Поэт с «Острова молчания»
(Памяти Ивана Исаева)
 «Мы дела свои молча делаем, //И дела говорят за нас!» - это строки из стихотворения московского поэта Ивана Исаева, которое стало неофициальным гимном объединения неслышащих россиян.
Уроженец крошечной деревушки Малиновая Грива в Томской области Ваня Исаев потерял слух в девятилетнем возрасте после тяжёлой болезни, но смог успешно окончить спецшколу, машиностроительный техникум, стать конструктором на московском заводе трикотажных и меховых машин, а затем и осуществить свою заветную мечту – поступить в Литературный институт имени А.М. Горького и всецело посвятить себя литературе. В 13 лет в 1951 году он опубликовал первое стихотворение в «Пионерской правде», позже печатался во многих центральных литературных журналах и альманахах, получая одобрительные отзывы о своих стихах от любителей поэзии и признанных поэтов. Не случайно один из мэтров советской литературы, главный редактор журнала «Огонёк» Анатолий Сафронов написал в предисловии к первой книге стихов выпускника литинститута: «Иван Исаев – поэт своеобычный, глубоко думающий и так же глубоко чувствующий» и пригласил ещё малоизвестного литератора на работу в отдел поэзии своей редакции, где Иван проработал с 1973 года по 1990 год, неоднократно становясь лауреатом премии этого издания.
Конечно, глухота наложила определённый негативный отпечаток на его творческую жизнь – он не мог публично выступать в больших аудиториях, на радио и телевидении вместе со своими более удачливыми коллегами, довольствуясь общением с читателями на журнальных страницах и с собратьями по несчастью на вечерах Всероссийского общества глухих. Но его поэзия от этого не была менее душевной и пронзительной, чем у популярных Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского, Владимира Фирсова, Николая Старшинова и других известных поэтов, хотя не так часто, как у них, представала на суд читателей и слушателей.
Первый сборник лирических стихов Ивана Исаева «Ладонь на плече» (дипломная работа) вышел в издательстве «Молодая гвардия» в 1974 году. И долгих 16 лет оставался его единственной книгой. Но уже в этом сборнике поэт предстал не учеником-подмастерьем, а состоявшимся поэтом, не потрафляющим, в угоду властям, барабанному бою политических идей и лозунгов, а торящим правдивым образным словом свою тропу к человеческим душам:
Наконец-то и час назначается,
наша зрелость вступает в права!
Осыпаются листья случайностей,
обнажается ствол естества.
Разверзаются хляби небесные,
отверзаются в жажде уста...
Как я шел – это дело известное.
Кем пришел я - сюда для суда?
Суесловье, тщета, обещания...
Жизнь любого, шутя, сокрушит –
столько верных путей обнищания
золотого запаса души!
Сохранил ли? Потратил в беспечности?
Или – дунет в меня ветерком
и предстану я,
по-древнегречески
прикрываясь последним листком?
Это - одно из стихотворений данного сборника, красноречиво говорящих о пришествии в поэтический цех России талантливого автора со своими не банальными думами и умением облекать сокровенные чувства в проникновенные слова.
Впервые информацию о нём, как об одном из пронзительных современных лириков, я услышал от своего руководителя поэтического семинара в Литературном институте – Владимира Ивановича Фирсова. Шёл 1981 год, в этом году Иван Исаев был принят в Союз писателей СССР, а я служил ответственным секретарём солдатской многотиражной газеты в Сургуте и делал первые шаги на поэтической ниве, став студентом-заочником литинститута. В ту пору я и мои сокурсники зачитывались лирикой: Николая Рубцова, Анатолия Жигулина, Николая Тряпкина, Бориса Примерова, Юрия Кузнецова, Анатолия Передреева… Иван Исаев нам был неведом. А Владимир Иванович прочёл стихотворение глухого поэта и поразил наши души его острыми, как дротик, строчками.
Вскоре наш литературный наставник, бывший в ту пору главным редактором советско-болгарского журнала «Дружба», познакомил меня со своим заместителем Алексеем Исаевым – младшим братом Ивана, а затем и с самим поэтом, нередко переводившим болгарских авторов и наведывавшимся по этому случаю в редакцию. Так журнал «Дружба» подружил меня с настоящим русским поэтом, имевшим самобытный поэтический голос и особое восприятие окружающего мира. Хотя Иван так не считал и писал о своих способностях с лёгкой иронией:
…Мне, видит Бог, виниться не в чем
и я судьбу благодарю,
что был в лесной капелле певчим,
с капелью славившим зарю.
Пусть, еле слышный в русских долах,
давал дрозда мой голосок,
я верил: день мой будет долог
и жребий песенно высок.
«Явлённый миру, рос я в мире»
Иван подарил мне свою книгу стихов, и она стала на годы литературной учёбы ещё одним неформальным проводником в храм высокой поэзии, ведь «поэт от поэта прикуривает», как говорил Владимир Соколов – один из столпов русской изящной словесности двадцатого века.
Но только заочной учёбой на примере собственного творчества новый товарищ не ограничился. Он в годы моего литературного школярства уже руководил творческим объединением глухих литераторов «Камертон», был составителем нескольких коллективных поэтических сборников своих подопечных – «Тень звука», «В едином срою» и других. Как наставник начинающих поэтов, он внимательно и взыскующе отнёсся и к моим поэтическим опытам, делая при случае меткие замечания по поводу неудачных строчек стихов и поэтических переводов. Приглашал для участия в поэтических вечерах, которые организовывал не только в Москве, но и в других городах, например, в Новосибирске, где я служил с 1982 по 1986 год. Когда посчитал меня достаточно оперившимся для самостоятельного полёта, выпустил на страницы «Огонька» в 1984 году с переводом стихов моей однокурсницы, даргинской поэтессы Аминат Абдулманаповой. Публикация в журнале «Огонёк», выходившем в те годы тиражом более миллиона экземпляров, была равнозначна пропуску в большую литературу. А тут ещё подоспело 8-е Всесоюзное совещание молодых писателей, куда Владимир Фирсов пригласил несколько своих воспитанников, включая меня и Аминат. После успешного обсуждения на этом форуме наши стихи появились и в других литературных журналах. В библиотечке журнала «Молодая гвардия» в 1985 году вышла моя первая поэтическая книжка, оформленная художником журнала «Дружба» Юрием Семёновым. Вслед за ней – вторая в Воениздате. И колесо фортуны сдвинулось с места и покатило к заветной цели – в царство творчества и вдохновения. Вскоре без всяких высоких протеже я был переведён в Москву для продолжения службы в отделе художественной литературы центрального военного журнала «Советский воин».
Больно и обидно, что, казавшееся незыблемым, литературное царство через несколько лет подверглось жесточайшему разорению погромщиками СССР.
До развала страны и литературного процесса Иван Исаев успел выпустить в издательстве Всесоюзного общества глухих второй, более объёмный и содержательный, авторский сборник «Остров молчания», где его талант развернулся в полную мощь. Но это произошло в 1990 году, уже в преддверии будущих великих потрясений и слома общественного строя, всего уклада нашей жизни и мировоззрения.
Как и большинству советских людей, Ивану тяжело пришлось выживать в это время. У редакторского штурвала «Огонька» в 1986 году ЦК КПСС поставил политического оборотня В. Коротича. Вчерашний певец партии и революции, как с цепи сорвавшись, начал поносить все достижения советского периода, поднимать на щит диссидентов и предателей, восхвалять либеральные ценности Запада. Оставаться в команде подручных новоявленного Герострата честный и совестливый поэт не мог. Начались его поиски нового места в жизни, новых точек опоры для смущённого духа. Вот как Исаев писал об этом рубеже эпох:
На пороге эпохи открытых дверей
ты стоишь и не веришь глазам:
ни замков, ни запоров…
И всё ж, дуралей,
повторяешь: «Откройся, Сезам!..»
Там, за дверью, манящие в щёлку пути.
Да сознаньем осажена прыть:
слишком долго держали тебя взаперти,
чтобы взять просто так – и открыть.
Слишком долго темнили по кругу идей,
чтоб сегодня ты сослепу смог
на пороге эпохи открытых дверей
встать и, жмурясь, шагнуть за порог!
Последние пятнадцать лет жизни поэт целиком посвятил работе в средствах массовой информации общества глухих – корреспондентом, а затем главным редактором газеты «Маяк» («Мир глухих») с 1991 года до 2000-го. С 2000 года был сотрудником журнала «В едином строю». Продолжал ездить по стране в поисках информации о жизни и деятельности выдающихся представителей Всероссийского общества глухих. Бывал за границей. Итогом его поездок стали, составленные Иваном Исаевым, сборник очерков «Многоголосье тишины» и «Антология глухих поэтов ХХ века». Не прерывал он и своего поэтического творчества. В 1998 году увидел свет третий авторский сборник «Загашник». Его жизненное и творческое кредо оставалось неизменным – словом и делом служить одухотворению мира. Вот как он написал об этом в стихотворении «Последняя сказка»:
Кто-то должен жертвою извечной
в самообнажении гореть,
чтобы этот мир очеловеченный
был очеловеченным и впредь.
Поэт всеми силами души старался противостоять моральному обнищанию народа, превращению соотечественников в «иванов, не помнящих родства», в сообщество поклонников золотого тельца, обслуживающее интересы олигархов и власть имущих. И раньше многих сверстников сгорел в духовном противоборстве процессу глобального одичания и расчеловечивания - скоропостижно скончался 20 сентября 2005 года. Предвидя свой безвременный уход, Иван пошутил с привкусом горечи:
А уйду, хотя не очень хочется,
я оставлю на какой-то срок
и своё простое имя-отчество,
и, дай Бог, хотя бы пару строк.
Прошло 13 лет со дня его смерти, но не только родные и друзья не забывают о нём, но и многие из тех, кто полюбил его искренние и глубокие стихи при жизни поэта. Творческое наследие И. Исаева не обесценивается с годами, как у многих, некогда широко разрекламированных авторов, оно обнажает новые сокровенные смыслы и провидение дудущего. В 2006 году вышел объёмный посмертный сборник стихов Ивана Исаева и воспоминаний о нём «Грамматика жизни». К 75-летию поэта при поддержке Всероссийского общества глухих вышла ещё одна книга «Перламутровые облака». И книги сразу же разбираются ценителями поэзии, становясь библиографической редкостью. Периодически в Москве и других городах проходят вечера его памяти.
25 сентября 2018 года в картинной галерее народного художника России Дмитрия Белюкина был организован юбилейный творческий вечер, посвящённый 80-летию со дня рождения поэта и 13-летию со дня смерти. Его инициаторами явились друзья И. Исаева, члены ВОГ – поэт Ярослав Пичугин (составитель и редактор посмертных книг Ивана) и известный художник Юрий Чернуха (организатор выставки картин и фотографий глухих художников и фотографов «Палитра тишины», проходящей сейчас в галерее Д. Белюкина). С воспоминаниями о поэте и чтением его стихов выступили: главный редактор журнала «В едином строю» Виктор Паленый, поэты Ярослав Пичугин, Юрий Грум-Гржимайло, Валерий Латынин, журналисты Валерий Куксин, Василий Скрипов, Марина Аврина, художник Юрий Чернуха, режиссёр Театра Мимики и Жеста Роберт Фомин, вдова поэта Галина Исаева и другие. Это было не формальное мероприятие, а душевное общение людей, искренне любящих творчество и личность выдающегося поэта, исповедующих веру в его возвышенные идеалы. Они общались с его бессмертной душой.
Фото Василия СКРИПОВА |
| |
Иван ИСАЕВ
(7.7.1938 – 20.9.2005)
ПРОСЕЛОЧНАЯ ДОРОГА
Ни гари, ни пыли, ни гуда
Не ведавшая никогда,
Идет неизвестно откуда,
Ведет неизвестно куда.
Устанет на солнце томиться,
В ночное впадет забытье, –
Большая ушастая птица
Опустится на нее.
Бесшумно спланирует помесь
Каких-то загробных теней
Послушать бессловную повесть
О каждом прошедшем по ней.
Откуда куда переехал,
Кого переехала жизнь…
О каждом дорожное эхо
Поведает – лишь приложись.
* * *
Ты ушла – и в доме стало пусто.
Лишь в дверях
застыло птицей чувство,
опустив надломленно крыла:
ты – ушла…
* * *
Любила ли она? Как будто.
Любил ли сам я? Не пойму.
Скользнула звездочкою смутно
по небосводу моему.
Миг – и погасла, как огарок,
на зов, затепливший окно.
Был свет ее не так уж ярок,
но до сих пор в глазах темно.
УБЕЖАЛА АНГАРА
Убежала Ангара от Байкала.
Убежала, а зачем и куда?
Ну чего же ей еще не хватало –
и радетель, и бобром борода!
Столько прожито –
и на тебе, бросить,
столько нажито, а что впереди?..
От судьбы судьбу не ищут, не просят.
Но попробуй женщин в том убеди!
Что ей, страстью обуянной, резоны,
что ей горы или гребни плотин!
Путь к любимому – не тропка газона.
Кто любил, тот за любовь и платил.
Жизнь немногим на веку потакала:
что посмеешь, мол, то можешь и жать.
Убежала Ангара от Байкала.
Но совсем ей от него не сбежать.
Все, что есть в ней,
чем славна и богата,
все дано им, но, кляня и любя,
убегает Ангара, убегает...
Но попробуй, убеги от себя.
В РАЮ
А мы под яблоней, под яблоней
лежим вдвоем – Адам и Ева! –
и с богохульностью отъявленной
хрустим плодом запретным с древа.
Лежим – усталые, счастливые,
упившись тайною нежданной…
А бог сопит себе под сливою
в обличье сторожа с берданкой.
Проснется – бысть и гневу велию,
и резолюции райкома…
А нам, познавшим откровение,
что нам до божеского грома!
Мы – люди. Мы планете явлены.
И будем жить на ней – как люди.
…Белеют груди, словно яблоки.
Белеют яблоки, как груди.
Белеют облаки-печальники
последний день, последний вечер
лежим в раю – родоначальники
семьи грядущей, человечьей…
ПОСЛЕДНЯЯ СКАЗКА
Всё – и новых сказочек не будет.
Век таков, что более они
не навеют сон и не разбудят
никого из телеребятни.
Жизнь за тех, кто с хваткою практичной,
с трезвым отношеньем к бытию.
Где уж тут натуре поэтичной
веру исповедовать свою!
Хорошо рассудочным и дошлым:
нищий духом, сказано, блажен.
Но ведь кто-то непременно должен
позаботиться и о душе.
Кто-то должен жертвою извечной
в самообнажении гореть,
чтобы этот мир очеловеченный
был очеловеченным и впредь.
Никому – ни дьяволу, ни Богу –
не доверю собственных вериг.
Выхожу с поэтом на дорогу…
Да, звезда с звездою говорит!
Все, как встарь, в тумане закоулка:
плач сердец да скрип земной оси.
Сивка-бурка, вещая каурка,
встань передо мною! Унеси…
СТИХИ О ЧУДЕ
Среди лопухов над завалинкой
вечерняя спит тишина.
Лишь я, белобрысый и маленький,
томлюсь на задворках без сна.
В штанишках, росой измусоленных,
босой, я к заплоту прирос:
над звездами спелых подсолнухов
нависли подсолнухи звезд!
Да сколько же их, переменчивых,
повысыпала высота!..
Одно из мерцающих семечек
вдруг выпало из решета…
Что может быть в космосе дивнее:
былинка пылинку нашла
и песнью зажглась лебединою
и пала к стопам малыша!
Скользнула –
как будто пригрезилась.
То был мне тот знак неземной:
я мечен звездою, что врезалась
в подсолнухи рядом со мной.
Я видел звезду, догоревшую
у ног моих – и на миру
судьбину свою небезгрешную
в свидетели чуда беру.
|
НА ПОРОГЕ
Литинституту им. А.М.Горького
Особняк на Тверском бульваре,
желтизна знаменитых стен…
Уповали мы, уповали
на него – и остались с тем.
Шли – стихи и надежды в сердце,
искры божьи в очах – лишь тронь!..
Только Герцен, кремневый Герцен
не спешил высекать огонь.
Обольщайся, моли, надейся –
было, есть и пребудет впредь:
чтобы песня осталась песней –
надо в ней самому сгореть.
Чирк – и в небо кометой дивной!
Чирк – и жизнь в предпоследний слог –
той единственной, лебединой,
остающейся после слов…
Или – или. Тавро конкреций
на стихе, на судьбе, на устах.
Особняк. Неподкупный Герцен.
Дверь. «Надежду, входя, оставь».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Море уходит вспять,
Море уходит спать…
Вл. Маяковский
Итак, всё – прошлое, всё – бывшее…
Удар в борьбе не предусмотренный –
и он, как море отштормившее,
лежал в гробу, вконец измотанный.
Он утопал в цветочном сахаре.
А те вились, как осы, около,
одни из них протяжно ахали,
другие же прилежно охали.
Послушать их – друзья-приятели!
А дай им волю, тем же вечером
они б стихи его упрятали,
как самого на Новодевичьем…
Да где им! Жив он, неприкаянный!
Он, жизнью призванный и позванный,
Поднялся в рост на глыбе каменной –
все тот же – гордый,
грозный,
бронзовый!
Напрасно недруги стараются,
впустую пальцем в небо тычутся.
Поэты в тридцать лет стреляются,
Но умирают
разве в тысячу!..
МАЯКОВСКИЙ
Исчадье и рая, и ада –
радиоактивный певец:
период полураспада –
на счет пораженных сердец…
СНЕГИРИ
Все трудней и меньше пишется,
а напишешь –
сорт не тот.
Как от вида водки – спившихся,
от строки меня трясет.
Опупевши от безвкусицы,
в телик
свой вперяю взгляд¬
словно бабочки-капустницы,
балеринки мельтешат.
Вырубаю аэробику
и занудливый синклит…
Может, лучше в позе Бобика
у окошка поскулить?
Подхожу –
и точно на руки
пало счастье лотерей:
с веток светятся фонарики
красногрудых снегирей!
Знай, насвистывают с дерева:
«Что не весел, Ивасёк?
Ведь не всё еще потеряно,
ведь еще не всё, не всё…»
* * *
Я в долгу…
Вл. Маяковский
Что за дошлость у них,
что за должность!
Как январь,
так из ЖЭКа меня
погасить призывают задолженность
по квартплате –
до судного дня.
И кассирша, смахнув равнодушно
мелочишку рублей и монет,
книжку тискает, словно несушку
проверяет:
с яйцом али нет?
Фиолетовые от копирки
пальцы мечутся только держись…
Если б ведала кошка-копилка,
сколько мы задолжали за жизнь!
…Ясно-солнышко, травка, водица –
володей, куролесь, матерей…
И платить нам и не расплатиться
за божественный дар матерей.
Обелиск под звездой золотится
на пригорке, в разливе овсов.
И платить нам и не расплатиться
за короткие судьбы отцов.
Сердце тает,
как райская птица,
распевает про радость и боль…
И платить нам и не расплатиться
за сладчайшую муку – любовь.
И когда мы деревья сажаем,
и рожаем когда сыновей,
мы всего лишь потомству ссужаем ¬
из наследственной доли своей.
Набегает, итожась, задолженность,
только ЖЭК наш пока под замком…
Что за должность у нас, что за должность
проживать на земле должником!..
* * *
Часовщик, мой кудесник-Хоттабыч,
поколдуй, вот тебе циферблат:
передвинь мои годы хотя бы
на десяток делений назад.
Пусть не в юность, а малость постарше
перебрось чудом чар и пружин,
часовщик, понимаешь ли, старче,
я, по сути, еще и не жил.
Сколько помню себя, все куда-то
сам спешил и других торопил,
лишь мелькали за датою дата
да пускались года на распыл…
В гору шел налегке, безмятежен,
про себя лишь, как тетерев, пел.
Оглянулся – да я же и не жил
и свое долюбить не успел.
Ни кола, ни двора, ни машины…
Что багажник?! Загашник-то пуст!
А уже и седины вершины,
и за нею, как водится, спуск.
Часовщик, ты умеешь кудесить.
Поколдуй же, сутул и носат,
передвинь мои годы на десять
или двадцать делений назад.
Ну чего тебе стоит, мудрейший!
Удружи мне – отблагодарю.
Я ошибки и промахи взвешу
и судьбину свою… повторю. |
