Светлана Александровна Кузнецова

Светлана Александровна Кузнецова (14 апреля 1934 — 30 сентября 1988) родилась в Иркутске. Детство прошло на берегах реки Витим. Поступила в Иркутский университет на филологический факультет, но после смерти отца оставила учёбу. Окончила Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А.М. Горького. Стихи Кузнецовой публикуются в ежегоднике «День поэзии», журналах, газетах, выходят отдельными сборниками. Но с 1972 года её имя исчезает из средств массовой информации: будучи человеком бескомпромиссным, она открыто заявила протест против политики первого секретаря КП Узбекистана Рашидова. Только через десять лет выходит новый сборник её стихов. Поэтические сборники: «Проталины» (1962, с предисловием известного поэта А. Прокофьева), «Соболи» (1965), «Сретенье» (1969), «Забереги» (1972), «Гадание Светланы» (1982), «Соколиная тропа» (1983) и другие. Два сборника, подготовленные Кузнецовой, вышли уже после её смерти: «Второе гадание Светланы» (1989) и «Избранное. Стихи» (1990). Лауреат премии журнала «Огонёк». Жила в Москве.

14 апреля 2014 года Светлане Кузнецовой исполнилось бы 80 лет.

***
Видно, я еще не любила,
Видно, я еще не скучала,
Если все, что со мною было,
Повторилось теперь сначала.
Я смотрю в глаза твои серые,
Не боясь, что осудят люди.
Ты скажи мне, с какою мерою
Подходить к нашим встречам будем?
Может, ты мне совсем не нужен?
Может, путь без тебя мне страшен?
Мы, взрослея, гораздо хуже
Разбираемся в сердце нашем.
50-е

***
Опять от веселого гула
Весь лес пробудиться готов.
На ветках хмельного багула
Лиловая накипь цветов.
Опять по-весеннему алы
Лукавые губы девчат,
А ветры таежных привалов
Ночными кострами горчат.
И, солнечным светом согрето,
В сосновой густой тишине
Не слушает сердце советов,
Бунтующей верит весне!
50-е

ГЛУХОМАНЬ
Над Саянами солнце проснуться готово.
Заревая туманится рань.
Кто придумал такое удачное слово,
Кто тебя окрестил, глухомань?
Глушь манит...
Значит, бьется в озерные чаши
Ветровой налетающий хмель,
Значит, снова встречают смолистые чащи
Открывателей новых земель.
Значит, снова костры полыхают в распадках,
Значит, снова поют провода,
Розовеют рассветы на белых палатках
И упрямо растут города.
Край сибирский, какой тебе гордости боле?
Было время, тоску затаив,
Шли к тебе не своею, а царскою волей
Оба каторжных деда моих.
Прогремев кандалами по снежным дорогам,
Принесли только горе с собой.
Край таежный, я знаю: ты встретил их строго
Пересыльной нелегкой судьбой.
Но ты дал им больших расстояний тревогу,
Что звенела в метельной гульбе,
И, не веря ни аду, ни раю, ни богу,
Вдруг поверили деды тебе.
И осталась в крови сила властного зова,
Шепот сизой сосновой хвои.
Ты зовешь, глухомань, меня снова и снова
В необжитые дебри свои.
1955

***
Холодного солнца осколки
Рассыпал закат на снегу.
Седые колючие елки
Застыли на том берегу.

Там тропки сплетаются тесно,
И дремлет в хрустальной резьбе
Под каждой березою песня
О чьей-то хорошей судьбе.

Пойти бы вперед наудачу,
Не хочется нынче домой,
Но этим всерьез озадачен
Попутчик заботливый мой.

Он хмурит пушистые брови,
Сердито торопит коня,
Упрека слова приготовил,
Спеша образумить меня.

Я слушаю молча, что вечер,
Что яркие зори к пурге,
А дома натоплены печи,
И глупо бродить по тайге.

С разбуженным сердцем не дружен
Привычный уютный покой.
Не нужен, не нужен, не нужен
Мне больше попутчик такой!

Смеркается. Путь запорошен.
Сверкают снежинки на льду.
Одна я до песни хорошей,
До звонкого счастья дойду!
50-е

***
Спящий город сутулится,
Видит странные сны.
Перечеркнуты улицы
Зорким взглядом луны.
Подытожена с вечера
Дня обычного жизнь.
Бредя сказками вечными,
Гасят свет этажи.
Даль, туманами смятая,
Скроет рек берега,
И на город косматая
Наступает тайга.
В ярой радости щедры,
Словно счастье само,
Исступленные кедры
Гладят щеки домов.
После долгой разлуки,
Стосковавшись всерьез,
К окнам тянутся руки
Легких, светлых берез.
И под хвойными ливнями,
В непонятном хмелю,
Я губами счастливыми
Свежесть сосен ловлю.
1957

***
«Брови тоньше хвоинок сосновых
И темней соболиных мехов...»
Сердце тянется снова и снова
К неоконченным строкам стихов.

Позабыть бы давно их, и точка.
Разве мало на свете других?
Что мне в этих доверчивых строчках,
Привезенных из дальней тайги?

Издалека, из синей тревоги,
Из забытого детского сна,
Где в распадках медвежьи берлоги,
Где хозяйка всему — тишина.

Где доныне живет на заимке
Та, что парня любого смелей,
Та, чьи брови тонки, как хвоинки,
Та, чьи брови темней соболей.

Ей сродни и ручьев перезвоны,
И прохладные поросли мхов.
...Сердце тянется снова и снова
К неоконченным строкам стихов.
1960

***
В бесконечных радужных кругах,
В разноцветных ягодных накрапах,
Плыли сны на низких облаках,
Отдыхали на еловых лапах.

А потом сквозь чьи-то голоса
Ветви сны качали и качали.
Что-то очень важное леса
Говорили этими ночами.

Дом был крепко срублен из сосны,
Хорошо проконопачен мхами,
И ложились в изголовье сны
Мягкими, пушистыми мехами.
1961

ЗАКОН — ТАЙГА
Какие каши не заваривали
В краю отчаянных отцов!
«Закон — тайга,— тогда говаривали. -
Закон — тайга, и нет концов».

Какая даль, какое лихо —
Теперь и следа не найти!
Оранжевою облепихой
Позарастали те пути.

А я топчу другие травы,
Другие промыслы торю,
Но нынче с самым полным правом
«Закон — тайга» я повторю.

Закон — тайга! Она крутая,
Она охоча до добра.
Закон — тайга! Она густая,
Гостеприимна и щедра.

Она не зря людей сдружила.
Она награда за труды,
Свет рек и золотая жила,
Куски тяжелые руды.

Она мой мир, а не икона,
Моя надежная судьба.
Ее великие законы
Беру законом для себя.

Смеюсь и падаю на белые,
На очень белые снега.
Всему, что делаю и сделаю,
Я говорю: «Закон — тайга!»
1962

***
А вы торопились, а вы не спросили.
А вы посчитали все это игрой.
А там начинались стихи о России,
За тем перелеском, за тою горой.

Там время чеканило высшие пробы
На всем, что в отвал отходило пустой,
И там я однажды сронила в сугробы
Тяжелый, наследственный крест золотой.

Сронила открыто, сронила, как откуп,
Приучена опытом предков — платить.
Так что же неймется небесному оку?
Оплачен мой счет, и не стоит грустить.

Оплачен мой счет, и оплакана доля.
Сибирская тройка умчалась, спеша.
Огромность родного осеннего поля
Теперь только может осилить душа.

И то не осилит. По краешку муки,
Как ведьма, пройдет, заклинанья творя.
Но знаю — за миг до последней разлуки
Над ней ослепительно вспыхнет заря.

Что я призову у последнего крова,
На самом последнем из смертных кругов?
Лишь черную магию русского слова.
Лишь белую магию русских снегов.
1977

* * *
И вот опять мне снится родина.
И вот опять пуржит пурга.
Что мной утеряно, уронено
На те высокие снега?
Что мной утрачено, убито?
Никак сегодня не пойму,
Какой неведомый убыток
Мешает счастью моему?
Зачем я радовалась мало?
О чем болела голова?
...Ах, здравствуй,
Здравствуй,
Здравствуй, мама,
Как хорошо, что ты жива!..
Она в пальто своем не новом,
Бедна, беспомощна, бледна,
Платком покрытая пуховым,
На белизне стоит одна.
— Давай пойдем вдвоем по полю,
Она тихонько говорит,—
Давай поплачем, дочка, вволю,
Покуда солнце не горит...

***
Печально, что это случилось до срока,
До срока, который дается другим,—
Мне время открыло, что я одинока,
И в том беззащитность моя перед ним.

Мне время открыло, что в том моя сила
Среди многоцветной и злой маеты,
Что я у него никогда не просила
Таких откровений, такой прямоты.

Мне время не то еще пооткрывало,
Вот только поведать никак не смогу,—
Березовым соком зальет покрывало,
Что я постелила на майском лугу.

Заря надо мною сильней заалеет,
Под ветром покорно поникнет трава,
Березовым соком мне губы заклеит,
И приторно-сладкими станут слова.
1975

***
Мать моя лежала на столе
Тихо, словно золото в земле.
Тихо, словно золото лежала,
Мне и брату не принадлежала.

Не принадлежала никому.
И была счастливой потому.
1976

***
Вот уже падают листья...
Господи, где мое лето?
В шкуры песцовы да лисьи
Горе богато одето.
Горе мое за горами
Шубу себе добывало.
Горе мое вечерами
Ярко унты расшивало.
Там, где безлюдны распадки,
Горе мое не скучало,
Вольные волчьи повадки
Молча оно изучало.
И на забытом погосте,
Помня конец и начало,
Черным на белой бересте
Время утрат отмечало.
Горе со мною навечно —
В радости или в печали...
В щедрой Сибири сердечно
Нас земляки повенчали.
1976

***
Желтая церковь на желтом стоит косогоре.
Служит священник там в желтой засаленной рясе.
И отражаются желтые свечи во взоре,
Но не пройти, не пробраться в ту церковь по грязи.
Жуткая птица над церковью медленно кружит.
Жухлые травы покорно ложатся к порогу.
Ржавые листья покрыли глубокие лужи.
Я же не лист, чтоб осилить такую дорогу.
1977

***
Встречая осень, точно торжество,
Как листья, с древа рода облетаем.
Утрачиваем кровное родство,
А нового взамен не обретаем.

Редеет лес. Мелеет милый плес.
А я пытаюсь пред собой лукавить
И говорю: «Поверь, не стоит слез
То, что ничем нельзя уже поправить».
1977

***
Наступая на зыбкие тени,
Проходя по осенней поре,
Что мы знаем о смерти растений
В сентябре, в октябре, в ноябре?

Что мы знаем о смерти любимых,
Что мы знаем о смерти друзей,
В нашей памяти бедной хранимых
Посреди ежедневных затей?

Повинуясь случайному мигу,
Повелевшему встать на краю,
Постигаю последнюю книгу,
Уходящую книгу свою.

А она торопливо вбирает
Золотого распада слова,
Ведь над нею листва умирает,
Ведь под ней умирает трава.
1977

БОГОРОДСКАЯ ТРАВА
Собирала Богородица
Богородскую траву
Горевала, что не родится
Никого уже в хлеву.

Ни пресветлого ребёночка,
Ни домашнего скота, –
Затянула хлев, как плёночка,
Мировая пустота.

Ни к чему, тесьмой обвитая,
Богородская трава,
В ночь купальскую добытая
От чужого колдовства.

Те затеи позаброшены
В шумных некогда дворах,
Ясли пылью запорошены,
Вместо сена – серый прах.

И в страданьях предстоящих
Не утешит травный дух
Одиноких, уходящих,
Богу преданных старух.

ОДУВАНЧИК
Вдоль дорог, среди хлябей и кочек,
Он повсюду — судьбе поперек,
Невесомый белесый комочек,
Не цветок, а почти что — зверек.

Жалко солнечный тот сарафанчик?
Но теперь ты умеешь летать...
Облетай, облетай, одуванчик,
Что же ты не спешишь облетать?

Это дань незабытому детству,
Это страхов ночных времена;
Ведь не где-то, а здесь по соседству
Упадут и взойдут семена.

Или ты углядел в человеке,
Что предельно устал от борьбы,—
Нет страшнее в сегодняшнем веке
Повторенья отцовской судьбы...

НЕЗАБУДКИ
Сырость возле фанерной будки.
Злая будущность без прикрас...
Не забудьте меня, незабудки,
А уж я не забуду вас.

Эту стройку, совсем не нужную,
Разрешённый свыше разбой,
Эту чью-то песню недужную
Над рекой ещё голубой.

Эти приступы обезлички
В ожидании перемен
И собаку эту без клички,
Не обласканную никем.

Бесконечные прибаутки,
Голубые россыпи глаз...
Не забудьте меня, незабудки,
А уж я не забуду вас.

Будет вместо тайги трясина,
Голубая от вас, цветы.
Будет вместо кедра осина
Шелестеть среди пустоты.

Будет облако голубое
Ядовитой гибелью плыть
Над полянами в зверобое,
Им отныне чёрными быть.-

До последней своей побудки
Повторю я ещё не раз:
Не забудьте меня, незабудки,
А уж я не забуду вас...

* * *
Я лишь недавно приняла
Наследство, дедами завещанное.
Я лишь недавно поняла,
Как вы сложны, простые вещи.

Мне стала радость по плечу,
Которой проще не найдётся;
Теперь я дорого плачу
За всё, что мне
Легко
Даётся.

Плачу за устье,
За исток.
Плачу за мутное,
За чистое.
За каждый сорванный листок
Сажаю деревце ветвистое.

За каждую чужую боль
Плачу трёхкратною своею.
Я долю выбрала из доль
И, что таить, довольна ею.

Веду с ветрами разговор.
В студёных реках руки мою
И жгу костры средь Синих гор,
Мной завоёванных. Самою.

* * *
На окраине русского края
Ничего у судьбы не молю,
В сером сумраке лет вспоминая
Тех поэтов, которых люблю.

Уходили они в неизвестность,
Приминая зыбучие мхи.
Бессловесная наша словесность
Не такие не помнит стихи.

Не такая случалась погода.
Не такие творились дела.
Бессловесная наша природа
Не такие потери несла.

На окраине русской надежды,
На окраине русской беды
Я смыкаю усталые вежды,
И метель заметает следы.

* * *
Поведали вещие сны,
Что мы и природа – едины,
Что нашею кровью красны
Воспетые нами калины.

Постигнуть нам было дано
По чьей-то неведомой воле,
Что скупостью нашей давно
Больно оскудевшее поле.

Что силою нашей сильна
Та, нам неподвластная сила,
Которая, волей пьяна,
Леса, словно травы, скосила.

Что вороны тучей взлетят
Над утренней пожней печали,
Что нас никогда не простят
Все те, кого мы не прощали.

* * *
А там, где я теперь живу,
В ручьи сронили птицы перья
И снег, недобрый, жгучий, первый,
Пал на зелёную траву.
Он весь из ревности, из зависти,
Он убивает поутру.
Лесов восторженные замыслы
Опять сникают на ветру.
Под снегом я с лесами равной
Встаю. И снова с ног валюсь,
Но не хвалюсь своею правдой,
Своею верой не хвалюсь.
Я не хвалюсь, а прижимаю
К щеке земли свою щеку
И вместе с ней переживаю
Её осеннюю тоску.
Мои глаза не голубее,
Чем небо северной страны.
Я не сильней, я не слабее
Моей суровой стороны.

***
Родина, родина, родина...
Словно творю заклинание,
Красное, словно смородина,
Слово кладу на заклание.
В горькой моей неизбежности
Пусть, хоть полоскою узкою,
Красное слово по снежности
Вышьется вышивкой русскою.
Слово — зарею раздавленной
Прямо из космоса павшее,
Слово — любовью раздаренной,
Сутью непонятой ставшее.
1980

***
Прядется древняя основа
Познанья из обрывков сна.
И ночь в жилище входит снова,
Дремотных ужасов полна.
Кому полночный страх неведом?
Чей взгляд касается лица?
Он всех нас вяжет вязким бредом,
Необратимостью конца.
Уж сколько раз мы погибали...
Но солнце новое взойдет.
Цветок — молитва ли, мольба ли —
Над пустотою расцветет.
80-е

СЕВЕРНЫЙ СОН МОЙ...
Темные дали комету колышут.
Хлеб не родится.Поэты не пишут.
Северный сон мой, высокие воды,
Ныне все ниже небесные своды.
Северный сон мой, шумливые стаи,
Ныне и вы молчаливыми стали.
Озеро детства, родимые реки,
Прежними вас не увидеть вовеки.
Льдинки застыли в глазах у любимых,
Прежде любовью моею хранимых.
Северный сон мой, не снись мне отныне,
Не предрекай пробужденья в пустыне.
Темные дали комету колышут.
Хлеб не родится. Поэты не пишут.
Северный сон мой...
80-е

* * *
Этот город-тупик под холодной звездой.
Этот город, где я не была молодой.
Этот город, который меня приютил,
Но ни силы, ни гордости мне не простил.
Под холодной звездой,
Над холодной водой,
Подружив меня навек с безликой бедой,
Он безликостью слов и безликостью дел
Для меня обозначил удел и предел.
Под холодной звездой,
Отливая слюдой,
Новью рыжей хвалясь, стариною седой,
Для других он иные слова находил,
Ну а мне в утешенье всё то же твердил:
От забот вдалеке,
В золотом тупике,
Хорошо налегке,
С горстью снега в руке…

* * *
Жизнь мечты-медяки разметала.
Подберём ли — насмешливо ждёт.
Ибо время тоски и металла
По земле беспощадно идёт.
Ибо время металла и грязи
Уравняло друзей и врагов,
И любой может выбиться в князи
На каком-то из адских кругов.
Вот и мне суета, словно сводня,
Надевает на палец кольцо…
Что же я растерялась сегодня,
Глядя ей в золотое лицо?
И не знаю, смогу ли не быть я,
Если нужно мне будет — не быть.
И не знаю, смогу ли убить я,
Если нужно мне будет — убить.
И не знаю, каким волхвованьем,
Точно жерновом, перемолоть
Эту муку под старым названьем,
Над душой вознесённую плоть.

НОВЫЙ ГОД
Тридцать восемь на столбике ртутном.
Этот лютый мороз возлюбя,
Отражаясь лишь в зеркале мутном,
Поднимаю бокал за себя.

Слава Богу, твержу, слава Богу,
Погостила на этой земле,
Поднимая бокал за дорогу,
За последний огонь на столе.

Ну и что же, что все оно — прахом?
Жизнь не так уж была хороша.
Отчего же сомненьем и страхом
Захлебнулась сегодня душа?

Тишина. И свеча догорает.
Я до смерти своей не пойму,
Как легко человек умирает,
Как легко переходит во тьму.
1979

* * *
Мной создан мир, прообраз смерти некий,
Где не слышны чужие голоса.
Поговорить бы с кем-нибудь, да не с кем.
Уйти бы в лес, да далеки леса.

Уже не верю в то, что с долей слажу.
Не та пора. Не та пошла игра.
Я одряхлевшую собаку глажу.
Она уйдет. Она совсем стара.

Она уйдет. Она меня покинет.
И опустеет сразу в том углу.
И навсегда душа моя остынет
К остатнему домашнему теплу.

Глядит собака на меня уныло.
Что помнится ей у конца пути?
Ведь так событий мало в жизни было,
Что, в сущности, их не было почти.

Двух наших судеб странное соседство.
Двух наших судеб общая беда.
Что помню я? Одно лишь только детство.
Все дальше смыла талая вода...
80-е

***
Переступила полосу тумана
И перешла закат, что догорал.
И поняла, что не было обмана
В том, что умолк обещанный хорал.

В том, что молчали облака и тучи
И горизонт был немотой томим.
А ведь они, могучи и летучи,
Сознаньем прежде правили моим.

А ведь они... Да что воспоминанья,
Когда душа без пастыря — пустырь,
И не вернуть осмысленность страданья,
И не раскрыть завещанный псалтырь.

Музыка сфер, высокая музыка,
Из тех миров упавшая сюда,
Где мысль бесплотна, где судьба безлика,
А мысль всегда туманна, как слюда.

Музыка сфер... Оборванные струны.
Под чернью неба — черная земля.
Мне, падчерице матушки Фортуны,
Не в радость пали отчие поля.

Музыка сфер... Стирает краски ветер.
Под сетью неба — стая серых дней.
Не много было мне дано на свете,
Лишь пропасть с узкой жердочкой над ней.
80-е

***
Весенней дорогой отчизну прошла,
Навечно запомнилось это.
Я возраст надежды пережила.
Я вышла в палящее лето.

Его торопливость меня обожгла.
Что может быть лета короче?
Я возраст отчаянья пережила.
Я вышла в прохладную осень.

Мне осенью той не во сне, наяву
Прощанье с печалями спели.
Я возраст спокойствия переживу.
Я выйду навстречу метели.
1981

***
Чем дольше живу, тем виднее,
Что только случайно жива.
И нету проклятья страшнее,
Чем эти простые слова:
— Проснись в своей юности дальней,
Почувствуй тот давящий страх,
Который иконою давней
Стоял у тебя в головах.
Войди в свою дальнюю местность.
В свою однозначную суть,
Почувствуй свою неуместность,
Своей невозможности жуть...
Прочти свои давние строки,
Смотря в белоснежную тьму,
Прочувствуй огромные сроки,
К спасенью идя своему.
80-е

***
Уже завершаю свой срок на земле,
И жизнь моя вся — неудобица.
Нельзя уподобиться в мыслях пчеле,
Хоть хочется ей уподобиться.

Хоть хочется долю иную принять
На свете, не очень-то белом;
Хоть хочется легкие крылья поднять
Над сильным, пружинистым телом.

Заботы пчелы мне понятней забот,
Которыми день мой обыден.
Понятнее пасечник, видимый бог,
Чем тот, кто нам, людям, не виден.

Понятнее, ибо предельно ясна
И улья всего иерархия,—
Здесь каждому роль предопределена,
Немыслима в улье анархия.

А впрочем, «понятней» не лучше порой,
«Понятней» не значит и «проще».
Гудит неустанный трудящийся рой,
В ближайшей рассыпанный роще.

Мед — в сотах, а соты — на чьем-то столе.
Что думают пчелы — особица.
...Нельзя уподобиться в мыслях пчеле.
А впрочем, легко уподобиться.
80-е

***
Весенней дорогой отчизну прошла,
Навечно запомнилось это.
Я возраст надежды пережила.
Я вышла в палящее лето.

Его торопливость меня обожгла.
Что может быть лета короче?
Я возраст отчаянья пережила.
Я вышла в прохладную осень.

Мне осенью той не во сне, наяву
Прощанье с печалями спели.
Я возраст спокойствия переживу.
Я выйду навстречу метели.
1981

* * *
Жизнь моя — мимолетность в мире,-
Мимо, мимо той тесноты,
Что теснится на темном пире
В честь владетельной пустоты.
Мне ль под этим ветхим навесом
Умножать собой суету?
Жизнь моя — самолет над лесом,
Устремившийся за черту.
Жизнь моя — золотой звоночек
Под невидимою дугой,
По-на брови черный платочек,
Зыбь болотная под ногой.
Жизнь моя — трепетанье слова,
По холодной равнине бег,
Красота и тщета улова,
Мною брошенного на снег.
Доживаю, собой хранима,
С неопущенной головой,
С верой в то, что непобедима
Кровь окраины вековой.
80-е

* * *
Дальнего леса печальный реликт,
Буйство родной чернобыли...
В центре беседы — иранский конфликт,
Давние русские были.

В центре беседы — арабские сны,
Сказочки Шехерезады,
Нового горького смысла полны,
Новой горчайшей услады.

В центре беседы — прекрасный Афган,
Запахи гари и крови.
Где он, бывалый кривой ятаган,
Да насурьмленные брови?

В центре беседы — прекрасный Китай,
Многомильонные сонмы...
Что ж, поскорее из пепла взлетай,
Феникс, чьи крылья огромны.

В центре беседы — прекрасный Восток,
Игры, что мы проиграли.
В центре беседы — последний виток
По безысходной спирали.
19 августа 1988. Преображенье
Москва, больница

* * *
Души любивших меня собак
Стекаются к изголовью,
Чтобы помочь пробиться сквозь мрак
Из России с любовью.

Тихо шуршат надо мной крыла.
Это спешат собраться
Души людские, что я звала,
Но не могла дозваться.

Горестным светом горят глаза
Всех пренебрегших мщеньем.
И по подушке течет слеза
Из России с прощеньем.
80-е

***
Кто-то проехал.
Копыта процокали.
Может быть, это во сне?
Каменный цоколь и небо высокое,
Чем же вы памятны мне?
Каменный цоколь и небо холодное,
Бывшее в жизни иной.
Снова со мной мое слово свободное.
Снова надежда со мной.
Снова со мной мои слезы о близких.
Снова, упав из-за туч,
Стынет на черно-седом обелиске
Тоненький солнечный луч.
80-е

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную