясности слога и мысли. Так, страстная поэтическая речь Светланы Супруновой совершенно непредсказуемо обрела созерцательный ракурс и явила читателю терпимость характера лирической героини. В строках Геннадия Ёмкина стала видна свободная дистанция между предметами, будто пространство раздвинулось, задышало и стало огромным. У Светланы Сырневой мы найдем поразительное сочетание интеллектуальности и образной подачи событий. Диана Кан обрела «пушкинскую» вольность речи, когда незначительная вещь внезапно занимает в картине художника свое место, и сюжет обретает классическую законченность. В круге имен, которые соответствуют классическому контексту, непременно стоит упомянуть Наталью Кожевникову (Оренбург),  Евгения Эрастова (Нижний Новгород), Виктора Брюховецкого (Санкт-Петербург), Евгения Семичева (Самара), Александра Нестругина (Воронеж), Анатолия Аврутина (Минск)… И целый ряд других поэтов, чьи книги составляют фундамент современного здания русской лирики, многообразной, широкой по интонации, иногда легкой по речи и не забывающей о литературной игре, но всегда помнящей о собственном высоком призвании.

 

3. Какие положительные и отрицательные тенденции можно выделить в современном литературном процессе?

Отсутствие консолидации писательских сил в регионах и в Москве, слабая связь столицы с провинцией – все это негативно влияет на взаимодействие нашего творческого союза с властью. Одновременно во властном поле по сей день остается чрезвычайно много людей, которые литературный пустяк, вышедший из-под либеральной руки, готовы публично назвать выдающимся произведением. И теперь еще во многих прозаических опусах центром сюжета оказываются коллизии, связанные с годами репрессий в СССР. Несомненно, эта тяжелая тема в течение многих лет будет будоражить умы создателей романов, повестей и рассказов. К тому же «Архипелаг ГУЛАГ» закрепили в школьной программе для обязательного ознакомления и изучения подростками. Вот только нынешняя реальность, насквозь лживая и ненадежная в каждом определении отчего-то не становится предметом художественного исследования. Или, скажем, события 1993 года и последующих лет почему-то не приветствуется изображать в кровавых тонах, подобно эпохальному лагерному трехтомнику Солженицына. Апологетика всего либерального – поступков, современного искусства, мелкобуржуазной беллетристики, с одной стороны, и глухое, ватное молчание в связи с настоящими произведениями русской литературы – вот среда, в которой, будто селевый поток в ущелье, движется литературный процесс в современной России. Уже в СМИ произносятся широко прежде немыслимые слова «патриотизм», «Родина», «русский народ», а на деле либеральный шабаш продолжается, только без огласки. Государство пока еще не подтвердило в полной мере свою приверженность национальным ценностям, героической и многострадальной русской истории, не произошло долгожданного «духовного импортозамещения». И потому издательский процесс продолжает свою собственную, отдельную от общества жизнь, целиком ориентированную на рентабельность выпускаемых книг. Ведь пиар, который золотым облаком овевал вчерашних однодневных кумиров, никуда не делся – имена лишь сменились, а мусор содержания остался прежним. Все либеральное творчество утверждается под девизом «здесь и сейчас» или «после нас хоть потоп». Напротив, почвенная литература, как правило, устремлена в будущее и прошлое. В борьбе ушедшего с еще не наступившим, но зреющим определяется карта настоящего времени. Медлительность власти, ее неуверенность в традиционных приоритетах чутко улавливается издательскими кругами. И порочное развитие современной литературы получает свой очередной ежедневный импульс, а подлинная русская словесность, ради которой отечественные писатели из века в век претерпевали множество лишений и бед, вновь остается на голодном пайке, в положении просящего.

 

4. Год литературы прошел. Каковы итоги? 

Разумеется, итоги более чем скромные. Однако почему писатели решили, что Год литературы в 2015 году будет ее апофеозом? Вот с января начнется год Кино. Неужели нас удивят киносюжеты благородные, где чистота окажется выше грязи, а принципиальность – важнее предательства? Ведь все предшествующие периоды истории новой России по факту были ориентированы на тошнотворную литературу, на грязное кино, на распил денег, которые отпускались – о удивление! – на благие цели. Не будет видимых результатов, не стоит надеяться, но важно двигаться вослед словам, озвученным, возможно, и лукаво. Занимать еще один отвоеванный метр родной земли, приближать к себе читателя и говорить ему: вот настоящий герой, честь, любовь и верность, а вот – черная подлость, жадность, трусость, эгоизм… Это духовная война, и Год литературы – только обманчивое перемирие.

 

5. Какие задачи стоят перед литературной критикой в условиях формирования нового общественного сознания?

Прежде всего, литературная критика должна сохранить свое лицо. Внимательность к текстам и авторам, непредвзятость в суждениях, отказ от корпоративной елейности, которая губит в глазах читателя высокие смыслы, когда они декларируются критиком и не подтверждаются художественно писателем и его произведением. Так мы отойдем от распространенного мнения, что литературная критика умерла, и сегодня существуют лишь профессии литературного киллера и литературного лакировщика. Эти последние были всегда, однако кроме них существовала и интеллектуальная честность, и правда образа, и глубокая аналитика. И сегодня ничего не изменилось. Однако в прошлые десятилетия ритм жизни был иной, и печатные издания не стремились перещеголять «желтую» прозу публикациями «желтой» критики. Но теперь желтизна уравняла все жанры литературы – в многих и многих современных изданиях.

Формирование «нового общественного сознания» процесс крайне противоречивый. Невозможно сказать, какие стороны мировоззрения молодого поколения совпадут с ценностями старых людей и сколь крепкой будет эта ментальная «склейка». В последнее время очень часто приходится слышать, что легковесные адаптации серьезных сюжетов и важнейших коллизий прошлого продиктованы поверхностным умозрением нынешней молодежи, воспитанной на клипах и мусорных опусах. Но не нужно оглуплять новое поколение, предлагая ему с каждым разом все более недоброкачественные произведения очередных циников и штукарей. Напиши вещь глубокую и сердечно трогательную, и даже испорченный ум уловит искренность и боль, что пронизывают строки и страницы такой вещи. Тому есть масса примеров в рваной и часто хаотичной лирике сегодняшних молодых стихотворцев.

Именно потому важнейшей задачей современной русской критики стоит считать восстановление духовной и творческой связи между поколениями – стариков, пятидесятилетних и молодежи. Поэзия и проза, как ядро художественной литературы, несомненно, явят нам свои достижения на этом направлении. Важно, чтобы между прекрасными произведениями не было пустоты, чтобы велись творческие разговоры, чтобы главные акценты нравственной русской жизни и драматические стороны русского бытия оказались в центре внимания читательской аудитории.

Можно считать подобную задачу утопией при нынешнем либеральном векторе в гуманитарной сфере. Однако Дух веет, где хочет, и для Бога нет ничего невозможного. Эрозия либерального уклада уже началась. Необходимо приложить усилия к тому, чтобы главные литературные премии России обрели творческую содержательность и фиксировали важнейшие достижения в русской словесности наших дней.

Заканчивается время обморочного сна, начинается время бодрствования.

 

Алексей ШИРОКОВ, литературный критик, автор трёх книг прозы и многих публикаций в литературных журналах. Призёр международного литературного конкурса «Русский стиль» (Германия, 2013 г.), награждён Дипломом «Стильное перо» Международной гильдии писателей, заслуженный работник культуры России. (Москва)

Прежде всего хотел бы остановиться на последнем, пятом, вопросе – задачах литературной критики. Не могу согласиться с утверждением, будто её сейчас, как таковой, нет. Есть, конечно, публикаций в разных изданиях немало, а вот характер её порой вызывает недоумение, редко встретишь действительно анализ опубликованного произведения, всё чаще похожее либо на рекламу (а может, так оно и есть?), либо на юбилейную речь – совершенно среднего писателя такими эпитетами наградят, какие самому Толстому не снились!

Давайте оставим это авторам сервера «Проза.ру», пусть они там  тешат себя, восхваляя друг друга, а в серьёзной литературе такого никак не должно быть. У нас же сложилось такое положение, когда некая обойма писателей вообще оказывается вне критики. Устно-то в литературных  кругах слышны осуждения, а в печати то ли смелости не хватает, то ли сдерживает уже созданный вокруг какой-то личности миф «особенности», как это бывает в эстрадном мире – все понимают, что взлетевшая «звезда» всего-то и есть лишь отблеск моды, но сказать об этом не решаются: публика создала себе идола, и попробуй пойти против волны!

В своё время в такую «обойму» совсем молодым бурно вошёл Сергей Шаргунов, и стали его дружно нахваливать. Владимир Бондаренко о его повести «Как меня зовут?» восторженно писал: «Вся повесть – это непрерывная игра словами, созвучием слов, смыслами слов. Тут тебе и звукопись, идущая от символистов, и прохановская метафоричность, и лимоновская безудержность…» А эта «звукопись» выражена так: «Зажил один. С родителями порвал. Учёба на третьем курсе, повышенная стипендия, подработка на радио…» Или: «Время едино, всяк неслучаен, фраза любая – пароль, ответ на главное: «Что есть человек?». С первого встречного надо спрашивать за звёзды, шипение змей, выкидыш женщины, жгучесть горчицы.» За сим следует: «Идейность – это стакан менструальной крови. Чем больше в человеке идей, тем гуще кровь в стакане. Месячные лакать – злая забава».

Даже не верится, что Владимир Григорьевич, такой опытный критик, принял это за игру «смыслами слов», метафоричность. В повести и главный герой, и его подруга выглядят совершенно безнравственными (без всякой попытки автора вызвать к ним отвращение), вокруг них нанизано такое, о чём и говорить неприлично, а критик  почему-то заканчивает рассуждения так: «Здесь - вся новая реальность наших дней…  Новый реализм с новыми реалиями и быта, и бытия»…  Или это желание потрафить молодым? Вроде бы поддержать? И что? Шаргунов стал лучше писать? Скорее, наоборот. Сегодня мы видим: политизированные тексты его нещадно теряют художественность, чего так не хватает современной литературе.

Впрочем, этого не хватает и нынешним почти что лидерам Захару  Прилепину и Роману Сенчину. Они тоже хвалены-перехвалены и, к сожалению, тоже не очень-то замечены в профессиональном росте. Ни в коей мере не хочу принизить их роль. Надо отдать должное, они своим явлением оживили нашу литературу конца девяностых и нулевых годов, но, достигнув определённого уровня, как бы остановились, и уже не верится, что вырвутся из плена излишне политизированного сочинительства. Сдаётся, они больше публицисты, нежели художники.

Отрадно, что молодые прозаики, такие как Андрей Антипин, Наталья Мелёхина, Андрей Тимофеев и некоторые другие, стремятся именно к художественной выразительности своих текстов. Не испортить бы их!  А то вот уже промелькнуло в печати вроде бы ещё не сравнение, а некая параллель, увиденная в языке Антипина и Валентина Распутина. Нужно такое Андрею? Не нужно! Человек он, чувствуется, скромный, живёт в сибирском селе, говорит, что и не ощущает себя членом литпроцесса. Язык у него густой, от народа, но ещё сыроватый, неотработанный. Требуется внимательный, чуткий советчик – где-то похвалить, где-то сделать замечание, а где-то, может быть, и одёрнуть, – только на пользу пойдёт такое.

 Словом, нужна бескомпромиссная, справедливая, объективная критика, и критики такого характера у нас есть, и публикации у них есть, но проходят они как-то незаметно. Вот была напечатана прошлой осенью в газете «Слово» и «Российском писателе» лекция Игоря Золотусского «Прощай, ХХ век» – никакой реакции на неё не последовало. А лекция глубокая, в ней сполна вскрыты отрицательные тенденции в современной русской литературе, в ней тревога за её судьбу, искренняя забота о ней.

Знаю, в литературных кругах зреет идея создания специального журнала критики,  способного давать не отрывочные литературные обзоры, а пространный, всесторонний анализ вышедших произведений, обсуждать их, обсуждать и сами критические выступления, спорить. К такому журналу прислушивались бы все писатели. Наверное, в современных условиях, когда у Союза писателей нет никаких денег, такое неосуществимо. Но уж если не печатный, то сетевой-то журнал можно выпускать? Это под силу и «Российскому писателю». Отчасти он и делает это, публикуя обстоятельные статьи о творчестве отдельных писателей, об отдельных книгах, а сейчас вместе с Советом по критике Союза писателей России ведёт это вот обсуждение наболевших вопросов литературы, опубликовал доклады участников шанхайского форума молодых писателей России и Китая – ребята озвучили свои творческие позиции и, надо надеяться, будут следовать им (а позиции у них хорошие!)… Это добрые дела. И отрадно, что наконец-то заявлено в полный голос: время обморочного сна заканчивается – начинается  время бодрствования!

Так, смотришь, и направим литпроцесс в нужное русло, избавимся от отрицательных тенденций в нём – собственно, это уже не тенденции, а устоявшийся процесс, который необходимо во что бы то ни стало сломить:  очернительство всего и вся, бросание камней в свой народ, в свою страну… Как-то я прочитал в одном сборнике пьесу, если её можно так назвать, Василия Сигарева «Агасфер» и подумал: «Неужели такое пойдёт на сцене?» Там едва ли не при всех совокупляются. В предисловии Михаила Рощина говорится: «…сплошной беспросвет, персонажи примитивные, все злые, друг друга ненавидят, интересы вокруг жратвы, барахла, выпивки, говорят матом…» А далее идёт чуть ли не восторг: «Сигаревский язык хоть и вычурно-грубый, безграмотный, дикий, но таков ныне, скажем прямо, русский народ, таковы его нравы, таков язык… Молодец Вася Сигарев! Вполне современный и даже народный писатель».

Вот чего нельзя допускать! От подобных восхвалений кроме вреда ничего быть не может.

Сейчас издательства и театры гоняются за всем будоражащим общество – ну так что ж теперь, давайте и мы хвататься за это? Говорят в оправдание, мол, от правды жизни никуда не уйдёшь, её надо отражать. Спору нет, но мне вспоминаются вычитанные где-то слова: правда – это то, от чего хочется жить, а если от правды  впору в петлю лезть – это не правда. В журнале «День и ночь» в минувшем году напечатана документальная повесть Александра Астраханцева «Житие советской женщины» - вот где правда! Суровая правда. А не убивает тебя она, и ты восторгаешься героиней повести, преодолевающей тяготы жизни, но в то же время  остающейся доброй, отзывчивой, помогающей другим.

Надо ли доказывать, что именно такие произведения должна поддерживать наша критика и не оставлять без ответа выпады разных «ревнителей правды»?

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную