|
Стихи липецкой поэтессы Эммы Меньшиковой знакомы читателям уже давно. Они кажутся привязанными к рубежу веков крепчайшей духовной нитью, сплетённой из беды и счастья, благодарности и горя, покаяния и веры в лучшие дни. Этот рубеж, который Россия преодолевает с великим трудом, с кровью и слезами, – бытийная межа, что отделяет горькую эпоху последнего десятилетия XX века от начала поступательного, неуклонного пути в новый мир, где русская правда утвердится со всей ясностью и живой силой. А пока в поэтическом космосе Меньшиковой ещё раз проживаются минувшие годы, и «возвращение» становится словом, обнимающим русскую жизнь современной эпохи. Рождённая в Литве, она долго жила «отдельно» от русского пейзажа, и сейчас его детали особенно остро и рельефно проступают в лирике поэтессы. Неустанное, почти ненасытное вглядывание в родную природу, жажда слиться с деревьями и полем, лесом и озером – это свойственно нашему человеку, вернувшемуся с чужбины. Но Русь жива, её исток – деревня. «Повышенная русскость» стихотворений Меньшиковой в какой-то степени ещё и следствие прежнего периода её жизни, когда автору приходилось бережно и тайно хранить в себе чувство родины. Такая организация души не размывается с годами и напоминает сложенную «в гармошку» картину, которая, разворачиваясь, наполняется реальным воздухом, светом, простором, высотой. Между тем, возвращение в Россию для поэтессы не было безоблачным, её лирическая героиня преодолевает многие житейские и нравственные тяготы. К родне по вере, по Великим Лукам, Шестнадцать лет хождения по мукам, Ну не ходила разве что за плугом, В финале стихотворения эхом вспоминается ахматовское: «Но ложимся в неё и становимся ею, // Оттого и зовём так свободно – своею»1 . Однако есть важные отличия современных слов от строк полувековой давности. В формуле Ахматовой присутствует величавая отдельность героини от пыли, грязи и праха, которые сопутствуют её нелегкому быту, слияние внутреннего «Я» автора с родной почвой тут отчётливо «засмертное». Тогда как у Меньшиковой – прижизненное, с незаметным переходом смертного рубежа. У поэтессы – пристальное зрение, она выделяет детали окружающего мира любовно, а не отчуждённо, в тоске; берёт предметы родины и словно бы гладит их ладонью издали, не касаясь. Чувство возвращения диктует ей пропорции, формы, цвета земли, на которую рвалось её сердце. Драгоценность обретённой отчизны – важнейшая скрепа нашего духа, часто склонного к унынию и легкомысленному отношению к богатству – пространственному, историческому, нравственному, которое дано русскому человеку изначально, можно сказать, даром. Укрывшая своих детей И обойдёмся без родни, В стихах Меньшиковой ясно видна неприкаянная женская судьба, когда душевный разлом касается самого главного смысла и назначения женщины – благоустраивать дом, крепить семью, обихаживать каждый дорогой уголок. Скитания, связанные с обретением родной, корневой земли, испещрили глубокими трещинами это поле домашних, изначальных забот. Потому и для лирической героини возвращение означает не только стремление соединиться с почвой, но и тягу к дому как таковому – когда семья распалась, и неполнота женского существования теперь должна восполняться из мельчайших предметов вокруг: бытие может быть только полным, а не «клочковатым», «кусочным». Вот тут женская душа в силах преодолеть женскую долю – так устроил Бог само существо русской женщины – матери, жены, сестры, дочери. Их ведёт непостижимая в своей высоте интуиция, в полной мере неизъяснимая словами. Ну, а вдруг откроется дорога… Здесь же и чувство рода, прежде стеснённое, но сегодня властно заявляющее о себе «родительницей жизни»: Да, русский – это доля и судьба. За мать-Россию, отчее село, Поднимутся за Русь и стар, и млад, Что русские безропотны, просты Пронзительны по интонации стихотворения Эммы Меньшиковой, посвящённые старым людям, главным образом – старухам, пережившим в молодости войну. Их духовный подвиг почти не виден – одно имя и облик становится рядом с другим. Все вместе они могут быть названы народом, или вернее – «матерью русского народа». Такая смысловая характеристика хоть как-то сглаживает невнимание государства к вдовам и невестам 1940-х, хотя и прощения тут не может быть. Счёт по совести нынешней власти однажды без сомнения будет предъявлен, и это время не за горами. Но пока, доживающие свой век в одиночестве или рядом с согбенными редкими подругами, они являют собой горький упрек родной стране, рациональному уму внуков, холодной риторике чиновников. И это тот редкий случай, когда государство невозможно отделить от родины, потому что сегодняшняя жизнь – в неоплатном долгу у вчерашней. Поле боя да поле хлебное – На икону вдова помолится, Как впрягались в плуги, чтоб борозды, И она, все глаза повысмотрев, Оглянулась – а стёжка давняя А за «галочки» и за «палочки», У Меньшиковой очень точно показано соединение русского Неба с землёй. Подобный образ, практически, невозможно найти ни в одной поэзии мира, что обусловлено не только нашими просторами, но и устройством души здешнего человека. Живописно русский пейзаж, как правило, включает в себя воздушную высь как особое место в окружающем человека пространстве. А сокровенно русская душа не мыслит себя в отрыве от таинственного небесного существования – грозного и справедливого, в котором наказание и милосердие. …И небо наше – не украсть. В окошке рядом облаками Не случайно в стихах поэтессы тема возвращения на родину неявно перекликается с мотивом возвращения души к Создателю. Более того, в одном из стихотворений мы встретим поразительный по смыслу образ Руси, которая молится за нас, её детей, подобно нищенке у монастыря. Зримая земная картина внезапно обретает огромное содержание, прежде ускользавшее от суетливого разума, несмотря на поучительные примеры, знакомые нам по православной литературе. Здесь лирика берёт верх над доводами рассудка, поэзия обнимает сердце читателя и напитывает его соками отчей земли, дыханием непостижимого неба. И Он дарует мне Своё прощенье, В строках Меньшиковой много предметов. Более того, те сюжеты, в которых она взвешивает понятия в отрыве от их земной конкретики, определённо проигрывают её «предметным» вещам. Мир у неё очень узнаваем, но автор вместе с графикой реальности видит ещё и едва уловимую дымку смыслов, значений, связей прошлого с настоящим и будущим. Это бытийное свечение словно облекает по широкому контуру жёсткие линии повседневности. Некоторая женская непоследовательность в перемещении взгляда с одного на другое придает лирике поэтессы своеобразное обаяние. Потому что тут эмоциональная женская душа вступает в тихий диалог с высоким духом русской женщины. Каштаны только что прозрели, В игольчатых снаружи плюсках, Укрытые от непогоды, И лишь внизу, в осенней прели, Этот развёрнутый образ каштанов – до поры висевших на ветках и более близких небу, нежели кустарник или трава, – оказывается тонкой и глубокой, яркой и тактичной, сдержанной параллелью к теме возвращения. Многие люди рубежа веков, рождённые и выросшие в СССР, только с распадом страны смогли оценить её достоинства, рядом с которыми западный мир со всей очевидностью предстаёт территорией цинизма, меркантильности, неправды, пронизывающей существование человека. Такое позднее знание, к сожалению, сопряжено с нынешней неуверенностью в будущем, отсутствием защиты со стороны государства, а самое главное – с исчезновением социалистической идеи, в которой прежде была все-таки часть неба. Кроме того, стихотворение будто скользит рядом со словами Христа о зерне, которое не даст живого ростка до той поры, пока не умрёт. Здесь видна своего рода евангельская «подложка» первого, более ясного художественного слоя. При видимой простоте авторского письма, перед читателем – очень тонкое владение поэтической образностью. Совсем не случайно сегодня многие фотографии прошлых десятилетий кажутся нам снимками, запечатлевшими советскую святость, отражённую в лицах людей – крестьян, солдат, рабочих… Будто ушло все характерное – и проявилось надличное, родовое; исчезли недостатки – и засияли доброта и жертвенность, подвиг, страдание и подлинно православное смирение. Крестьянские лица – как лики… Но словно лучатся их лица – Для человека нового тысячелетия в процитированных строках не только связь времён, но и связь времён – с вечностью. Это чувство, которое так старались изгнать из сердца русского человека в минувшие четверть века, становится всё более явным и видится той незримой духовной скрепой, которую не разрушить менялам, приказным и половым всех мастей. Поэзия Меньшиковой примечательна ощущением утекания жизни – убывания любви, ухода молодого восприятия мира, свежести впечатлений. И тут не возрастная веха, а странное, интуитивное знание, которое можно обозначить только косвенными приметами. Душа будто хочет куда-то вернуться – и возвращается. Кажется, что перед нами негромкий отголосок плача первого человека, потерявшего Рай, в котором осталась надежда на завтрашний день и уверенность в сегодняшнем. Хотя теперь – зрелость, в которой есть место сосредоточенной воле, открытому взгляду, мужеству сердца. Заметим, что лирическая героиня поэтессы специально не заботится о спасении собственной души: в ней живёт необъяснимая вера в милосердие Христа («…и не взываю в иступлённом раже // к иконам о спасении своём…»). Все главные её помышления – об общем, родном для всех и во все года: о единении и способности к терпению, о верности слову, о жажде чистого в помыслах поступка. Это ещё одно – и уже современное, скромное и чисто русское подтверждение давних слов святителя Николая (Касаткина) о свершении и цене, когда страстотерпцу даже души собственной не жаль для великого и благого дела2 . Ничего не имеет значения, Высотою бы жить и прощением О несбывшемся плакать, и каяться, Чтоб душа – вековуха, скиталица – И незримою птицей вечернею Ничего не имеет значения, |
||
Если посмотреть на стихи последних лет, посвящённые России, её трудному настоящему и смутному будущему, то видна совершенно отчетливая черта, отделяющая женскую лирику подобного рода от стихов, вышедших из-под пера поэта-мужчины. В подобном разграничении нет ничего необычного: женщине – домашний очаг, мужчине – ратное поле и тяжкий труд на земле. Древние символы с течением времени множат свои смыслы, но в главном остаются незыблемыми. Именно по этой причине образ родины в женской поэзии столь подробен, детали картины органично соединяются друг с другом, а панорама как будто окутана дымкой тепла и сердечности – даже в горьких сюжетах, на фоне отчаянных коллизий. Женщина стремится оживить дом, навести в нём порядок, поддержать непрерывность жизни, преодолевая роковое деление времени на вчера-сегодня-завтра. Восстанавливая тихое течение дней даже на пепелище, она, подобно птице, как будто мистически кружит по спирали над любимым местом, над дорогими людьми, над предметами, которые долговечнее человека, – и сшивает прорехи, стягивает раны, вновь вылепливает саму форму существования, назначенную человеку Небом. Оттого тема возвращения столь органична в женской лирике, многолика и неисчерпаема.
