В мае 2014 года решением секретариата Правления Союза писателей России был создан Совет по литературной критике. Председателем избран литературный критик Вячеслав Лютый (Воронеж). В Совет вошли известные литературоведы, поэты и писатели – Виктор Бараков (Вологда), Светлана Замлелова (Сергиев Посад), Юрий Павлов (Краснодар), Нина Ягодинцева (Челябинск).

В июне состоялся заочный круглый стол Совета, посвященный восприятию сегодняшней литературы. В самом общем смысле тему этого обсуждения можно обозначить как «Бытийное зеркало русской жизни».

Сегодня, когда литературное пространство до предела политизировано последними событиями, связанными с Украиной, собственно проза и поэзия как будто отошли на второй план. Накал эмоций требует произведений соответствующего темперамента и тематики, но мы хорошо знаем, что важнее художественная углубленность и зрелая мысль автора, нежели внешние признаки реальности, которая встает за литературной строкой.

В этой связи возникают вопросы, которые могут занимать не только писателя, но и критика:

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии сегодня, в середине 2014 года?

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее бытийным зеркалом русской жизни?

4. Каким должен быть характер сегодняшнего литературного героя и как в нем могут быть соединены изъяны и достоинства, чтобы он обладал притягательностью и не был плоской фигурой?

5. К чему подвигает писателя нынешнее «многослойное» время: отразить его гротескно – или дать абрис реальной жизни, обращаться к уму читателя – или к его сердцу?

6. Интеллектуальна ли сегодняшняя русская проза, достаточно ли она выразительна для того, чтобы сохранив отпечаток времени, не утратить живой жизни своих героев?

7. Насколько современная поэзия отражает облик эпохи – как в публицистическом отношении, так и в художественно-бытийном, «обобщающим» происходящее со всеми нами и страной?

8. Возможно ли соединение в единый литературный поток художественных произведений, созданных почвенными авторами и либеральными, насколько кардинальны различия в изначальных авторских установках и позволит ли русскому читателю быстротекущее время воспринимать эти различные углы зрения как полноту происходящего – в истории, в семье, на войне, в любви?

9. Существуют как мрачные суждения о литературе нынешнего времени, так и вполне оптимистичные: одни говорят, что она в упадке и надеются на будущее возрождение русской художественности, другие уверяют, что мы находимся в зоне литературного цветения – какие имена и произведения дают нам основания для взвешенного суждения о литературе последнего периода?

Публикуя ответы Н. Ягодинцевой, С. Замлеловой, В. Баракова и В. Лютого, редакция "Российского писателя" рассчитывает, что и другие наши коллеги присоединятся к начатому Советом по литературной критике важному разговору, ответят на все или на часть предложенных для обсуждения Советом по литературной критике вопросов.

Материалы присылать по адресу: sp@rospisatel.ru

Нина ЯГОДИНЦЕВА, кандидат культурологии, доцент Челябинской государственной академии культуры и искусств, секретарь Союза писателей России.

1. Сегодня, в середине 2014 года, какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии?

Определяя важность для литературы тех или иных жизненных коллизий, неизбежно приходится осмысливать и ту коллизию, которая складывается сегодня и с самой литературой. Наивно ставить ей задачи, но ещё более наивно отрицать, что в обществе она выполняет вполне конкретную задачу. А если не выполняет, то, собственно, и не нужна. Служение литературы неизменно: хранить и взращивать в человеке человеческое: со-знание, со-весть, со-чувствие, со-переживание. Отсюда понимание пути общего и выбор личного пути. Литература создаёт целостное представление о прошлом (мифологизация), настоящем (типизация) и будущем (проекция). Сейчас, на мой взгляд, остро не хватает двух именно «проективных» направлений.

Первое – это человек и Природа. Устойчивость общества и способность к быстрому самовосстановлению зависит от того, в каком качестве человек осмысливает своё бытие. Помимо горизонтального осмысления – что мы представляем из себя в со-существовании с другими культурами – должно быь осмысление вертикальное: в иных горизонтах, Природных и Космических. И чем выше горизонт осмысления, тем более устойчиво бытие. Традиционная русская культура всегда гармонично вписывала человека в контекст Мироздания. Традиция этим сильна и сегодня. Постмодерн сознательно занижает горизонт, целенаправленно «сбрасывает» планку, замыкая человека в хаосе и ужасе его несовершенств. И у него это довольно легко и порой даже прикольно получается. Так вот, коллизия как стечение обстоятельств, выявляющих внутренний конфликт – существенное изменение природной среды именно в тот момент, когда горизонт бытия сузился до бытового . Это очень общая формулировка, но если не брать её во внимание, всё остальное расыпается на слабо связанные между собой частности. Следовательно, тема – отношение человека и Природы как части и Целого . По высшей мерке.

Второе – проект самого человека. Потребительская культура создала очень привлекательный для массового сознания образ получателя сладостных земных благ – но на этом горизонте бытия неизбежны растрата и медленное угасание жизненных сил, ну и смертельная конкуренция за ресурсы, что как раз и разворачивается во всём своём ужасе. Традиционный проект человека максимально высок, но он соотносится уже не с будущим, а с прошлым. И нынешняя коллизия – трагическое несоответствие современного проекта человека Высшему замыслу о нём. Соответственно, тема – выбор горизонта , ситуация уже не эволюционнная – переломная в самом трагическом смысле слова.

Обе эти мега-темы включают в себя и эпическое, и драматическое, и лирическое осмысление. Обе так или иначе призваны изменить взгляд на историю и современность. Ни утопический, ни антиутопический подходы здесь уже не работают: только поиск точек опоры в реальности. То есть проективная, а не прожективная работа – прожекты не просто обречены, они буквально компрометируют литературу.

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Думаю, более всего – та внутренняя пружина, которая была сжата до предела унижением в течение прошедших десятилетий, сейчас выпрямляется, обостряется жажда справедливости в самом высоком понимании этого слова, во всех сферах внутренней и внешней жизни. И не желание реванша, а отчётливое понимание того, что советский опыт, дорогой ценой оплаченный, во многом соответствовал представлениям о справедливом устройстве жизни. Проект будущего насущно необходим именно сейчас, как мост, проложенный в завтра – на мой взгляд, главная проблема, включающая в себя и личную, и общественную, и философско-религиозную составляющие.

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее бытийным зеркалом русской жизни?

На мой взгляд, наступило время высоких горизонтов. Потребность в них велика, её нужно подхватывать, отслеживать в реальности, «типизировать» и «проектировать», а пока сегодня сильнее работает и быстрее находит отклик осмысление трагедии и «оплакивание» разрушений. Понятно, что это уже непродуктивно, мало того, растратно и следующим поколениям не вполне понятно, а потому не востребовано. Высокие горизонты бытия – ещё и энергийная составляющая духа, и не хватает этой мощной энергийной подпитки – хотя трагический разворот последних событий делает её буквально жизненно необходимой.

В русле вышесказанного: вот этот поиск высокой мерки, высокого горизонта в самом человеке, причём далеко не только в героических сюжетах, а именно в бытовых, которые в конечном счёте и определяют саму возможность героики.

В основе писательского служения, на мой взгляд, всегда лежит любовь. Любовь к жизни, к людям. И вот если эта любовь есть – она чувствуется в отношении к реальности, в том числе и в гротеске, и в сарказме. Ведь писательское призвание – прежде всего не судить, но сострадать. Только сострадание и восхищение, источник которых – любовь, имеют силу «пронзить» эту многослойность, сделать её прозрачной, понять главный смысл происходящего сегодня. Остальное – словеса и соблазн словес. У писателя много соблазнов – и на первом месте всегда соблазны интеллекта, политика и идеология. Но нельзя забывать, что чувство без мысли – слепая стихия, мысль без чувства – холодная мёртвая абстракция, страшная разрушительная сила. Литература ведь и воссоздаёт в слове союз сердца и ума. И это вне времени.

Ну вот с интеллектом-то как раз и проблема – ум впереди сердца, горе от ума на новый лад. Хотя, на мой взгляд, именно традиционная русская проза и сохраняет гармонию, другое дело, что работа эта происходит в основном подспудно, на слуху – иные направления и имена. Вообще в периоды смены модальных персонажей «живая жизнь» героев неизбежно схематизируется, художественность временно уступает позиции публицистичности.

7. Насколько современная поэзия отражает облик эпохи – как в публицистическом отношении, так и в художественно-бытийном, «обобщающем» происходящее со всеми нами и страной?

Понятие «современная поэзия» очень широко, и, как мне представляется, сегодня включает в себя противонаправленные тенденции. Поэзия – сфера порождения первосмыслов, то есть она не столько «отражает облик эпохи», сколько поддерживает ощущение высокой подлинности бытия, возводит это бытие в целостность. Так вот, сегодня одно из поэтических направлений, делающее ставку на интеллект, напротив, сбрасывает бытие в сугубый быт, дробит целостный образ мира на осколки и либо пробавляется рифмованным стёбом, либо целенаправленно всерьёз хаотизирует мысль и чувство. И оно востребовано, потому что интеллект, как выше уже сказано, соблазн, и немалый. Другое поэтическое направление, условно скажем – опирающееся на чувства, всё больше тяготеет к публицистичности и открытой декларативности, и очевидно, почему это происходит: читательское восприятие огрубело, оно труднее воспринимает тонкие смыслы, глубокую гармонию, смысловую новизну, а вот «силовые» поэтические приёмы находят живой отклик, потому что более просты и понятны. В этом направлении уже выработался определённый набор речевых и ментальных штампов, по которым опознаются «свои». И это тоже тревожно.

Хотя, конечно, как раз в совокупности всё это эпоху и отражает. Ну и ещё один момент: традиционная поэзия и литература в целом более созерцательна, и потому несколько инертна, она стремится сохранять вертикаль осмысления, тогда как литература либеральная чрезычайно активна: акции, фестивали, проекты – «горизонтально» развёрнутая деятельность привлекает внимание, заставляет думать, что у либералов «всего много», но о качестве и глубине – или принципиально, или просто некогда – думают мало.

Имея в виду вышесказанное, можно сделать неутешительный вывод: почвенники и либералы работают противонаправленно. Другое дело, что традиция включает в себя не только ценностно-смысловое ядро, но и «территорию экспериментов», «зону новизны», то есть вполне способна лучшее из «свободного поиска» понять и принять в своё русло. А вот литература либеральная в силу своей узости гораздо более нетерпима и жестка. Хотя в последнее время либералы тактику меняют – взять хотя бы нашумевший проект «Уральская поэтическая школа», который пытается объединить оба направления (вроде благое дело!) под сомнительным территориальным брендом, но при этом традиции отводится роль бледной «массовки», размытого фона для торжественного шествия «постмодерна» (ещё недавно в провинции это поэтическое направление называлось именно так, теперь это просто и скромно: «современная поэзия»). Показательна в этом смысле реплика издателя М. Волковой о «технологии продвижения» поэтов и поэзии на сайте «Эхо Москвы. Пермь» (http://www.echoperm.ru/efir/104/34289/): «...по поводу поиска поэтов тут бы другое слово подошло, это взращивание поэтов. Поэты в этом плане это стадные животные, которые все равно нуждаются в определенной среде. Это производственный процесс. <…> И вот этот цех на Урале уже создан. И попадание сюда молодых уже позволяет попадать в эту среду». Думаю, комментарии излишни.

И – да, конечно, всё это позволяет умному внимательному читателю воспринимать полноту происходящего, то есть весь трагизм сегодняшнего выбора: вверх, к бытию, или вниз, в быт и расчеловечивание.

Ни особого упадка, ни буйного цветения я в современной литературе не усматриваю. Очень нелёгкий период, уже хотя бы потому, что на виду и на слуху одни имена (и это ведь влияет на качество читательского восприятия!), а подспудно идёт другая работа, другое глубинное течение, которое, конечно, и отразит нашу реальность во всей её полноте – но настоящий образ сегодняшнего дня мы увидим, думаю, позже…

Назову произведения, которые по итогам работы в жюри Всероссийской литературной премии имени П.П. Бажова и Южно-Уральской литературной премии произвели на меня особенно сильное впечатление и стали своеобразными «маячками» во всей широте и разнообразии литературных течений. Это поэзия Евгении Извариной (Екатеринбург), Екатерины Полянской (Санкт-Петербург), Юрия Седова (Челябинск) и недавно ушедшего из жизни челябинца Сергея Борисова, романы Зои Прокопьевой «Своим чередом» (Челябинск), Андрея Юрича «Ржа» (Кемерово), Эдуарда Веркина «Облачный полк» (Иваново), Геннадия Скобликова «Провожая отца» (Челябинск), рассказы Светланы Чураевой (Уфа)… Это очень разные произведения, да, видимо, и направления тоже, но все – из глубинного, подлинного, убеждающего, что литература своё дело продолжает, вопрос в уровне читательского внимания и государственной поддержке этого мощного созидательного ресурса.

Светлана ЗАМЛЕЛОВА, писатель, литературный критик, переводчик, главный редактор виртуального журнала «Камертон», кандидат философских наук (Сергиев Посад)

Прежде всего, искать рецепт хорошей литературы – это пустое дело. Талант подарит хорошую литературу, его отсутствие произведёт суррогат, как ни рассуждай. Нельзя отталкиваться от тем и коллизий, заданность – это хорошая основа для агитации, но не для искусства. Иначе получится как у Булгакова в «Театральном романе», где герою предлагают «разразиться революционным рассказом». Ничего хорошего из этого выйти не может. В литературе происходит обратный процесс: хороший, настоящий писатель не отталкивается от тем и коллизий, он творит непосредственно, пишет о том, что его вдохновляет. Но оторваться от своего времени он всё равно не в состоянии, происходящее вокруг так или иначе войдёт в его творчество. Вот уже после, исследуя совокупное творчество эпохи, можно будет судить о том, что волновало писателей, какие темы и коллизии их занимали и нашли своё отражение в их произведениях. Об этом можно очень много говорить, важно, что творчество – это процесс непосредственный, то есть надо писать о том, о чём интересно написать. Но при этом в каждом своем творении человек запечатлевает себя, своё мировоззрение, свою систему ценностей, свои способы ориентации в мире – всё то, что усвоено и вынесено им из повседневной жизни. Другими словами, сформировавшийся в определенных культурно-исторических условиях индивид отображает себя и свою эпоху в произведениях культуры.

То же можно отнести и ко всем прочим рецептам.

Нужна ли, например, литература, связанная с последними событиями на Украине? А можно ли так ставить вопрос? Если события вдохновят автора, и получится талантливое произведение, которое, прежде всего, не будет скучным и серым, тогда нужна. Если автор пишет, чтобы быть «в тренде» – не нужна. Литература на заказ – это не лучшее, что может быть в литературе. С точки зрения патриотизма, педагогики и воспитания, произведения о героях настоящего и прошлого, конечно, нужны. Но если это опять будет написано кое-как, пострадает уже не только литература, но и патриотическое воспитание. На плохом и скучном произведении нельзя привить любовь к чему бы то ни было. От советской эпохи мы не унаследовали главного – отношения к качеству (речь не о качестве товаров народного потребления). Именно поэтому у нас сегодня снимают плохие фильмы, пишут плохие книги, ставят плохие спектакли. Плохие именно потому, что некачественные – некачественно сыграно и срежиссировано, некачественно написано. Если ведущие писатели позволяют себе писать «производимую на производстве» или «генерация нашего поколения» – это и есть отсутствие качества. Причём элементарного. О композиции, языке и стиле даже не говорим. Свобода творчества оказалась понята уж очень своеобразно – городи что хочешь и как хочешь.

Нужны хорошие книги, а не книги об Украине, Сирии или Афганистане. То есть с учётом современной литературной специфики, так даже вопрос нельзя ставить: «о чём писать». Да хоть бы о чём-нибудь хорошо написали!

Разделение литературы на «либеральную» и «почвенническую» привело к тому, что почвенничество стало какой-то самоцелью. Талант уходит на второй план. Вместе с ним уходит и качество литературы. Главное – свой автор или нет, достаточно в его произведении «почвенничества» или не хватает. Ничем хорошим для литературы это обернуться не может. Требования к прозе стать беллетризованной публицистикой убивают прозу. Что мы и видим: «почвенническая» проза – это главным образом очерки. Нет ни вымысла, ни свободы, ни языка – одно сплошное «почвенничество». Это ни много, ни мало – возвращение во времена, когда верность идеологии ставилась выше таланта. Примерно то же самое происходит и с поэзией. Н.А. Некрасов – гражданский лирик. Но он и Поэт. Сегодня очень много гражданской лирики, но в основном это – публицистика в стихах, не поэзия.

Чтобы стать бытийным зеркалом русской жизни, литературе не обязательно впрямую описывать эту жизнь. Хорошая литература и так станет таким зеркалом. Всё дело именно в качестве письма. Стоит услышать о книге прозы: «это о нашей жизни» – хочется убежать, потому что предвидишь набор штампов о вымирающей деревне, о пьянстве, о драках, о батюшке, который был раньше десантником, о воинах Чеченских кампаний, о тюрьме и об армии, заодно немного о церквушках, берёзках и колосках. О нашей жизни или не о нашей – это не может быть мерилом качества литературы. Патриотическая проза наводнена воспоминаниями о безмятежном деревенском детстве, о родственниках, разбросанных по просторам бывшего СССР, об обретении веры, о том, как герой был неверующим, а потом стал верующим. И т.д. и т.п. Одни и те же образы, одни и те же сюжеты, даже порядок слов один и тот же… Как будто всё написано под копирку или одним и тем же автором. Чего же не хватает? Как раз-таки непосредственного, свободного творчества.

Да, очеркистика представлена мощно. Но прозы почти нет. А как же приключения? А мистика, лирика, притча, философия и психология? Кстати, всё это – вовсе не обязательно нытьё по поводу распавшейся страны и пустопорожние рассуждения на тему «как грустна наша Россия».

Знамя «почвенничества» – это, в первую очередь, Достоевский. Но разве Достоевский не выдумщик? Разве он занудно описывает одно и то же? Нет! Он выдумывает невозможные ситуации и невозможных героев, но превращает всё в возможное. Он исследует психологию отдельно взятого человека и сталкивает разные психологические типы. Он мистик и фантазёр, но главное – он абсолютно раскрепощён в своём зрелом творчестве, он летит и горит. Впрочем, доводилось слышать от современных писателей-«почвенников», что де не нужен им Достоевский. Вот Есенин так нужен. А Достоевский нет.

«Почвенники» советской поры – это «деревенщики». Но и они состоялись. И надо признать, что сегодня слёзы о деревне и даже слёзы о деревне, пролитые над городом, – это эпигонство. Проблема современной литературы в том, что она не обновляется. И сколько ни говори «новый реализм», во рту слаще не станет и ничего реально нового не появится. А не обновляется литература по многим причинам. Например, издатель не ищет таланты. Книгоиздание – это business , и существует оно по законам business `а. Что мы в основном видим на книжных прилавках? Чушь, жуть и муть. Но кроме того, если мы будем продолжать настаивать, что хорошая русская проза или поэзия – это непременно что-то плаксивое о нашей жизни, как она есть, что это плач о России и русских, если мы будем считать колоски в рассказах и стихах и таким образом измерять «почвенничество» – мы не дадим литературе развиваться, мы загоним её в прокрустово ложе и убьём главное – свободу творчества и самовыражения. И на русской литературной почве не произрастёт ничего нового, масштабного и интересного. Оговоримся: «свобода самовыражения» – это вовсе не патологические излияния и право городить бестолково и неумело. Это когда пишут хорошо и по-разному, а не все на один манер. С точки зрения «почвенничества», «Пиковая дама», «Портрет», «Преступление и наказание» – негодящие произведения. Ни колосков тебе, ни берёзок, одни фантазии, местами вперемешку с публицистикой.

Хорошая русская литература – это не обязательно «почвенничество». Если бы сегодня написали что-то вроде «Острова сокровищ» или «Кармен» – не возрадовались бы мы появлению хорошей русской повести? Почему же не пишут? Не исключено, что русский писатель занят подсчётом колосков, что и мешает ему раскрепоститься и творить.

У русской литературы сегодня две беды – критик и издатель. Но если с последним всё понятно – business есть business . То иные критики просто удивляют. И это мягко сказано. Прежде всего, сегодня нет критиков, которые, как, например, Белинский, читали бы не своих приятелей и не тех, кто готов платить за рецензии и не тех, кого «продвигают» по самым разнообразным, не связанным с литературой мотивам – от родственных до политических – но общий массив литературы. То есть книги, издаваемые не только ЭКСМО и АСТ, но и множеством других издательств. И читали бы, опять же, не корысти ради, а для объективной оценки; для того, чтобы представить действительный обзор литературы, а не повторять как мантру навязший в зубах список; чтобы объяснить читателю, на что стоит потратить время, а от чего следует держаться подальше. А также и для того, чтобы в литературе существовала некая планка, ниже которой опускаться автору не следовало бы. Но как относиться к ведущим и всем известным критикам, которые поют осанну «раскрученным», но плохим книгам? Что это, как не вредительство? Зачем это делается? Зачем плохое настойчиво выдаётся за хорошее? Если учиться музыке на расстроенном инструменте, можно подвергнуться риску испортить слух, потому что настоящее «до» вскоре будет восприниматься как «до-диез». Если читать то, что нахваливают классики отечественной критики, можно в скором времени и ресторанное меню принять за изящную словесность.

Так и хочется обратиться к этим критикам: неужели вы не понимаете, что перечисляя через запятую на авторитетных площадках плохие романы плохих писателей, вы убиваете русскую литературу? Вы, которые твердите о «литературоцентричности» России, не совершаете ли вы преступление, разрушая эту самую центричность? Конечно, пусть будет много писателей – и хороших, и разных. Но не нужно чёрное выдавать за белое. Утверждая на примере малоодарённых авторов, что есть ещё порох в пороховницах, вы разрушаете или опрощаете читательский вкус, вы задаёте планку письма и тем самым плодите никудышных, местечковых писак.

Создание художественной литературы – это специфический процесс, он очень отличается и должен отличаться от работы в публицистике. Писателю – и прозаику и поэту – стоит стремиться не к отображению «нашей жизни», а к выходу за собственные пределы, к прорыву в инобытие. Конечно, фантазия писателя направлена в повседневный мир, именно таким образом воображаемое получает форму. Проникая в культуру, фантазия высвечивает изнанку общественного сознания, которая вовсе не обязательно сводится к недостаткам и порокам. Поэтому хороший писатель всегда современен, о чём бы он ни писал. Возникновение и существование литературы связано с человеческим желанием найти подход к тому, что недоступно. Литература создает иную реальность. Восприятие и осмысление этой реальности преобразовывает культурный контекст. И литература, таким образом, отражая обратную сторону реальности, формирует новую реальность. Происходит это в том случае, когда художник не просто списывает с действительности или подражает кому-то, но когда свободно и непосредственно творит. Что, разумеется, не исключает тщательной работы над сотворённым.

Виктор БАРАКОВ, литературовед, писатель, критик, доктор филологических наук (Вологда)

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии сегодня, в середине 2014 года?

Цель художника – описать природу, душу, Бога и любовь. Темы и коллизии подскажет сама жизнь:

О чем писать?
На то не наша воля!
Тобой одним
Не будет мир воспет!
Ты тему моря взял
И тему поля,
А тему гор
Другой возьмет поэт!
Но если нет
Ни радости, ни горя,
Тогда не мни,
Что звонко запоешь,
Любая тема —
Поля или моря,
И тема гор —
Все это будет ложь!
Н. Рубцов

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Русского человека, сознательно или опосредованно укорененного в православии, отличало и отличает обостренное чувство справедливости. Русскому миру угрожает геноцид. Либеральная «западническая» идеология, как мы помним из истории, рано или поздно приводила страну к краху. Только в ХХ веке таких катастроф было две: в 1917-м и в 1991-м. Беда в том, что «перестроечный» ужас не исчез, он продолжается и доныне. Восставшая Новороссия, пусть с запозданием, пытается вырваться из этого морока, но она обречена – либеральная кремлевская власть не допустит подобного развития событий. Крым – только эпизод, не более, он был нужен как плацдарм для «южного потока», к тому же на полуострове открыли крупные газовые месторождения.

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее бытийным зеркалом русской жизни?

То, что происходило и происходит с нашей литературой – лишь часть общего либерального плана. Первый удар был нанесен как раз по идеологии, литературе и культуре, он был необходим для «оправдания» последующих издевательств над экономикой. С некоторым запозданием взялись за образование и науку.

О бедах русской литературы говорили и даже кричали сотни раз… Надо понимать, что в нынешней системе нам места нет.

Как бы то ни было, писатель не может не заниматься творчеством. Пусть сейчас мы почти безгласны, замкнуты в рамках профессионального сообщества: собственно литературы, образования, культуры (библиотеки) и узкого круга преданных читателей, но вместе с изменением общественно-политического строя преобразится и литературный процесс. А переворот не за горами – слишком сильны противоречия.

Герой нашего времени стоит на семи ветрах, но сердце его принадлежит Богу и России. Только подлинные мысли и чувства способны создать образ, и даже художественный тип.

Все зависит от таланта. Сатира тоже опирается на реальную жизнь. Философичность и лиризм и в поэзии и в прозе с успехом дополняли друг друга.

Само присутствие в русской прозе живых классиков советской эпохи: Валентина Распутина, Юрия Бондарева, Владимира Личутина, Владимира Крупина, Бориса Екимова, Виктора Лихоносова и других дает точку опоры для ее развития. Не говоря о том, что «покойных» в литературе вообще нет.

За последние 20 лет ярко заявили о себе Александр Проханов, Олег Павлов, Алексей Варламов, Вера Галактионова, Роман Сенчин, Александр Киров, Захар Прилепин, Сергей Шаргунов, Андрей Антипин, - ряд можно продолжить. О последних трех нужно сказать особо.

На протяжении уже почти трех десятилетий в критике идут дискуссии о соотношении художественного и публицистического начал в литературе. Если припомнить, то еще на заре 1970-х два Василия: Шукшин и Белов, спорили о первенстве факта, документа, с одной стороны, и вымысла - с другой.

У Захара Прилепина, к которому я отношусь с огромной симпатией, как человеку необыкновенной работоспособности, выдающегося интеллекта и силы воли, явный публицистический талант. И его знаменитое «Письмо товарищу Сталину», и замечательная книга о Леониде Леонове в «ЖЗЛ» свидетельствуют, прежде всего, об этом. К сожалению, художественная проза Захара Прилепина является продолжением его публицистики. Об «Обители» («Наш современник», 2014, № 5) сказано много лестных слов, но я хочу остудить горячие головы: у этой книги газетный язык. А ведь язык – главное.

Примерно так же я оцениваю и Сергея Шаргунова (роман «1993»). Если он в чем-то и уступает Прилепину, то ненамного.

Между прочим, в художественном смысле можно развернуться и на пространстве газетной лексики. Посмотрите на Александра Проханова: язык вроде тот же, зато какие метафоры, каков пафос!

А вот у Андрея Антипина, еще только начавшего свой путь в литературе (повесть «Горькая трава», «Наш современник», 2013, № 4), обратная ситуация. Антипин - бесспорный талант. Язык его великолепен, но он довлеет над всем остальным в повести, сюжет которой статичен, в нем нет движения, нерва.

Золотое равновесное соотношение между художественностью и публицистичностью – нелегкая задача для любого писателя.

В современной поэзии нет явного лидера, «властителя дум». После смерти Юрия Кузнецова это место никем не занято.

Продолжают писать мэтры: Глеб Горбовский, Владимир Костров, Ольга Фокина и др. Среди выдвинувшихся за последнее двадцатилетие я бы отметил Николая Зиновьева, иеромонаха Романа, Нину Карташеву, Юнну Мориц, по-настоящему перешедшую во «взрослую» поэзию в середине 90-х, Диану Кан, Марину Струкову. Список далеко не полный – можно включить в него еще пять-десять имен.

Публицистический оттенок присутствует в палитре у всех перечисленных авторов, но это только оттенок. Лиризм в поэзии питается болью. Душа у наших поэтов переполнена Россией.

Вспомним прошлое: со времен Петра и в русской жизни, и в литературе два этих потока, условно говоря, «западники» и «славянофилы», текут, не соединяясь, параллельно. Механическое соединение ничего не изменит, по сути. Но эти две линии не равноценны: великая русская литература всегда была и остается почвенной, народной.

На мой взгляд, в последние годы расцвет переживает публицистика, в упадке находится драматургия, а проза, поэзия и критика вполне соответствуют своему времени.

Вячеслав ЛЮТЫЙ, литературный критик, зам. главного редактора журнала «Подъём» (Воронеж)

1. Какие темы и коллизии наиболее важны для нашей прозы и поэзии сегодня, в середине 2014 года?

Говоря о важных для сегодняшнего дня литературных темах, стоит иметь в виду не те формулировки, которые бытовали в советское время, скажем, «деревня и город», «городская интеллигенция», «военная проза», «производственные сюжеты» и прочее. Необходимо примерить ту реальность, в которой мы все живем, к самому себе и отметить точки совпадения и противоречия. Причем, не внешние – вроде «толстосум и бедняк», а существенные, главные для человеческой души сейчас.

Как мне кажется, наше время и наше общество нуждаются в некоей идентификации. Вспоминается пример из давней книги Солженицына «Россия в обвале». Во время встречи с писателем в Ярославле один офицер обронил: «Новая Россия не поставила себя как Родину». Прошло уже много лет, изменилось отношение и к затворнику из Вермонта, вернувшемуся на родную землю, и к государству. Но до сих пор мы определенно можем сказать себе: государство, в котором проходит наша жизнь, только отчасти совпадает с потаенным понятием родины.

Поверив руководству страны в связи с Крымом, мы боимся оказаться обманутыми в очередной раз: зальется кровью юго-восток Украины под «правильные» сентенции со стороны Кремля; внимание государства к литературе обернется созданием какой-то непонятной совокупной писательской организации и «распилом» дома на Комсомольском, 13; верные замечания главы государства о патриотизме и «пятой колонне» останутся только в экране телевизора, а на деле понятие «русский» все также будет вызывать глухое раздражение или ненависть чиновника без рода и племени…

Это сюжеты, но в них скрыта тема: мы и родина сегодня – каковы наши взаимоотношения, если вмешивается третий пункт «государство» и создается житейский и бытийный треугольник?

В прозе эта задача просто обязана приниматься к рассмотрению на самом различном жизненном материале, причем без публицистического акцента, но при помощи только художественного рисунка самых обычных людей и достаточно привычных коллизий. В каком-то смысле «Тихий Дон» Шолохова еще и об этом. Требуется не только терпение русского человека, но и «черта», за которую власть и государство как система перейти бы уже не смогли.

Русская литература всегда объясняла читателю жизнь на художественных примерах. Это уже после возникли бойкие теоретики, осмеявшие ее «учительство», и сочинители, больные разумом, ставшие хихикать надо всем серьезным, что от века поддерживало русскую жизнь.

Стоит отметить еще и вот что: всякое корневое по своим духовным координатам творчество не боится смысловых повторений. Потому что художественная литература есть воспроизведение уже сказанного на новом материале, т.е. постоянное возобновление традиции на фоне многообразия тех вызовов, которые предлагает нам всем реальность.

Что касается поэзии, то здесь все сложнее. Однако в стихах Дианы Кан и Светланы Сырневой этот главный конфликт явлен многократно, причем всякий раз с дивным художественным результатом. У поэзии сегодня другая задача: не позволить предметам и культурным смыслам отделить от читателя как родную землю, так и свое сердце – уже усталое, но еще живое.

2. Какие проблемы занимают сердце современника, который понимает себя русским человеком?

Это взаимное соприкосновение Православия и древней славянской культуры, целостность русской истории, чувство хозяина на исконно русской земле, возможность громко и повсеместно говорить о достоинствах русского человека и его бедах…

Каждая из этих позиций выигрышна для талантливого писателя, а произведения, в которых живописуются соответствующие коллизии, долгожданны для читателя. Кроме того, чрезвычайно важной проблемой является чистота русского языка, которая в иных сочинениях даже не осознается автором как задача.

Есть два важнейших вопрошания русского человека, которые настоятельно требуют ответа: что с нами будет в будущем и что с нами было в прошлом?

Русская история ранних, дохристианских веков изучается или катастрофически мало, или результаты этих исследований не имеют общественного и научного резонанса. Все как-то стыдливо уводится в сторону, или появляется очередной человек с европейским образованием, который насмешливо замечает, что в те годы, дескать, славяне скакали по веткам. Так или иначе, но русская история обретет собственную хронологическую линейку древних лет, однако важно понимать необходимость поисков в этом направлении.

Русское будущее сегодня стало предметом новой фантастики. Она включена в панораму самых различных произведений подобного жанра, но требует – и настоятельно! – критического осмысления как некое художественное русло: его нужно изучать, необходимо составлять соответствующие антологии, обсуждать русскую фантастику на конференциях, вводить небольшие спецкурсы на филфаках университетов.

3. Чего не хватает в нашей литературе, что позволило бы считать ее бытийным зеркалом русской жизни?

Если мы говорим о бытии в литературе, то непременно должны подразумевать жизнь человеческого духа. Это и чувство правды, и продолжительность событий, отсвет которых есть в прошлом и будущем, и обязательное сопряжение собственного «я» со своим родом, и эпичность рассказываемого сюжета, что совсем не подразумевает многотомное повествование, но может присутствовать лишь какими-то промельками в рассказываемой истории. Напрямую с духом все названное соотносится лишь частично, однако, внесенное в ткань произведения неявно, придает ему объем и недоговоренность, тайну, которая в ясных формулировках поясняется довольно грубо. А форма ее выражения – исключительно изобразительность, соединенная с неповторимым авторским языком.

Дух вступает в борения с душой, а человеческая воля может принимать сторону то одной стороны этой невидимой схватки, то другой. Все это есть в «Капитанской дочке», «Тихом Доне», у Валентина Распутина, в лучших военных вещах Бондарева. Поэзия вообще немыслима без противостояния души и духа, реальности и смысла, глубины и наглядности. Это столкновение и придает бытийное измерение литературному произведению.

В нашем случае речь идет о прозе, и уже сегодня она находится на подступах к бытийным творческим высотам. Из ближайших примеров – роман «Тень филина» Дмитрия Ермакова.

Для современной русской прозы очень важно создать характер литературного героя, в котором житейские недостатки сочетались бы с некоей идеей, которой подчинена его жизнь. Он может ошибаться и быть порой несправедливым, но одновременно не может отказаться от себя самого, от того, что любит всем сердцем. В этом случае его облик становится узнаваемым в каком-то главном смысле: это вовсе не близнец читателя, однако в нем живет очень большая чувственная и смысловая часть человека, который перелистывает страницы произведения. Таков, скажем, Иван Базанов в романе Петра Краснова «Заполье».

Вместе с тем, нынешней литературе чрезвычайно не хватает во многом идеального женского образа, который берет свое начало в пушкинской Татьяне. Время от времени подобные фигуры возникают в отечественной прозе сегодня, но полнокровности, которая к тому же обеспечена и всем художественным весом произведения, в них нет. На рубеже 2000-х такая героиня появилась у Ивана Евсеенко в романе «Забытое время» позже – у Дмитрия Орлова в повести «Мария». И еще – в других вещах, у других авторов… Причем, этот идеальный образ совсем не отвлечен от реальных черт, но органично слит с ними.

В целом, русский читатель соскучился по душевной стойкости литературных персонажей, по героине, в которой была бы затаенность и женственность.

Литература всегда позволяла читателю понять время и события, узнать в них знакомые черты и открыть неизвестные прежде стороны происходящего. А уже потом соотнести себя с литературным изображением и исторической реальностью, взятой из нехудожественных источников. Как бы мы ни стремились обозначить уродства нынешней эпохи, страдания человека и пир зла в условных литературных формах и языке повествования, до предела насыщенном авторским стилем, – результат будет накрепко привязан к имени писателя и окажется в огромной степени лишь проявлением его собственного «я».

Только реализм может подарить читателю картины жизни, в которых он увидит самого себя – где-то в углу, среди толпы узнает собственное лицо, которое на самом деле может быть лицом его деда или сына. Если произведение становится для читателя родным, если он видит в нем прошлое, настоящее и будущее (именно так дано время пространстве бытия: все три его формы – параллельно и сразу) у такой литературной вещи долгая жизнь.

Тогда как гротеск и все его производные – только реакция литературного ума на настоящее. Или на прошлое, которое так выстраивается в соответствии с настроениями текущего дня.

Вообще-то интеллектуализм для художественного произведения – не самая лучшая его сторона. Литература живет образами и только в связи с ними – смыслами и рассуждениями. Именно поэтому легковесные любовные романы имеют большее отношение к литературному повествованию, нежели интеллигентские опусы рефлексивного характера, в которых человеческого мало, но относительно «умного» – через край. Сегодня русская проза, пройдя очерковую фазу, «черноту», подражание злободневному в 90-е и 2000-е годы, выходит на новый уровень своего развития, когда глубокое эпическое дыхание руководит авторским слогом, а герои начинают жить собственной жизнью, а не отражать композиционные и стилевые схемы сочинителя.

Страна находится в сложнейшем периоде своего развития. Народная жизнь предоставлена самой себе, попечение государства о простом человеке носит, скорее, фразеологический характер. Социальное неравенство испытывает терпение русского человека, а его культурная и родовая идентичность жестко привязана к аккуратным формулировкам многонационального общества.

То есть существуют животрепещущие вопросы, которые при помощи литературного ума не решаются никоим образом, но изобразительно обретают те или иные ответы. В качестве примера назову рассказ Евгении Перепёлки «Иуда и Роза», в центре которого – русско-еврейские житейские взаимоотношения.

В отличии от прозы, современная русская поэзия в бытийном отношении – явление состоятельное. Однако стоит заметить, что практически все достижения такого рода связаны со стихами традиционными по форме.

Новая лирика, насыщенная предметами и личными переживаниями автора до предела, оказывается только дневниковой записью в соответствующей литературной форме – и больше ничем. Как правило, в таких опусах очень много аллюзий и предметов культуры, которые соединены в контекст субъективным авторским «я». Читать это можно только в малых объемах, поскольку в целом подобные стихотворцы представляются литературной толпой, в которой каждый жаждет рассказать тебе свою историю и поделиться своими обыкновениями и привычками.

Совсем иная поэзия представлена именами Дианы Кан, Светланы Сырневой, Владимира Скифа, Евгения Семичева, Анатолия Аврутина, Юрия Перминова, Геннадия Ёмкина. В их строках предметный мир представлен удивительно многообразно, причем стоит отметить, что это – огромный мир за окном, а не узкий мир, видный из оконного проема. Масса коллизий, чрезвычайно богатый оттенками язык, интонационная широта и способность совместить большое и малое, не растеряв ни первого, ни второго – вот черты этих поэтических вселенных.

Публицистика в поэзии сегодня живет своей почти отдельной жизнью, поскольку все задачи автора здесь подчинены наглядности и узнаванию с первого взгляда. Тогда как, скажем, у Дианы Кан или у Светланы Сырневой внешний изобразительный и смысловой ряд имеет огромный теневой объем ассоциаций. Кроме того, поэтический миф с подачи Юрия Кузнецова органично входит во многие современные стихи и предстает в самых разных ракурсах, обогащая, в конечном счете, лирическое высказывание.

Не противостоит ему и, казалось бы, безыскусный взгляд на мир, которым владеют в совершенстве редкие поэты: он берет свое начало в поэзии Рубцова. Его можно было бы назвать «поэтическим реализмом», если бы такое определение не звучало несколько искусственно. Но что-то верное в нем есть.

Экспериментальная лирика, авангардистская стремится выразить, в первую очередь, внутреннюю личность автора. А мир во всей его сложности, который существовал до появления поэта на свет и будет существовать после его ухода, этот мир подобному стихотворцу неинтересен принципиально. Такие произведения и такие авторы – явление сугубо литературное, в основе своей искусственное. За ним стоят стихи порой действительно яркие. Однако тут перед нами – лишь начало творческого пути, которым самонадеянно замещают весь путь. Это как если бы Заболоцкий продлил стилистику «Столбцов» взамен своей поздней классической лиры.

«Почвенные» и «либеральные» произведения взаимно отличаются, в первую очередь, авторскими ценностными установками. У либералов во главу угла поставлена частная жизнь, свобода волеизъявления и сочинительства и все подобное, имеющее отношение, в основном, к фигуре городского человека, как правило, – интеллигента. То, что касается взаимных отношений человека и его родины здесь почти всегда считается темой пустой и затертой, более того – государство однозначно совмещается с родиной, и уже потому либеральный человек отчужден от почвы. Да и само название «почва» для него находится в одном ряду с сапогами, портянками, грязью, захолустьем и непросвещенностью.

Почвенная литература как раз государство от родины отделяет принципиально, она внимательна к родовым знакам, нравственному чувству, которое способно объединить человека с его предками. Государство приходит и уходит, возникает и изменяется, а родина – остается незыблемой.

Поэтому литература почвенная и либеральная так по-разному изображают исторические события, семейные коллизии, любовь. Лучшие вещи либерального толка останутся в истории литературы, но не в круге чтения последующих поколений. Эти произведения отрицают родовые нити, проницающие времена, они отличаются вопиюще частным взглядом на вещи, хотя могут быть и ярко написаны, порой даже претендуя на эпичность повествования. Им на смену придут другие, точно также не озабоченные связью времен и поколений.

Почвенная литература, духовно и по авторскому мировоззрению прикрепленная к родной земле, обладает свойством наследования всего предыдущего. И уже потому оказывается в некоем ряду художественных высказываний об одном и том же, но в разные времена и эпохи, на примерах многих совершенно непохожих друг на друга судеб.

Повторяю, речь идет о произведениях литературно ярких, талантливых – как с одной, так и с другой стороны. Не умаляя достоинств тех или иных либеральных творений, думаю, что они будут стерты временем из народной памяти. Тогда как подлинно художественные вещи, в которых понятие «русский человек» не является поверхностным и акцентным синонимом маргинальной фигуры пьяницы или бездельника, – они останутся. И полнота художественного отпечатка эпохи будет творчески обеспечена именно ими.

Прежде всего, стоит разделить современную литературу на жанры и только после этого оценивать ее состояние. Попутно заметим, что истинные литературные достижения сегодня существуют в нашей стране наперекор издательской политике, которая выуживает из тьмы неизвестности и бумагомарания опусы подчас совершенно бездарные. А также превозносит в СМИ и поощряет тиражами произведения весьма средние, главным образом либеральные или буржуазно-коммерческие. Именно подобными книгами забиты полки в магазинах, и даже если там найдутся вещи талантливые, то желание процеживать эту литературную тину появляется далеко не у каждого посетителя и потенциального покупателя. Существуют премии, иные из них – с достаточно громкими наименованиями и раскрученные довольно широко, отдельные – государственные, обладающие изначально неким рекомендательным статусом для читателя. На самом деле подлинные шедевры, прекрасные стихи и проза возникают в читательском восприятии совершенно другими путями – посредством журнальных публикаций, тематических антологий, присутствия в виртуальном пространстве.

Мне кажется, что современная русская проза сегодня находится в преддверии своего расцвета. Уже опробовано многое, пережито не только отчаяние и несбывшиеся надежды, но и радость от простой жизни, в которой есть дети, верные друзья и настоящие русские люди, готовые к подвигу и терпеливому стоицизму. Появилось новое поколение прозаиков, душа которых не обременена тяжким грузом поражений 90-х годов. Именно это свидетельствует о начале нового этапа в развитии нашей литературы.

Упомяну Виктора Никитина и Дмитрия Ермакова, Петра Краснова и Любовь Ковшову, Анну и Константина Смородиных, Василия Килякова и Лидию Сычёву, Наталью Моловцеву и Татьяну Грибанову, Веру Галактионову – и еще много других имен разных поколений, которые продолжают традиции русской прозы сегодня.

Отечественная поэзия в настоящий момент переживает, по моему глубокому убеждению, свой расцвет. Светлана Сырнева и Диана Кан, Юрий Перминов и Евгений Семичев, Николай Зиновьев и Анатолий Аврутин, Геннадий Ёмкин и Марина Струкова, Виктор Брюховецкий и Николай Беседин – вот самый скупой список литературных имен, которые неотделимы от русской жизни и доли. Изобилие тем и интонаций, проникновенная и точная речь, честное и самоотверженное сердце, готовность любить все родное и дорогое до смертного часа – в какой национальной литературе мира можно найти столько вдохновения и эмоций? Однако сборники этих и многих других прекрасных авторов отсутствуют в магазинах областных городов, их приходится вылавливать в московских книжных лавках и редакциях. Страницы бумажных литературных газет крайне редко публикуют их стихи. То есть искусственная удаленность лучших русских поэтов от читателя позволяет иным аналитикам от литературы говорить с придыханием о чем-то совершенно ином и достаточно мелком: о Вере Павловой, Сергее Гандлевском, Дмитрии Быкове, Льве Рубинштейне, Вере Полозковой и им подобным – чем дальше перечисление, тем мельче фигуры. В результате современная поэзия низводится до уровня лирического планктона – вездесущего и трудно уловимого взглядом читателя, уже знакомого с подлинными художественными достижениями. А некто в звании критика сокрушенно вздохнет об упадке «российской» лирики.

Необходимо терпение и внимание, желание понять, а не только оценить книгу, которая перелистывается тобой. И тогда уныние не покажется тебе главным в сегодняшней жизни и творчестве, а главное достоинство мастерства увидится в его незаметном присутствии в строке, а совсем не в демонстративном кликушестве очередного сноба, затосковавшего в башне из слоновой кости.